Текст книги "Три века с Пушкиным. Странствия рукописей и реликвий"

За долгие годы у Эдуарда Александровича сложился огромный домашний архив. Рукописи, газетные вырезки, письма, старые снимки аккуратно разложены по папкам: «Романовы», «Епанчины», «Фальц-Фейны», «Пушкин», «Достоевский».

Барон гордился, что он – единственный родственник Достоевского за границей! Дорожил фамильным древом, где ветви старинного немецкого рода скрестились с русской фамилией Достоевских. Родство то, пусть и дальнее, считал барон, накладывало на него определённые обязательства. Хотя всегда, когда предстояло ему новое и большое дело, прежде прислушивался к своему сердцу.

Эдуард Александрович винил в кончине малютки Сони её… великого отца, а не только непредсказуемость женевской погоды. Верно, по праву родства он мог позволить себе те упрёки. Мужчины, полагал он, не умеют обращаться с младенцами: во время прогулки по набережной Женевского озера Фёдор Михайлович взял из коляски плачущую тёплую дочку на руки, чтобы успокоить её. И напрочь позабыл либо не знал, что весной с озера налетают на город невероятной силы ветры. Маленькая Соня умерла от воспаления лёгких, точно крохотный листок, унесённый порывом холодного ветра…

Барон Фальц-Фейн с величайшим трудом разыскал то место, где супруги Достоевские похоронили своего первенца. В тех, длившихся не один год поисках барону помогал американский профессор-славист Анатолий Натов, знаток Достоевского. И вот чудо – на исходе века ХХ утраченная было могилка вновь обретена! Эдуард Александрович заплатил за место на «Плен Пале» на три десятилетия вперёд, но прежде установил на нём мраморное надгробие. Когда барону доводилось бывать в Женеве, он приходил на старинный погост возложить цветы к памятнику Соне Достоевской. Мне запомнились его слова: «Самое маленькое надгробие и самое большое имя на этом кладбище…»

Всего-то восемь дней разделяют жизни двух девочек, что обе родились в Женеве и обе были наречены Софьями. Радость в одной семье и горесть, слёзы – в другой. Коротенькая жизнь одной Софьи и полновесная, наполненная страстями и любовью – другой.

Сони Достоевской не стало 12 мая 1868-го, а Софья, дочь Наталии Пушкиной и принца Николая Насауского, появилась на свет 20 мая, вскоре после кончины своей маленькой тёзки…

Вряд ли о рождении внучки боготворимого им поэта было ведомо Достоевскому в те скорбные для него дни. Зато графиня Софи де Торби, внучка Пушкина, не могла не слышать о Достоевском и, верно, повзрослев, с упоением читала его романы.

Ещё одна замета судьбы: в мае того же памятного, 1868 года далеко от Женевы, в Александровском дворце Царского Села, огласил мир о своём появлении на свет цесаревич Николай, в будущем – император Николай II. Судьба определит ему стать внуком последнего монарха, лично знавшего Пушкина. И последним русским государем, поклонником пушкинского гения.

Зловещую развязку «Идиота» Фёдор Михайлович писал уже после той горькой своей потери. Работа продолжилась в швейцарском Веве и итальянском Милане. Завершён роман («Идiотъ», так в прежней орфографии значилось название) в январе 1869-го во Флоренции. Там, на площади близ палаццо Питти, один из старых домов украшает мемориальная табличка, коя сообщает, что здесь Достоевский создавал своё гениальное творение. А вот в Женеве, где родился замысел романа и явились на свет первые его главы, подобной памятной доски, увы, не встретить.

Есть в судьбах литературных героев и реальных людей, сопряжённых родством с писателем, одно, прежде неведомое и почти мистическое, «сближение»: семейство генерала Ивана Фёдоровича (его супруга и три дочери), принявшее участие в судьбе бедного князя Мышкина, носит фамилию Епанчиных.

«Генерал Епанчин жил в собственном своём доме, несколько в стороне от Литейной, к Спасу Преображения. Кроме этого (превосходного) дома, пять шестых которого отдавались внаём, генерал Епанчин имел ещё огромный дом на Садовой, приносивший тоже чрезвычайный доход. <…> В старину генерал Епанчин, как всем известно было, участвовал в откупах. Ныне он участвовал и имел весьма значительный голос в некоторых солидных акционерных компаниях. Слыл он человеком с большими деньгами, с большими занятиями и с большими связями», – представляет читателям своего героя автор.

