Текст книги "Дети Скадарлии. Ясное небо Австралии"

Джура улыбается и переводит взгляд. Тияна, Вукашин, и Лука стоят разрозненно, словно незнакомы друг с другом. Очевидно, они переваривают услышанное. Талэйты не видно нигде. Первым в дом возвращается Йожин.

– На улице дубак, в доме Сахара… Тут предлагают запустить китайский фонарь в небо. Талэйта прихватила с собой. Пойдем?

– Валяйте, – хмуро отвечает Джура.

– А ты?

– Я останусь. Милошу помогу убрать.

– Так потом уберемся все вместе. И его, кстати, сейчас заберем. Милош! Пойдемте все.

И раздетые, в одних свитерах, десять человек запускают на поляне красный огонек, в глубокое синее небо. Джура больше не предлагает загадать одно на всех пожелание. И устремленный вверх фонарь, сопровождаемый десятком разноцветных взглядов, небо внезапно встречает могущественным содроганием.

– Это что, гром? – спрашивает Тияна.

– А среди зимы он разве бывает?

– На Савиндан – гром предвестник чего-то грандиозного. – объясняет Яков.

И на посланный в небо запрос, каждый реагирует по-своему.

Славица улыбается, услышав «грандиозный».

Тияна нахмуривается, от раската грома.

Талэйта устремляет взгляд вдаль, словно силясь вспомнить что-то.

Парни в основном радуются знаку небес: кто сдержанно, кто ярче, подогретый алкоголем, разгоняющий на морозе кровь. Джура безмолвствует.

Вернувшись в дом, разговоры у друзей заходят на другие темы, и длятся они весь вечер и до самой ночи.

**** **** ****

La bohème, la bohème

Ça voulait dire tu es jolie2727
  Богема – значит «ты-красива»


[Закрыть]

– Все, ребята, не знаю как вы, а я поднимаюсь спать – говорит Яков. – Не могу смотреть на страдания Вука.

Он ставит кружку на пол, и, слегка пошатываясь, направляется к резной лестнице, ведущей на второй этаж.

– Ты уверен, что способен на это? – подтрунивает сзади Йожин. – Может, нам всем стоит завалиться спать прямо здесь, у огня? Как Кристиян.

Ребята тихонько прыскают, стараясь подавить смешок. Кристиян властно раскинув ноги на полу, мерно спал, подложив под свою кучерявую голову свежую кедровую головешку.

Джура уже несколько часов как где-то наверху, остальные же до поздней ночи разыгрывают какую-то подлую игру вокруг Вукашина.

– Вы же сказали, я угадал слово? – спрашивает он в тысячный раз.

– Да! – хором отвечают все, устав хохотать.

– То есть, я выиграл?

– Нет!

– То есть, игра не окончена?

– Да!

– Слово не то?

– Да!

И так бесконечно по кругу. Вукашин, краснея от злости и шливовицы, переходил на ругательства, запугивания, подкуп игроков, но все тщетно. Устав от объявления войны ему одному, он решает действовать хитро.

– Давайте выйдем на улицу, подышать.

Часть игроков расходится, кто-то остается, некоторые помогают прибрать со стола приборы и обновить содержимое в кружках.

Вукашин резко хватает за руку Талэйту.

– Эй!

– Ты должна мне помочь! – шипит он ей винным паром прямо в лицо.

– Я не могу, это же не честно!

– Я никому не скажу, клянусь! – бормочет Вукашин. – скажи, в чем тут фишка! Я уже все перепробовал! Что за слово?!

– Вук, я сейчас закричу, что ты на меня давишь, тебе будет стыдно перед ребятами – шутит Талэйта, держа в руках разнос.

– Давай скорее, сейчас нас заметят! Я сделаю так, что никто не поймет! Что угодно! Хочешь, сделаю что-нибудь? Любое желание.

– Любое? – уточняет недоверчиво Талэйта, воровато оглядываясь.

– Конечно! – не раздумывая выпаливает Вукашин.

– Ты следишь за тем, что говорим мы, а тебе нужно следить за тем, что ты сам говоришь.

И Талэйта выныривает из западни, оставляя недоумевающего Вукашина одного.

– Ладно, ребята объявляется второй тур, усаживаемся поудобнее. Если бы мы знали, какой ты, Вукашин, сообразительный, мы бы начали играть с самого утра – глядишь успели бы к возвращению в Белград – первым возвращается Йожин, – двигайтесь, голубки.

