Текст книги "Три века с Пушкиным. Странствия рукописей и реликвий"

В отрочестве и юности судьба была явно благосклонна к Павлу, сыну флотского капитана Исаака Ганнибала. Рос он в большом и дружном семействе, где супруги отличились, как говаривали в старину, чадолюбием: невестка «царского арапа» произвела на свет пятнадцать деток, пятнадцать братьев и сестёр!

По завещанию Абрама Петровича младшему сыну Исааку определена «в Псковском наместничестве в Опочецком уезде в Михайловской губе деревня Оклад», что позднее стала именоваться сельцом Воскресенским.

На темнокожего отца сыну обижаться не приходилось: во владении Исаака Ганнибала числилось восемьсот крепостных душ – немало по тем временам. В этом-то наследственном псковском имении в 1777 году и родился его сын Павел.

Павел Ганнибал.

Неизвестный художник. 1810-е гг.

А на исходе того знаменательного года в Петербурге, в покоях Зимнего дворца, огласил мир о своём появлении августейший младенец, будущий Александр I. Жизненные пути императора и внука «царского арапа», при всём своём фантастическом различии, не единожды пересекутся.

Отец Павла, сам офицер морской артиллерии, определил и сына во флотскую службу. Выйдя из Морского корпуса, молодой мичман бороздил на боевом фрегате волны Балтики.

Известно, что флагманский сорокапушечный фрегат «Эммануил» под штандартом Павла I, на котором нёс службу мичман Ганнибал, был задействован в больших флотских маневрах у форта Красная Горка. В один из июльских дней 1797 года на борт корабля пожаловал сам венценосец с августейшим семейством, и Павлу Ганнибалу довелось лицезреть монарха и его сыновей, двух будущих императоров: Александра I и Николая I, о чём он позднее любил вспоминать. Правда, в расцвеченных буйной фантазией его рассказах та мимолётная встреча живописалась как совместная служба на фрегате с тремя императорами!

К слову, и племянник-поэт не без гордости упоминал о встрече с теми же российскими императорами: «Видел я трёх царей…»

Мичману Ганнибалу довелось служить и в Кронштадте, но в ноябре 1799-го (в год рождения племянника Александра!) по неизвестным ныне причинам решил он покинуть флотскую службу.

Стал числиться лейтенантом гренадёрского полка, а вскоре – штабс-капитаном. В военной кампании, известной как Русско-австро-французская война, снискал себе новое звание и награды. Храбро дрался под Аустерлицем в ноябре 1805-го. Сражение то вошло в историю как «битва трёх императоров»: французской армии Наполеона I противостояли тогда армии австрийского императора Франца II и российского – Александра I.

Пожалуй, впервые со времён побед Петра Великого русская армия потерпела под Аустерлицем столь сокрушительное поражение. Александр и его царственный собрат Франц вынуждены были бежать с поля боя. Русский царь, как вспоминал очевидец, «скакал несколько вёрст лишь с врачом, берейтором, конюшим и двумя лейб-гусарами, а когда при нём остался лейб-гусар, царь, по словам гусара, слез с лошади, сел под деревом и заплакал».

«Солнце Аустерлица» взошло тем ноябрьским днём лишь для Наполеона! И, хотя фортуна отвернулась от союзников, участники бессчастного сражения получили награды. Так, Павел Ганнибал за явленную им отвагу (вряд ли после битвы бравый гусар проливал слёзы!) примерил мундир капитана. Аустерлиц стал ещё одной точкой, где скрестились пути внука «царского арапа» и наследника Петра!

Не остался в стороне капитан Ганнибал и в судьбоносном для России 1812-м, когда полчища Наполеона хлынули на русские просторы. Войну встретил, будучи в составе Первого волонтёрского казачьего Яхонтова полка, затем служил ротмистром в Лубенском полку. Вступил со своим эскадроном на земли Германии и Франции во время Заграничного похода русской армии.

Сражение при прусской деревне Денневице в 1813 году, в коем участвовал Павел Ганнибал. Художник А. Веттерлинг

Так, в сражении под Данцигом, в апреле 1813-го, бился и эскадрон под командованием Павла Ганнибала. Снискал капитан славу в лихих кавалерийских атаках под Торгау, Бауценом и Лейпцигом. А после битвы при Денневице (так называемое дело при прусской деревне, что между Берлином и Лейпцигом, – крупное сражение сентября 1813 года, знаковое для союзников, кои после него собрались с силами) Павел Ганнибал стал именоваться майором.

