Текст книги "Просвещение в России. Взгляд западников и славянофилов"

Свт. Игнатий Брянчанинов в 40–50-е годы писал, наставляя молодых людей в их поисках свободы, о главенстве нравственности: «Юноша! Повторяю тебе совет спасительный: доколе ты находишься в нравственной свободе, избегай злых навыков, как оков и темницы; приобретай навыки добрые, которыми хранится, утверждается, запечатлевается нравственная свобода»[185]185
  Игнатий Брянчанинов, свт. Аскетические опыты. Т. 1–2. Минск, 2008. С. 303.


[Закрыть].

То есть эта мысль о главной цели воспитания – воспитании Человека, так сказать, носилась в воздухе и была сформулирована, в том числе и Белинским.

П. Ф. Каптерев указывает, что также и «Хомяков решительно высказывается против предпочтения специально-профессионального образования общему». Он приводит очень важную и всегда актуальную мысль Хомякова: «Внешне бесполезное в практическом отношении учение созидает людей крепких и самомыслящих; учение чисто практическое воспитывает пустых подражателей, повторяющих заграничную болтовню»[186]186
  Каптерев П. Ф. История русской педагогии. С. 283–284.


[Закрыть]. То есть опять мы видим созвучность педагогических мыслей западников и славянофилов.

Но вернемся к «западноевропейским» истокам мыслителя. Белинский противопоставляет «идеалистическую» и «реальную» точки зрения на человека: первая – человек есть tabula rasa, его судьба зависит от влияния окружающих людей, от увлечений. Вторая, реальная – направление человека зависит от условий жизни, создающих симпатии и антипатии, прежде их разумного осознания. Затем из уже готового направления человек сам создает соответствующие им идеи. «Человек» Белинского все же вырос из отечественной гуманистической традиции.

Свою лепту в искажение гуманистической мысли критика внес и Н. А. Бердяев: «Белинский заложил уже основание русского нигилизма и атеистического социализма, потому что во имя исступленной любви к человеку и человечеству проникся маратовскими чувствами, и готов был уничтожить одну часть человечества, чтобы осчастливить другую ее часть»[187]187
  Бердяев Н. А. О характере русской религиозной мысли XIX века // Н. А. Бердяев. Собр. Соч. Т. 3. Париж, 1989. С. 45–46.


[Закрыть]. В чрезмерности этой любви признавался и сам Белинский, но по поводу уничтожения части человечества не говорил никогда!

Советская историография в фальсификации творчества великого критика пошла еще дальше, сделав Белинского материалистом безо всяких на то доказательств. Общим местом стало деление его творчества на идеалистический и материалистический периоды, что отверг Ашевский[188]188
  Ашевский С. Белинский в оценке его современников. СПб., 1911. С. 122.


[Закрыть]. А. Галактионов и П. Никандров в упомянутой выше «Истории русской философии» писали, что Белинский понимал человека как биологическое существо. По их мнению, к концу жизни Белинский отказался от ранних идеалистических заблуждений. Он стал якобы везде говорить, что «давно уже сами философы согласились, что ничего не может быть в уме, что прежде не было бы в чувствах», и считал, что «общественный прогресс объясняется природой человека, так как именно физико-биологический склад определяет умственную деятельность, движение к истине и уклонения от нее»[189]189
  Галактионов А., Никандров П. История русской философии. М., 1964. C. 276.


[Закрыть]. В этой оценке многое додумано за Белинского. Он действительно считал, что общественный прогресс определяется природой человека, но природу эту видел отнюдь не только в биологии.

Похожая оценка творчества критика содержится в «Очерках истории школы и педагогической мысли народов СССР», где говорится, что B.Г. Белинский поначалу верил, что с помощью просвещения можно построить справедливое общество, но в 40-е годы перешел на позиции революционного демократизма и материализма. Он утверждал, что самые отвлеченные представления являются результатом деятельности мозговых органов. «Психология, не опирающаяся на физиологию, так же несостоятельна, как и физиология, не знающая о существовании анатомии»[190]190
  Очерки истории школы и педагогической мысли в СССР. XVIII – первая половина XIX века. М., 1973.