Последние слова он говорит, обращаясь уже не к Вукашину, и усаживается между Милошем и Славицей. С улицы подходят Тияна и Лука.

– О нет, мне кажется это надолго. Я, наверное, тоже наверх пойду – говорит Тияна. – Не то, что бы я в тебя не верила, Вук, просто правда поздно. Завтра расскажешь, как прошло.

– Да ты проснешься, мы здесь же и будем сидеть, я думаю – язвит Славица.

Ребят рассаживаются удобнее на пустеющие места, Вукашин расшагивает в раздумьях в центре комнаты, посекундно озираясь на лежащего на полу Кристияна, боясь наступить на его распростертые конечности.

Последняя в комнату входит Талэйта. Улыбаясь, она не поднимает взгляд на Вукашина.

– Ну что, все в сборе? – спрашивает он.

– Да.

– Наша игра продолжается?

– Да.

– Я по-прежнему должен угадать слово?

– Да.

– Это не то слово, которое я уже угадал?

– Нет.

Брови сдвигаются в морщинке. Вукашин проигрывает в голове слова Талэйты.

– Вы мне врете?

– Да, – хихикает хор.

– Это что, вообще не слово?

– Да.

– А! Так вы мне морочите голову?

– Да.

– Ну вот! Я угадал ваш замысел! Выиграл?

– Нет.

Вукашин трет виски и взъерошивает волосы. Украдкой бросает взгляд на Талэйту, которая смотрит на него… необычно. Ему показывается, что ее глаза особенно большие, и они сияют в свете пламени камина. Где-то вдалеке в голове появляется мысль, что хорошо иметь даже среди друзей особенного друга, с которым можно остаться вдвоем, даже если вроде бы совсем один.

«Хорошо, что Талэйта не ушла спать», – отвлеченно думает Вукашин, скрипя шестеренками в мозгу.

Вукашин отвлекается на посторонние мысли, и его осеняет.

– Стоп. Это Кристиян? – он указывает на пол.

– Нет.

– А я Вукашин?

– Нет.

– А наверху спит Джура?

– Да.

– И Тияна?

– Да.

– И Яков?

– Нет.

– Да черт бы вас побрал! Почему вы так говорите?! – вспыливает Вукашин и ненароком наступает на Кристияна.

Сонный вскрик, общий изумленный «ах», и Вукашин взмахивает руками. Кружка со шливовицей летит в вверх, а сам он вниз, и приземляется точно возле портала камина.

– Кто посмел?! Хулиганье… – слышится злобный голос Кристияна.

Другие, вскочив, и давясь от смеха, окружили парней, поднимаясь каждому из них подняться на ноги.

– Думаю, на сегодня игры окончены, – объявляет Лука.

– Да, – не выдержав, словно, подыгрывая прыскает Йожин.

– Да ну вас!

По одному ребята расходятся по комнатам. Ковыляя и потирая ушибленные места, Кристиян уходит первым. За ним, все так же смеясь, удаляются Славица и Йожин, сзади улыбается Милош. Лука молча уходит последним, стараясь сохранять человеколюбие.

– Спокойной ночи, Вук. Не обижайся. Ты отлично играл, просто игра такая. У тебя отменная выдержка и чувство юмора. Поэтому ты и играл.

Вукашин хмуро сидит на полу возле камина, ощупывая лицо.

– Ты в порядке? – когда все ушли, спрашивает Талэйта.

– Нет.

– Дай посмотрю. – Она подсаживается и внимательно разглядывает его лицо. Так близко, так поздно, оно кажется особенным. Знакомым. Приятным. Родственным.

– Поздравляю, ты опалил бровь! – тихо улыбается Талэйта.

– Я проиграл игру… – грустно выдыхает Вукашин.

– Зато ты красиво играл, и у нас был веселый вечер. Нам нужно было его скрасить, после… – Талэйта на секунду умолкает, подбирая слова, – тех выяснений. И ты нам помог.

– А в чем все-таки смысл? Как вы так играли?

– По последней букве твоего вопроса. Если гласная – мы соглашались, «да», если согласная – возражали «нет».

– И все?!

– Ну конечно.

– По последней букве?! Всю игру?

– Я же тебе говорила: «следи за тем, что говоришь сам, а не что тебе отвечаем мы».

– Точно… – Вукашин совсем печалится. – Я думал это житейская мудрость, а не подсказка в игре.

