Текст книги "Три века с Пушкиным. Странствия рукописей и реликвий"

Всё-таки удивительно, как прочно связуют нас с прошлым незримые тончайшие нити! И как события, свершившиеся в иных веках, врываются в размеренный ход сегодняшних дней, словно магнитом притягивая к себе.

Мы, а это съёмочная группа телеканала «Культура», едем в Ниццу снимать фильм о последних месяцах жизни Наталии Николаевны Пушкиной-Ланской, проведённых здесь, на Лазурном Берегу. Где они, её лёгкие следы в беззаботном курортном городке? И как могли сохраниться они в бурном водовороте жизни столицы Французской Ривьеры? Сменились века, целые эпохи. Время здесь ощущается почти зримо – оно подобно морским волнам, что без устали накатывают на средиземноморский берег… И не безрассудно ли искать память о вдове поэта и его внучке-изгнаннице на Лазурном Берегу в XXI веке?

Ещё до нашего отъезда мне позвонил из Лихтенштейна барон Эдуард Александрович Фальц-Фейн. Поистине человек-легенда, известный в России за все его подаренные музеям и галереям щедрые дары.

Ранее, при встрече в Москве, барон (тогда он побывал в столице на презентации своей книги) заверил меня, что обязательно приедет в Ниццу, чтобы участвовать в съёмках. Но затем его жизненные планы изменились – всё-таки возраст брал своё, к тому времени барону исполнилось девяносто, – и от поездки Эдуард Александрович отказался. Потому и позвонил в Москву сообщить о своём решении.

Правда, тут же выразил уверенность, что будущий фильм «Натали. Три жизни Наталии Гончаровой» очень важен – о жизни вдовы поэта известно мало, и тем более в Ницце.

К сожалению, название виллы, которую в течение двух сезонов, в 1862-м и в 1863-м, снимала в Ницце Наталия Николаевна Ланская, барон в своих бумагах не нашёл. Но заверил, что в муниципальном архиве Ниццы, разместившемся в той самой вилле «Пальмы», что задолго до революционных потрясений в России была куплена его отцом, нам помогут. И там же обязательно найдутся сведения о русской эмигрантке Елене фон Розенмайер. Забегая вперёд, скажу, что наша недельная поездка пришлась на национальные праздники и все городские учреждения, в том числе и архив, были закрыты.

И всё же барон Фальц-Фейн оказал нам добрую услугу.

– Кланяйтесь от меня княжне Оболенской, старосте русского собора в Ницце, самого красивого в Европе! И передайте привет сторожу русского кладбища «Кокад» Евгению Верёвкину. Там похоронена Екатерина Юрьевская, Светлейшая княгиня, вдова царя Александра II. Моя матушка ещё до революции бывала у неё в гостях.

Увы, с госпожой фон Розенмайер барон не был знаком. Хотя и мог с ней встречаться, ведь в Ницце жила его матушка Вера Николаевна и он часто гостил в материнском доме. А вот его близкий друг Серж Лифарь прекрасно знал внучку поэта, и Эдуард Александрович наслышан был от него о тщетных поисках пушкинского дневника.

…Майская Ницца встретила нас неласково: окрестные горы заволокло тяжёлыми тучами, серо-свинцовые волны лениво накатывали на берег. Моросил дождь. Растрёпанные ветром пальмы на Английской набережной тревожно шелестели.

Через час после посадки мы были уже на подворье русской церкви. В зелени пальм, акаций и магнолий вздымались в небо резные купола и главки, увенчанные сверкающими золотом крестами и двуглавыми российскими орлами. Врата храма были распахнуты – из них медленно выходила траурная процессия. Только что отпели одну из почтенных прихожанок, и человек двадцать, родных и друзей, пришли проводить её в последний путь. Среди них была и княжна Варвара Сергеевна Оболенская.

