Текст книги "Три века с Пушкиным. Странствия рукописей и реликвий"

Многие годы жизни графини Софи и её супруга будут связаны с Каннами. Там, в аристократическом районе Калифорния, на одном из живописных холмов, на узкой улочке, круто взбегающей вверх и носящей имя бельгийского короля Альберта, и по сей день возвышается вилла «Казбек». Не странно ли, вершина Кавказского хребта в предгорьях Приморских Альп? Будто некая географическая путаница. Объяснение тому есть: название дано опять-таки в память о любимом Кавказе, где прошло детство великого князя.

У входа в особняк – медная табличка, на ней надпись на французском: «Вилла «Казбек» принадлежала шестому герцогу Михаилу Михайловичу Русскому и его супруге графине де Торби». А за этими скупыми строками полная необычных романтических приключений жизнь двух влюблённых: внука императора Николая I и внучки Пушкина.

«Дом Михаила Михайловича был поставлен на широкую ногу, – вспоминал князь Гавриил Константинович, – и чувствовался в нём большой порядок. Подавали лакеи в синих ливреях. Все они были немцы, бывшие солдаты прусской гвардии, очень подтянутые и производившие прекрасное впечатление».

Ныне великолепная вилла превратилась в обычный, хоть и весьма респектабельный жилой дом. От былого убранства осталось немногое – мраморная лестница, массивные бронзового литья дверные ручки, колонны, остатки лепнины да несколько цветных витражей. Но эти старые стены и по сей день хранят память о прежних хозяевах, их именитых гостях…

Никому не дано знать будущее. И то, что казалось несчастной матери, великой княгине Ольге Фёдоровне, непоправимой трагедией (она умерла от потрясения, узнав, что сын женился на «безродной графине»!), обернулось для её любимца Михаила величайшим благом. Спасением. Революционная Россия вынесет смертный приговор её сыновьям Николаю, Георгию, Сергею – они будут казнены в годы «красного террора».

Как ни странно, но именно женитьба Михаила Романова на внучке Пушкина, вызвавшая столь сильное недовольство царского дома, и сохранит ему жизнь.

Счастливо уцелеет в революционных вихрях и старший брат Миш-Миша, Александр Михайлович, муж великой княгини Ксении, сестры Николая II. Уже в эмиграции он напишет мемуары, где будет вспоминать и о жизни брата в Каннах: «Михаил живет со своей морганатической женой и двумя дочерьми (теперь леди Милфорд-Хейвен и леди Зия Вернер на вилле «Казбек», которая является штаб-квартирой их бесчисленных друзей. В Каннах, как и в Биаррице, идёт лёгкая, беспечная жизнь, в которую я окунаюсь с головой… Никакой работы, никаких обязанностей, только гольф, развлечения и поездки в Монте-Карло».

Да, некогда в стенах старинного особняка, помнивших счастливые годы супружества великого князя и его очаровательной жены (газеты того времени писали о необыкновенном шарме супруги Михаила Романова, графини Софи де Торби, называя её подлинным украшением Лазурного Берега), царила беззаботная весёлая жизнь. И к высокой каменной ограде, возведённой вкруг виллы подобно крепостной стене, подкатывали роскошные экипажи, из них выходили дамы в изысканно дорогих нарядах в сопровождении столь же элегантно одетых господ, поднимались по мраморной лестнице в гостиную на очередной светский раут, что давали великий князь и его супруга. Звучала музыка, танцевали гости, рекой лилось знаменитое французское шампанское…

«Принцы, принцы и ничего, кроме принцев, – язвительно замечал Ги де Мопассан, отдыхая в Каннах в 1880-х годах. – Если они вам нравятся, то вы оказались там, где надо!»

Все титулованные путешественники в Каннах считали для себя приятной обязанностью посетить местный гольф-клуб, основанный русским князем.

Именно великий князь Михаил Михайлович, увидев гольф на его исторической прародине – в Туманном Альбионе – и увлёкшись им, первым «перенёс» эту игру с берегов Северного моря на Лазурный Берег. Имя великого князя и его очаровательной супруги Софии до сих пор в Каннах вспоминают с чувством высочайшей признательности.