Небольшое отступление. Достоевский упоминает старинный петербургский Спасо-Преображенский собор, именуемый ещё храмом гвардейской доблести, поблизости от коего жил генерал Епанчин. Этот величественный храм, с необычной оградой из бронзовых стволов пушек, взятых со стен турецких крепостей в русско-турецкую войну, памятен был и для Пушкина. В его святых стенах Пушкин отпевал мать Надежду Осиповну. И горячо молился о её душе…

Но вернёмся к герою романа генералу Епанчину. Вот строки, и довольно ироничные, рисующие его нравственный облик: «Даже сам генерал Иван Фёдорович, человек происхождения тёмного, был бесспорно и с уважением принят везде. Уважения он и заслуживал, во-первых, как человек богатый и «не последний» и, во-вторых, как человек вполне порядочный, хотя и недалёкий. Но некоторая тупость ума, кажется, есть почти необходимое качество если не всякого деятеля, то по крайней мере всякого серьёзного наживателя денег. Наконец, генерал имел манеры порядочные, был скромен, умел молчать и в то же время не давать наступать себе на ногу, – и не по одному своему генеральству, а и как честный и благородный человек. Важнее всего было то, что он был человек с сильною протекцией».

Кажется невероятным, но и родной дед барона Фальц-Фейна, живший в Петербурге, в доме на Миллионной, близ Зимнего дворца, носил то же звание и ту же фамилию, что и персонаж знаменитого романа! Генерал Епанчин. Происходил он из древнего рода, берущего начало от легендарного Гланды Камбилы, прибывшего из Пруссии на Русь на заре отечественной истории и ставшего прародителем царской династии Романовых. Приняв православие, Гланда стал именоваться Иоанном. Его сын Андрей, боярин Великого княжества Московского, поимел, на русский манер, прозвище Кобыла. А уже от наследника Андрея – боярина Фёдора Кошки, отца четверых сыновей: Ивана, Фёдора, Александра и Михаила, – пошли многие российские фамилии: Кошкины, Юрьевы, Захарьины, Романовы, Шереметевы, Епанчины. Старший сын Фёдора Кошки Иван, боярин Василия I, стал родоначальником Романовых, а другой сын Александр, по прозвищу Беззубец, – Шереметевых и Епанчиных.

Род Епанчиных достойно представлен в отечественной истории, есть он в «Русской геральдике», в «Гербовнике», в книгах знатных дворянских фамилий. В фамильном гербе – корона с княжеской мантией как напоминание потомкам, что род идет от древних прусских королей; дуб – знак крепости рода, два креста означают верность вере Христовой. А геральдические львы, символы власти и могущества, держат в своих лапах скипетр и державу.

Эдуард Александрович гордился адмиралами Епанчиными, почитая их истинным украшением своего рода: братьями Николаем и Иваном Петровичами, Алексеем Павловичем. Ведь ни одна семья в прежней России не могла бы похвастаться таким мощным «адмиральским» древом! Стены петербургского Адмиралтейства и по сей день украшают портреты трёх знаменитых адмиралов Епанчиных. Братья Николай и Иван Епанчины стяжали славу в Наваринском морском сражении 1827 года, в коем погиб турецкий флот. Командовали братья фрегатами «Елена» и «Проворный», и оба они после блистательной победы были осыпаны милостями императора Николая I. А после кончины удостоились чести быть похороненными в Александро-Невской лавре.

Алексей Епанчин снискал славу на ином поприще – он возглавлял Морской кадетский корпус: благодаря ему российский флот пополнился отлично подготовленными к службе офицерами. Две тысячи гардемаринов – воспитанников Морского корпуса – называли его отцом. Состоял в свите своего тёзки – генерал-адмирала великого князя Алексея Александровича

Алексей Павлович Епанчин стал кавалером всех русских орденов, включая и орден Святого Александра Невского с бриллиантами! Уйдя в отставку в звании адмирала, он числился почётным членом Николаевской морской академии.