Мы познакомились. Седовласая дама со следами былой красоты, прожив во Франции почти всю свою жизнь, сохранила чистую, безо всякого акцента, старорусскую речь. Говор, который можно сберечь лишь на чужбине. Несмотря на сдержанность, граничащую с аристократическим холодком, встретила нас довольно благосклонно. Но сниматься в фильме категорически отказалась. А вот историю Свято-Николаевского храма, где она служила старостой многие годы, Варвара Сергеевна рассказала во всех подробностях.

В памяти старой княжны, седой и величественной, ещё теплился образ бедной прихожанки Елены фон Розенмайер. Да, она знала, что Елена Александровна проживала в доме по бульвару Гамбетта, умерла в годы минувшей войны и покоится на кладбище «Кокад». Но, увы, не в православной его части, а католической. И что не дожила та два дня, как ей должно бы исполниться пятьдесят четыре года. Вздохнула: «Всего лишь…»

 
Сияние северной ночи
Я помню всегда близ тебя,
И светят фосфорные очи,
Да только не греют меня.
 

На могиле Елены Пушкиной (судьба, уже посмертная, вновь оказалась немилосердной к русской беженке – даже могила её не сохранилась, ныне это всего лишь общее захоронение) сравнительно недавно энтузиасты из России установили памятный знак. Он – в виде раскрытой книги, и на её каменных страницах выбиты скупые строчки: «Елена Пушкина-Розенмайер. 16.VIII 1889—14.VIII 1943».

На открытие скромного памятника приехали праправнук поэта из Москвы Георгий Галин и его кузен из Брюсселя Александр Пушкин, внучатый племянник Елены Александровны, с женой Марией. Собрались почтить память внучки Александра Сергеевича и потомки русских эмигрантов, представители исторических фамилий, давно осевшие в Ницце.

Но памятник – поистине нерукотворный и вечный – намного ранее воздвиг внучке поэта Иван Алексеевич Бунин! «Холодная осень», осень жизни Елены Пушкиной, явилась на свет менее чем через год после смерти героини рассказа, в мае 1944-го… И, быть может, не случайно повествование ведётся от имени безымянной рассказчицы, словно то не монолог, а исповедь, горькая в своей откровенности и безыскусности.

Да и сам гениальный Бунин, творец поэтического рассказа, будто невзначай однажды заметит: «Меня самого очень трогает «Холодная осень».

Иван Бунин:

«Но, вспоминая всё то, что я пережила с тех пор, всегда спрашиваю себя: да, а что же всё-таки было в моей жизни? И отвечаю себе: только тот холодный осенний вечер. Ужели он был когда-то? Всё-таки был. И это всё, что было в моей жизни – остальное ненужный сон. И я верю, горячо верю: где-то там он ждёт меня – с той же любовью и молодостью, как в тот вечер. «Ты поживи, порадуйся на свете, потом приходи ко мне…» Я пожила, порадовалась, теперь уже скоро приду».

Грустная осень Елены Пушкиной в безмятежной солнечной Ницце отозвалась поэтическим эхом: перекличкой Тютчева, Фета, Бунина, воспевших светлый гимн любви. Вневременной перекличкой трёх поэтов!

С именем Елены Александровны сопряжена загадочная, полная тайн и мистификаций история о неизвестном дневнике Пушкина. Был ли тот таинственный дневник?! Его безуспешно искал Серж Лифарь, отправляя гонцов во все концы света и по всем адресам, что называла ему внучка поэта, – то в Константинополь, то в Гельсингфорс. Долгие переговоры с Еленой Александровной вели коллекционер Александр Онегин и пушкинист Модест Гофман. В наши дни пушкинский дневник пытались отыскать в Лондоне, у английских потомков поэта, – им вполне могла передать дорогую реликвию Елена фон Розенмайер. Но поиски оказались напрасными…

Если то и была легенда, сотворённая Еленой Александровной, то красивая легенда. Вспомним, что и сам Пушкин любил литературные мистификации и немало в том преуспел. Да, плотной завесой окутала тайна былые помыслы внучки поэта и вряд ли будет разгадана…

И всё же не забудем одно деяние Елены Александровны, её заслугу перед армией пушкинистов и поклонников поэта: она, единственная из потомков Пушкина, поведала о ладанке с частицей Ризы Господней, коей так дорожил её великий дед. И подарила надежду на обретение величайшей христианской святыни, соединённой с именем русского гения. Что чудесным образом и сбылось на заре XXI века.