Не столь давно здесь пышно праздновали столетний юбилей гольф-клуба. В честь торжества был издан альбом, посвящённый заслугам великого князя, ведь благодаря ему один из непримечательных городков Французской Ривьеры приобрел вдруг мировую известность и превратился в процветающий курорт. Зелёное поле для гольфа в Каннах стало сильнейшим магнитом для аристократов, политиков, бизнесменов из Франции, Англии, России, Германии. Наплыв любителей гольфа сюда был столь высок, что появилась даже необходимость в железной дороге. И Михаил Романов принял самое деятельное участие в её строительстве.

Юбилейный альбом, почти тотчас попавший в разряд раритетов, показала мне Евгения Флавицкая, правнучка известного русского художника, жившая в Каннах, неподалёку от виллы «Казбек».

Листаю альбомные страницы: вот групповая фотография первых членов гольф-клуба, вот – великий князь в полной спортивной экипировке. Ещё одна редкая фотография – Михаил Романов вместе с супругой: графиня Софи де Торби в полосатой, «под зебру», блузке держит в руке раскрытый зонтик в точно такую же полоску, что и блузка. На другой странице нахожу ещё один любопытный снимок: графиня с клюшкой для гольфа, приготовившись для удара, явно позирует перед объективом.

Гольф-клуб, основанный великим князем, расположен в западном предместье города. При входе в его владения висит щит, украшенный красочным гербом – распростершим крылья царственным двуглавым орлом.

Графиня Софи де Торби с мужем великим князем Михаилом Михайловичем в гольф-клубе в Каннах. Конец 1890-х гг.

Изгнанный из России Михаил Романов основал на Лазурном побережье не просто спортивный клуб, а своеобразное маленькое княжество со всеми атрибутами государственной власти. Есть здесь свой герб, свой дворец – уютный двухэтажный особняк (на его фасаде – барельеф великого князя и памятная доска), своя территория – ровное поле, покрытое сочной изумрудной зеленью и окружённое средиземноморскими пиниями, похожими на раскрытые солнечные зонтики. Есть и «подданные» – любители гольфа, что изо дня в день везут за собой на специальных тележках свою драгоценную поклажу – клюшки и мячи – и выполняют кажущуюся непосвященным такой монотонной и скучной работу, пытаясь прогнать мяч по дорожке-трассе и загнать его в очередную лунку.

Почти нереально представить, что когда-то на этих зелёных полях внучка Пушкина София восхищала зрителей своими меткими ударами…

Михаил Михайлович посвятил своей любимой автобиографический роман «Never say Die» («Не унывай»), своеобразный литературный протест против неприятия высшим светом морганатических браков. И на его страницах великий князь утверждал, что лишь любовь «является наивысшим счастьем в этом мире»!

Правда, в родном отечестве книгу тотчас отнесли к разряду запрещённых: всем губернаторам и наместникам были разосланы секретные циркуляры «о воспрещении вывоза из-за границы этого романа и о наложении на произведение ареста… в случае, если бы этот роман был отпечатан в России на русском или иностранных языках».

Вступивший на российский престол император Николай II простил великого князя, вернул ему многие привилегии, полагавшиеся члену Дома Романовых, а также звание флигель-адъютанта. Символично, что решение государь принял в знаменательном «Пушкинском году» – 1899-м! Позднее Михаил Михайлович приезжал в Россию на празднование столетней годовщины Бородинской битвы, и тогда же император назначил его шефом 49-го Брестского полка. Шел 1912 год, и вскоре разразилась кровавая Первая мировая…

Узнав об объявлении войны, Михаил Романов просил государя разрешить ему вернуться в Россию и быть полезным Отечеству. Но обращение так и осталось без ответа. И тогда он поступил на службу к военному представителю России в Англии генерал-лейтенанту Ермолову. Великий князь возглавлял Русский правительственный комитет в Лондоне, ведавший военными заказами для армии.

Да, Михаил Михайлович остался в Англии, и его миновал «красный террор», унесший жизни братьев. И семейная жизнь сложилась счастливо: в супружестве родились две дочери Анастасия, Надежда и сын Михаил. Волею Провидения все они приходились правнуками и Александру Пушкину, и Николаю I – так породнились великий поэт и его августейший цензор.

В Каннах диковинным, почти мистическим образом решилась судьба пушкинских писем. Здесь во время балетного представления, что давала в марте 1927-го дягилевская труппа, произошло знакомство великого импресарио с устроительницей благотворительного спектакля графиней Софи де Торби. Благодаря той встрече Дягилев смог приобрести письма Пушкина к невесте. Правда, случилось то уже после смерти внучки поэта. А тогда, на вечере в Каннах, Сергей Михайлович сумел так обворожить леди де Торби, что та пообещала подарить для его коллекции одно из писем поэта.