Замечу, матушка адмирала Елена Петровна была урождённой Мусиной-Пушкиной. Так что прародительница барона находилась в дальнем родстве с пушкинским родом. А значит, и сам Эдуард Александрович! Вспомним, как поэт то ли в шутку, то ли из дворянской гордости отрекался от близкого ему знатного и богатого рода: «Я просто Пушкин, не Мусин».

Сын Николай, что родился в семействе адмирала Алексея Епанчина, избрал иную стезю, не морскую. Ему-то, Николаю Алексеевичу Епанчину, и суждено было стать дедом по материнской линии Эдуарду Фальц-Фейну. Барон горячо любил своего героического дедушку, заменившему ему рано умершего отца.

Знать бы Достоевскому, что внук генерала Епанчина – не литературного, нет, а исторического лица – барон Фальц-Фейн из Лихтенштейна первым позаботится об увековечении памяти его милой Сонечки! Уже на исходе века ХХ…

Происхождение, характер, впрочем, как и судьба родного деда Эдуарда Александровича слишком несхожи с литературным генералом Епанчиным.

Итак, генерал от инфантерии Николай Алексеевич Епанчин. Участник освободительной русско-турецкой войны (1877–1878) и Первой мировой, кавалер российских и иностранных орденов. В декабре 1900-го, произведённый в генерал-майоры, возглавил Пажеский Его Императорского Величества корпус, где учились дети аристократических фамилий – будущая военная элита России. В следующем, 1901-м генерал Епанчин был зачислен в свиту государя Николая II.

Барон Фальц-Фейн хранил старую фотографию, запечатлевшую деда, генерала Епанчина, рядом с императором на военных манёврах 1913 года в Красном Селе.

Очень скоро учебные манёвры обратились боевыми баталиями: уже в августе четырнадцатого под прусским Гумбинненом разыгралась яростная битва. Тогда благодаря умелому командованию генерала Епанчина (под его началом был III русский корпус в Восточной Пруссии) французская армия, союзная в Первой мировой России, была спасена от полного разгрома. Войска корпуса Епанчина разгромили немецкие полки генерала Макензина – то была первая победа русской армии над германцами в той войне. Не помогла немцам их иезуитская «тактика»: во время атак в первые свои ряды они ставили безоружных русских пленных!

Сам же генерал Епанчин, снискавший известность в том сражении, был награждён французским орденом Почётного легиона. Подвиг его не забыт и в нынешней России: в рамках проекта «Русская победа спасла Париж» создан эскиз памятника генералу Епанчину, что будет установлен на центральной площади Гусева, города в Калининградской области, прежнего прусского Гумбиннена. (К слову, идея проекта принадлежит барону Фальц-Фейну.)

После Октябрьского переворота Николай Епанчин сражался в рядах белой армии, но в 1920-м, после ряда военных неудач, на борту эсминца, вместе с войсками Врангеля, навсегда покинул берега Крыма. И более уж никогда не видел любимой им России.

Крестный эмигрантский путь генерала пролёг через Турцию, Германию, Францию. Последние годы жил в Ницце, где руководил офицерскими курсами Русского Общевоинского союза. Умер в феврале сорок первого, когда в Европе уже вовсю грохотала Вторая мировая, а до вторжения Гитлера в Россию оставались считаные месяцы. Похоронен Николай Алексеевич Епанчин в Ницце на православном кладбище «Кокад».

Там, на западной окраине города, на крохотном кусочке земли, что на склоне холма Кокад, давным-давно купленном имперской Россией для установки батареи (но русские пушки так и не сделали ни единого выстрела с того стратегического плацдарма!), словно сошлись три века отечественной истории: девятнадцатый, двадцатый и двадцать первый.

Православное русское кладбище в Ницце: прямоугольники надгробий, каскадом спускающиеся к морю по цветущему склону, похожи на огромные разбросанные книги. Книги бытия, книги судеб. Они написаны, но так до конца не прочитаны. Их мраморные обложки навечно захлопнуты…

Все литературные жанры представлены в этом печальном собрании: романы, мемуары, эссе, водевили, драмы и трагикомедии. Не изменить уже ход сюжетных линий, монологи героев, время и место действия событий, не внести последнюю правку в завершённую рукопись. Ничего не исправить – всё написано набело. Всё свершено и всё совершенно. Что ни мраморное надгробие, то целый пласт русской культуры и истории!

