Текст книги "Просвещение в России. Взгляд западников и славянофилов"

Народы земледельческие, к которым относятся и славянские в своем большинстве, ближе, по мнению Хомякова, к общечеловеческим началам. «Им недоступно чувство аристократического презрения к другим племенам, но все человеческое находит в них созвучие и сочувствие»[251]251
  Хомяков А. С. Всемирная задача России. С. 180.


[Закрыть].

Но свобода сочувствовать, сживаться с жизнью соплеменников «лишает земледельца упорного характера личности», ведет к многочисленным уступкам. «Тот, кто охотно говорит на языке чужом, охотно забывает свой собственный язык. Тот, кто принял язык чужой, принял в себя волшебную силу чужой мысли, но отдал душу свою под вечную опеку <…> он схоронил всю свою старую жизнь, нравственную, умственную и бытовую». Этим, кстати, объясняется неизвестный другим народам русский феномен западничества, то есть предпочтения чужой культуры культуре своей собственной. Началось все с общения высших слоев нации на французском языке, о чем писал А. С. Пушкин царю в своей «Записке о народном воспитании».

История по Хомякову воспитывает народ в нравственном отношении. «Нравственное усовершенствование или искажение так же важно, как изменение законов общественных, как расширение или стеснение круга знаний положительных <…>». Хомяков высказывает интересную и совершено позабытую историками мысль о том, что «по чудному закону нравственного мира» обидчик всегда страдает больше, чем обижаемый. «Обе стороны подвергаются нравственной порче; но семя зла сильнее развивается в самом сеятеле, чем в почве, невольно подвергающейся его вредному влиянию. Таков устав вечной правды». В этом смысле монголо-татарское иго имеет совсем другое значение, которое мы привыкли ему приписывать, являясь «долгим и великим уроком смирения». «Зараза нравственной порчи» сильна тогда, когда злое начало соединено с жизнью лиц, составляющих общество, и поэтому «подчиненность целого племени другому племени менее гибельна, чем раздел покоренных, отданных в полную власть завоевателям»[252]252
  Там же. С. 190.


[Закрыть].

Друг и ученик А. С. Хомякова Ю. Ф. Самарин, первым издавший его историческое сочинение, в предисловии к «Семирамиде», продолжая размышления Хомякова, задался вопросом о смысле существования русского народа: «к чему предназначено это (русское, славянское) долго непризнанное племя, по-видимому осужденное на какую-то страдательную роль в истории? Чему приписать его изолированность и непонятный строй его жизни, не подходящий ни под одну из признанных наукою формул общественного и политического развития: тому ли, что оно по природе своей не способно к самостоятельному развитию и только предназначено служить как бы запасным материалом для обновления оскудевающих сил передовых народов, или тому, что в нем хранятся зачатки нового просвещения, которого пора наступит не прежде, как по истощении начал, ныне изживаемых человечеством?»[253]253
  Самарин Ю. Ф. Православие и народность. М., 2008. С. 502.


[Закрыть]

Хомяков выступил с критикой трудов русского историка С. М. Соловьева. Многотомную историю Соловьева Хомяков определил как «сбор официальных столбцов исторической летописи, подведенный под некоторую систему»[254]254
  Кошелев В. А. Алексей Степанович Хомяков. С. 192.


[Закрыть], не увидев смыслового стержня в бесстрастно излагаемом материале.

Вопреки сложившемуся мнению о славянофилах как защитниках допетровского времени, Хомяков высказался против трактовки С. М. Соловьевым Ивана Грозного как мудрого мужа, боровшегося против бояр-раскольников. Хомяков напоминает нам, что Иван Грозный развязал бойню против собственного народа, ограбил страну и ликвидировал свободу мнений. «Людоед со своими подданными и низкий трус в борьбе с врагами <…> Язва безнравственная распространилась безмерно» – таков вердикт мыслителя[255]255
  Цит по: Славин А. В. Проблема метода исторического познания в историософии А. С. Хомякова // Историософское и литературное наследие А. С. Хомякова и современная Россия: Материалы научной конференции. Смоленск, 2001. С. 13–14.