[Закрыть]. Разве эта фраза, повторявшаяся из одной советской книжки в другую, что-нибудь говорит о материализме Белинского? Психология действительно частью опирается на физиологию, но другой частью – не зависит от нее, преодолевает эту зависимость.

«Одним из основных положений педагогической теории В. Г. Белинского является идея гармонического развития человека», утверждается в книге. «До семилетнего возраста следует обращать преимущественно внимание на физическое, а затем и на нравственное воспитание»[191]191
  Очерки истории школы… С. 359.


[Закрыть]. «Так, например, в детях с самых ранних лет должно развивать чувство изящного как один из первейших элементов человечности; но из этого отнюдь не следует, чтобы им можно было давать в руки романы, стихотворения и проч. Нет ничего столь вредного и опасного, как неестественное и несвоевременное развитие духа». Но из этой фразы никак не следует, что не надо развивать духовную жизнь в детях. Наоборот, надо, но правильную, а не кривую. Думается, что все же Белинский выступал за приоритет нравственности, духа, то есть за иерархию, а не гармонию в воспитании. Он четко выстраивал приоритеты, обращая внимание на то, что даже любовь к порядку во внешнем виде и изяществу надо выводить не из общественных приличий, а из высокого достоинства человека.

Наиболее глубокий из советских исследователей педагогического творчества Белинского, Н. Ф. Познанский пишет, что для раннего Белинского характерно признание неограниченной силы воспитания, а позже – определяющей роли человеческой натуры, «субстанции» человека (ядра личности). «Он признает врожденные идеи, которые являются непосредственным созерцанием истины. Таков смысл его заявления, что душа младенца не белая доска, а “дерево в зерне, человек в возможности”»[192]192
  Познанский В. Ф. В. Г. Белинский о воспитании. М., 1949. С. 40–41.


[Закрыть]. Но это и говорит о признании Белинским души человека, одухотворенной Божественным источником жизни.

Познанский пишет, что в идеалистический период Белинский разделял рассудок и разум (отметим, что это – традиция христианской антропологии). Рассудок ставит человека выше животного; разум делает человеком по преимуществу. Субстанция человека – дух, и разум – свойство духа. Сфера рассудка – конечность, разума – бесконечность. Позже, по мнению ученого, он перешел на позиции утопического социализма и материализма. Это заставило его «коренным образом изменить взгляд на природу человека и сделать отсюда новые педагогические выводы»[193]193
  Там же. С. 42–43.


[Закрыть]. Белинский указал на связь нравственности с материальным бытом, губительное воздействие нищеты на нравственное развитие. К сожалению, на эти воззрения почти нет ссылок. Кроме известного письма к Боткину (1841), где Белинский признается, что «рассудок теперь для меня выше разумности». Отсюда и его горькая фраза: «Я всегда жил головой, – пишет Белинский Боткину, – я сумел даже из сердца сделать голову»[194]194
  Цит. по: Золотусский И. П. Гоголь. М., 1994. С. 425.


[Закрыть]. Возможно, воззрения Белинского действительно претерпели некоторую эволюцию в течение жизни (мысли юноши всегда отличаются от мыслей зрелого мужчины), но думается, не такую кардинальную, как считали советские историки. Она скорее вела от универсализма к рационализму, чем от идеализма к материализму.

В заключение отметим, что если западники по преимуществу развивали положения внешней свободы личности, то славянофилы – внутренней (совести и мысли), которая не может быть дарована никакой властью в мире. Только развитый и верующий ум может быть по-настоящему свободен. Такой свободы можно требовать только от себя.