Так уж привелось, что именно в Ницце, негласной столице Французской Ривьеры, будто в едином нервном узле сплелись пути российских самодержцев и потомков великого поэта. И многих-многих русских людей, носивших звучные исторические имена: философов, меценатов, художников. Поистине Ницца – город с русской кровью. Здесь, как ни странно, вершилась история России последних двух столетий. И судьба династии Романовых теснейшим образом связана с этим городом на Лазурном Берегу.

Вот и Светлейшая княгиня Екатерина Юрьевская (матушка Эдуарда Александровича Вера Николаевна прежде была дружна с ней), последние годы жившая в Ницце, навечно в ней и осталась. Мраморная усыпальница вдовы императора Александра II на «Кокаде» воздвигнута заботами и попечением барона Фальц-Фейна. Ранее, бывая в Ницце, он приходил сюда с молодым своим приятелем князем Георгом Юрьевским, правнуком княгини Юрьевской (и императора Александра II), поклониться её памяти.

Поблизости от усыпальницы Светлейшей княгини – родовое захоронение немецких баронов Фальц-Фейнов и русских аристократов Епанчиных, породнившихся меж собой.

Эдуард Александрович заранее подготовил место и для себя, – не привык обременять близких даже и такими скорбными заботами: на стеле, под портретом (одной из любимых его фотографий – на ней он молод и дерзко красив), выведена была лишь одна дата – год рождения 1912-й.

Не столь давно к ней добавилась и другая, горестная, – 2018-й… И уже не раздастся в Москве телефонный звонок, и далёкий голос со знакомым милым акцентом шутливо не пригласит: «Слюшай, приезжай! Чай на столе…»

А ещё он любил повторять: «Моё сердце принадлежит России!» Говорил это строго, просто и серьёзно.

Барон Фальц-Фейн был по-настоящему счастлив – ему удалось исполнить давнее заветное желание деда! Издать уже в новой России его мемуары: «На службе трёх Императоров». Да, генералу Николаю Епанчину довелось верой и правдой послужить трём государям: Александру II, Александру III и императору-страстотерпцу Николаю II. На склоне лет, в эмиграции, бывший офицер Генерального штаба и директор Пажеского корпуса рассказал о минувших царствованиях, сделав то увлекательно и со множеством неизвестных прежде историкам подробностей.

Рукопись генерала Епанчина долгие годы хранилась в Лихтенштейне, на вилле «Аскания-Нова», прежде чем заботами внука Эдуарда не обратилась интереснейшей книгой, устранившей досадные пробелы в истории России.

Да, Эдуард Александрович, наследник русских Епанчиных и немцев Фальц-Фейнов, в последние годы жил в одиночестве. В его изысканную иноческую обитель шли, ехали, летели паломники со всего мира. Прилепившаяся к лесному горному склону вилла и в самом деле напоминает заоблачный монастырь: «Аскания-Нова» парит над миром. Он был мудр, этот светский старец. И очень любил свою маленькую земную планету «Аскания-Нова». Подобно герою Сент-Экзюпери украшал её, сажая цветы. Яркие красочные аллеи из нарциссов, роз, ирисов и тюльпанов вели к его дому. Да и по первой своей профессии Эдуард Александрович был садовником: окончил школу цветоводства во французском Антибе.

Президент России Владимир Путин приветствует барона Фальц-Фейна на Съезде соотечественников. Москва. 2001 г.

Он походил на состарившегося «Маленького принца». С ясными детскими глазами и чистой, незамутнённой пагубными страстями душой. Непосредственный, доступный и царственный одновременно. За долгие годы так и не прилипла к его душе житейская скверна.