Фонд Мельникова-Беклемишева

Любвеобильный шталмейстер Двора Его Величества

Ямщик, погоняй!

Александр Пушкин

На стол в кабинете новой, недавно снятой Пушкиным квартиры в доме Баташева, что на Дворцовой набережной, легло письмо. Пушкин вскрыл конверт, датированный ноябрём 1834-го.

«Милостивый государь Александр Сергеевич! – прочитал он. – Прошлого года – я имел честь принять от батюшки вашего верное обещание – что я посредством Вас, милостивый государь, получу деньги, занятые братцем Вашим, 2000 руб., у полковника Плещеева, родного моего племянника, который не имея никакой собственности, в уважение просьбы и обстоятельств его кинулся к помощи и был уверен, – что его дружеской поступок не поставит его в то трудное положение, в каком он теперь находится… Не смею в Вашем уважении сему делу не быть в совершенной благонадёжности. С тем отличным почитанием – с каким имею честь милостивый государь Ваш покорный слуга Пётр Беклемишев».

В конверт было вложено и другое письмо, некий Яков Эйхберг указывал, что на самом деле это он под слово Плещеева ссудил деньги Льву Пушкину, и удивлялся, «как он не найдёт такой суммы, ему всякой за одолжение поставит дать».

Голова шла кругом: опять кутила-братец наделал долгов! Да счета близких ему людей – Лёвушки, родителей, сестрицы – сыплются на него, как из рога изобилия! Только что пришло письмо из Варшавы, где супруг Ольги сообщает, что та благополучно разрешилась от бремени сыном Львом. И заодно просит новоиспечённого дядюшку помочь финансами: «Если у Вас нет лишних тысячи полторы, то я убедительно прошу выкупить в ломбарде фермуар и булавку, заложенные за 450 руб., и продать, по Вашему усмотрению».

А вот и Прасковья Александровна, добрейшая соседка, хозяйка Тригорского, деликатно начинает своё послание: «Мне очень неприятно докучать вам моими письмами, мой дорогой, всегда дорогой Александр…» Но вскоре после милых приветственных фраз решительно приступает к делу: «…Должна знать, можете ли уплатить долг ваших родителей… Итого 1870, ассигнациями».

Но вот письмо от Петра Никифоровича Беклемишева раздражало Пушкина более всего: обида была и на отца, давшего «верное обещание» насчёт долга, и на беспутного братца, да и на самого просителя. Как всё некстати!

Знать бы Пушкину, что пройдут годы и шталмейстер двора Его Императорского Величества Пётр Беклемишев войдёт в круг его родственников! Точнее, свойственников, и станет родным дедом Варвары Пушкиной. Будущей невестки поэта, должной в девичестве (по праву!) носить фамилию Беклемишева.

История та совершенно в духе XVIII столетия. Именно в нём и появился на свет Пётр Беклемишев, чью фамилию свяжут кровные узы с великими полководцами: князем Дмитрием Пожарским (его мать Мария Фёдоровна, урождённая Беклемишева) и фельдмаршалом, Светлейшем князем Смоленским Михаилом Голенищевым-Кутузовым (Беклемишевой была прапрабабушка Светлейшего Екатерина Фёдоровна). Замечу, историческая фамилия «вплелась» и в пушкинское родословие.