– А жизнь тоже игра. И в ней смысл – твоя реакция на происходящее. Вот сейчас ты сидишь и грустишь, а ведь столько поводов для радости.

– Например? – настороженно спрашивает Вукашин, все более завороженно следя за Талэйтой.

– У нас был замечательный вечер, мы в огромном доме, сейчас такой праздник, вокруг нас пурга и снежная зима. Мы пили вкусное вино в компании друзей. Смотрели на огонь, смеялись. А завтра пойдем кататься на лыжах, а потом…

Мысленно Вукашин проговаривает себе то же самое.

Так уже было.

Когда на улице был такой же полумрак, и так же безлюдно. Тогда они вдыхали запах майской сирени, держа ее в руках. Тогда, как и сейчас накатывал комок в горле. И тогда, и сейчас, лучше ничего не говорить, – испортишь, а повиноваться. Слушаться. Слушать ее, и душу. А еще лучше закрыть глаза и запомнить.

Запомнить все.

Что сейчас январь.

Что на улице ночь.

Что вы так молоды.

Что в мире вас только трое.

Ты, Талэйта и льющийся родничок ее голоса…

Вукашин с силой раскрывает глаза. Видит рядом безмятежное лицо Талэйты, и, провалившись в забытье, приближается еще ближе и не дает ей договорить.

Глава 4

Et nous avions tous du génie2828
  В каждом из нас жил гений


[Закрыть]

Весна, 1941. Банат

– Я в Тимишоару2929
  Центр румынского Баната – земли, разделенные между Румынией, Сербией и Венгрией


[Закрыть] не поеду! – категорически машет руками Лука. Когда дело доходит до диспутов, он теряет всегдашнее напускное спокойствие. – Во-первых, геополитически не приемлю. Во-вторых, я не понимаю, зачем в целом ехать на фестиваль, где нет спектаклей. В-третьих, напомню, что там расстреливают евреев3030
  Речь о гонениях на евреев, начавшихся в Тимишоаре с 1941 года


[Закрыть]!

– А ты что у нас еврей, Лука? – подозрительно прищуривается Кристиян. – То-то, я давно что-то неладное про тебя думал!

– Нет, я не еврей, я чистокровный серб! Но там могут и не спрашивать. А еще, ты же знаешь, какое сейчас тяжелое время для выездов за границу3131
  Речь об итало-греческой войне, начавшейся во второй половине 1940 года


[Закрыть]. Наш великоумный Недич3232
  Югославский политик и военный деятель


[Закрыть] правильно по осени говорил: лучше везде дружить, но ни во что не ввязываться! А вы ввязываетесь! Зачем вы туда вообще собираетесь?

– Джура же ясно сказал – это обмен опытом. Театральная импровизация – это высокое мастерство, которое в себе нужно постоянно взращивать.

– Скажет тоже, мастерство! Мы были уличный театр, теперь импровизационный станем. Классические спектакли теперь никому не нужны, я правильно уловил? – фыркает Лука, раскрасневшись.

Кристиян на это только пожимает плечами. Это понятно. Кристиян – исполнитель старательный, но крестьянский. Лука это отлично знает. Кристияном движут амбиции главных ролей, формы и объема, но никак не наполнение. Уяснив позицию одного, Лука движется дальше.

Славицу он застал еще дома. Не удивительно, что в прихожей уже дежурил, дожидаясь ее, вырядившийся франтом Милош. Он всегда трется где-то рядом, и теперь видно, как хмурится его лицо с появлением постороннего третьего.

– А и ты здесь, – сухо здоровается Лука. – Тоже решились?

– Конечно.

– Кто там? – доносится голос Славицы из комнат.

– Это я – Лука. Привет, Славица!

– Привет! А ты что это – без сумок? Налегке поедешь? – удивленно выглядывает она.

– Я не поеду!

– Чего так? – снова выглядывает Славица.

– А зачем мне? Зачем вам режиссер, когда вы едите импровизировать?!

– Логично – соглашается Милош.

– Ну, наверное, и тебе полезно было бы – неуверенно доносится голос из комнаты.

– Просто невероятно, сколько усилий положено на этот дурацкий фестиваль! Почему туда, когда столько вокруг куда более выгодных сгонов трупп – я не понимаю! – продолжает театрально вскидывать руки вверх Лука.

– Это же за границей, там другой уровень – мечтательно вздыхает Славица.