Владел барон и настоящей собственной планетой: малой планетой Фальц-Фейн, открытой крымскими астрономами. Что составляло предмет его законной гордости. Не чудо ли, во Вселенной среди галактик, звёзд первой величины, странствующих комет, пилотируемых кораблей и космического мусора свершает своё вечное вращение планета, наречённая его именем?! Где-то между орбитами Марса и Юпитера…

Старость подбиралась к нему исподволь, крадучись, по-воровски… Но так и не смогла укрепиться, захватить главные рубежи. Всё же успеха ей удалось добиться – стали отказывать ноги. Трудно стало ходить от нестерпимой боли в коленях. Опаснее всего – крутые лестницы в собственном доме. Коварные ступеньки, их он прежде не замечал, словно капканы, подстерегали свою жертву.

Нет, обращения «почтенный» и «старейший» были явно не для барона. Он походил на юного беззаботного Эди, щеголявшего в куртке с разодранными локтями, удачливого любовника, щедрого мецената и великого жизнелюба.

В свои девяносто два получил право управлять автомобилем на несколько лет. Знакомый доктор заверил его, что, если бы не знал возраст своего пациента, не поверил – сердце, лёгкие, желудок как у тридцатилетнего!

Но в паспорте впечатана строка – 14 сентября 1912 года. И никуда от этой самой важной даты – точки отсчёта земного бытия – не уйдёшь!

У Эдуарда Александровича была красивая старость. Старость как награда за прожитую жизнь: «Да воздастся каждому по делам его…» Евангельское откровение выверено всей его долгой, удивительно красивой жизнью.

А на её исходе дарована была ему великая радость: указом президента России Владимира Путина «за большой вклад в сохранение культурного наследия России» барон Фальц-Фейн удостоен «Медали Пушкина». Государственной награды родины.

В судьбах Фёдора Достоевского и Наталии Пушкиной был один день, круто изменивший их судьбы. День тот исторический – 26 августа 1856 года. Тогда, на коронационном балу, данном в честь воцарения Александра II, Наталия (тогда ещё госпожа Дубельт по первому мужу) встретила своего отнюдь не сказочного принца.

Столь незабываемый для дочери Пушкина августовский день значим и для Достоевского. В день коронации молодой император даровал прощение многим узникам, в их числе и бывшим петрашевцам. Сибирская каторга и ссылка для писателя ушли в прошлое.

…Календарь Российской империи отсчитывал дни и месяцы 1862 года, вместившие в себя события общенациональные и обыденные, частные. В том юбилейном для России году – Тысячелетия государственности – в Великом Новгороде открыли памятник (в торжествах принимал участие сам государь), где среди исторических персонажей, творивших историю страны, её славу, предстал в бронзе и Александр Пушкин.

Храм Святой Праведной Елизаветы в Висбадене. Архивная фотография.

1900-е гг.

Ну а для младшей дочери поэта год тот был памятен иным: Наталия Дубельт, разорвав все отношения с первым мужем и не дождавшись бракоразводного процесса, покинула Россию. Молодая красавица вместе с возлюбленным, принцем Николаем Нассауским, обосновалась в Висбадене, его родном городе графства Нассау.

Достоевский не преминул воспользоваться обретённой свободой – мир для него отныне был распахнут! Франция, Италия, Германия – невиданные прежде чужие края, яркие, сильные впечатления… И дочь поэта, и писатель – оба они в одном и том же году (!) оказались в немецком Висбадене.

Город этот – судьбоносный для Достоевского. Именно в Висбадене, курортном немецком городке, знаменитом своим казино, Фёдору Михайловичу не раз довелось испытать азарт игрока, «выспрашивая» судьбу у прихотливой рулетки.

В один из июньских дней памятного 1862-го привратник распахнёт перед русским путешественником двери в казино – Фёдор Михайлович впервые переступит порог старейшего в Германии игорного дома, славного великолепными, полными изысканной роскоши интерьерами (залы эти манили сюда многих исторических личностей: Вагнера, Гёте, Бисмарка) – и сядет за стол, где бесконечно будет кружиться и словно дразнить рулетка.

Минет год, и Достоевский вновь соберётся в дорогу. Перед новым заграничным вояжем, а поездка нужна для консультаций с европейскими медицинскими светилами (приступы падучей не прекращались), чтобы, по его же словам, «хоть каплю здоровьем поправиться и что-нибудь написать», он просит выдать ему денежную ссуду из Литературного фонда. Что и было исполнено под гарантию прав на все его сочинения. В августе 1863-го путь Достоевского из России лежал в знакомый уже ему Висбаден. Вероятно, и во второй свой приезд сюда, в 1863 году, писатель, как обычно, остановился в отеле Schwarzer Bock, точнее в его дешёвом крыле.