[Закрыть]. Эта фраза еще раз показывает, что Хомяков оценивал исторические деяния в первую очередь с нравственных позиций.

Он отмечает, что, по мнению С. М. Соловьева, русский человек XVIII века явился совершенно чистым, вполне готовым к восприятию нового, одним словом, явился ребенком, «то есть ничего не привносящим, кроме способности понимания, а впрочем, с мозгом, похожим на белую бумагу, на который еще ничего не написано». Это объясняет идею всего труда г. Соловьева. Он видит до Петра только материальный рост России и смотрит на народ как на человеческий материал, «годный только для подати натурою и деньгами»[256]256
  Хомяков А. С. Всемирная задача России. М., 2008. С. 258.


[Закрыть].

С. М. Соловьев, утверждая свою точку зрения о культурной отсталости допетровской России, пишет: кто же станет восхищаться состоянием земли, в которой не было даже полного списка Библии? Но до Реформации, возражает Хомяков, «никакая страна в Европе не имела не только полного, но и вообще какого-нибудь списка Библии на языке, сколько-нибудь понятном для народа»[257]257
  Хомяков А. С. Всемирная задача России. С. 264–265.


[Закрыть].

И заключает: «Читатель из всего чтения выносит одно сомнение: была ли бы для человечества какая-нибудь утрата, если бы все пространство от Черного моря до Белого и от Немана до Урала оставалось пустынею, населенною бродячими вогулами, остяками, или даже медведями?»[258]258
  Там же. С. 265.


[Закрыть] То есть если история Соловьева и воспитывает, то в смысле прямо противоположном нужному.

Воспитательное значение гуманитарных наук отмечал и С. П. Шевырев, известность к которому пришла после чтения курса истории древнерусской словесности, ставшего событием общественной жизни Москвы. В нем была сделана попытка извлечь из истории литературы урок для будущих поколений. С. П. Шевырев придавал истории литературы значение одного из главных воспитателей русской нации. Современники считали этот курс одним из этапов противостояния славянофильских и западнических сил (курс Шевырева – курс Грановского). К. В. Ратников отдает пальму первенства Шевыреву, который, по его мнению, доказал независимость и полноценность русской культуры. Именно после этого курса стало очевидным, что наша литература и просвещение начались не с Кантемира, не с эпохи Просвещения, как тогда считали многие, а с Россией вместе[259]259
  Ратников К. В. Степан Петрович Шевырев и русские литераторы XIX в. Челябинск, 2003.


[Закрыть].

«Литература <…> воспитывала его (народ. – Л. Б.) целыми веками, перешла в его представления, в дух его жизни; отнимаемая у него влиянием чуждым, не покинула его до сих пор и составляет любой предмет занятий грамотной его части, тему бесед его, источник прений»[260]260
  Шевырев С. П. Об отечественной словесности. М., 2004. C. 218.


[Закрыть]. То же пишет он и об истории: «История преимущественно должна быть нашей учительницей, и опыт народов, до нас живших, искупленный столькими жертвами, да послужит нам уроком; да внушит нам мудрую умеренность, трудолюбие, терпение и разумное избрание»[261]261
  Шевырев С. П. История поэзии. Т. 1. СПб., 1887. С. 3.


[Закрыть].

Воспитательное значение истории отмечал и другой выдающийся лектор середины XIX в. – Т. Н. Грановский. В статье «О современном состоянии и значении всеобщей истории» (1852) он писал, что надо учитывать промыслительное значение истории, но не склоняться при этом к фатализму. Ученый разделяет мысль Карла Риттера (немецкий историк, современник Грановского), принимающего Землю за «храмину, устроенную Провидением для воспитания рода человеческого <…> Оно проложило новые пути историкам нашего времени, но многие ли воспользовались этими трудными путями?»[262]262
  Грановский Т. Н. Избранные сочинения. М., 1905. С. 10.