«С Дягилевым леди Торби была исключительно любезна, к тому же он её совершенно очаровал, – вспоминал его друг Сергей Лифарь, известный танцовщик и балетмейстер. – Она рассказала ему, что хранит у себя неоценимое сокровище – письма своего великого деда к её бабке, тогда его невесте – Наталье Николаевне Гончаровой, от которой к леди Торби и перешли по наследству эти письма. Леди Торби прибавила, что после того, как она вышла замуж за великого князя Михаила Михайловича и ему за этот брак было запрещено Государем жить в России, она поклялась, что не только сама, но и принадлежащие ей письма её деда никогда не увидят России. Слово своё она крепко держала. <…>

– Хорошо же они чтут память великого поэта: за то, что великий князь женился на внучке чтимого ими Пушкина, они выгоняют его из России, как будто он опозорил их своей женитьбой!

И тут же леди Торби обещала завещать Дягилеву для его коллекции один из этих бесценных автографов.

– Вы будете иметь его скоро, – прибавила она. – Мне недолго осталось жить.

Предчувствие не обмануло её: она умерла через несколько месяцев после этого разговора…»

Да, графине Софи де Торби судьба даровала ещё полгода – вскоре она скончалась в Лондоне. Почившую графиню в некрологе, опубликованном в одной из английских газет, именовали «одной из самых красивых женщин своего времени». Так уж таинственным образом сошлось: графиня умерла 14 сентября 1927 года, ровно через шестьдесят лет, день в день, когда в Женеве, где она увидела свет, на бумажном листе явилась первая запись Достоевского о задуманном романе «Идиот».

Одержимый мечтой стать обладателем пушкинских писем, Сергей Дягилев добился её исполнения. В лондонском доме Михаила Романова хранились письма поэта к невесте и жене. Великий князь, то ли поддавшись обаянию Дягилева, то ли будучи стеснённым в денежных средствах, уступил страстному собирателю фамильных реликвий, поставив лишь одно условие – ничего не говорить о продаже писем его дочерям Наде и Зии. И как рассказывал сам Дягилев Сергею Лифарю, овдовевший князь тогда бедствовал, но очень «любил красненькое».

В апреле 1929 года счёт дням великого князя Михаила Михайловича прервался: он умер в Лондоне и был похоронен на кладбище Hampstead Cementery.

Сергей Павлович недолго владел драгоценными автографами: нежданная смерть импресарио в Венеции в том же 1929-м перечеркнула его заветный проект – издать письма Пушкина к невесте. Завещания Дягилев не оставил, и вся богатейшая его коллекция поступила в ведение французского государства. Судьбу пушкинских писем должен был решить аукцион. Для их приобретения Сержу Лифарю срочно понадобились деньги, и деньги немалые. Без устали давал он балетные спектакли, танцуя на прославленных сценах парижской Гранд-Опера и лондонского Ковент-Гардена и втайне боясь лишь одного – не подвернуть бы ногу! «Средства на приобретение дягилевского архива и библиотеки я заработал ногами», – шутя признавался он сам.

Барон Фальц-Фейн, друживший с Лифарём, так рассказывал о том: «Одиннадцать писем Пушкина – самое ценное, что имел Лифарь в своём архиве рукописей. Все думают, что он получил это даром от Дягилева. Ничего подобного. Дягилев никакого завещания не оставил, он не собирался умирать. И всё его собрание попало в распоряжение правительства Франции. Хочешь что-то иметь – покупай. Бедный Серёжа! Он беспрерывно танцевал, не зная отдыха и думал только о том, как бы не вывихнуть ногу. Тогда всё пропало, так как сроки платежа были очень жёсткими. Он мне говорил, что дягилевские реликвии спас от распродажи, работая ногами. Серёжа ни за что не хотел продавать письма Пушкина. Хотя коллекционеры из Америки предлагали миллион долларов. А он нуждался. Жить ему было трудно». И добавлял, что пушкинские письма Сергей Лифарь, как истинный патриот, берёг для России!