Три августовских дня сряду Достоевский играл в казино, и удача явила свой милосердный лик: рулетка принесла ему солидный куш. Чуть позже, перебравшись в Париж, Фёдор Михайлович подробнейшим образом описывает недавние впечатления: «Я… прожил дня четыре в Висбадене, ну и играл, разумеется, в рулетку. Да Вы что думаете? Ведь выиграл, а не проиграл; хоть не столько выиграл, сколько хотел…».

А далее делится с корреспонденткой своим «открытием» – тайной успеха: «Секрет-то я действительно знаю; он ужасно глуп и прост и состоит в том, чтоб удерживаться поминутно, несмотря ни на какие фазисы игры, и не горячиться».

Но тут же великий знаток человеческих душ весьма здраво и признаёт: «Но дело не в том, а в том, что, постигнув секрет, умеет ли и в состоянии ли человек им воспользоваться? Будь семи пядей во лбу, с самым железным характером и всё-таки прорвётесь…» И словно в оправдание всех будущих своих безумств заключает: «А потому блаженны те, которые не играют и на рулетку смотрят с омерзением и как на величайшую глупость».

Тогда в Висбадене Достоевский выиграл пятьсот прусских фридрисхдоров (в пересчёте на русские деньги – пятьсот империалов, золотых монет достоинством в десять рублей), но спустя два года там же жестоко и проигрался.

Но вера в правильность расчётов отнюдь не поколебалась. Он пишет брату в Россию: «Я в Висбадене создал систему игры, употребил её в дело и выиграл тотчас же 10 000 франков. Наутро изменил этой системе, разгорячившись, и тотчас же проиграл. Вечером возвратился к этой системе опять, со всею строгостью, и без труда и скоро выиграл опять 3000 франков… А мне надо деньги, для меня, для тебя, для жены, для написания романа».

Вспомним «картёжную формулу», выведенную Пушкиным: «Игра несчастливая родит задор»! Её-то «опытным путём», к несчастью, не раз пришлось подтверждать Достоевскому.

Страсти за карточным столом. Книжная иллюстрация начала ХХ века

Из Висбадена он взывает о помощи, и крик души обращён на сей раз к Ивану Сергеевичу Тургеневу: «…Третьего года в Висбадене я выиграл в один час до 12 000 франков. Хотя я теперь и не думал поправлять игрой свои обстоятельства, но франков 1000 действительно хотелось выиграть, чтоб хоть эти три месяца прожить. Пять дней как я уже в Висбадене и всё проиграл, всё дотла, и часы, и даже в отеле должен. Мне и гадко и стыдно беспокоить Вас собою. Но, кроме Вас, у меня положительно нет в настоящую минуту никого, к кому бы я мог обратиться… Вот в чём дело: обращаюсь к Вам как человек к человеку и прошу у Вас 100 (сто) талеров».

Воистину висбаденское лето 1865-го было «жарким» для Достоевского! Тогда Тургенев прислал коллеге пятьдесят талеров, Герцен же, которого также просил помочь Фёдор Михайлович, просьбу проигнорировал. Зато откликнулся старый друг по Сибири барон Врангель, приславший деньги игроку-неудачнику, дабы тот смог выбраться из Висбадена.

…Не раз выручали друзья и Пушкина из «карточных сетей». Поэт, играя в Москве, жестоко проигрался, его долг картёжнику-профессионалу Жемчужникову, компаньону известного игрока Огонь-Догановского, составил двенадцать с половиной тысяч рублей! Хлопотал за приятеля Михаил Погодин, историк и писатель: «В 1830 году Пушкин проигрался в Москве, и ему понадобились деньги. Он обратился ко мне, но у меня их не было, и я обещался ему перехватить у кого-нибудь из знакомых». И в других его письмах отзвуки тех далёких треволнений: «Собрал мозаические деньги Пушкину и набрал около 2000 рублей – с торжеством послал», «Как я ищу денег Пушкину: как собака!».