[Закрыть]

Грановский говорит о непознанности процесса становления народов мира: «Нам еще далеко не известны все таинственные нити, привязывающие народ к земле, на которой он вырос и из которой заимствовал не только средства физического существования, но значительную часть своих нравственных свойств». Как одну из гипотез он приводит точку зрения естествоиспытателя академика Бера: «…когда земная ось получила свое наклонение, вода отделилась от суши, поднялись хребты гор и отделились друг от друга страны, – судьба человеческого рода была определена уже наперед, и что всемирная история есть не что иное, как осуществление этой предопределенной участи»[263]263
  Там же. С. 11–13.


[Закрыть]. Однако очевидно, что фатализм автора ему не совсем по душе. «Смутно понятая мысль о господствующем в сфере истории предопределении иногда переходит в степень исторического фатализма. Эта школа снимала с человека нравственную ответственность за его поступки». Систематическое построение истории имеет свою противоположность. Некоторые историки выступают вообще против всякой систематизации, видя историю в изложении ряда фактов и предоставляя искать их связь читателю[264]264
  Там же. С. 18–19.


[Закрыть].

Грановский говорит о зависимости истории от общественного сознания и философии: «Быть может, ни одна наука не подвергается в такой степени влиянию господствующих философских систем, как история». Философская система постепенно делается общим достоянием, и именно оттуда историк заимствует свою точку зрения и мерило, прилагаемое им к описываемым событиям и делам. Философия истории вряд ли может быть предметом отдельного изучения. А вот сами факты часто бессознательно истолковываются с помощью готовой уже философской схемы[265]265
  Там же. С. 17.


[Закрыть]. Об этом априорном «бессознательном истолковании фактов» писал и Ю. Самарин в своей статье «Два слова о народности в науке». Осмысление фактов зависит не только от самих фактов, но и от качества зеркала (сознания), их отражающего.

О воспитательном значении истории у Грановского сказано вполне определенно: «Даже в настоящем, далеко несовершенном виде своем всеобщая история, более чем всякая другая наука, развивает в нас верное чувство действительности и ту благородную терпимость, без которой нет истинной оценки людей. Она показывает различие, существующее между вечными, безусловными началами нравственности и их осуществлением, и ограничивается пониманием этих начал в данный период времени». «Да будет нам позволено сказать, что тот не историк, кто не способен перенести на прошедшее живого чувства любви к ближнему и узнать брата в отдаленном от него веками иноплеменнике»[266]266
  Грановский Т. Н. Избранные сочинения. С. 24.


[Закрыть].

Грановский отмечает и преимущества отечественной исторической науки в отношении изучения Европы, как относительно свободной от предвзятости и позитивизма: «Ясный от природы и не опутанный влиянием сложного, составившегося из борьбы враждебных общественных стихий исторического развития, ум русского человека приступит без задних мыслей к разбору преданий, с которыми более или менее связано личное дело каждого европейца. Я говорю в этом случае не о том позорном и недостойном историка беспристрастии, в котором видно только отсутствие участия к предмету рассказа, а о свободном от всяких предубеждений воззрении на спорные исторические вопросы. Тревоги, взволновавшие до дна западные государства, отразились в понятиях тамошних народов и трудах историков, утративших веру в идею, заменивших ее нечестивым поклонением факту»[267]267
  Там же. С. 24–25.


[Закрыть]. То есть беспристрастие не должно означать отсутствия предпочтений и любви. Таким образом, Грановский разделяет мысль Хомякова о невозможности изучать историю без любовного к ней отношения. Он также определяет историческое сознание западноевропейца как «составившегося из борьбы враждебных общественных стихий», наделенного массой предрассудков. Достойно внимания, что поклонение факту Грановский называет «нечестивым», т. к. сам по себе факт ничего не говорит ни разуму, ни сердцу. Да и нет факта как такового, он, как правило, окрашен интерпретацией, даже в исторических источниках.