…В галерее воинской славы храма Христа Спасителя в Москве на мраморных скрижалях золотом выбиты имена двадцати пяти русских храбрецов, выбывших из строя в битве при Денневице. То сражение послужило победоносным прологом другой битвы – чудовищной и кровопролитной, именованной в истории Битвой народов.

Следом после баталии при прусской деревушке союзные армии в октябре 1813-го нанесли мощный удар по Наполеону в Саксонии, под Лейпцигом. То было крупнейшим сражением в чреде всех Наполеоновских войн, да и в самой истории, вплоть до Первой мировой: Бонапарт был разбит союзными армиями России, Пруссии, Австрии и Швеции. С большими потерями император 19 октября того же года начал отступление в родное отечество. Победа, оплаченная многими тысячами жизней, словно проложила дорогу союзникам во Францию и… к отречению Наполеона от престола в 1814-м. Пока ещё – первому.

Помимо воинских наград за храбрость Ганнибал удостоился и «высочайшего благоволения» – Александр I не забыл почтить царской похвалой своего ровесника. Случилось то памятное для майора Изюмского гусарского полка Павла Ганнибала событие в августе 1815 года во французском городке Вертю. На торжественной церемонии – императорском смотре российских полков, возвращавшихся в Россию.

Как созвучны пушкинские строки с чувствами, что владели тогда победителями: «Между тем война со славою была кончена. Полки наши возвращались из-за границы. Народ бежал им навстречу. Музыка играла завоёванные песни… Офицеры, ушедшие в поход почти отроками, возвращались, возмужав на бранном воздухе, обвешанные крестами. <…> Время незабвенное! Время славы и восторга! Как сладко билось русское сердце при слове отечество! Как сладки были слёзы свидания!»

Итак, война победно завершилась, и бравый майор Ганнибал с чувством исполненного долга покинул ратную службу. При отставке в марте 1817-го получил звание подполковника с почётным правом ношения мундира, на коем красовались ордена Святого Владимира 4-й степени с бантом, Святой Анны 3-й степени и серебряная медаль «В память Отечественной войны 1812 года».

Но, увы, орденоносец остался без заслуженной пенсии, и виной тому… невероятное везение в боях: ни одна пуля либо осколок вражеского снаряда, ни одна французская сабля не нанесли увечья удальцу-гусару. А поскольку в сражениях он «остался вовсе невредим», то и «права на получении пансиона» храбрец, увы, лишался.

Раздосадованный явной несправедливостью, подполковник Ганнибал решился просить Александра I назначить ему пенсию за «беспорочную службу». Царский ответ, а вернее, отсутствии такового (на прошении красовался сухой вердикт: «Высочайшего изъявления не последовало») вверг нашего героя в отчаяние. Правда, лишь на время.

Год 1817-й – знаменательный и в жизни поэта. Александр Пушкин, сдав в июне выпускные лицейские экзамены и ободрённый «кратким отеческим наставлением» императора Александра (впрочем, как и все воспитанники Лицея) определён, царским же указом, на службу в Коллегию иностранных дел. В середине июня Пушкин приносит служебную присягу в особняке коллегии, что на столичной Английской набережной, а уже в начале июля просит предоставить ему отпуск для отъезда в Псковскую губернию – «для приведения в порядок домашних… дел».

Из Петербурга спешит он в отчее Михайловское. Минует проездом любимое Царское Село, Гатчину и Лугу. Провинциальная Луга, ставшая городом лишь при Екатерине Великой, а до того именовавшаяся Лужским Посадом, отстояла от имперской столицы более чем на сто вёрст. Чем-то городок не приглянулся юному поэту, и свою досаду излил он в полушутливых-полу-саркастических строчках:

 
Есть в России город Луга
Петербургского округа;
Хуже не было б сего
Городишки на примете,
Если б не было на свете
Новоржева моего.
 

Но вот что странно – Луге суждено будет стать и последним городом в биографии удалого дядюшки-гусара Павла Ганнибала. Ныне, безо всякой на то натяжки, те пушкинские строки можно назвать предвиденьем его судьбы. В чём-то – даже мистическим!

Так уж всё сложилось в тот далёкий 1817-й: знакомство Пушкина с неукротимым и романтическим дядюшкой, первый вызов поэта на поединок с ним, стихотворное посвящение Луге, соединённой с жизнью и смертью Павла Ганнибала.

Но всё это будет потом. А пока достигший отчего сельца недавний лицеист вкушает деревенские радости. «Вышед из Лицея, я почти тотчас уехал в Псковскую деревню моей матери. Помню, как обрадовался сельской жизни, русской бане, клубнике…» – повествует сам поэт.