Алексей Вульф, приятель поэта, поверяет дневнику сокровенные мысли: «Никакая игра не доставляет столь живых и разнообразных впечатлений, как карточная, потому что во время самых больших неудач надеешься на тем больший успех, или просто в величайшем проигрыше остаётся надежда, вероятность выигрыша. Это я слышал от страстных игроков, например от Пушкина…»

Пушкину редко везло в игре, и тем бо́льшим возрастал его «задор». Денежные долги, вследствие проигрышей, висели на душе тяжкими веригами. «К тому же светская жизнь требовала значительных издержек, на которые у Пушкина часто недоставало средств, – замечал граф Владимир Соллогуб. – Эти средства он хотел пополнить игрою, но постоянно проигрывал, как все люди, нуждающиеся в выигрыше».

 
Столы зелёные раскрыты:
Зовут задорных игроков…
 

«За зелёным столом он (Пушкин) готов был просидеть хоть сутки, – свидетельствовала Вера Нащокина. – В нашем доме его выучили играть в вист, и в первый же день он выиграл 10 р., чему радовался, как дитя. Вообще же в картах ему не везло и играл он дурно, отчего почти всегда был в проигрыше».

И всякий раз Павел Нащокин, её супруг, умудрялся уладить вопросы с карточными долгами поэта, вытащить Александра Сергеевича «из сетей Догановского».

…Общими усилиями друзья и приятели выручили из беды и Достоевского. Но более всех помог себе он сам. Написанный из-за безденежья роман «Рулетенбург» (позже роман стал известен как «Игрок») принёс Достоевскому истинное богатство – даровал избранницу. Вдобавок славу и деньги.

Поскольку издатель Стелловский поставил крайне жёсткие условия, надобно было спешить, чтобы сдать новый роман в означенный срок. Оставалось одно: прибегнуть к помощи стенографистки – Достоевский так и поступил. А в феврале 1867-го его верная помощница, одна из лучших стенографисток, Анна Сниткина стала именоваться госпожой Достоевской. Спустя два месяца после венчания супруги выехали за границу, в свадебное путешествие.

И вновь Достоевский пытает счастье в игре, и вновь проигрывается. Изо всех немецких «Рулетенбургов» (а это Дрезден и Баден-Баден, Бад-Хомбург и Висбаден) летят жене отчаянные письма:

«А вчера был день решительно пакостный и скверный… Веришь ли: я проиграл вчера всё, всё до последней копейки, до последнего гульдена, и так и решил написать тебе поскорей, чтоб ты прислала мне денег на выезд».

«Пошёл на рулетку и всё проиграл… пошёл опять заложить часы (которые по дороге на почту успел выкупить), заложил тому же, как и третьего дня…»

«Страсть к игре есть самая сильная из страстей», – безоговорочно веровал Пушкин, испытав на себе власть этой поистине безумной страсти.

Деньги, что просит муж, Анна Григорьевна присылает. А вскоре получает от него покаянное письмо: «Аня, милая, друг мой, жена моя, прости меня, не называй меня подлецом! Я сделал преступление, я всё проиграл, что ты мне прислала, всё, всё до последнего крейцера, вчера же получил и вчера проиграл».

Заложены в ломбард обручальные кольца, заложены брошь и серьги жены, прежде подаренные ей. Вновь лихорадочная череда проигрышей и выигрышей. Кольца то выкупаются, то вновь отдаются в заклад. Пришлось заложить даже мантилью Анны Григорьевны: «Аня, милая, бесценная моя, я все проиграл, всё, всё!.. Теперь роман, один роман спасет нас, и, если б ты знала, как я надеюсь на это! Будь уверена, что я достигну цели и заслужу твоё уважение. Никогда, никогда я не буду больше играть».

В своё время и Пушкин отправлял весьма схожие послания жене: «Для развлечения вздумал было я в клобе играть, но принуждён был остановиться. Игра волнует меня – а желчь не унимается», «Я перед тобой кругом виноват, в отношении денежном. Были деньги … и проиграл их. Но что делать? я так был желчен, что надобно было развлечься чем-нибудь».

Он знает, добрая Наташа поймёт и простит.