В Отечественную войну 1812 года Пётр Беклемишев, командир 2-го Конно-казачьего полка Тульского ополчения, не раз являл примеры отчаянной храбрости в лихих кавалерийских атаках. Был отличен начальством – получил чин полковника. Вступив на иную стезю, лихо продвигался по служебной лестнице: действительный статский советник, советник Придворного конюшенного экипажного комитета, шталмейстер двора императора Николая I.

Пётр Беклемишев, отец первого министра-путейца Павла Мельникова.

Старинная гравюра

В 1833-м шталмейстер Пётр Беклемишев становится тайным советником, членом Придворной конюшенной конторы и Экипажного комитета. (Забытая ныне должность шталмейстер, так же она звучит и на немецком – Stallmeister, значила – то главный конюший, то придворный конюшенный.) Он – кавалер орденов Святой Анны 1-й степени, Турецкой Луны 2-й степени и почетного знака за четверть века непорочной службы.

Однажды со шталмейстером Петром Беклемишевым случился казус, коей мог бы направить историю России совсем по иному пути. День тот – 25 августа 1836 года, – как самый тревожный, навсегда остался в памяти Петра Никифоровича. Все его карьерные достижения в одночасье, словно рухнули вместе с царской каретой на одном из пензенских косогоров. Случай почти немыслимый, имевший самые неприятные последствия как для Николая I, так и для его шталмейстера!

Как пространно пояснял современник, Беклемишев «лишился службы и дальнейшей карьеры вследствие известного несчастия с Государем, под городом Чембаром Пензенской губернии. При падении и ломке дорожной кареты Государь вывихнул себе руку и долго лечился в Чембаре. Вина и ответственность за это событие легли на шталмейстера Беклемишева».

 
Коляска на бок…
 

На самом деле Николай I во время падения кареты сломал себе ключицу, потому и потребовалось столь долгое лечение. Граф Александр Христофорович Бенкендорф, ехавший в одной карете с императором, отделался лишь ушибами.

Ну а «виновник» происшествия Пётр Беклемишев, как человек чести и отвечавший за безопасность передвижения августейшей особы, принуждён был выйти в отставку. Поселился он в Петербурге и женился (уже законным браком!) на княжне Надежде, дочери Петра Александровича Волконского, и в том браке имел пятерых детей.

Надо отдать должное Петру Никифоровичу: прижив ранее внебрачных сыновей, он поступил самым достойным образом, проявив заботу об их будущем. Первоначально выдал мать братьев (имя её, увы, осталось неизвестным) за московского вдовца Петра Петровича Мельникова. И вот как о том свидетельствовал современник: «Беклемишев выдал свою любовницу замуж за какого-то дворянина Петра Мельникова, чтобы своим сыновьям от этой любовницы дать дворянские права. Эта любовница видела мужа своего Мельникова только при венчании в церкви».

Строки из книги «Мои воспоминания», принадлежащей перу барона Андрея Ивановича Дельвига. Оставивший любопытные мемуары инженер-генерал Дельвиг – кузен лицейского друга поэта и сослуживец первого министра путей сообщения Российской империи. Его имя не забыто в современной истории России.

Случайно то или нет, но Пётр Беклемишев постарался устроить так, чтобы сыновья носили хотя бы его отчество, коль уж фамилию свою дать им не смог! И, конечно, оба они с момента замужества матери наделялись всеми дворянскими правами. В служебных формулярах Павла Мельникова неизменно значилось: «Из дворян, крестьян не имеет».

Хотя оба брата официально считались сыновьями Петра Мельникова (умершего в 1820 году), но заботился о воспитании и образовании отпрысков их настоящий отец. Да и особо Пётр Беклемишев не скрывал своего отцовства, напротив, гордился им!

Старший Павел родился в июле 1804 года, через четыре года появился на свет и его младший брат Алексей.

В четырнадцатилетнем возрасте Павел Мельников был определён в Московский благородный пансион. Затем стал одним из лучших выпускников института Корпуса инженеров путей сообщения (его имя красовалось на мраморной доске в институтском актовом зале). Не покинул стены родной «альма-матер» и после её окончания, остался преподавать и заниматься наукой. В двадцать девять лет Павел Петрович уже получил профессорское звание. Он – почётный член Петербургской академии наук, кавалер орденов Святого Владимира и Святой Анны первых степеней.

