Текст книги "Когда люди лают – собаки улыбаются"

Глава 16

Все чаще я жалела, что согласилась на первое подвернувшееся предложение и попала в «Центральную газету». Творчества в моей работе не было, а если уж работать в журналистике, то лучше писать, а не начальствовать.

И я стала выкраивать время, чтобы писать самой. Однажды мне посчастливилось сделать интервью с моей любимой писательницей. Я читала все ее книги, смотрела все фильмы по ее произведениям. Так как хорошо знала ее творчество, и герои были мне понятны, легко составила вопросы для беседы и отправила их писательнице.

Вообще-то я всегда опасалась брать интервью у знаменитостей, которые мне по-настоящему нравились, будь то писатели, политики, звезды шоу-бизнеса. Часто в приближении оказывалось, что симпатичный вроде бы человек – ужасный зануда или самовлюбленный глупец. Некоторых великих я перестала уважать именно после интервью. Бывало, конечно, и наоборот – я проникалась еще большей симпатией к человеку. Но чтобы не нарваться на разочарования, не стремилась поближе узнать известных людей, казавшихся мне достойными восхищения.

Но с любимой писательницей рискнула пообщаться. И это было здорово! Мы сразу нашли общий язык. Она рассказала о том, о чем не говорила ни одному журналисту. Меня впечатлили история ее жизни, человечность, оригинальные мысли. Судьба у нее была непростая. Так вот откуда в ее героинях столько мудрости и силы, догадалась я.

Умею трезво оценить свои заметки, бывали и у меня журналистские неудачи, провалы, как же, как же. Но этой беседой гордилась. Согласовала с писательницей всю правку, до буковки. Она осталась довольна интервью.

– Спасибо, Вероника, мне было интересно и приятно общаться с вами, – поблагодарила писательница, прислав завизированный материал.

И вот интервью вышло. Я позвонила сказать об этом и предложить взять для нее несколько экземпляров газеты в редакции и… нарвалась на гнев. Я не могла понять, в чем дело. Она негодовала:

– Зачем вы вставили в мои слова то, чего я не говорила?

– Что?! – ошарашенно воскликнула я, не понимая, о чем речь. Я ведь сама подписывала в печать эти страницы. Ни буковки не поправила после ее визы, ни запятой не добавила.

Потом взяла газету и похолодела. В одном ее ответе был вставлен кусок настоящей гнусности, выставляющей собеседницу в неприглядном свете. Я тут же пошла к Грязнову.

– Юра, откуда это?

– Да понимаешь, там дырка получилась при переверстке, ты была занята, я не стал тебя отвлекать, и дописал то, что нашел в интернете…

Невероятно! Никогда не сталкиваясь с подобным «редактированием», чувствовала себя так, словно меня облили гадостью. Да, я много чего повидала в журналистике. Что и говорить, не особо щепетильная сфера. Но мне все-таки посчастливилось работать с качественными редакторами.

Не знала, что сказать. Уставилась на Грязнова и молчала. Подумалось, как обидно, что отныне, читая книги любимой писательницы – а раньше это было для меня настоящим наслаждением – я невольно вспомню пошлую грязновскую вставку, стоившую мне добрых отношений с великолепным человеком.

– Ладно, – смилостивился Грязнов, – я сам напишу ей письмо, объясню. Но тебя хочу предупредить: никто в редакции не должен узнать обо всем этом. Поняла? – в его голосе сквозила неприкрытая угроза.

Ушла с работы с тяжелым сердцем. И эта досадная неприятность сделала горячее тоску по Поле… Если какие-то приятные эмоции хоть немного сглаживали горе, то негативные – обостряли его сильнее, поняла я. Но где брать позитив? «Центральная газета» явно не годилась для этого. Мне казалось, что мир, Небеса, Вселенная, Господь, не знаю, кто еще, должны были уже прекратить посылать мне большие и маленькие испытания, ну сколько можно? Неужели хотя бы в работе нельзя немного забыться? Почему стало еще тяжелее?