И, конечно же, восемнадцатилетний Пушкин не желал пропускать балов, что нередко гремели в соседних помещичьих усадьбах. На одном из них и произошёл трагикомический эпизод: бывший бравый подполковник Павел Ганнибал при смене фигур в котильоне отбил у племянника барышню, партнёршу по танцу. О, как вознегодовал юный поэт: только кровь могла смыть столь несносное оскорбление! Также поступит и пушкинский герой Владимир Ленский, когда Онегин в котильоне (!) увлечёт обожаемую им Ольгу.

Этакую обиду не стерпеть – вызов обидчику брошен! Дуэль, и только дуэль!

 
Пистолетов пара,
Две пули – больше ничего —
Вдруг разрешат судьбу его.
 

То был первый из множества будущих вызовов, брошенных Пушкиным! По великому счастью, поединка в тот год не случилось: выстрелы не грянули, земля не обагрилась кровью. А дядюшка и племянник совершенно помирились, дружески обнявшись спустя самое короткое время.

Да и какой искромётный экспромт явлен был дядюшкой:

 
Хоть ты, Саша, среди бала
Вызвал Павла Ганнибала,
Но, ей-богу, Ганнибал
Ссорой не подгадит бал!
 

История сохранила и другой его стихотворный опыт. Поэтическая шутка запомнилась сестре поэта, и уже много позже она пересказала её сыну Льву. Благо Лев Николаевич Павлищев не поленился записать те материнские воспоминания: «Павел Исаакович Ганнибал был человек весёлый. Во главе импровизированного хора бесчисленных деревенских своих родственников, вооружённый бутылкой шампанского, он постучал утром в дверь комнаты, предоставленной приехавшему к нему на именины Александру Сергеевичу, и пропел ему следующий экспромт:

 
Кто-то в двери постучал:
Подполковник Ганнибал,
Право слово, Ганнибал,
Пожалуйста, Ганнибал,
Свет-Исакыч Ганнибал,
Сделай милость, Ганнибал,
Тьфу ты, пропасть, Ганнибал!
 

Приключилась та забавная история в сельце Воскресенском Опочецкого уезда, куда и приехал Пушкин, дабы поздравить дядюшку Павла с днём ангела.

Не осталась безвестной и другая встреча дядюшки с племянником-поэтом, что случилась 9 августа 1824 года. Писатель Семён Гейченко сумел воссоздать тот знаменательный день: дядюшка Павел Ганнибал, встретив в Опочке возвращавшегося из Одессы племянника (в трактире Пушкин дожидался сменных лошадей), немедля поскакал с радостной вестью в сельцо Михайловское, где всё семейство поэта в нетерпении дожидалось сына и брата. «Наш орёл Александр Сергеевич в наши родные края прибыл. О радость, о счастье! Уже в Опочке…» – восторженно вскричал Павел Исаакович с самого порога.

Верно, никто так ярко не обрисовал характер Павла Ганнибала, его кипучую, бьющую радостью через край натуру, как Семён Гейченко, легендарный хранитель и летописец Пушкиногорья: «Перед домом остановилась коляска, запряжённая парой взмыленных лошадей. Коляска была какая-то особенная и чем-то напоминала боевую походную колесницу древних. К передку её был приделан шест, на котором развевался пёстрый стяг с изображением ганнибаловского слона и надписью: «Fumo» – стреляю. По бокам крыльев коляски вместо фонарей были поставлены две маленькие чугунные мортирки, к задку приделана шарманка с приводом к колёсам. Когда карета двигалась, шарманка наигрывала весёлую мелодию. Об этой коляске в округе ходили легенды, как, впрочем, и о самом хозяине – развесёлом человеке. В прошлом году на ярмарке в Святых Горах коляска сия наделала большого шуму, когда Павел Исаакович Ганнибал во время крестного хода въехал на ней в толпу, чем попам и монахам доставил большую досаду и испуг, а подгулявшему народу истинное удовольствие, и все кричали «ура». Тогда на ярмарке и песня сложилась о том, «как наш бравый господин Ганнибал во обитель прискакал…»

Быть может, ни в ком из потомков царского арапа столь причудливо не соединились русская удаль и бесшабашность с африканской вспыльчивостью и горячностью! Храбрец и кутила, остроумец и бретер – чего только не замешала природа в крутом нраве Павла Ганнибала! Да ещё гусарская служба яркими мазками дописала сей необычный характер.

Старинная миниатюра сохранила образ гусара-удальца с весёлым взглядом чёрных, как маслины, глаз, со смоляными, лихо закрученными усами, будто списан тот портрет с самого Дениса Давыдова, другого славного удальца.

