Текст книги "Когда люди лают – собаки улыбаются"

Глава 13

Антон позвонил на домашний, как только я вошла в квартиру.

– Привет! – откликнулась я весело.

– О, слышу почти прежнюю Нику, – обрадовался он. – Встретимся?

Я согласилась. Мне хотелось увидеть Антона и подарить, наконец, красивый галстук, который купила во Флоренции.

Вручила сразу, как только встретились. Моднику Антону подарок понравился. «Супер, спасибо тебе», – Антон поцеловал меня в макушку. Я взяла его под руку.

Мы пошли прогуляться по моему любимому Замоскворечью. В поздний вечер уже схлынула толпа офисных работников, которые после работы выстраиваются в очередь к входу на станцию метро Новокузнецкая.

Сегодня тихое вечернее Замоскворечье немноголюдностью напоминало спальный район. Очень крутой спальный район. Это в выходные или в пятницу вечером тут столпотворение – люди допоздна зависают в окрестных кафешках.

Мы прошлись по Новокузнецкой – мимо дома, где снимали незабвенного «Ивана Васильевича», мимо старинных церквушек, свернули через дворы на тихую улицу Бахрушина, и, наконец, вышли к Озерковской набережной. Огни только что отреставрированных домов отбрасывали праздничный свет на реку, чуть дрожащую от неуловимого ветерка – вместе с отраженными в ней фонарями.

– Как красиво! Жаль, не умею рисовать, – посетовала я.

– Зато это можно сфотографировать, – откликнулся мой прагматичный друг и вынул айфон. – Я тебе переброшу, а хочешь, сам сделаю большую фотографию в рамке, и ты повесишь дома. У тебя как раз стены пустоватые, надо чем-то заполнить.

– А я картину купила у старушки-художницы в Сочи, – похвалилась я. – Пастух с овечками на фоне гор и восходящего солнца. Наивно и трогательно. Художница – девяностолетняя бабушка, а рисовать начала только в восемьдесят, представляешь?

– О, у тебя еще столько времени в запасе! – рассмеялся Антон.

– Ха-ха, но я даже к восьмидесяти не смогу освоить самую примитивную живопись, не дано.

– Ой, Ника, мы сами не знаем, на что способны, – философски заметил Антон и повел в кофейню.

Мы устроились за столиком в пустом зале. Я рассказала о путешествии во Флоренцию, о поездке в Сочи, в Лазаревское, о дольмене, показала на айфоне снимок бабушкиной картины. Но умолчала, что потеряла сознание у могилы дочери. Поймала себя на мысли, что мне не хочется казаться слабой перед Антоном, посвящать его в грустные подробности. Впрочем, и раньше этого не делала, не вываливала на него свои проблемы, не ожидала помощи, не делилась мечтами. Отношения с дистанцией. Раньше именно они представлялись современными, правильными. Теперь, когда осознала ценность человеческого участия, эта поверхностность стала казаться бессмысленной, искусственной. Но мысль промелькнула, я ее отметила и не стала удерживать. Ведь так приятно тихим вечером сидеть в кафе с красивым и умным мужчиной в любимом Замоскворечье. И ни о чем не думать.

Антон рассказывал забавные истории о своих коллегах-бизнесменах, о встречах с бюрократами, жаждущими взяток, смешно копировал их. Видела, что ему нравится, как реагирую на шутки, смеюсь. Мы выпили кофе, потом молочный шейк, потом снова кофе.

– Все, теперь точно не засну, – улыбнулась я, отодвинув пустую чашку.

– А может, и не надо? – осторожно поинтересовался Антон и посмотрел в глаза долгим взглядом и тихо попросил. – Возвращайся, Ника…

Это было приглашение к нему домой на ночь. Я вся сжалась. Оказалось, я не стала прежней, нет, просто немного расслабилась. Но ехать к Антону не могла, понимая, что не хочу близости. Не готова. Антон ждал ответа.

– Проводишь меня? – выдавила я.

– Конечно, – он не пытался скрыть разочарования.

Я взяла его под руку. Мы пошли к машине. Посмотреть со стороны – респектабельные супруги на прогулке перед сном. Интуиция подсказывала мне, что сейчас наступил переломный момент. Наши отношения если и не заканчивались в сию минуту, то переходили в какую-то другую стадию. Может, дружескую. Это ведь тоже неплохо, когда бывшие любовники остаются хорошими друзьями.