– Не надо было торопиться, – не утешил Антон, встретивший меня после работы. Я рассказала ему эту отвратительную историю, хотя не в моих правилах было посвящать его детально в свою работу. Но сейчас ни о чем другом не могла думать, кроме как об этом гадком случае.

– Ты прав, конечно, я поторопилась, но не увольняться же теперь, проработав всего ничего? И потом, – я невесело усмехнулась, – надо же куда-то носить мои деловые наряды, которых столько в моей гардеробной.

– А чего ты боишься уволиться? – пожал он плечами. – Нужны деньги – всегда помогу. Уволься, исправь ошибку. Осмотрись и реши, чем заниматься.

Но я не уволилась. Письмом и устно извинилась перед писательницей, она ответила: «Я поняла, что произошло что-то чрезвычайное. Не могли вы так некрасиво поступить. Или я ничего не понимаю в людях». Я вздохнула. Конфликт вроде был исчерпан, осадок остался.

На интервью больше не решалась. Даже малости творчества оказалась лишена. И продолжала сокращать, править, менять заголовки, безрадостно перемалывать тонны руды, букв и слов, о которых через день уже все забудут. Газета-то живет один день.

«Ладно, – успокаивала себя, – надо просто проживать день за днем, топать шаг за шагом, чтобы добрести до того обещанного времени, которое, говорят, лечит».

Глава 17

Позвонила Даша, моя высокопоставленная подруга, и напомнила, что приближается день рождения большого кремлевского начальника, с которым мы обе были дружны и которого каждый год поздравляли. Трудности всегда возникали с подарком: что преподнести человеку, у которого все есть, чем удивить, обрадовать?

Помню, видела именные приглашения, которые рассылала на свой юбилей VIP’ам одна крупная чиновница. Внизу типографским шрифтом была приписка: «Подарки – только Шанель». Понятно, изделия от «Шанель» – беспроигрышный и дорогой подарок. И дама четко указала, чего ждет от гостей. Но как же откровенно! И что вы думаете? Несли как миленькие. Не шарфики и духи, а сумки и ювелирные украшения.

Наш большой чиновник подарков не заказывал, был рад и простому букету. Мне нравилось, что к нему на день рождения приходила множество разномастного народа – и начальство, и приятели «без роду и племени».

Я отпросилась у Грязнова на пару часов. Не хотела говорить, куда иду. Но он настаивал, и мне пришлось признаться, кого именно собираюсь поздравить. Лицо Грязнова окаменело, заработали желваки. Зависть? Недовольство, что его там не ждут, а я допущена?

Глупая, не смогла я просчитать последствий моего простодушия. Это потом, много позже узнала, что Грязнов тут же донес информацию до Курочкина. И понятно, что она сыграла против меня. Ведь любого начальника, к тому же преклонного возраста, не может не напрячь известие, что кто-то из его подчиненных вхож в столь высокие кабинеты. А за свои места пенсионеры в «Центральной газете» держались прочно, как дальнобойщики за руль на туманной дороге. Разумеется, я не посягала на должность Грязнова, а тем более Курочкина, но кто знает, какие замысловатые комбинации выстраиваются в голове начальников? У Грязнова однозначно выстроились. Потому что уже на будущий день я обнаружила, что он ищет, к чему бы прицепиться. И если раньше я наблюдала подобное со стороны, видя, как мочалит он подчиненных, то теперь пришел мой черед.

Как-то утром Грязнов вызвал меня и сообщил, что я должна написать заметку об одном известном оппозиционере. Это, мол, задание главного. Я видела, что в «Центральной газете» и ее приложениях, как, впрочем, и во многих других изданиях, часто появляются компроматы на деятелей оппозиции, подписанные псевдонимами, потому что журналистов и политологов с такими фамилиями просто не существовало в природе. Да уж, малоприятное это было чтиво, но таковы уж методы политической возни, которые чистыми не бывают. Мне же предлагался наиболее отвратительный вариант из всех возможных. Я должна была обзвонить, разумеется, представляясь своим настоящим именем, множество известных людей, нацелить их на негативный разговор об оппозиционере, выудить из них компромат на него, а потом все это опубликовать. И поставить свою подпись. Чудненько! Я сказала Грязнову, что не буду этого делать. Не потому что мне так уж нравился этот оппозиционер, просто работа была гаденькой, в которой мне предлагалось засветиться во всей красе. Вообще-то я была замом шеф-редактора приложения как бы семейного, где политики было минимум. А в штате «Центральной газеты» были десятки политических журналистов и дюжина внештатных комментаторов.