Высоко ставил Т. Н. Грановский воспитательное значение не только истории, но и гуманитарного знания в целом. В своей статье на педагогическую тему «Ослабление классического преподавания в гимназиях и неизбежные последствия этой перемены» (1852) ученый так рассуждает о целостности воспитания и приоритете духовной его стороны: «<…> естествоведение сообщает юным умам холодную самоуверенность и привычку выводить из недостаточных данных решительные заключения. Оно много содействовало и развитию в образованном поколении Запада той безотрадной и бессильной на великие нравственные подвиги положительности, которая принадлежит к числу самых печальных явлений нашей эпохи»[268]268
  Грановский Т. Н. Избранные сочинения. М., 1905. С. 142.


[Закрыть]. Девиз реалистов «надо учиться не для школы, а для жизни» в целом верен, но понимается ими однобоко. Требования жизни бесконечно разнообразны: на них можно отвечать только всесторонним развитием всех сил, которых зародыши положены Творцом в духе человека[269]269
  Там же.


[Закрыть]. Очевидно, – пишет Грановский, что с научной точки зрения изучение древних культур необходимо. А с педагогической? Реальная школа стремится снабдить юношу как можно большим количеством разнообразных сведений, как бы подразумевая, что дальше учиться будет некогда. «Неужели они в самом деле думают дать в школе все нужное для жизни и проводят такую резкую черту между последней и учением? Накопление знаний обыкновенно приводит к охлаждению любознательности. Иначе понимает свою задачу здравая педагогика, менее заботящаяся о накоплении знаний и более обращающая внимание на развитие и упражнение духовных сил»[270]270
  Там же. С. 146.


[Закрыть]. Насколько актуально сейчас звучат слова Грановского, противостоящие утилитаризму в образовании, направленному на формирование узкого специалиста-прагматика, обладающего комплексом знаний и умений, необходимых для собственной реализации!

Главная польза гуманитарного, классического знания – «чистое понятие о красоте и возвышенности чувства нравственного долга и человеческого достоинства». «В понятиях и убеждениях древних Греции и Рима было бесспорно много ложного и неприменимого к быту новых гражданских обществ; но умному наставнику нетрудно отделить чисто историческое, временное от общечеловеческого, вечно истинного элемента в творениях греческих поэтов и мыслителей»[271]271
  Там же. С. 146–147.


[Закрыть]. Плохо поставленное классическое образование надо улучшать, а не сокращать – вот основная мысль статьи. Это писалось в то самое время, когда невиданные прежде успехи естественных наук привели к установлению позитивизма как основного философского направления как в Западной Европе, так и в России. Захваченный его мощным влиянием А. И. Герцен в своей заметке «Публичные чтения господина профессора Рулье» (1845) утверждал: «<…> им (естествознанием. – Л. Б.) мы бы начинали воспитание для того, чтобы очистить отроческий ум от предрассудков, дать ему возмужалость на этой здоровой пище и потом уже раскрыть для него, окрепнувшего и вооруженного, мир человеческий, мир истории, из которого двери отворяются прямо в действительность, в собственное участие в современных вопросах. Рабле, очень живо понимавший страшный вред схоластики на развитие разума, – положил в основу воспитания Гаргантюа естественные науки»[272]272
  Герцен А. И. Избранные педагогические высказывания. М., 1961. С. 68.


[Закрыть]. Не очень, правда, понятно, какое отношение имеет схоластика к отечественным гуманитарным наукам (выпады против нее Рабле вполне обоснованы). И это совсем не доказывает «второстепенность» гуманитарного знания по отношению к естественному.

Выходит, что взгляды западника Герцена на воспитание естественными науками находились в прямой противоположности мыслям западника Грановского.

Тема исторического воспитания и истории как смысла развития народа получила развитие в вышеупомянутой статье Ю. Ф. Самарина в «Русской беседе» – «Два слова о народности в науке» (1856). Автор вслед за Грановским рассуждал об объективизме в истории, возможен ли он и насколько: «Легко подобрать в первоклассных творениях примеры противоположности полных, выработанных воззрений на историческое значение и характер целых племен, истекающих из сочувствий или предубеждений авторов»[273]273
  Самарин Ю. Ф. Избранные произведения. М., 1996. С. 485.


[Закрыть]. То есть факты одни и те же, а их понимание может быть не только различно, но противоположно!