П. Линицкий перечисляет в своей монографии главные черты внешней свободы в ее либеральной трактовке, присущей, по его мнению, западничеству:

1) неприязнь к авторитету, ко всему официальному, требование свободы во всех отношениях;

2) натурализм; приложение выработанных в естественных и политэкономических науках понятий к духовной жизни человека. Наиболее существенными потребностями признаются физические нужды, и в равномерном удовлетворении их видится идеал человеческого благополучия;

3) пренебрежение к исторической жизни и преданию народа. Либерализм, с этой точки зрения, явление вполне абстрактное (т. е. лишенное исторической почвы). С другой стороны, опираясь на науки в основном опытные, либерализм является «ярым противником всяких отвлеченностей, не проверенных посредством опыта». Само это пренебрежение к истории, авторитету предания, есть уже несообразность, ибо человеку свойственно дорожить прошлым, без него он рискует «впасть в состояние животной грубости»;

4) требуя свободы для всех, либерализм сам ее и отрицает, требуя именно такой свободы, такого государственного устройства, такого, а не другого общества. Неуважение к преданию ведет к отрицанию того, что дорого и свято для других, а это и значит попирать чужую свободу;

5) требует свободы личности, но не щадит никакой личности, коль скоро речь идет о своих идеях и их пропаганде (так, один из любимых жанров западников – памфлет. «Педант» Белинского тому яркий пример, особенно его недопустимые нападки на проф. Шевырева, даже на его внешний облик, а также герценовский памфлет «Ум хорошо, а два – лучше», где высмеивались Булгарин и Греч, а также Шевырев и Погодин);

6) требует свободы совести, но отрицает религию, т. е. насилует религиозную совесть[195]195
  Линицкий П. Славянофильство и либерализм. Киев, 1882. С. 201–204.


[Закрыть].

Таким образом, П. Линицкий противостояние двух лагерей видит не в дилемме Запад – славянство, а в противоречии либерализма и консерватизма, или шире – ценностей традиции и модерна.

Черты либерального подхода к личности и ее свободе определены точно, но не все они имеют отношение к нашим западникам. Так, например, ни Грановский, ни Белинский, ни даже Герцен не относились с пренебрежением к отечественной истории, правда, выбирая из нее то, что приходилось им по душе, и отвергая и подвергая нещадной критике неприемлемое для себя. Религиозные идеи также не всем западникам были чужды. Идея личной свободы как идола, культа, предмета поклонения далеко не всегда находила у них понимание.

Подводя итог, надо отметить, что идеи внешней свободы личности у западников и славянофилов во многом совпадали: это и требования отмены крепостного права, и борьба с цензурными перегибами, и требования отмены неразумных сословных ограничений. Но у славянофилов все это возглавляла идея «внутренней свободы» человека, нераздельно соединенная с нравственностью. Успехи европейской демократии и интеллектуальные свершения казались им условиями необходимыми, но недостаточными для совершенствования человеческих отношений. Так, они считали, что рассудочное упование на достижения «внешней» образованности в деле нравственного преображения личности людей всегда сталкивается с «незапланированными» парадоксами природы человека и неизбежно оборачивается утопией, так как не юридические установления, ни социальные учреждения, ни научные знания не увеличивают области добра в душе человека.

Западники во многом с ними соглашались, но преувеличение свободы человеческой личности часто приводило их к поспешным и необдуманным выводам (таким было, например, требование отмены какой бы то ни было цензуры, немедленного освобождения крестьянства безо всякой подготовки и пр.). В сфере воспитания, правда, таких идей было не много, по-видимому, их адепты чувствовали все же их неприменимость на деле.

Глава 4. Роль познания в образовании

В понимании роли знания в процессе становления личности важнейшим вопросом является вопрос соотношения веры и науки, в котором у славянофилов и западников также не было единства, как не было, впрочем, и полной противоположности.

В течение XIX века во всем мире происходил процесс углубления разрыва научной и художественной элиты с религией и нравственностью. Наука постепенно переставала быть вопрошанием о смысле и сущности явлений и превращалась в сугубо инструментальную деятельность, а художественная элита увлекалась авангардистской эстетикой, никак не связанной с Добром и Злом.