Вот и племянник поэта Лев Павлищев почитал Павла Исааковича «олицетворением пылкой африканской и широкой русской натуры». Да, дядюшка Ганнибал, со слов родных, «бесшабашный кутила, но человек редкого честного и чистого сердца, чтобы выручить друзей из беды, помочь нуждающимся, не жалел ничего и рад был лезть в петлю».

Случай подтвердить те полные отваги душевные порывы вскоре представился. Лето 1826 года выдалось неспокойным: свершилась казнь над пятью бунтовщиками, одни заговорщики отправлены в тюрьмы, другие – по этапу в Сибирь, на каторгу, третьи – на поселения. Ещё слышались в летнем петербургском воздухе отголоски зимнего восстания: разговоры и суждения о недавнем злосчастном происшествии, потрясшем тогда все умы, не смолкали ни в светских гостиных, ни в военных казармах.

В одной из таких откровенных бесед знакомец Павла Ганнибала некий подполковник Краковский, то ли желая узнать благонадёжность своего собеседника, то ли умышленно раззадоривая его, стал нещадно бранить заговорщиков, отпуская в их адрес «самые поносные замечания». Павел Исаакович, жалея и защищая тех, кто уже не мог дать ответа, с горячностью заявил, что несчастные «слишком строго наказаны». А также в доказательство своей правоты привёл царский указ, запрещавший «упрёки потерпевшим наказание».

Краковский не преминул сообщить о настроениях подполковника в отставке Ганнибала в нужную инстанцию, и тут же к вольнодумцу приняли самые строгие меры. Последовали его арест и следом – распоряжение генерал-губернатора Голенищева-Кутузова о заточении Павла Ганнибала в Петропавловскую крепость. Тёзка арестанта, боевой генерал и участник войны 1812 года Павел Голенищев-Кутузов, после убийства на Сенатской площади графа Милорадовича занявший его пост военного генерал-губернатора. Новый сановник, удостоившийся доверия молодого императора, включён был Николаем I в «Комиссию для изысканий о злоумышленных обществах». «Комиссия…» расследовала декабрьский военный мятеж в Петербурге.

В июле 1826-го Голенищев-Кутузов лично руководил казнью пятерых декабристов, отправив о том служебный рапорт государю: «Экзекуция кончилась с должной тишиной и порядком как со стороны бывших в строю войск, так и со стороны зрителей, которых было немного. По неопытности наших палачей и неумении устраивать виселицы, при первом разе трое, а именно: Рылеев, Каховский и Муравьёв-Апостол – сорвались, но вскоре опять были повешены и получили заслуженную смерть…»

Надо полагать, в споре с «приятелем», донесшим на него, Павел Ганнибал яро критиковал военного генерал-губернатора, ведь тот, как должностное лицо, отверг давний гуманный обычай: повторно вешать подсудимых, сорвавшихся во время казни, возбранялось!

За сочувствие к несчастным, или, вернее, за то, что не пожелал скрывать своих истинных чувств, Павел Ганнибал тяжко поплатился. И хотя следствие, длившееся два месяца (столько сидел бедный узник в каземате Петропавловской крепости) его вины не установило, волею Николая I Ганнибал сослан в Сольвычегодск тогдашней Вологодской губернии «под надзор полиции». Стоял октябрь 1826 года…

Провинциальный Сольвычегодск в пушкинские времена, да и позднее, снискал «славу» пересыльного города для арестантов по пути на суровые Соловецкие острова. Городок спокойный, словно самой природой приспособлен под тихую пристань для буйных и горячих голов.

«Глухой Сольвычегодск был удобным местом для ссылки, – свидетельствовал писатель Сергей Марков. – В зачарованном городе я нашёл необычайное свидетельство о том, что департамент полиции имел намерение заточить сюда в ссылку даже величайшего русского гения – Александра Сергеевича Пушкина». Очерк писателя «Зачарованные города» появился на страницах первого номера альманаха «Север» за 1936 год.

Сергею Маркову удалось разыскать уникальные документы: некий Воскресенский, писец Сольвычегодского полицейского управления, утверждал о необычной переписке, затерянной в архивных анналах. В ней-то полицейским чинам предписывалось принять меры к прибытию в город поэта Пушкина, как то: учредить за вольнодумцем строгий надзор, а исправнику следовало прежде подыскать для ссыльного квартиру. Давние те «благие» наставления и легли в забытое и утерянное ныне «Дело Пушкина».

Да и память о самом «Деле…» сохранилась лишь в устном предании: в столь недавние времена власти без особой ретивости заботились о старых провинциальных архивах.