– Что, хочешь беленькой быть? – с ехидцей поинтересовался Грязнов.

– Это не единственный мой недостаток, Юра, – заметила я. – Мало накопать компромат и поставить свою фамилию. Ты же понимаешь, что все эти чудесные разговоры вполне могут быть выложены моими собеседниками в «Фейсбук». Как-то не готова к этой минуте славы.

– О’кей, не хочешь – не надо, но о твоем отказе будет доложено главному, – припугнул Грязнов. – Это не украсит твое реноме.

Я не поняла, сразу ли было доложено или погодя. Позже узнала, что Грязнов получил это задание вовсе не от главного, а от сторонних людей, то ли за какой-то бонус, например, возможность прилипнуть к чужим делегациям за границу, то ли за деньги. И только после договоренности о заказе пошел к Курочкину и сообщил, что Вероника Викторовна прямо рвется написать правду-матку об известном оппозиционере. Думаю, главный, зная, что я много лет занималась политической журналистикой, согласился дать место в газете под мой страстный опус о «враге народа». Юра мастерски умел манипулировать.

Потом Грязнов решил послать меня на войну. Как раз на юго-востоке Украины разворачивались известные события, уже было немало жертв.

– С главным все согласовано, ты выезжаешь в Донецк в понедельник, – сказал Грязнов как о деле решенном.

Сотрудники, которые были рядом, услышав новость, замерли с открытыми ртами. Это было запредельно – отправлять на вооруженную заваруху женщину, далекую от военных тем.

– Странно, каким боком Вероника к военным делам? – не выдержал один из коллег.

Грязнов не удостоил ответом, кивнул мне на дверь, мол, выйдем. Мы прошли в его кабинет.

– Юр, почему мне на войну? – спросила я. – В газете большой силовой отдел, множество военкоров, офицеров. Почему выбрали меня?

Он не стал отвечать на этот вопрос, а – прирожденный манипулятор – вывернул тему шиворот-навыворот:

– Боишься?

– Да разве речь о страхе? Просто объясни.

– Боишься, – вынес приговор Грязнов. – За свою драгоценную жизнь боишься. А помню, ты говорила, когда шла сюда работать, что смерти не боишься.

Я даже не знала, что ответить. Это был не тот разговор, где уместна аргументация. Конечно, я не хотела освещать кровавые события, но вовсе не потому, что боялась – меня теперь мало что страшило. Я сомневалась в справедливости этой войны, не видела ее целей, не понимала, кто и за что там воюет и к чему все это может привести. Точнее, понимала, что все будет плохо. Напрямую сказать об этом Грязнову – значило дать ему козырь, что Полынина «против линии партии». Думаю, идея послать меня на войну – а главное, получить мой отказ – была банальной провокацией. Чтобы бросить еще один весомый камешек в копилку моего непрофессионализма, или нелояльности, или систематического невыполнения заданий руководства, да мало ли что можно придумать о человеке, который попал в опалу. А я попала, без сомнения.

Много позже узнала, в чем было дело. Точно не во мне. Бюджетные вливания в «Центральную газету» сильно помельчали. Это раньше, в денежные годы, лились бурным потоком, соответственно, благосостояние газетного начальства умножалось, строились великолепные дачи, покупались элитные метры в столице и за рубежом. А теперь приходилось выкручиваться. А как выкручивается руководство? Свои доходы оставляет на прежнем уровне (нет, чаще преумножает), а сотрудникам урезает их копейки. Или самих сотрудников.