В 1835 году увидел свет академический труд Мельникова «О железных дорогах», в коем автор научно обосновывал необходимость строительства стальных магистралей в Российской империи.

И вскоре невиданный прежде паровоз, пыхтя и извергая снопы искр, доставил первых пассажиров из Петербурга в Царское Село. Восторг был столь велик, что вдохновил поэта Нестора Кукольника на знаменитые строчки, а великий композитор Михаил Глинка положил поэтические строфы на музыку: жизнерадостной «Попутной песне», первой в отечественной культуре, суждено было воспеть новую «железнодорожную эру»!

 
Дым столбом – кипит, дымится
Пароход…
Пестрота, разгул, волненье,
Ожиданье, нетерпенье…
Православный веселится
Наш народ…
 

Любопытно, паровоз тогда именовали… пароходом, иногда сухопутным пароходом, – слова те считались синонимами.

Позже «Попутную песню» с неизменным успехом исполнял великий бас Шаляпин. «Соавтором» же столь любимой и по сей день песни, вернее её вдохновителем, следует считать знаменитого путейца Павла Мельникова.

Он всю жизнь ратовал за то, чтобы железные пути в России почитались собственностью государства. Да и в царском указе о железных дорогах то обстоятельство оговаривалось: «…Дабы удержать постоянно в руках правительства и на пользу общую сообщение, столь важное для всей промышленной и деятельной жизни государства».

Павел Петрович Мельников – министр путей сообщения

Был Павел Мельников добрейшей души человеком – приветливым, общительным, что называется, душой общества. Притом что обладал немалым состоянием, предпочитал тратить деньги не на собственные нужды, а на благотворительность. Его попечением в Любани были открыты: школа для детей рабочих-путейцев, интернат для сирот служащих Николаевской железной дороги, богадельня для стариков. Более того, все свои сбережения завещал на содержание тех богоугодных заведений.

Он же возвёл в Любани храм-памятник во имя Святых апостолов Петра и Павла, в честь инженеров и строителей железных путей, посему долгое время и считавшийся главным «железнодорожным» храмом.

В бытность Павла Мельникова министром-путейцем сеть железных дорог России возросла более чем на семь тысяч километров! Его смелая идея – связать российские города единой стальной «кровеносной» сетью – близилась к воплощению.

В 1869 году Павел Петрович подал в отставку, «по расстроенному здоровью», как значилось в рапорте, и обосновался в собственном имении Любань Новгородского уезда. Знаменитому путейцу так и не суждено было обзавестись семьёй – поистине его любимыми детищами навсегда остались железные дороги России, – и вся невостребованная отеческая забота обратилась к милой племяннице. Да и любимица Варенька отвечала ему любовью – портрет дядюшки (он и по сей день украшает одну из гостиных старого особняка) всегда находился в усадебном доме в Маркучае.

В июле 1880-го Павел Петрович скончался в своём новгородском имении и был погребён под церковным алтарём построенного им храма. Много позже, в 1954-м, был перезахоронен в сквере на железнодорожной станции Любань, где Павлу Мельникову возвели памятник.

А на заре нового XXI столетия величественная бронзовая статуя министра-путейца встанет в центре Комсомольской площади Москвы, у трёх вокзалов.

И ещё один памятник «Создателям российских железных дорог» воздвигнут неподалёку, у Казанского вокзала: среди прославленных путейцев, изваянных на нём, есть фигура и Павла Мельникова.

Великий путешественник Пушкин исколесил тысячи вёрст по необъятной Российcкой империи, натерпевшись от «милостей» смотрителей, трактирщиков и сполна познав «прелести» родного бездорожья. И средь всех мытарств мечтая о необычной дороге. Чугунной!