– А что местный уровень мы уже переросли? – чуть ли не вскрикивает Лука.

– Ты что переживаешь, что мы тебя бросим и не вернемся? – озорно улыбнувшись, выглядывает Славица, натягивая свитер. – Ты же наш любимый маэстро.

– На данный момент, – уточняет Милош, ехидно улыбаясь.

– Ты столько всего нам поставил!

– Из репетированного, – снова добавляет Милош.

– В общем, мы тебя любим, Лука. – Славица наконец появляется, полностью одетая. Тебе кстати что-нибудь привезти?

Все понятно с этими. Эти двое – вообще пассажиры театра. Одна легкомысленная кокотка, второй ее влюбленный олух. Ни черта они в настоящем искусстве не смыслят. Точно! Лука побежал на другую улицу, где живет Тияна. Эта-то понимать должна!

Нет, не понимает.

– Странно, что ты рьяно выступаешь против, Лука – спокойно отвечает Тияна, передавая ему сумку. Он встретил ее уже на улице, с большим саквояжем в руках. – Для нас это большой шаг вперед. Можно сказать, мастер-класс. А если мы это сможем применять на сцене, перед публикой? Это же наш рост, как актеров.

– Но импровизация не может являться частью театра! – возражает Лука.

– Как так, не может?

– А так! Все должно быть выверено, продуманно до мелочей, расставлено. Своим хаосом вы будете только рушить авторскую задумку. Вы будете играть не то, что задумано, а то, что придется по ситуации.

– Не выдумывай, Лука. Импровизация не так разрушительна для сцены, как ты говоришь. Скорей наоборот, она обогащает актерский арсенал и выручает в трудные ситуации.

Лука ошарашенно смотрит на Тияну, не веря своим ушам.

– И ты, Брут? – с чувством произносит он, и демонстративно умолкает.

Наконец все в сборе. Вокзал провожает шумом, ревом и свистом. Группа людей, прячущих носы в шарфы, стоит в ожидании.

– А где же наши голубки? – спрашивает Йожин.

– Да вот же, – показывает Кристиян на Славицу и Милоша, стоявшие подле.

– Нет не эти, новенькие.

Вдали показываются Вукашин, и Талэйта с рюкзаками за плечами. Лука мимолетно думает: «Черт, нужно было с ними в первую очередь!».

Когда те присоединяются к компании, а Вукашин весело приветствует всех собравшихся, Лука предпринимает последнюю попытку:

– Ну, хорошо вам отдохнуть там, в прогитлеровской диктатуре.

– Ой, Лука не начинай, а?

– А что? Вы слышали про погромы?

– В Тимишоаре их же не было.

– Стало быть, можно ехать?

– А с каких это пор наш театр стал политически окрашенным? – вопрошает Яков.

– С самых первых пор, я так думаю – отвечает ему в тон Лука. – В такое неспокойное время ехать в такое неспокойное место – это, конечно, верх здравомыслия! Поздравляю!

– Не нагнетай, Лука.

– Или задай вопрос напрямую. Вот Джура как раз идет.

Все оборачиваются. В толпе направлявшихся на вокзал была видна статная фигура молодого человека в шайкаче. Джура приближается и приветствует всех.

– О чем у вас тут жаркий спор? Слышно на другой улице.

– Да вот Лука с нами отказывается ехать. Говорит неспокойно там, в Румынии.

Джура оглядывает всех присутствующих, в том числе и за спины, где громоздится багаж ребят.

– А вы все, я смотрю, собрались?

– Конечно!

– Ну тогда зачем их отговаривать, да, Лука? – и Джура впервые обращается напрямую. – Мы вас и здесь прекрасно подождем. Белград тоже не даст нам заскучать. А там и вы вернетесь. Две с половиной недели быстро пронесутся.

– В смысле?

– Как?

– Ты тоже не едешь? – доносится отовсюду.

– Нет, не поеду. Дел здесь достаточно – уклончиво улыбается Джура.

– Но мы же так долго обсуждали, планировали, собирались! – восклицает Славица.

– Вот те раз! – выдыхает Лука.

– Я буду рад, если вы там подчерпнете что-нибудь полезное для себя – говорит Джура, пожимая руку мужчинам, и обнимая девушек.

– Как же мы поедем? – спрашивает тихонько Тияна, когда Джура щекотно касается ее щеки. – Без тебя.