Зная Антона, понимала: гедонист по натуре, он хочет жить здесь и сейчас, он хороший любовник и любит секс. И не будет долго ждать и уговаривать меня. Наверное, и не должен. Как и я не должна спать с мужчиной, лишь бы не потерять его.

Мне нужно копить силы, чтобы выжить. Беспечный секс уж точно не способен помочь в этом.

Глава 14

Подошел момент, когда следовало всерьез подумать о работе. Хотя не было ни желания, ни сил знакомиться с новыми людьми, вникать в новое дело, заниматься какой-то бессмыслицей, которой полно в любой работе. Пугало любое сообщество людей с его интригами, сплетнями, мелкими выяснениями отношений, а без этого в коллективе не обходится. С расстояния, точнее, с громады своего горя я видела, как смешна повседневная «мышиная возня» человеков, как много в ней суетной мелочности. Как подробно люди живут, придавая ерунде слишком большое значение, не пропуская ни одной чужой оплошности, заостряясь на ней и давая оценку, чаще за спиной. Раньше об этом не задумывалась, и, возможно, тоже жила слишком подробно. Теперь то ли поумнела, то ли стала мизантропом, а значит, поглупела.

Еще опасалась, что утратила творческий задор, а ведь всегда гордилась своим умением работать смело, оригинально, даже изначально скучное превращая в веселое и симпатичное. И в журналистике, что приветствовалось, и в аппаратной работе, что вызывало опасения у консервативных в массе своей функционеров. Но мне даже в чиновничестве повезло с начальством – Битов был креативный, как и его молодые подчиненные – министры.

Словом, сил на новое у меня не было, но не было и сил жить по-старому, в тягучей, а временами нечеловечески жгучей тоске.

Надо отдать должное моим высокопоставленным и обычным знакомым, которые предложили помощь в трудоустройстве. Решила встретиться со всеми, всех выслушать и, возможно, что-то подобрать для себя. Не питала иллюзий, понимая, что пик моей карьеры, скорее всего, пройден. И не потому, что мне сорок пять, а потому, что ничего мне не нужно от жизни. Мне бы какую-нибудь не занудную работу.

Самым настойчивым работодателем оказался Юра Грязнов, с которым мы когда-то работали в одном издании, где он был моим начальником, хотя и не самым главным. Собственно говоря, Юра первым предложил мне переехать из Сочи в Москву. Тогда мне казалось, что это отличная идея, а теперь я раскаивалась, что совершила ошибку. Ведь если бы я осталась в Сочи, то Поля была бы жива… Вспомнила слова Нонны Мордюковой, потерявшей сына: «Если вы родили ребенка, носите его на груди, как орден, и никогда не оставляйте». Права великая актриса.

С Грязновым мне когда-то работалось неплохо. Потом с ним произошла какая-то некрасивая история, что-то связанное с деньгами, и шеф его выгнал. Я не вникала, не хотела, продолжая общаться с Грязновым, когда все бывшие коллеги от него отвернулись, опасаясь гнева начальства. Мы иногда встречались в кафе, часто втроем – он, Жанна и я, болтали, перетирали новости, время от времени перезванивались, поздравляли друг друга с праздниками.

После увольнения пару лет Грязнов мыкался без работы, подрабатывал в каких-то малоизвестных конторах, потом, наконец, устроился в «Центральную газету», где за несколько лет дорос до должности шеф-редактора одного из многочисленных приложений издания. И теперь ему срочно нужен был зам. Прежний умер две недели тому назад, прямо на рабочем месте, которое Грязнов теперь предлагал мне. Надо заметить, что и предыдущий его зам тоже умер. По пути на работу. В общем, бэкграунд у должности был еще тот. О чем меня Грязнов сразу предупредил, когда мы встретились в суши-баре, чтобы обсудить его предложение.

– Ты знаешь, я теперь вообще не боюсь смерти, – призналась я.

Только много позже узнала, почему Грязнов так вцепился в меня. Вовсе не из-за того, что я такая гениальная. Просто никто из сотрудников «Центральной газеты», кому была предложена эта несчастливая должность, на нее не согласился ни за какие коврижки. Как говорят на Украине, «дурных нема».

Грязнов расписывал мне новую работу как синекуру.