Однажды, на одном из спектаклей в Лондоне, где гастролировал тогда Большой театр, в антракте к Лифарю подошла элегантная дама и, представившись маркизой Милфорд-Хейвен (то была Нада, младшая сестра графини Софии), довольно резко обратилась к нему: «Лифарь, я знаю, что вы купили у французского правительства письма Пушкина. Ну так вот, я хочу, чтобы вы продали их обратно мне».

Сергей Михайлович возразил аристократке, заметив, что сокровища эти должны принадлежать России, но не одной лишь семье. Увы, ему так и не довелось осуществить давнее своё желание – преподнести автографы поэта в дар России. Единственное, о чём Сергей Лифарь просил взамен, – разрешить поставить свой балет на сцене Большого театра. Но просьба знаменитого балетмейстера осталась без ответа. Ведь для советских властей он оставался прежде всего эмигрантом, хотя многие и признавали его «пламенным апологетом русской культуры в Европе».

Барон Фальц-Фейн называл своего друга Сержа Лифаря сердечным и благороднейшим человеком, говоря, что Пушкин «был его Богом, его Солнцем». Да и сам Лифарь веровал: «Пушкин был и навсегда останется моей радостью, солнечным лучом в моей жизни. Как теплота материнской ласки, он дорог и близок моему сердцу. Он согревал меня, утоляя мою духовную жажду».

…Воспоминания тревожат, не дают покоя своей незавершённостью. Горечь их как отстоявшийся осадок на дне души. Сколько раз переживал Эдуард Александрович заново события того злосчастного декабрьского дня 1986 года. Он ехал на поезде во Францию, и в ту самую минуту, когда экспресс остановился в швейцарской Лозанне, сердце болезненно сжалось от дурного предчувствия. Не стряслось ли какой-то беды с его Серёжей? Взглянул на часы – было ровно четыре часа дня. Уже в Париже на перроне услышал крики продавцов вечерних газет: «Последняя новость – в Лозанне в четыре часа скончался известный танцовщик Серж Лифарь!»

Фальц-Фейн тут же пересел на поезд, идущий в Лозанну. На пороге знакомого дома его встретила вдова-графиня. Некогда барона связывали с Лиллан Алефельд тёплые дружеские отношения. Эдуард Александрович и познакомил её со своим близким другом Сержем Лифарём. Красавица-графиня на десятилетия, вплоть до самой смерти великого танцовщика, стала его женой.

Она ввела убитого горем Эдуарда Александровича в комнату, где увенчанный венком из белых лилий в гробу лежал его Серёжа. Он так любил лилии при жизни!

– Я всегда брал с собой фотоаппарат и сделал несколько снимков. Вдруг графиня, как злобная фурия, налетела на меня: «Мёртвых не снимают!» Выхватила у меня фотоаппарат и засветила отснятую пленку. Я ушёл, не простившись с ней, уехал в Париж. С тех пор не хочу её больше видеть. У Сержа после смерти лицо было необыкновенно красиво, и я единственный в мире, кто видел его таким…

Графине Лиллан Алефельд перешли по наследству и три старинные миниатюры с портретами Александра Пушкина, Наталии Ивановны и Николая Афанасьевича Гончаровых. Ими бывший их владелец дорожил чрезвычайно.

Миниатюра с изображением поэта чудом попала в руки Сержа Лифаря ещё в Париже. «Однажды какой-то русский беженец принёс… и продал за малую цену маленький портрет Пушкина. Не зная, чьей он работы, я бросился к А.Н. Бенуа… Без колебания А.Н. определил, что это миниатюра Тропинина», – вспоминал Лифарь. К слову сказать, авторство Василия Тропинина ныне опровергается, однако миниатюра написана под впечатлением знаменитого портрета кисти славного художника. И это бесспорно.

А ведь по легенде, прочно соединённой с миниатюрой (или не легенде?!), Пушкин перед свадьбой подарил его красавице-невесте. Подтверждение тому – любопытный рисунок на обороте портрета: змея, свернувшаяся в кольцо и кусающая свой хвост (а ведь это – древнейший символ любви, памяти, вечности!), и надпись золотом: «Amour», да и сама рамка старинной работы, обрамляющая медальон.

Парные портреты-медальоны супругов Гончаровых работы художника Вуальтье (Voiltier), как полагают историки искусства, – поздние копии с известных миниатюр из Полотняного Завода, калужской усадьбы Гончаровых, сделанные весьма профессионально на кости в конце XIX или в начале XX века.