Дело в том, что мораль запрещает использование нравственно предосудительных средств, тем самым удлиняя путь к успеху. Более того, любая мораль, будь то светская или религиозная, направляет активность человека вовнутрь, заставляя его идти по сложному пути самосовершенствования. Европейская наука постепенно все больше обращала свою активность вовне – на природный и социальный мир, несовершенства которого ей казалось необходимым исправлять. Д. Валуев, издавший «Сборник исторических и статистических сведений о России и народах, ей единоверных и единоплеменных» (т. 1–2, 1845), в предисловии писал: «Что ищут в науке западные умы?» И отвечает: «комфорта, усыпления мысли и сил души <…> удовлетворяя всем новым изысканным требованиям просвещенного существования и его нравственного сибаритства»[196]196
  Валуев Д. А. Начала славянофильства. М., 2010. C. 30.


[Закрыть]. В наше время эта тенденция начинает побеждать все прочие; в то время она только оформлялась.

В России в середине XIX века она еще была довольно слабой, но уже проявлялась в некоторых отраслях знания, что вызывало недоумение и протест славянофилов. Одним из первых мысль о несовместимости новой культуры и старых представлений выразил А. Н. Пыпин: научные понятия и знания, проникшие к нам из Европы, «были таковы, что с ними для старого предания не было возможно никакое примирение и ограничение; средневековые представления должны были неизбежно уступить, или защита их становилась тем, что называется обскурантизмом»[197]197
  Пыпин А. Н. Характеристики литературных мнений от 20-х до 50-х годов. СПб., 1906. С. 6.


[Закрыть]. Получалось, что все нравственное, веками считавшееся истинным, расценивалось адептами западной культуры как средневековый предрассудок.

Между тем Н. А. Бердяев писал, что органом познания сущего в России признается не отвлеченный разум, не отвлеченный интеллект, а целостный дух[198]198
  Бердяев Н. А. Константин Леонтьев. Очерк из истории русской религиозной мысли. Алексей Степанович Хомяков. М., 2007. С. 244.


[Закрыть]. «Русские не допускают, что истина может быть открыта чисто интеллектуальным, рассудочным путем, что истина есть лишь суждение. И никакая гносеология, никакая методология не в силах, по-видимому, поколебать того дорационального убеждения русских, что постижение сущего дается лишь цельной жизни духа, лишь полноте жизни»[199]199
  Там же. С. 528.


[Закрыть]. Конечно же, это было характерно не для всех русских, но определенно – для славянофилов.

А. С. Хомяков, писал Бердяев, одним из первых почувствовал, что «Германия смутно сознавала в себе полное отсутствие религии и переносила мало-помалу в недра философии все требования, на которые до тех пор отвечала вера»[200]200
  Там же. С. 334.


[Закрыть]. Крушение гегелевской философии, по его мнению, было кризисом философии как таковой. Немецкая философская школа принимала движение понятия в личном понимании за движение самой действительности. Рассудок был принят за цельный дух – вот первопричина ошибок.

В основе знания, по мысли Хомякова, лежит вера, она первичнее, чем знание. Даже в математике любое логическое утверждение опирается на принятую без доказательств аксиому. Познание у Хомякова исходит из цельного духа, в котором вера и разум не рассечены.

По его мнению, истина – окончательная цель науки, но пути к ней – разные, зависят от места и времени. Во всех странах у нее «свой характер». Достижение истины сопряжено с ошибками и заблуждениями, и «нелепа была бы надежда народа, который бы обещал себе науку совершенно свободною от односторонности и от всякого самообольщения»[201]201
  Цит. по: Завитневич В. З. Алексей Степанович Хомяков. Т. 1. Кн. 1. Киев, 1902. С. 720.


[Закрыть]. Познание бесконечно, и поэтому наука на каждой ступени своего развития обладает неполным, частичным знанием.