– Ваш поезд скоро отходит, ребята. Вам лучше спешить. Занимайте места. А нам с Лукой дайте весточку, как обоснуетесь.

– Да как же так?

– Это что розыгрыш? – сокрушается Славица.

По вокзалу разлетается эхо неразборчивого объявление поезда. Ребята медленно проходят в глубину зала, а высокий, но посунувшийся Лука, и видный, коренастый Джура провожают их взглядами, пока силуэты не скрываются за бесконечными спинами прохожих.

Назад долгое время идут молча. Лука колеблется, но в итоге спрашивает:

– Ты с самого начала так задумал?

– Нет. Честно.

– А что тогда?

– Видел, какие они счастливые?

– Да, – грустно вздыхает Лука.

– Вот и я. Не хотел им мешать.

– Но мы же один коллектив.

– Чем дольше длится счастье, тем меньше оно коллективное.

Лука еще долго молчит, а потом в конце добавляет:

– А я подумал, это ты решил меня исключить.

– Нет.

– Я имею в виду, исключить режиссера, который не нужен на таких мероприятиях.

– Не тебя.

Джура молчит, говоря одними глазами.

– Ты имеешь в виду, – спрашивает Лука и осекается.

Джура снова не произносит ничего.

– А как же мы все дальше? – тихо выдыхает Лука.

**** **** ****

Épuisés mais ravis

Fallait-il que l’on s’aime

Et qu’on aime la vie3333
  Изможденные, но счастливые, нужно было любить друг друга и жизнь


[Закрыть]

Одиннадцать дней в Банате проносятся стремительно. «Скадарлийские дети», в истерзанном гонениями городе на краю Румынии становятся центром культурной жизни населения. На второй вечер после показательного выступления в жанре корпоральной импровизации к Славице подходят двое мужчин и с сильным немецким акцентом говорят:

– Добрый день. Вы же из Белграда, так?

– Да.

– Театр «Dioskuren». Мы хотим вам представить наш танцевальный дуэт. Мы живем и работаем в Цюрихе. Сейчас готовим новую программу для гастролей в западной Европе. Нужна сильная исполнительница. Контракт до конца сезона. С возможность ежесезонной пролонгации с пересмотром условий. Вы же слышали о нас? – уточняют немцы, заметив замешательство Славицы.

– Слышала – привирает та.

Позже, она весь вечер будет сосредоточенно о чем-то думать, чем не на шутку взволнует Милоша, который так и не дождется от нее ни слова в ответ на расспросы о загадочной паре.

После первой недели Тимишоара стала известная «скадарлийцам» каждой своей улицей, а в городе знали о самородках из соседней Югославии, которые привезли целый синтез жанров, начиная от вихревой пантомимы с акробатикой и заканчивая классической сценической трагедией.

Тияна в конце каждой программы срывает бурю аплодисментов, становясь лучшей участницей любого жанрового мастер-класса. Ее глаза горят, поглощая щедрую овацию и принятие публики.

Парни, по-хозяйски обуздавшие соседнее государство, беззаботно наслаждаются алкоголем и женским вниманием, оказываемое им, все более ослабляя профессиональную хватку и теряя артистическую сосредоточенность.

И только двоим из «скадарлийцев», новые улицы нового государства дают нечто большее, чем тепло зрителей, или поклонниц – а именно, тепло укрытия от посторонних взглядов. Сегодня, как и прежде, Вукашин и Талэйта снова не появляются на мастер-классе. Вместо этого, они, выйдя порознь из гостиницы и воссоединившись через три дома, идут по улицам Тимишоары, взявшись за руки.

– Я очень мечтала поехать с тобой куда-нибудь – признается Талэйта, срывая с языка у Вукашина то же самое.

– Мечтают о Париже, Риме ведь, – отвечает он.

– А мне без разницы. И в Париже однажды окажемся.

Они идут и идут, бесконечно долго, разговаривая обо всем, стараясь наговориться как можно больше, утоляя голод общения и совместного времяпровождения. Только поздно вечером, возвращаясь к себе, они прощаются:

– Спасибо тебе за день!

– И тебе. Давай завтра в собор пойдем?

– Конечно. Пойдешь первая?

– Давай. Доброй ночи, Вук.

А на следующее утро опять, и так каждый день из одиннадцати дней. Весь день —мартовский, пасмурный – счастье. Волнующее, тающее, как снег в это время года, счастье.