Ушлый Грязнов даже в ситуации со слабеющим финансированием сумел преуспеть. Талант, что тут скажешь. Он убедил Курочкина сократить мою должность (то есть меня), а ему, Грязнову, за увеличение нагрузки добавить часть моей зарплаты. Экономически выгодно? Конечно. И конторе, и Грязнову. А Полынина – ну что Полынина? Как пришла, так и уйдет.

Конечно, невеликое богатство даже мои ползарплаты, но Юра – это я поняла с первых дней – и пару сотен рублей готов выдирать, обделяя подчиненных, не гнушаясь переписывать из интернета новостюшки, а за каждую строчку, вписанную в публикации журналистов, начислять себе гонорары. Так что мои копейки были для такого прыткого парня отличным подспорьем в его упорной борьбе за деньги.

Как-то в отсутствие Грязнова меня вызвал Курочкин и передал материал, который надо было опубликовать в нашем приложении. Было еще несколько рабочих вопросов, которые мы быстро решили. Уже собралась уходить, но Курочкин жестом показал, что должна остаться на месте. Вероятно, что-то еще вспомнил. Я вернулась к руководящему столу. Курочкин хлопотал лицом – он так забавно поправлял очки подергиванием щек, носа, бровей, без помощи рук, что я едва сдерживала улыбку. У меня в детстве была игрушка – гуттаперчивая рожица с полым затылком: вставляешь пальцы в глазницы, нос, щеки и двигаешь ими, вызывая потешные гримасы. Прям с игрушки состряпали Курочкина.

Пока он отдавал распоряжения, в открытое окно ворвался ветер, закружил бумаги, сорвав их с какой-то прямоугольной конструкции на столе Курочкина и даже растрепав его зачес, явив большую проплешину. Я отвела глаза от лысины, все-таки нехорошо глазеть на то, что человек пытается скрыть. И вдруг моему взору явились огромные, тщательно уложенные на столе пачки долларов, которые были прикрыты упорхнувшей бумагой и которые, очевидно, Курочкин своевременно не спрятал в сейф. Пачек как раз было столько, сколько можно уложить доверху в кейс, а в него, как известно по криминальным фильмам, помещается точно миллион долларов. Да, мощная пирамидка громоздилась на столе пугливого чиновника Курочкина.

Но зачем мне надо было ее видеть? Для чего мне чужие секреты? У меня разве мало неприятностей? Почему по вине вольно хозяйничающего ветра мне была явлена эта чертова куча валюты?

По тому, как побледнел Курочкин, я поняла, что это великолепие никак не предназначалось для моего обзора. А значит, мои дела еще хуже, чем мне представлялось. Он процедил, не скрывая злости:

– Можете быть свободны.

Я не раз тогда вспоминала слова батюшки Алексея о бесах, нападающих на человека, когда он уязвим. Бесы в моей жизни, похоже, резвились вовсю.

Глава 18

Как-то мы с выпускающими задержались на работе – много заметок авторы забросили в последний момент, их следовало отредактировать, отправить на верстку, выставить на полосу. В конторе, кроме нас, уже никого не осталось. Грязнов ушел выпивать к своему приятелю из дирекции.

А нам срочно потребовалась полоса с правкой Курочкина, которая осталась на столе Грязнова. Он забыл занести ее нам.

Зная, что Грязнова нет на месте, но свою дверь, когда уходит на выпивон, он не запирает (для начальства – он где-то здесь), я отправилась к нему за полосой. На всякий случай постучала, хотя знала, что там никого нет. Не услышав ответа, смело открыла дверь.

Повидав в своей жизни немало пикантных ситуаций и не будучи ханжой, я была обескуражена: мой начальник стоял со спущенными штанами и обихаживал девицу с задранным платьем прямо на рабочем столе, практически на полосе с правкой главного. По леопардовому платью, теперь превратившемуся в шарф у ее шеи, узнала практикантку, тусовавшуюся у нас несколько дней.

Я тут же отскочила от двери, как ошпаренная, но они все же меня заметили. Черт, черт, черт!