Главные смыслы непосредственного знания по Хомякову состоят в следующем:

1) самое полное знание заключается в том, что приобретается как наследство от предыдущих поколений путем традиций – в форме аксиом, привычек и внешнего авторитета. Интуитивное знание выше логического. Заблуждение – что истина нуждается в доказательстве; напротив, каждое доказательство нуждается в бездоказательной истине, на которую оно опирается;

2) чувственное знание о вещах – самое бедное знание. Чувственный опыт говорит нам, например, что земля плоская, а солнце ходит вокруг нее;

3) важным элементом познания являются творчество, научная и художественная фантазия. В ученом удивительна свобода духа: он в состоянии оставить в стороне опыт и найти «новую действительность». Научный синтез – всегда гипотеза, он не вытекает прямо из опыта, открывает горизонты, невидимые для одного только логического мышления. Открытие гения науки часто опровергает видимое и здравый смысл. Эта мысль Хомякова прямо перекликается с современной идеей Нильса Бора о тривиальных (созвучных логике и здравому смыслу) и нетривиальных (противоречащих тому и другому) истинах;

4) явления сверхчувственного мира нельзя отрицать только потому, что дискурсивный (логический) метод к ним не приложим. Между тем такие явления всегда существовали в истории человечества в форме религий. Это надо признать как неоспоримый факт.

Жизнь многообразнее и богаче, полнее любой науки, утверждает Хомяков: «Наука должна расширять область человеческого знания, обогащать его данными и выводами; но она должна помнить, что ей самой приходится многому и многому учиться у жизни». И отсюда – задачи ученого: «Прежде всего, надобно узнать, то есть полюбить ту жизнь (по Хомякову нельзя узнать, не полюбив. – Л. Б.), которую мы хотим обогатить наукой. Эта жизнь, полная силы предания и веры, создала громаду России прежде, чем иностранная наука пришла позолотить ее верхушки… По мере разделения общества на просвещенное и непросвещенное, умственная деятельность ослабла в низших слоях, не связанных с высшими. Общее кровообращение просвещения было нарушено. Наука оказалась наверху, жизнь – внизу»[202]202
  Хомяков А. С. Избранные статьи и письма. М., 2004. С. 53.


[Закрыть]. Здесь высказана важнейшая мысль славянофильства о том, что разделение общества на низшее и высшее не просто отрезало крестьянство от других сословий, но нарушило органическое развитие всего просвещения, всю умственную жизнь нации.

Славянофилы ясно сформулировали, что центр русской духовной жизни – религиозный, и все, что было и есть оригинального, творческого, значительного в нашей культуре, все это – религиозное по теме, по устремлению, по размаху. Русские гении и таланты не все были славянофилами, были среди них и противники славянофильства, но все они были религиозны. Н. А. Бердяев отмечает, «как серо, неоригинально, негениально в сравнении с этим духом западническое направление – рационалистическое, враждебное религиозному сознанию. И тут, когда бывало что-нибудь значительное, всегда было связано с религиозной тревогой, хотя бы в форме страстного, религиозного атеизма»[203]203
  Бердяев Н. А. Константин Леонтьев. Очерк из истории русской религиозной мысли. Алексей Степанович Хомяков. М., 2007. С. 231–232.


[Закрыть].

Хомяков замечает, что засилье западного умственного влияния есть явление не органичное для России: «Тяжело налегло на нас просвещение, или, лучше сказать, знание (ибо просвещение имеет высшее значение), которое приняли мы извне. Много подавлено под ним (разумеется, подавлено на время) семян истинного просвещения, добра и жизни»[204]204
  Хомяков А. С. Всемирная задача России. М., 2008. С. 585.


[Закрыть].

Впрочем, это соперничество между историческою жизнью, с одной стороны, и прививною образованностью – с другой, по мнению Хомякова, было неизбежно. Такие два начала не могли существовать в одной и той же земле и оставаться друг к другу равнодушными: каждое должно было стараться побороть или переделать стихию, ему противоположную. В этой неизбежной борьбе выгода была на стороне образованности. «От жизни (т. е. русской реальности. – Л. Б.) оторвались все ее высшие представители, весь круг, в котором замыкается и сосредоточивается все внутреннее движение общественного тела, в котором выражается его самосознание»[205]205
  Там же. С. 589.


[Закрыть].