На предпоследний день, Талэйта говорит:

– Я рада, что мы тут оказались, Вукашин по воле случая. Здесь был когда-то мой дом.

– Тут? Твой дом?

– И тут тоже – улыбается она.

– А-а-а, – понимающе кивает Вукашин. – Это потому что ты родом из цыган? Здорово, что мы тут очутились. Интересно здесь. Наверное, тяжело без своего государства жить?

– А зачем оно, государство? – серьезно спрашивает Талэйта.

– Как зачем?

– Вот именно.

Вукашин задумывается.

Государство – основа любой нации, дающая развитие и процветание традиций, культуры, языка, письменности. Государство защищает своих граждан, давая возможность каждому заниматься своим делом, привнося индивидуальный вклад на пользу всего общества. В конце концов, государство это дом. Другими словами, место, где каждый представитель своей нации живет вместе с другими такими же представителями. Их объединяет как раз то фундаментальное – культура и традиции.

– А разве я, как цыганка, а вернее романо рат3434
  Носитель цыганских генов.


[Закрыть], не могу жить в другом месте? – хитро спрашивает Талэйта, прищуриваясь на солнце, выглянувшем после обеда. – Могу. И заниматься, как видишь, могу тем же – вкладывать свою частичку на благо общего дела. Для чего мне государство?

– Но ты же при этом не преследуешь свои традиции!

– Ты имеешь в виду, что я не говорю с тобой по-цыгански? Или намекаешь, что я по твоей логике должна была примкнуть к цыганским общинам? Могла, конечно же, но мне это неинтересно, точнее не настолько интересно, чтобы только этим и заниматься. При этом я не отказываюсь от своих родовых цыганских традиций, милый Гаджё3535
  Здесь, насмешливое – «нецыган»


[Закрыть], иначе… – Талэйта выдыхает, запал, с которым она произносит все это, угасает. Она обиженно кусает нижнюю губу, и та белеет.

– Иначе что?

Несколько раз Талэйта так называет Вукашина. Что означает это слово он так и не знает, но ему нравится думать, что за этим цыганским словом скрывается нечто теплое, домашнее и уютное.

Через мгновение Талэйта вскидывает на Вукашина взгляд черных глаз – он решительный, и даже воинственный.

– Слушай, Вук, двадцатый век на дворе! Мир стоит на пороге коспомолитизма, разве ты не видишь этого? Я могу с тобой говорить по-сербски, а дома с бабушкой и отцом по-цыгански. Лука, возможно, еврей, однако, тоже говорит с нами по-сербски. Джура – бошняк, а Кристиян или Милош – могут оказаться черногорцами или словенцами, и что? Разве нас не объединяет то фундаментальное, что ты назвал – культура и традиции? Мы любим искусство, творчество и театр. Мы живем на разных улицах Белграда, но любим и творим на одной – Скадарской. Мы, «дети» шире и масштабнее, чем все твое «государство». Объединяющая нас любовь к одной идее превосходит размеры твоего «государства», она может выходить за рамки не только одной нации или страны, но и целого континента.

– Космополитизм – это… очень плохо, – задумчиво вздыхает Вукашин. – Исстираются границы, все смешивается, цвета и формы разных народов, языков и культур и становится блеклым. Вместо пестрого и узорчатого ковра, получается полотнище, на котором размазали все краски, и в итоге не видать ни одного.

– Ты же не художник, а потому не тебе о таком судить! – парирует Талэйта. – И вообще судить что-либо или кого-либо нехорошо.

– Ладно, ладно, художница у нас ты. Не кипятись – сдается Вукашин.

Какое-то время они идут по Тимишоаре молча. Навстречу им, толкаясь, проходят хмурые лица, измученные режимом и духом времени.

Вукашин думает следущее:

Глобализация, действительно ничего хорошего не принесет. Она требует контроля мнения меньшинств, иначе более нахрапистые массы заслонят своим «привнесением» все уже имеющееся, но менее локтистое. А такого контроля никто не обеспечит, да и не нужен он никому. В итоге пропадут с лица земли целые общины, народы с их наречиями, исчезнут в общей массе представители уникальных культур. Разъедутся их носители и выцветет их колоритный окрас в палитре более насыщенных тонов, выражаясь на языке Талэйты. Нужно было так ей ответить, для пущей убедительности.

И украдкой переводит взгляд на нее. Талэйта идет в глубокой задумчивости и лицо ее серое, с маской сожаления, совсем не такое как обычно.