Пролепетав уже за дверью «простите», убежала в свой кабинет. Через какое-то время услышала, как ушел Грязнов, заперев дверь на ключ. По-видимому, не доведя конца начатое – меня, похоже угораздило припереться накануне кульминации. Я рассмеялась. Но ничего веселого в ситуации не было – Грязнов не простит мне своего унижения. Хотя понимает, что я никому ничего не расскажу, а уж тем более его супруге, которую знала и жалела. Велико ли счастье жить с таким муженьком – капризным, мстительным, жадным?

Я понимала, что обратка последует. Непременно. Да что ж за бесовские делишки – то невольно увижу гору денег у Курочкина, то интим у Грязнова?

Придя домой, предложила Жанне:

– Давай напьемся.

– С чего это? – спросила она.

– Да просто так.

– Учти, в твоем положении очень легко спиться, – предостерегла Жанна менторским тоном.

– Учту, – пообещала я, понимая, что резон в ее замечании есть, ведь я не раз замечала, как отпускает боль от пары бокалов.

Купили легкого вина и пьянствовали чуть не до утра. Благо, следующий день был выходным.

– Ну что, «Арго»? – спросила часа в два ночи захмелевшая Жанна.

– А давай! – согласилась я.

Она нашла в интернете мою любимую песню, я подпевала. Жанна опять снимала меня зачем-то на свой айпад, хохотала. «Арго! Да пошлет нам небо путь с луной и звездами. / Арго! Если сникнет парус, мы ударим веслами. / Что ж, в конце концов, путь – вся цель гребцов. / Вот что нам открыли зимы с вёснами».

…Понедельник стал тяжелым днем, как ему и положено.

Грязнов внезапно куда-то улетел. А на моем столе оставил план, который я должна была зачитать на редколлегии. Обычно, если Грязнова не было, план составляла я, согласовывая материалы с отделами.

Но грязновский план был готов. Возможно, он утвердил его с Курочкиным. Позвонить Грязнову и уточнить не решилась. Да это ничего не изменило бы. Времени на доработку не было.

Стоило мне закончить зачитывание плана редколлегии, как Курочкин взревел:

– Что это за план? Куда он годится? Так, попрошу вас, – он обратился к одному из замов, – курировать работу подразделения в отсутствие Грязнова.

Это было прилюдной пощечиной мне. Приговором моей работе. Никогда ничего подобного со мной не было. Начальники всегда ценили и уважали меня, где бы ни работала. Грязнов намеренно оставил план сырой, дурацкий, на самом деле.

Ну, вот мне и прилетело. За всё.

Я понимала, что мне следует уволиться – невмоготу уже находиться в этом дурдоме. Зачем мне себя мучить?

Но приближалась годовщина гибели Поли. И я должна лететь в Сочи. По сравнению с тяготами, которые ждали меня там, вся газетная возня была полной ерундой.

Глава 19

Тяжелейший мой год подходил к концу. Даже в самые напряженные рабочие моменты помнила о горе. Вот, думала я, в этот день год назад дочка была еще жива. А в это время вечерами она обычно звонила мне. Мне хотелось выть, как истекающей кровью волчице, которую браконьеры ранили, а детеныша ее унесли.

Я понимала, что горе со мной на всю жизнь, ведь прошел год, а боль все так же сильна, как в первые дни.

Жанна сказала, что поехать со мной на годовщину не сможет. На похороны у нее тоже не получилось. К счастью, приехала моя сестра. С ней мы и полетели в Сочи.

Мне предстояло увидеть новый памятник на могиле Поли. Фотографии мне присылали, получилось именно то, что я задумывала. Необычно, красиво, достойно. Моя Поля и сама была такой.

Сестра боялась самолетов, поэтому мне пришлось купить ей бокал коньяку в буфете зала ожидания.

Перед посадкой я встретила Полиного друга Степу. Он перебрался в Москву, но летел специально на годовщину. Поля и Степа дружили много лет, а может, не просто дружили. Я никогда не лезла к дочке с расспросами о личной жизни. Если хотела, сама рассказывала. Но про Степу она говорила, что они просто друзья.

– Тяжелый был год, Вероника, – сказал Степа. – Ты как, держишься, работаешь?