«Наше просвещение мечтало о воспитании других тогда, когда оно само, лишенное всякого внутреннего убеждения, меняло и меняет беспрестанно свое собственное воспитание и когда едва ли не всякое десятилетие могло бы благодарить Бога, что десятилетию протекшему не удалось никого воспитать. <…> Эта шаткость и это бессилие убеждений сопровождаются величайшей самоуверенностью, которая всегда готова брать на себя изготовление умственной пищи для народа»[206]206
  Хомяков А. С. Всемирная задача России. С. 603–604.


[Закрыть]. Здесь можно вспомнить схожую мысль Н. В. Гоголя (см. выше), который предлагал нашему высшему обществу сначала воспитаться самому, а уж потом браться за крестьян.

Такое бессилие является и источником отрицательных отзывов иностранцев о нас, пишет Хомяков в заметке «Мнение иностранцев о России» (1845). «Если народ сознается не только в собственном бессилии, но и бессилии или неполноте собственного духовного закона – это отречение, а не смирение»[207]207
  Хомяков А. С. Избранные статьи и письма. М., 2004. С. 40.


[Закрыть].

Но не стоит думать, что развитие наук в Западной Европе вызывало у А. С. Хомякова чувство отторжения. Он признает, во-первых, огромную заслугу Петра I в получении знаний из Европы: «Наука явилась на призыв великого гения, изменившего судьбу государства», и, во-вторых, что «есть невольное, почти неотразимое обаяние в этом богатом и великом мире западного просвещения»[208]208
  Там же. С. 44.


[Закрыть].

Однако Россия в лице ее элиты не смогла отобрать для себя то вечное и незыблемое, что необходимо для ее собственного просвещения: «Направление, данное нам почти за полтора столетия, продолжается и до нашего времени. А. С. Хомяков говорит о невозможности бессмысленного перенесения элементов западноевропейского знания на отечественную почву, без вникания в смысл этих приобретений. Он называет характер нашей науки «колониальным», который, правда, все же подвергается влиянию нашей жизни, от чего и «происходят все лучшие явления нашей образованности, нашего художества, нашего быта, все, что в нас немертво, небессильно, небесплодно»[209]209
  Хомяков А. С. Всемирная задача России. С. 569–570.


[Закрыть].

А. С. Хомяков так определяет просвещение: «Просвещение не есть только свод и собрание положительных знаний: оно глубже и шире такого тесного определения. История просвещения есть разумное просветление всего духовного состава в человеке или народе. Оно может соединяться с наукой, ибо наука есть одно из его явлений, но оно сильно и без наукообразного знания; наука же <…> бессильна и ничтожна без него». Главную роль в отечественном просвещении играет русская культура: «Россия приняла в свое лоно много разных племен: <…> но имя, бытие и значение получила она от русского народа (т. е. человека Великой, Малой, Белой Руси) <…> Русское просвещение – жизнь России».

Отечественная культура должна принять в себя научное направление западноевропейской: «Нет сомнения, что наука совершит то, что она разумно начала, и что она соединится с историческим просвещением России посредством строгого анализа в путях исторических…»[210]210
  Хомяков А. С. Избранные статьи и письма. С. 56–57.


[Закрыть]Опять видим утверждение необходимости синтеза двух культур.

Роль знания, рассудочного мышления, логики в гносеологии Хомякова вторична: «Логический рассудок, который составляет одну из важнейших сторон сознания, беззаконен, когда он думает заменить собою разум или даже всю полноту сознания, но имеет свое законное место в кругу разумных сил». С другой стороны, пишет он, «отсутствие или неопределенность логического знания в развитии историческом отнимают у жизни и убеждения, их разумную последовательность и крепость»[211]211
  Хомяков А. С. Всемирная задача России. С. 412, 417.


[Закрыть].

В работе Хомякова, о которой уже шла речь выше – «Об общественном воспитании в России», – сформулированы основные мысли о научном знании, разбросанные ранее во многих статьях и заметках.

1. Гонителям научного знания, а также, напротив, обожествляющим его Хомяков отвечает так: «Опасна не свобода наук: она необходима столько же для их успеха, сколько для достоинства веры; а опасно немецкое суеверие в непреложность наук на каждом шагу их развития».