 
Со временем (по расчисленью
Философических таблиц,
Лет чрез пятьсот) дороги верно
У нас изменятся безмерно…
 

Так уж совпало, что первая в России железная дорога, связавшая Петербург с Царским Селом, загородной царской резиденцией, и Павловском, была открыта в год смерти поэта – в 1837-м.

Но двумя годами ранее, в июне 1835-го, Николай I написал августейшую резолюцию на докладной записке профессора Франца Августа фон Герстнера «О выгодах от построения железной дороги»: «Читал с большим вниманием и убеждён, как и прежде был, в пользе сего дела, но не убеждён в том, что Герстнер нашел довольно капиталов, чтобы начать столь огромное предприятие. На сей предмет желаю от него объяснений письменных; потом, если нужно, призову к себе. Дорогу в Царское Село дозволяю, буде представит мне планы».

В январе 1836-го фон Герстнер обратился к председателю Государственного Совета и Комитета министров графу Николаю Николаевичу Новосильцову, сенатору и камергеру: «Если же дорогу нельзя будет открыть в октябре 1836 года для пользования будущей зимою, то и решение вопроса о пользе железной дороги в России замедлится целым годом».

Ах, как торопил профессор Венского университета, приехавший в Россию с единственной целью – построить в северной стране первую железную дорогу, желанное событие!

Свершилось! Движение для ознакомления петербургской публики по новому пути открылось в сентябре того же 1836-го. А 30 октября паровоз «Проворный» уже провёл первый состав из Петербурга в Царское Село! Результаты испытаний внушали оптимизм, и Франц Герстнер торжествовал: «Все были довольны, кроме тех, которые предсказывали, что дорогу занесёт снегом».

Первый поезд из Петербурга в Царское Село. Гравюра. 1837 г.

Но пройдёт ещё год, когда слегка оробевшие пассажиры займут свои места в вагонах поезда. «Не можем изобразить, как величественно сей грозный исполин, пыша пламенем, дымом и кипучими брызгами, двинулся вперёд…» – восторженно писали в те дни столичные газеты. С тех двадцати семи километров рельсового пути и начался отсчёт будущих тысячекилометровых чугунных и стальных магистралей. Век железных дорог только начинался.

«Мы живём в печальном веке, но когда воображаю Лондон, чугунные дороги, паровые корабли, английские журналы… то моё глухое Михайловское наводит на меня тоску и бешенство», – с горечью писал поэт-изгнанник из далёкой своей Псковской губернии.

Так и не довелось Александру Сергеевичу побывать в Туманном Альбионе, увидеть чудо-паровоз, хоть раз проехаться по «чугунке». А вот вдова поэта и его дети уже вовсю пользовались благами цивилизации: их путешествия из Петербурга в Москву по железной дороге были скорыми и неутомительными. Первый поезд, пущенный по новой Петербургско-Московской железной дороге (Николаевской её стали называть позже), преодолел расстояние между двумя столицами всего за 21 час 45 минут!

Любопытны записи Леонтия Дубельта, начальника штаба корпуса жандармов, печально известного тем, что он опечатывал и разбирал пушкинские рукописи в кабинете покойного поэта на набережной Мойки.

Итак, строки из дневника Дубельта:

«1851 год. 1 ноября. В 11 часов утра отправлен первый поезд в Москву по железной дороге. 5 вагонов, 200 пассажиров.

2 ноября. Слышны были жалобы на Московской железной дороге, что пассажиров заставляют снимать шляпы, и что желающих ехать 1-го ноября в Москву было до тысячи человек, а приняли в вагоны только двести».

Но негласное открытие дороги состоялось раньше, ещё в августе того же года, и самыми первыми пассажирами стали солдаты лейб-гвардии Семёновского и Преображенского полков. Вслед за отважными гвардейцами совершил своё железнодорожное путешествие в Москву император Николай I и остался им чрезвычайно доволен.