– Работаю, Степ. Как я? Ну, ты же понимаешь, двадцать пять лет она была со мной и только год я без нее…

Степа в самолете поменялся местами с моей сестрой, а сам сел со мной. Сестра сразу уснула, едва самолет оторвался от земли. Коньяк сделал свое дело. Ну и хорошо, не будет нервничать.

Степа рассказывал мне забавные истории, как они с Полей когда-то разыграли общего друга, как веселились на вечеринках и дискотеках, как ходили в кино вдвоем и потом бурно обсуждали, никогда не сходясь в оценках. Мне было тягостно, но я слушала и даже старалась улыбаться. И снова отвернулась от иллюминатора, когда самолет заходил на посадку в Адлере. Не могла видеть этот город, солнечный, ликующий, вовсю выпячивающий свои броские природные красоты.

Мы вышли из здания аэропорта. Багажа не было ни у нас с сестрой, ни у Степы. Ветер шевелил лапы пальм, солнце, наплевав на календарную зиму, ярко било в глаза, заставляя вспыхивать стекла зданий и проезжающих машин. Морской воздух ощущался даже в аэропорту. Толпы веселых отдыхающих восторгались теплом, цветущими растениями, предвкушая приятный отпуск в фееричном городе. «После Москвы здесь просто рай!» – воскликнула какая-то девушка Полиного возраста.

Для кого-то Сочи был раем. Счастливые люди.

Мы поехали на кладбище. Увидев кирпично-голубой гранитный памятник с большим выгравированным портретом улыбающейся красивой Поли, сестра разрыдалась. Смахивал слезы и Степа. А я прислонилась головой к Полиному изображению и закрыла глаза. Плакать по-прежнему не могла. На памятнике – скромно: «Полина Полынина» и годы жизни. Все, никаких эпитафий.

Мы пошли с сестрой прогуляться по городу. Каждый уголок напоминал о Поле. Вот в этом кафе мы с ней любили посидеть, когда я приезжала в Сочи, ели шурпу и лобио. А тут выбирали косметику, а однажды я купила Поле духи, которые ей очень нравились. Она поцеловала меня: «Спасибо, мамочка!».

Мы дошли с сестрой до пляжа «Ривьера», и я вспомнила, как Поля как-то в выходной позвонила мне и радостно сообщила: «А мы сейчас загораем на пляже “Ривьера”, тут так классно! Спасибо тебе, мамочка, что я живу в таком прекрасном городе!».

В прекрасном городе…

На следующий день рано утром пошли с сестрой в церковь, исповедоваться и причаститься. А во второй половине дня Полины друзья, съездив на кладбище, подтягивались в кафе. Мы выбрали Полино любимое.

– Вероника, очень красивый памятник, просто удивительный, – хвалили друзья.

– Приходите к ней, – попросила я.

Меня заверили, что будут навещать ее. На поминки собралось человек пятьдесят.

Как только мы расселись, я сказала:

– Друзья мои, Поля была веселой, и я не хотела бы, чтобы день ее памяти был скорбным. Наверняка вы были свидетелями каких-то смешных эпизодов в жизни Поли, расскажите о них.

Я почувствовала, как люди сразу расслабились. И с удовольствием включились в воспоминания. Коллеги сообщили, что ее рабочий стол никто его не занимает, даже ее чашка на нем… Еще я услышала, что никто не удалил ее номер из своего телефона – не смогли. Вспоминали, какой она им снится – такой же задорной и легкой, какой была, и говорит, что у нее все хорошо…

Стол был богатый, выпивки много, люди постепенно веселели от спиртного.

Для меня же это была мука мученическая.

На следующий день мы проснулись с сестрой в гостинице. Я хотела встать с кровати и вдруг почувствовала, что не могу – ноги подворачиваются, не слушаются. Перепуганная сестра вызвала скорую. Узнав, что предшествовало симптому, молодой врач сказал:

– Это нервы, реакция организма на стресс.

Он поставил мне капельницу, сделал несколько уколов, в том числе успокоительных. И, в конце концов, я смогла встать на ноги.

Сестра облегченно вздохнула и перекрестилась. Вечером мы улетели в Москву.