Во всех науках, занимающихся человеком, есть такие оценки. Усовершенствования в материальном быту перенимаются просто и бесспорно. «Но не так легко обходится дело при усвоении лучшей доли умственного наследства: замкнувшаяся система просвещения принимается под условием строгой поверки самых основных ее положений <…> Фактическое постоянное участие народности в образовании самостоятельных воззрений на предмет науки, кажется, не подлежит спору»[274]274
  Там же. С. 486.


[Закрыть].

По мнению приверженцев «общечеловеческого взгляда» на историю, «историк не должен быть ни католик, ни протестант, ни француз, ни немец; он не должен принадлежать ни к какой политической партии, ни к какой политической системе; он должен быть просто историк. Пусть так! Но возможно ли это, и не предъявляем ли мы такого условия, при котором сама наука существовать не может?» Более того, «сама история, как простое записывание случившегося, уподоблялась бы ряду метеорологических наблюдений над погодой и потеряла бы достоинство науки»[275]275
  Самарин Ю. Ф. Избранные произведения. С. 487–488.


[Закрыть].

Самарин разделяет мысль Грановского, что нам удобнее беспристрастно оценивать чужую историю. Непричастность к истории других народов «дает возможность общечеловеческому воззрению постоянно расширяться и освобождать себя от тесных рамок, временно его ограничивающих <…>. Неразумное, безотчетное и преднамеренное отрицание чужого потому только, что оно чужое, при недостатке своего, при внутренней пустоте, не поведет к расширению области знания <…>. Напротив, при обилии понятий, почерпнутых из народной жизни, при богатстве внутреннего содержания, никогда пользование чужими трудами не поработит мысли»[276]276
  Там же. С. 491–492.


[Закрыть].

Между авторами журналов «Русский вестник» и «Русская беседа» возник спор об отношении народности к общечеловеческому просвещению. В статьях «Русской беседы» доказывалось, что общечеловеческая идея вырастает из живых народных стихий и что «народ, заимствуя у другого плоды его умственной жизни, не просто переливает их в свое сознание, а претворяет их в свое духовное существо». Полемисты «Русского вестника» не признавали органической связи общечеловеческих начал с народностями; принимали народность за форму, а идею за содержание, предполагая между формой и содержанием «механическое отношение сосуда к веществу, которым он наполнен, или места к материалам, в нем сложенным»[277]277
  Там же. С. 240.


[Закрыть]. И в наше время происходит та же борьба между приверженцами так называемого «общечеловеческого» и адептами приоритета «национального».

У С. П. Шевырева были свои представления об историческом воспитании народа. Он отмечал, что Россия в первый период существования воспитывалась Церковью, а во второй (после Петра) – правительством[278]278
  Шевырев С. П. Об отечественной словесности. М., 2004. С. 210.


[Закрыть]. В Киевской Руси «наука Запада в том виде, как она тогда процветала, была усвоена древней Россией, можно сказать, даже более, нежели наука, нам современная, теперь усвоена нами; но предки наши употребляли ее как орудие на защиту веры». «Литература <…> воспитывала его (народ. – Л. Б.) целыми веками, перешла в его представления, в дух его жизни; отнимаемая у него влиянием чуждым, не покинула его до сих пор и составляет любой предмет занятий грамотной его части, тему бесед его, источник прений»[279]279
  Шевырев С. П. Об отечественной словесности. С. 218–219.


[Закрыть].

Взгляд А. И. Герцена на историческое воспитание народов с полным основанием может быть признан эклектичным. В разные моменты своей жизни он обращался к разным источникам развития народов и стран.