– Мы ударно работаем с понедельника по среду, в среду подписываемся. В четверг-пятницу работа через пень-колоду, так что ты придумай, чем будешь в эти дни заниматься. Можешь писать сама, можешь вообще не приходить в четверг-пятницу на работу. Ну а суббота-воскресенье у нас всегда выходные, это святое.

Звучало заманчиво, даже очень. У меня никогда не было столь свободного графика. А уж о двух полноценных выходных могла только мечтать. Мне почему-то всегда доставалась напряженная, почти круглосуточная работа. Но сил и энергии хватало.

Зарплату Грязнов назвал нормальную. Не большую и не маленькую.

– Знаешь, я хотела бы еще встретиться с некоторыми людьми по поводу работы, а потом уже принять решение, – призналась я.

– Давай так: после выходных придешь в контору, осмотришься, познакомишься с людьми и примешь решение, – предложил Юра. – Тянуть не советую, потому что могут кого-то взять.

Когда вечером пересказала встречу Жанне, заметив, что надо все же рассмотреть и другие варианты, она тут же возразила:

– Иди и ни о чем другом не думай. Отличное предложение! От дома недалеко, хоть пешком на работу ходи. Зарплата – ну, в общем, тоже приемлемая для начала. И потом это же наш Юрка Грязнов, свой человек, тебе с ним будет комфортно.

– Ладно, схожу, посмотрю, что к чему, а там видно будет, – пообещала я.

На будущую неделю наметила несколько встреч, чтобы оценить другие варианты. Но в понедельник утром должна была прийти к Грязнову в «Центральную газету».

В 10 утра в понедельник стояла у его кабинета. Впервые за много месяцев мне довелось надеть деловой костюм и туфли на каблуках. Я отвыкла от такой одежды. Но чувствовала, что в ней обрела прежнюю уверенность, когда не боялась никаких собеседований и встреч, потому что умела общаться, говорить к месту, заинтересованно слушать, вызывать доверие и оставлять о себе хорошее впечатление. Когда-то я мастерски владела деловой этикой.

Грязнов сразу повел меня к главному редактору Курочкину. Смешно – главный редактор с такой несерьезной фамилией. Курочкина я не раз встречала и раньше. Он всегда казался мне банальным серым функционером, совсем неинтересным. От творческого человека, журналиста, а когда-то Курочкин им был, в нем не осталось ни капельки. А впрочем, какая журналистика была в газете ЦК КПСС «Правда»? Та еще журналистика. Номенклатурная писанина. Решения съездов – в жизнь. Пятилетку – досрочно.

Несмотря на всю важность Курочкина, у меня не было никакого страха перед этим редактором-чиновником. С трудом заставила себя не смотреть на его прическу. Такие мне всегда казались смешными у пожилых мужчин – зачес на лысину сохранившихся сбоку длинных волос.

– Работа в «Центральной газете» налагает большую ответственность, – с места в карьер взял главный. – Мы должны не нахваливать власть, а объяснять людям ее действия. Это накладывает на сотрудников определенные идеологические ограничения. Вы, конечно, понимаете, что никакой оппозиции в нашем издании быть не может. Желтизны тоже. Мы серьезное издание. Наши читатели – это элита, начальство разных уровней, это министерства, Госдума, Совет Федерации, и, конечно, Кремль.

Слова о сакральных властных структурах прозвучали торжественно, как гимн. Так и тянуло встать навытяжку.

Конечно, мне хотелось расспросить Курочкина о моей непосредственной работе, но я сразу поняла, что диалога не предполагается – он из тех людей, которые предпочитают вещать. Слушать эти товарищи умеют только начальство. И я даже знаю, как они это делают, повидала: они внимали вышестоящим подобострастно, заглядывая в глаза, согнув спину, отчего становились меньше ростом.

Я поняла, что у Курочкина есть набор фраз, которые он произносит, принимая человека на мало-мальски значимую должность. И не мешала ему исполнять показательную программу.

Наконец, он вздохнул и произнес с человеческой интонацией:

– Правда, место это несчастливое, о чем вы, наверное, знаете.

– Знаю, – подтвердила я.

– Надеюсь, у вас все будет хорошо.

То есть вы не помрете за рабочим столом. Поблагодарив Курочкина, мы с Грязновым откланялись. Потом Юра познакомил меня с людьми, которые работали в отделе. Коллеги мне понравились. Показал рабочее место, в двух словах объяснив, что я должна делать, остальное, мол, постигнешь по ходу. И умотал в свой кабинет. И я не заметила, как втянулась в работу и уже к вечеру подписывала газету в печать.