Слава Богу, Сольвычегодск не оказался ещё одним «пушкинским» городом! Нет, он был определён лишь для дядюшки поэта.

Вот предписание коменданту, данное ему генерал-губернатором Голенищевым-Кутузовым: «Государь Император высочайше повелеть соизволил содержащегося во вверенной Вашему Высокопревосходительству крепости отставного подполковника Ганнибала выслать Вологодской губернии город Сольвычегодск, где жить ему под надзором полиции».

Полгода недавний арестант Петропавловки провёл в Сольвычегодске. Невзирая на полное безденежье и явную несправедливость судьбы, Павел Исакович, не сломался, напротив, ополчился против местных властей.

Отчаянный и неукротимый, он, дабы прогнать скуку, раздобыл где-то небольшую пушечку и вздумал палить из неё из окон своего жилища, чем приводил в страх и трепет обывателей. Поистине любовь к мортирам и пушкам была в крови у Павла Исааковича – нет, не мог жить этот человек без бранных потех!

Раздосадованный городничий докладывал в рапорте: «…В общении иногда бывает хорош и весел, но часто выражения употребляет гордые и дерзкие». Подобно гоголевскому Хлестакову Павел Ганнибал назанимал у состоятельных горожан денег, даже и городничий не смог отказать своему подопечному в столь неожиданной просьбе, и не спешил отдавать долги. Частенько затевал ссоры с обывателями, и после их жалоб генерал-губернатору и требования последнего, чтобы Ганнибал «испросил прощение» перед оскорблёнными им особами, тот пришёл в ярость: «Как смел генерал-губернатор обо мне так писать! Он мне не начальник!» Более того, в запальчивости пригрозил за донос застрелить самого городничего!

Последствия сей угрозы не заставили себя долго ждать: 20 марта 1827 года в Сольвычегодск курьер доставил секретный пакет, а в нём – «Высочайшее соизволение на отправление подполковника Ганнибала под присмотр в Соловецкий монастырь». И в светлый весенний день – 9 мая 1827 года – двери монастырской тюрьмы на Соловках распахнулись, чтобы принять в своё тёмное лоно нового узника.

…Пушкин в те майские дни в Москве слушает оперу Россини в домашнем театре Зинаиды Волконской, где хозяйка, «царица муз и красоты», исполняет главную партию, посвящает просвещённой красавице чудное послание: «Среди рассеянной Москвы…» И вряд ли племяннику в дни его величайшего поэтического триумфа ведомо о печальной перемене в судьбе дядюшки.

Итак, бунтарь Павел Ганнибал, сопровождаемый жандармским унтер-офицером, доставлен на один из Соловецких островов, где и отдан под строжайший присмотр командиру инвалидного отряда.

 
Придёт ли час моей свободы?
 

Правда, поначалу он, ещё в Сольвычегодске, встретил известие о заточении его в острог нарочито равнодушно. Поговаривали, что Ганнибал «неоднократно был нездоров» и даже будто смягчился нравом. Но ничто не могло уже изменить ход событий.

Бедный Павел Исаакович и в страшных фантазиях не мог представить того ужасного положения, что готовил ему злой рок! В бешенстве и неистовости силился он вырваться из чулана, в коей был насильственно заперт. Бился, кричал, рвал и метал, требовал к себе начальство… Побушевав несколько дней, принуждён был затихнуть – так вспоминал соловецкий архимандрит Досифей.

 
Мы вольные птицы; пора, брат, пора!
Туда, где за тучей белеет гора,
Туда, где синеют морские края…
 

Два года заключения на северном острове слегка охладили жаркий пыл узника, не желавшего мириться с неволей. Темнокожий его дед Абрам Ганнибал был некогда сослан в холодную Сибирь, в Селенгинск, а он, внук крестника царя Петра, – на Соловки. Русский африканец на Соловках, на берегу студёного моря, – вот уж распотешилась своенравная судьба!

Соловецкий монастырь, ставший острогом для Павла Ганнибала. Старинная гравюра

На счастье узника, на воле не прекращала хлопот его жена Варвара Тихоновна. И хотя супруги давно жили порознь, Варвара Тихоновна после заточения мужа в острог тотчас начала ходатайствовать об его освобождении. Известно, что граф Александр Христофорович Бенкендорф, начальник Третьего отделения, к коему она обратилась в 1829 году, резонно отвечал, что преступивший закон её муж не мог так скоро исправиться и потому должен по всей строгости нести наказание.

 
На северном печальном снеге
Вы не оставили следов…
 

Нет, Павел Ганнибал свои следы на соловецком «печальном снеге» оставил. И вполне зримые.