Так, в начале своего творчества, Герцен опирался на идею про-мыслительного значения истории, указанную христианством. В работе 1842–1843 гг. «Дилетантизм в науке» Герцен писал: «Августин на развалинах древнего мира возвестил высокую мысль о веси Господней, к построению которой идет человечество, и указал вдали торжественную субботу успокоения. Это было поэтико-религиозное начало философии истории; оно очевидно лежало в христианстве, но долго не понимали его; не более как век тому назад человечество подумало и в самом деле стало спрашивать отчета в своей жизни, провидя, что оно недаром идет и что биография его имеет глубокий и единый всесвязывающий смысл. Этим совершеннолетним вопросом оно указало, что воспитание оканчивается <…> Воспитание предполагает внесущую, готовую истину; с того мгновения, как человек поймет истину, она будет у него в груди, и тогда дело воспитания исчерпано – дело сознательного деяния начнется»[280]280
  Герцен А. И. Собр. соч. Т. 2. М., 1954. С. 87.


[Закрыть]. Правда, из этого отрывка выходит, что человечество уже воспитано и теперь стало самостоятельным. Тогда как и воспитание человека, и воспитание человечества продолжается до самого их конца.

При этом история человечества по Герцену является «продолжением истории природы»[281]281
  Там же. С. 85.


[Закрыть], он не указывает важнейшее отличие человеческой истории от естественной – наличие свободной воли человека, который все же сам творит историю, а не с ним ее «творят».

По поводу российской истории мыслитель не питает никаких иллюзий: в «Письмах из Италии и Франции» Герцен утверждает: «Былое наше бедно; мы не хотим выдумывать геральдических сказок, у нас мало своих воспоминаний, – что за беда, когда воспоминания Европы, ее былое сделались нашим былым и нашим прошедшим»[282]282
  Герцен А. И. Собр. соч. Т. 5. М., 1956. С. 21.


[Закрыть]. Здесь он оказывается гораздо кардинальнее Чаадаева, отказывая России в собственных культурных началах, почему-то связывая их исключительно с «геральдическими сказками». Но это написано уже в период эмиграции.

«<…> С петровского разрыва на две Руси начинается наша настоящая история; при многом скорбном этого разъединения, отсюда все, что у нас есть, – смелое государственное развитие, выступление на сцену Руси как политической личности и выступление русских личностей в народе; русская мысль приучается высказываться, является литература, является разномыслие, тревожат вопросы, народная поэзия вырастает из песней Кирши Данилова и Пушкина <…>. Наконец, само сознание разрыва идет из той же возбужденности мысли; близость с Европой ободряет, развивает веру в нашу национальность, веру в то, что народ отставший, за которого мы отбываем теперь историческую тягу и которого миновали и наша скорбь и наше благо, – что он не только выступит из своего древнего быта, но встретится с нами, перешагнувши петровский период»[283]283
  Герцен А. И. Собр. соч. Т. 5. С. 24–25.


[Закрыть]. Видим, что Герцен солидарен здесь с С. М. Соловьевым. До Петра истории как бы и не было. Не усматривая в допетровской России «кушитских» начал: развитой литературы, торговли, философии, других наук, «разномыслия», А. И. Герцен отказывает ей в исторической жизни вообще. Это уже классическая западническая позиция, которая жива до нашего времени и основывается по преимуществу на непризнании громадных пластов национальной культуры, которые так отличны от культуры западноевропейской.

А. И. Герцен повторяет некоторые положения модной в первой трети XIX в. скептической школы (М. Т. Каченовский), утверждавшей, что в истории нет ничего объективного: «История очень легко делается орудием партии. События былые немы и темны, люди настоящего освещают их как хотят; прошедшее, чтоб получить гласность, переходит через гортань настоящего поколения, а оно часто хочет быть не просто органом чужой речи, а суфлером; оно заставляет прошедшее лжесвидетельствовать в пользу своих интересов»[284]284
  Герцен А. И. Собр. соч. Т. 1. М., 1954. С. 126.


[Закрыть]. В таком понимании история никак не может быть воспитательной.

Таким образом, и славянофилы, и западники в середине XIX в. пытались осмыслить суть исторического пути России и мира, сделать выводы о воспитывающем смысле национального развития и определить некоторые прогнозы на будущее. Одни полагали, что Россия должна извлечь лишь отрицательный урок из своего неприглядного прошлого, другие видели в нем исток будущего величия страны и ее культуры, чистый источник подъема национального самосознания и достоинства народа.