Оформили меня в рекордный срок – за несколько часов.

Я обзвонила своих знакомых, с которыми намеревалась поговорить о работе, поблагодарила, сообщила, что устроилась. Кто-то пожелал удачи, кто-то выразил сожаление – ты, мол, могла бы рассчитывать на более привлекательное место и должность повыше. Да, было немного не по себе, что поторопилась, но, может, это и к лучшему. Долгие поиски – лишние сомнения.

Глава 15

Придя на утреннюю летучку, я была удивлена: вокруг Курочкина, которому было к 70-ти, за главным столом сидели очень пожилые люди. Позже узнала, что некоторые члены редколлегии уже давно разменяли восьмой, а то и девятый десяток. Вот это да! Если в других журналистских, да и не только, коллективах происходило стремительное омоложение, и пенсионеров нещадно увольняли, а молодые прыткие медиа-менеджеры рыскали в поисках карьерного роста, здесь оказался какой-то заповедник счастливой деятельной старости. На таком фоне я выглядела просто девчонкой. С одной стороны, это не могло не радовать, с другой – удивляло. Потом поняла, что некоторые газетные старики оказались по-настоящему талантливыми, и в мастерстве молодым до них топать и топать и, может, не дотопать никогда. Но невольно талантливая молодежь не могла не вызывать понятных опасений у начальства преклонного возраста – а вдруг подсидят? Эти моменты, отмеченные мной в самом начале работы, оказались на самом деле правдивыми.

К сожалению, скоро стало понятно, почему Грязнов торопился заполучить меня. Ему нужен был ответственный человек, на которого он мог свалить всю работу во время своих постоянных отлучек. Дело в том, что мой начальник был непревзойденным летуном. Он мастерски умел влиться в группу, примкнуть к делегациям, вылетающим за границу на какие-то деловые мероприятия. Обладая мандатом «Центральной газеты», это было нетрудно. Поди плохо – оплаченное собственной конторой путешествие, в котором и работать-то особо не требовалось. Так, сварганить левой ногой заметку. Иногда он даже брал с собой свою, третью по счету, жену. «Командировался» на 7—10 дней. И практически каждый месяц.

Конечно, вся работа по выпуску издания ложилась на мои плечи – редактирование, утрясание деталей с замами главного или с самим Курочкиным (а я-то надеялась, что часто общаться мне с ним не придется, все-таки это прерогатива Грязнова). С Курочкиным было труднее всего. Взвинченно-деятельный там, где вовсе не требовалось, он старался вникать даже в мелочевки, при этом затруднялся принять окончательное решение по любому вопросу. Поэтому дергал и своих замов, курирующих приложение в отсутствие Грязнова, и меня. Иной раз, когда газета была уже подписана, и мы собирались домой, он вспоминал, что хотел поменять заголовок в какой-то заметке. «Я так и не придумал другого, – звонил он мне, – пусть остается прежний». «Конечно, спасибо», – улыбалась я, закрывая на ключ дверь кабинета.

Без этого постоянного, зачастую неуместного контроля, а попросту – имитации деятельного руководства, мы работали бы намного эффективнее. Все-таки коллектив в нашем приложении был профессиональный. С коллегами сложились отличные отношения, даже вполне дружеские. Мы чаевничали после работы у меня в кабинете, часто уходили вместе домой, заходили в кафе. О своем горе я никому не рассказывала, хотя какие-то слухи просочились. Но делиться личным с новообретенными сослуживцами не хотела.

Конечно, никаких двух свободных дней в четверг-пятницу у меня не было. Я завидовала журналистам, которые летали в интересные командировки, могли писать.

В изданиях, особенно федеральных, неуважительное слово «заметка» обозначает любой жанр, и статью, и очерк, и расследование. Все жанры, которым учат на факультетах журналистики, в реальной газетной работе никак не разграничиваются. «Заметка» – хоть в двадцать строк, хоть на целый разворот. И гениальные публикации, и проходняк.