Правда, случалось, что локомотивы ломались где-то на полпути к станции и бедолаги-пассажиры, ставшие заложниками паровой машины, с завистью смотрели из вагонных окон на проносившиеся мимо привычные лихие тройки. Однако подобные казусы не смогли охладить народной любви к «чугунке».

Исторический факт: ещё до появления железных дорог Пушкин писал князю Владимиру Одоевскому: «Дорога (железная) из Москвы в Нижний Новгород ещё была бы нужнее дороги из Москвы в Петербург – и моё мнение – было бы: с неё и начать…»

Выгода очевидная – Нижний Новгород, промышленный центр России, стал бы ближе к Москве, да и добираться поездом до знаменитой Макарьевской ярмарки удобнее. Сократился бы путь до нижегородского сельца Болдина и для Александра Сергеевича. Как весело прокатиться по «чугунке», а не в дорожной кибитке, останавливаясь на почтовых станциях и меняя усталых лошадей! Иль того хуже – трястись на простой деревенской телеге!

 
И хоть лежу теперь на канапе,
Всё кажется мне, будто в тряском беге
По мерзлой пашне мчусь я на телеге.
 

А поводом пушкинского письма князю стали увидевшая в 1835-м свет брошюра Наркиза Ивановича Тарасенко-Отрешкова «Об устройстве железных дорог в России», в коей автор доказывал ненужность и убыточность новых путей между Петербургом и Москвой, и статья Волкова, с сомнением отнесшегося к подобным «научным изысканиям»: «Статья Волкова писана живо, остро. Отрешков отделан очень смешно…»

Предприимчивого малоросса Отрешкова (позже тот организовал Общество дилижансовых линеек «Омнибус», перчаточную фабрику «Олимп», «Товарищество поземельного банка») поэт называл то Отрешковым, то Атрешковым; был с ним лично знаком и даже одно время, полностью доверяя ему, предлагал стать соиздателем новой литературной газеты.

После смерти Пушкина, в роковом 1837-м, Тарасенко-Отрешков назначен членом опеки над осиротевшими детьми и имуществом поэта. Однако на том почётном посту снискал дурную славу: собрание сочинений Пушкина при его участии было издано из рук вон плохо, а часть пушкинской библиотеки была им расхищена, украдены и присвоены бесценные автографы, некоторые вещи поэта. О его «деяниях» знали вдова и дети поэта и были ими глубоко возмущены. А Наталия Николаевна даже писала, что готова преподнести Публичной библиотеке украденные автографы покойного мужа от себя и детей и не желает, чтобы светлое имя Пушкина было омрачено тенью недостойного человека.

…Тогда, двумя годами ранее, Пушкин поддержал автора критической статьи, выступившего против «идей» Отрешкова: железным дорогам на Руси быть! Более того, он задумывается уже о таком препятствии, как снежные заносы: «Для сего должна быть выдумана новая машина, sine qua non (во что бы то ни стало). О высылке народа, или о найме работников для сметания снега нечего и думать: это нелепость». Так что Пушкин должен войти в истории железнодорожного дела России как автор идеи снегоочистителя!

И не только. Ведь это он, первым, предложил проложить железнодорожные рельсы от Москвы до Нижнего Новгорода! Так что нынешняя магистраль – воплощённая пушкинская мечта – по праву должна носить имя великого поэта. И, может быть, стоит подумать, чтобы в недалёком будущем появился и скоростной экспресс «Александр Пушкин»?!

…Горестная мета: 29 января 1837 года, в последний день жизни Пушкина, петербургские газеты подивят читателей: поезд, пока ещё пробный, отправился в путь до Царского Села.

По странному стечению обстоятельств один из тех, чьими трудами создавалась главная железная дорога России, связавшая две её столицы, учёный-инженер Павел Мельников породнился с Александром Сергеевичем.

Имена первого русского поэта и первого российского министра-путейца причудливым образом соединились в отечественной истории.