2. Об энциклопедизме в обучении и пользе общего гуманитарного образования: «Учение, по видимому бесполезное в отношении практическом, созидает людей крепких и самомыслящих; учение, по видимому чисто практическое, воспитывает пустых повторителей заграничной болтовни»[212]212
  Хомяков А. С. Избранные статьи и письма. С. 213, 218.


[Закрыть]. Какой прекрасный ответ прагматикам от образования! Чтобы воспитать людей ограниченных, не способных к самостоятельному мышлению, оказывается, достаточно лишить их «неполезного» в практической жизни образования!

Не ограничиваясь критикой немецкой школы, Хомяков принимается за разработку собственной философии. Систему свою он начал с психологических исследований, в которых главное внимание уделил акту познания. Ум человеческий – сложное явление. Хомяков разделяет сознание и разум: сознание всегда присутствует при действии разума, но не составляет всего разума. По общему несовершенству нашей природы, несовершенство сопровождает мысль на всех ступенях ее развития. Она никогда не может выразиться или воплотиться вполне. Многие явления к тому же остаются недоосознанными. Полное сознание не ограничивается знанием логическим. То есть у Хомякова истинное знание сверхчувственно и сверхлогично. В. И. Холодный пишет: по Хомякову «истинное знание идет изнутри как непосредственное мироощущение, которое и выступает в качестве основы познавательного процесса»[213]213
  Холодный В. И. А. С. Хомяков и современность: зарождение и перспективы соборной феноменологии. М., 2004. С. 103.


[Закрыть]. На таком знании базируется его историософия, о которой будет идти речь ниже.

Совместную деятельность разума и воли в акте познания Хомяков определяет как «волящий разум». Первоначальное представление о предмете – синтетично, разум анализирует его, раскладывая на составные части, тем самым лишая цельности. Содержание знания находится в сознании в непосредственной форме как факт сознания. Вдохновение, откровение сердца, природные понятия, здравый смысл – все это уже содержится в человеке, и это близко вере. Мистические предметы веры таинственны только для рассудка. Для сознания они органичны, понятны. Целостный разум, таким образом, кроме рассудка, включает в себя волю, любовь и веру.

Конечный вывод Хомякова об относительности любого знания таков: истина должна быть окончательным выводом науки, но наука не может быть самой истиной, но только путем достижения ее. Движение науки и искусства в какой-либо земле и есть такой путь, «сопряженный с бесконечными ошибками». У отвлеченного рационализма возможности крайне ограничены. В познании необходимо единство философии и непосредственного жизненного опыта. Теория должна базироваться на религиозно-нравственном опыте поколений. Хомяков писал: «Наука должна расширить область человеческого знания, обогащать его знаниями и выводами, но она должна помнить, что ей самой приходится многому и многому учиться у жизни. Без жизни она тоже скудна, как и жизнь без нее, может быть, еще скуднее»[214]214
  Там же. С. 109.


[Закрыть]. Духовный мир возвышается над причинно-следственными зависимостями. Последние распространяются только на природу и утилитарную жизнь человека.

Другой его вывод был сделан в рамках соборной гносеологии христианства. Н. А. Бердяев в работе «О характере русской религиозной мысли XIX века» (1932) так определил его суть: «“Я”, выпадающее из соборного “мы”, перестает соприкасаться с сущим и познавать его»[215]215
  Бердяев Н. А. О характере русской религиозной мысли XIX века // Н. А. Бердяев. Собр. соч. Т. 3. Париж, 1989. С. 36.


[Закрыть]. Основные черты соборного мышления по Хомякову: целостность, аксиологичность, «иррациональная» разумность. «Ум человеческий, – писал Хомяков Ю. Ф. Самарину (1859), – в своей внутренней деятельности представляет развитие законов более многосложных, чем область внешних и видимых явлений»[216]216
  Хомяков А. С. Всемирная задача России. М., 2008. С. 434.


[Закрыть].