Но, увы, по-настоящему хороших заметок было немного. Чаще серенькие, склепанные левой ногой, требующие правки. И я не винила журналистов – невозможно ежедневно выдавать «нетленки», даже если ты умеешь хорошо писать. В общем, я вляпалась в редакторскую поденщину, не приносящую ни удовлетворения, ни радости. Да и денег, собственно говоря, тоже. Моя зарплата оказалась значительно ниже обещанной. Такое бывает, и я особо не удивлялась. Но делать было нечего – никто не тащил на веревке на эту работу. Так что – терпи. Как говорится, за неимением гербовой, пишем на простой.

Курочкина моя работа вроде устраивала. Как-то на редколлегии в отсутствие Грязнова, когда мне пришлось выпускать два подряд очень сложных номера, он сказал:

– Мы должны отметить работу Вероники Викторовны, она прекрасно справилась.

Но печальным было другое. Юра Грязнов оказался совсем не таким, каким я запомнила по совместной работе, правда, очень недолгой. Можно годами болтать с человеком в кофейнях (я припомнила, что Грязнов частенько забывал кошелек, и платила я, не придавая значения) и вроде бы даже считаться друзьями. Разве отметишь по недолгим посиделкам в кафешках, что человек изменился? Близкая работа позволила увидеть: с годами Грязнов стал жадным, что, впрочем, часто случается со стареющими людьми. Не давал возможности заработать ни мне, ни журналистам. Часто вместо того, чтобы заниматься прямыми обязанностями, то есть редактировать, клепал какие-то информашки, заметульки, лишь бы заработать сотен пять рублей на гонорарах. Я примерно знала размер его зарплаты. Она была ого-го. Но – копеечка к копеечке…

В нашем коллективе была традиция отмечать дни рождения на работе. Грязнов никогда не сдавал денег на именинника, а на свой день рождения накрывал такие скудные столы, что становилось неловко: сотрудники окидывали взглядом бедняцкую поляну и, махнув традиционную рюмку, старались поскорее умчаться по своим делам.

Не раз слышала, как Юра орал на кого-то в своем кабинете, даже визжал. К счастью, не на меня. Или не давала повода, или просто не решался. Проштрафившемуся сотруднику Грязнов мстил: стопорил заметки, а значит, журналист не получал гонораров. Натравливал людей друг на друга. Казалось, он испытывает наслаждение от сотворенной им склоки. То есть делал гадости с удовольствием. Здоровый, в принципе, коллектив, страдал потихоньку.

При этом Юра был видным мужчиной – высоким, статным. Внешне – такой грубо вытесанный мужской экземпляр, какие обычно привлекают женщин. Но его бабские визги, жадность и мстительность, больше присущие склочной тетке, а не мужественному мачо, рождали, как теперь говорят, когнитивный диссонанс.

Выпить Грязнов любил. Но не с подчиненными. Время от времени его затаскивал к себе начальник из дирекции. После чего мой шеф едва держался на ногах. Юра, как истинный карьерист, всегда знал, с кем надо пить и дружить.

Как-то вечером я пожаловалась Жанне, как тяжело с Юрой, рассказала, каким он теперь стал.

– Смотри, как время меняет человека! – удивилась Жанна. – А мыто любили его за справедливость и великодушие, за то, что мужик настоящий, один из немногих. А в нем столько бабского оказалось, надо же!

– Мне кажется, что люди вообще делятся не только на мужчин и женщин, а на мужчин, женщин и баб, – заметила я. – Причем бабой может быть как особа женского пола, так и мужского. Первичные половые признаки у мужчин вроде сохраняются, а душа бабская, со всеми вытекающими: склочностью, мстительностью, прижимистостью.

– Ну а дальше, – усмехнулась Жанна, плавно поведя плечами, – возникает извечный женский скулеж, что все настоящие мужики повывелись.

– То есть банальщина, – согласилась я. – Но, знаешь, чтобы понять истинность банальщины, до нее тоже нужно дожить. Да нет, на самом деле есть и мужики нормальные, и еще больше женщин достойных, но баб, к сожалению, немерено. Но если женщине бабство простительно, то мужик-баба – это некрасиво, неестественно.

– Да и мужской климакс, знаешь ли, штука тяжелая, – высказалась Жанна. – Наверное, и нашего Юрика возрастной диагноз настиг. Отсюда вздорность, неуравновешенность.

– Лучше б он на девок молодых кидался, как многие стареющие мужики, – засмеялась я.

– А может, он так и делает? – предположила подруга.

– Нет, не думаю, – ответила я.