Не найдя слов, Вукашин греется воспоминанием о «милом Гаджё», размышляя о значении этого слова, и молчит дальше.

**** **** ****

Дорогие «Дети»!

Я бы очень хотел начать это письмо с вопроса о ваших делах. О том, нравится ли вам новый зритель, интересны ли вы ему, гостеприимно ли принял вас Банат и прочее, но радикальные изменения, выпавшие на судьбу нас, югославов, вынуждают меня сообщать вам следующее.

Как всегда вам было известно, и как неустанно повторял нам Джура, наше творческое образование никогда не несло никакой политической окраски, равно как и приверженности любой околовластной силе.

Однако, 25 марта после подписания соглашения о присоединении к силам Германии, Италии и Японии, Белград охватило волнение, к которому не примкнуть не мог ни я – ваш покорный слуга, ни наш предводитель команчей – Джура.

Словами не описать, что творилось на центральной площади: каково было единение белградцев, желающих отставки позорного правительства! Люди выражали свое несогласие, в единстве югославского народа, чьи интересы им было делегировано представлять! Мы, югославы, понятия не имеем, на каких условиях наше «великоумное» (позволю себе взять в кавычки, так как не все смогут уловить мою тонкую иронию) правительство подписывает такие стратегические аккорды! Они просто водят нас за нос за нашими же спинами!

И белградцев было тысячи, целая армия! Десятки тысяч, вышедших на протест, и не захотевших мириться с рабским преклонением перед силами Тройственного союза. В знак обозначения своего несогласия, силами протестующих был полностью разгромлен германский центр информационного бюро. И, право, это было только начало!

Волна негодования не стихала и на следующий день. На третьи же сутки, она достигла своего апогея: правительство было арестовано, а сам князь накануне сбежал из города! Поверите ли вы себе? Вот каким образом несломленный дух югославского народа отстоял нашу свободу и право на нее! Я же, свидетель и гордый участник этих событий, с трепетом жду нашего воссоединения в мирной и уютной столице нашей страны. Ждем вас всех, совместно разделить вкус и запах свободы».

– Боже! Они, что устроили там государственный переворот? – изумленно восклицает Славица.

– Да подожди ты! – шипит на нее Кристиян, – продолжай, Яков, что дальше?

– А это все. 29 марта, 41 год на почтовой марке. Подписано «Лука».

– Дай глянуть.

Ребята тревожно, и нервно, как бомбу с часовым механизмом, передают друг другу письмо из рук в руки. Каждый еще раз пробегает глазами и растерянно оглядывается по сторонам.

– Ты когда это получил?

– Да вот только что принесла хозяйка гостиницы.

– А сегодня у нас какое число?

– Третье.

– Вот так новости!

– Я могла такое ожидать от тебя, Кристиян, но чтобы Джура… – растерянно произносит Славица.

– А я наоборот не удивлена, что он присоединился – отвечает Тияна, тоже о чем-то думая.

– Мы здесь как в глуши, совсем за новостями не следим. Давайте почитаем, что в газетах пишут? – предалагает Талэйта

– Ты, что по-румынски научилась за эти две недели? – подшучивает Йожин, но на этот раз никто не улыбается.

– Я попробую, ребят. Сейчас,.

Все сидят тихо, пока Талэйта, медленно переводит одну колонку за другой. Милош, по-детски растерянно смотрит впереди себя, тараща глаза. Яков, наоборот, хмурится, сжимая и без того тонкие губы. Йожин молчит, похрустывая костяшками пальцев. Тияна аристократично сдерживает волнение, но ее выдает подступающая бледность. Вукашин угрюмо трет лоб, а Кристиян обжимает колено ноги, закинутой на другую. Славица неопределенно мечется меж двух состояний. Сначала радуется, затем грустит, и снова озаряется.

– Так, получается, ребята у нас герои? – делает вывод она, когда Талэйта заканчивает читать.

– Герои-то они, герои, – отвечает, погодя Яков. – Только такая открытая антигерманская выходка может дорого для нас обернуться.

– Что ты имеешь в виду?

– Что мы не с теми дружим. А это весьма опасно.

Все оборачиваются на Якова.

– А что вы удивляетесь? Еще в конце прошлого года было понятно, что у нас армии не хватит противостоять сильнейшим державам мира. А прогерманские Италия и бывшая Австро-Венгрия гораздо ближе к нам, чем Союз. Географически, я имею в виду. Дружба с Советом может нам дорого встать.