Хомяков поставил перед образованием и культурой проблемы, особенно актуально зазвучавшие сегодня, на фоне все усиливающегося отхода от традиционных, гуманистических идеалов:

1) отчуждение мировой цивилизации от своего ценностного потенциала;

2) рационалистическая и социокультурная эволюция христианского учения – основа «глобальной внутренней обездуховленности человека и разрушительных кровопролитных событий, происходивших в Европе (а мы бы теперь сказали – и не только в Европе. – Л. Б.) на протяжении долгих десятилетий;

3) историческая значимость первоначального христианства, необходимость возрождения на его основе соборного самопонимания и культурной эволюции человечества.

Таким образом, А. С. Хомяков явился творцом оригинальной концепции, определяющей место и структуру познания в образовании человека. Признавая познание главным способом развития личности, он считал его сведение к рациональному знанию ошибочным и односторонним, различая интуитивное и рассудочное осмысление предметов и явлений и отводя последнему второстепенное место.

Наряду с Хомяковым, основы самобытной теории познания в применении ее к просвещению пытался построить И. В. Киреевский.

Обращаясь к философии Гегеля, считавшейся в Европе середины XIX века венцом философских систем, мыслитель так же, как и Хомяков, называет ее «не довершающей, а разрушительной силой». Канту, по его словам, принадлежит различение рассудка и разума: первый занимается конечными и условными предметами, а второй – бесконечными и безусловными. Кантова философия, таким образом, указала на конечность знания, принадлежащего рассудку и основывающегося на наблюдении.

Мыслительный процесс разума состоит не в логическом, а в диалектическом соединении, исходящем из сущности предмета. Философия св. Отцов восточной Церкви (особенно после Х в.) возвышает разум от рассудочного механизма к высшему, нравственному, свободному умозрению, демонстрируя удивительное богатство и тонкость психологических наблюдений. Величие византийской образованности состояло в том, что все древние мудрецы Греции и Востока были им хорошо знакомы, тогда как Запад не знал этого богатства вплоть до конца Средних веков. Только упадок Византии сместил культурный центр с Востока в Западную Европу. Первая ученая академия в Италии, напоминает Киреевский, была основана греческим монахом Варлаамом, ставшим учителем Петрарки. Разум на Востоке – сложное понятие, включающее в себя не только рациональное познание. Гегель же разум низвел до рассудка, логического мышления, пишет Киреевский, и счел, что достижение истины возможно разделившимися силами ума. И. В. Киреевский отмечает, что рассудочность и раздвоенность составляют ось западного просвещения. Главные его выводы следующие:

1) умозрительная германская школа теряет свое значение. Западная философия в лице Шеллинга и других мыслителей сама осознала свою односторонность;

2) ложность западной философии происходит вследствие изъяна в самом процессе познания, основанном исключительно на логическом мышлении и притязании его на полноту истины;

3) для истинной философии требуется цельность познания, употребление всех способностей человеческого духа.

Киреевский пишет, что гегельянское понятие о разуме не противоречило бы философствованию св. Отцов, если бы не выдавало себя за высшую познавательную способность и, вследствие этого притязания на высшую силу познания, не ограничивало бы саму Истину той стороной познавательности, которая доступна этому отвлеченно-рациональному способу мышления.

Такому пониманию познания противостоял русский материализм, в первую очередь в лице Н. Г. Чернышевского. Его позицию поддержал А. Н. Пыпин (двоюродный брат Николая Гавриловича), отметив, что Киреевский принял конец немецкой философии за конец науки, «рассудочной мысли». Нигде Киреевский не говорит, что наука окончила свой путь. Напротив, подчеркивая, что путь этот уходит в бесконечность, Киреевский удивляется претензии ученых на всецелое знание.

А. Н. Пыпин указывает, что «на место отвлеченных теолого-философских умозрений наука все больше обращалась к точным положительным изучениям в многоразличных областях науки. Естествознание выступает, наконец, на первый план, и приемы точного знания распространяются на те области, которые прежде брала в свою опеку отвлеченная философия – на историю, право, общественные и политические науки и проч.»[217]217
  Пыпин А. С. Характеристики литературных мнений… С. 272.


[Закрыть]