Прекрасной даме с длинным романтическим локоном со временем суждено будет обратиться в капризную и деспотичную «маменьку Карса», а молодому красавцу с томным поэтическим взглядом – в больного, умственно иступлённого и жалкого в своем одиночестве отца большого семейства.

Лишь Александр Пушкин – вне времени, судьба так и не позволит ему состариться. Его портрет – и есть самая большая загадка. Написан ли он был при жизни поэта, или то поздняя работа неизвестного художника?

Впервые фамильные реликвии Пушкиных-Гончаровых из коллекции Лифаря были представлены широкой публике на знаменитой парижской выставке «Пушкин и его эпоха» в 1937-м и вызвали там самый живой интерес.

Загадка трёх портретов. Она будоражит воображение, рисует фантастические сюжеты, но в силу собственной же мистической природы не может быть раскрыта, будто краски, коими писались миниатюрные шедевры, изначально замешаны на некоей тайне. Подобно великому секрету трёх карт, навечно сопряжённому с образом пушкинской графини из «Пиковой дамы». И по неизъяснимому стечению обстоятельств имя графини, только на сей раз графини из Швейцарии, всплывёт в истории трёх бесценных миниатюр.

А ведь одна из них – пушкинская – могла стать достоянием России! И счастливое то событие случилось бы весной 1958 года. Тогда Серж Лифарь с балетной труппой театра «Гранд-Опера» должен был прилететь на гастроли в Москву. И уже послана была им телеграмма министру культуры СССР: «В день моего приезда в Москву был бы счастлив передать в Кремле некоторые драгоценные предметы русской культуры, относящиеся к Пушкину». Среди реликвий, предназначенных для дара России, был и неизвестный прежде миниатюрный портрет поэта! Но во въездной визе знаменитому танцовщику и балетмейстеру советское посольство в Париже, увы, отказало.

После кончины Сергея Михайловича его вдова стала наследницей всех раритетов, хранившихся в их доме в Лозанне, – эпистолярных, библиографических, живописных, – связанных с именем Пушкина. И владелицей истинной жемчужины Пушкинианы Сергея Лифаря – посланий поэта к невесте Натали Гончаровой.

К слову, графиня Алефельд не пылала той же страстью к русскому гению, как её покойный супруг, но зато прекрасно понимала цену всех оставленных им сокровищ. С письмами поэта она с лёгкостью рассталась за… миллион долларов (через аукцион «Сотбис» их выкупил Советский фонд культуры), а портретные миниатюры Пушкина и родителей его жены графиня продала иному владельцу, некоему гражданину Швейцарии, имя коего не принято разглашать.

Письма поэта к невесте переданы ныне на вечное хранение в Пушкинский Дом. Но вряд ли когда-либо они оказались бы в Санкт-Петербурге, если бы не судьбоносная встреча в Каннах страстных поклонников Пушкина с его родной внучкой. История счастливого возвращения пушкинских посланий на берега Невы берет своё начало на Лазурном Берегу Средиземноморья.

 
И письма тайные, награды долгой муки…
 

В семьях здравствующих ныне английских потомков поэта бытует фамильное предание: будто бы бабушка, графиня София, владела и письмами Наталии Пушкиной к мужу-поэту, доставшимися ей от матери. Незадолго до начала Первой мировой президент Императорской академии наук великий князь Константин Константинович (августейший поэт К.Р.) обратился к главе семейства с просьбой предоставить те письма для публикации в академическом издании. Согласие было получено, но произошла трагедия: английский корабль (на его борту якобы и находились письма Наталии Николаевны к Пушкину) по пути в Петербург был торпедирован немецкой подлодкой и затонул…

Так ли было то на самом деле, уж не узнать. Но неведомые письма самой Натали – заветная мечта всех пушкинистов! – не найдены и по сей день.

Надежда, увы, призрачная. Остаётся уповать лишь на осторожное пророчество Петра Бартенева, первого биографа поэта, более столетия назад заметившего: «Трудно оторваться от писем его (Пушкина) к супруге… Ответные письма если и появятся в свет, то в очень далёком будущем…»

Так и осталась загадкой судьба писем красавицы Натали. Не разгадана она ни в XIX веке, ни в ХХ. Как знать, может открытие случится в нашем, XXI столетии?! И время, как ни парадоксально, не отдаляет, а приближает тот грядущий заветный день.