– Что же ты, осуждаешь Джуру с Лукой и других белградцами, что мы подшвырнули этих германцев с их пактом? Чтобы ты выбрал сам? Сидел бы в окопе? – язвит Кристиян.

– Чтобы не подшвырнули нас, я бы занял нейтралитет. Будь он возможным, разумеется. А так, выбирал бы из двух зол…

– Какой умник! Дружить нужно с англичанами или Союзом. Если кто и остановит армию Гитлера, так только они! – настаивает Кристиян.

– Ты не понимаешь! Мы же окружены со всех сторон. Югославия идеальное место для проведения военного столкновения. Сверху Германия, сбоку Австрия и та же Румыния, снизу Италия. Как ты думаешь, как скоро англичане прилетят на помощь, случись что? А твоему Союзу мы нужны не больше, чем Германии. Они нас не защищать будут, а раскраивать, как пирог. С той же Германией.

– Поэтому ты выбираешь из двух зол меньшее, так? – спрашивает Милош.

– Нет, поэтому я выбираю из двух зол более сильное.

Яков умолкает и становится еще тише. В воздухе растет напряжение.

– Прав был Лука, не нужно было ехать, – произносит внезапно Кристиян.

– А что бы изменилось, если бы мы остались дома?

– Мы бы стали актерами этого действа, а не его запоздалыми зрителями.

– Ты бы вышел на этот пикет?

– Разумеется. Это наше государство! Его история. Это мое гражданское право выражать несогласие. Или ты хочешь позорного повторения австрийского аншлюса? Я категорически не согласен! – горячо возразил Кристиян.

– Не соглашайся, твое право, но не верши историю своими руками. Такого права у тебя нет – напоминает Славица. – Тебе хочется действа, ради самого действа, но ты не думаешь о его последствиях. То, что прочитала Талэйта, и написал Лука – не театральное действие, хоть и похоже не уличный спектакль. Ломать всегда проще, а не разобравшись, никакого написания истории не произойдет, только вляпаешься!

– Да вы я смотрю тут, все германисты! – отрезает Кристиян, вставая с места. – Вы что, ребята, не понимаете? Есть мгновения в жизни, в которые не думают ни о чем! Ни о каких последствиях, а берут и делают! Как наши горожане! Если слабого колотят, ты вступаешься, а не думаешь о том, что и сам возможно тоже огребешь. Пока раздумывать будешь – и слабого прикончат, и сам трусом станешь. У нас там парни страну нашу отстаивают, а вы тут риторику развели: за того или не за того мы впряглись. Да здесь в другом сила! В единстве, в порыве, в том, что пишет Лука. Несогласны – действуем. Едино, сообща, как сила. Представляете, сколько бы вышло люду в Белграде и городах, если бы каждый предварительно оценил риски, как вы сейчас? Да ни один! Все, ушел бы поезд, пока мы все взвешивали бы и анализировали. И кем бы мы сейчас были? Южной частью какой-нибудь Венгрии?

Кристиян говорит с запалом, какого не бывало ни на одной премьере. Раскрасневшись, он выходит из комнаты, и с коридора веет свежим воздухом.

– Возможно, он прав. Но это красиво лишь в присутствии зрителей, – замечает Яков. – В жизни всегда есть место для здравого обдумывания. И я удивлен, что и Лука и Джура, которые так противятся всякой импровизации на сцене, поддались этому экспромту, и допустили этот социальный, я не побоюсь слова, хаос впустить в свою размеренную жизнь…

– Какой ты мелкий! Слушать противно, – неожиданно выпаливает Вукашин.

– Докажи тогда ты свою масштабность. На деле, – через паузу сдержанно отвечает ему Яков.

Все снова умолкают, пока Милош на нарушает молчание:

– Я так понимаю, нам нужно раньше возвращаться. Нужно съездить на вокзал узнать наличие билетов…

– Не понимаю, зачем это, – тихо произносит Тияна.

– То есть?

– Зачем возвращаться заранее? Ну, сходили они на протест, кого-то свергли, кого-то нового назначили. С кем-то другим подписали соглашение. Чистое мальчишество. Ну, а нам-то что с того? Вы же читали: мы не политическое движение, а театральное. Мы здесь работаем и развиваемся. Приедем, будем также продолжать выступать, с уже наработанным опытом. При другой власти, очевидно.