Текст книги "Обратная сторона личной свободы"

Секса между ними не было. И вовсе не потому, что Людмила ему в этом отказывала.

– Ты несовершеннолетняя, – говорил он, – я не могу рисковать. Узнают, из училища попрут. Давай не будет торопиться?

– Давай, – соглашалась она.

При всем умении Рыжего сексом Людмила не очень увлеклась. Так, больше ему уступала. А сама она вполне могла без секса обходиться. Чего в нем хорошего?

Потому, когда просто целоваться с Людой стало ему невмоготу, Николай предложил зарегистрировать брак. Сам вычислил и подгадал время, когда им надо было отнести заявление: за два месяца до ее дня рождения – совершеннолетия.

Глава третья

И вот бабка все испортила.

Между прочим, Людмиле интересно было почувствовать себя замужней женщиной. Меньше чем через два месяца он получил бы диплом, она диплом фармацевта, и поехали бы Переверзевы куда-нибудь в дальний гарнизон – Люда ничего такого не боялась. Насчет гарнизона она орала из вредности. А со своей специальностью она всегда бы нашла работу, тут Коля был прав. Даже просто ходить кому-то уколы делать, и то – живая копейка. Она входила во вкус, пользуясь такими вот выражениями. И сразу начинало казаться, что ей намного больше лет, чем на самом деле.

Коля всегда был чересчур правильным, вот в чем все дело. То есть правильным до дебильности. Он не видел – или предпочитал не видеть? – очевидного. Считал, что старшим надо верить безоговорочно, а что больше всего ее возмутило, так это, что он встал на сторону бабки, даже не вникнув как следует в то, что она сотворила.

С одной стороны, его можно было понять: он не поверил в то, что родная бабушка может сознательно портить жизнь своей внучке. Но ведь он собирался стать офицером и всю жизнь работать с людьми. Воспитывать их, командовать ими, а он такой… не то чтобы доверчивый, а будто равнодушный. Не творческий, как, например, Людмила.

Она во всем должна была убедиться сама, а не просто принимать на веру любое утверждение. К тому времени она уже твердо знала: взрослые люди ошибаются ничуть не реже, чем молодежь. А значит, просто верить им на слово – глупо. Нужно самому во все вникать и выяснять на опыте, правильно то или иное утверждение или нет?

Как-то наплевательски относился Колечка к жизни и к своей будущей жене. Плыл по течению. И может, к лучшему, что у них все разладилось…

Однако неужели он даже наедине с собой не размышлял, не прикидывал, как должно быть и как есть на самом деле? Неужели он ни в чем не сомневался?

Если это так, ей не нужен подобный муж. Жить-то с ним придется по законам жизни, а не по воинскому уставу, где раз и навсегда все прописано.

Ну да Бог с ним, с этим Переверзевым. Если на то пошло, Людмила и не слишком его любила. Может, со временем бы научилась, но уж слишком он отличался от рано повзрослевшего и отвечающего за свои поступки Рыжего. Вот уж кто был ответственен, так это он. Не без некоторого пиратства и ухарства.

Он и Людмилу кое-чему научил. Например, не бояться трудностей и не отступать в достижении своих целей.

Нет, без него она бы совсем пропала. По крайней мере после того бабкиного выступления, в некотором роде не поддающегося объяснению. Чего это она столько лет молчала, а потом в самый неподходящий момент вдруг распустила язык?

Того, что случилось позднее, и сама Алла Леонидовна никак не ожидала. По крайней мере о том, что Людка вдруг соберет сумку и уйдет, она и думать не думала.

Потому, когда внучка, наоравшись, ушла в свою комнату и в ней закрылась, Алла Леонидовна решила: перебесится. Так уже было. И закрывалась, и днями не разговаривала, а потом – ничего. Людмила отходчивая.

Правда, о том, что никогда прежде свою внучку она так не обижала, не подумала. И преспокойно пошла в магазин, куда сегодня должны были завезти дешевые мандарины. Ей об этом знакомая продавщица говорила. Вроде раза в полтора дешевле, чем на рынке. Алла Леонидовна и взяла сумку побольше. Килограмма два купить, а то и три.

Но когда внучка не вышла к ужину и вообще не подавала никаких звуков, в комнату к ней заглянула. Вначале осторожно тронула дверь, не заперто ли, а когда вошла и увидела, что никого нет, почувствовала некоторый холодок: что она скажет дочери? В первый раз ей придется оправдываться и что-то лепетать, объясняя уход Людмилы из дома.

А вечером позвонила Вероника. Материнское сердце – вещун, высоким штилем подумала Алла Леонидовна, но почти тут же явственно усмехнулась: хорошо, Вероника не видит этой ее ухмылки. Да если бы и увидела, вряд ли чего-нибудь бы сказала. Боится мать до сих пор!

Но и здесь она ошиблась, потому что Вероника вдруг потребовала позвать к телефону Людочку. Именно так она и сказала. Послушала бы, какими словами обогатился лексикон ее прекрасной Людочки! Как ловко она матерится, не обращая внимания ни на присутствие пожилого человека, ни своего жениха.

От злости она впервые сказала так о себе: пожилой человек. Хотя на самом деле пожилой себя вовсе не считала.

– Ее нет дома, – вынуждена была сказать правду Алла Леонидовна.

– Как так, нету? – заквохтала Вероника. – У вас же девять часов вечера!

Иной раз даже послушная доченька ее раздражала. Так уж она хлопочет, так переживает!.. Если ты такая заботливая мать, зачем дочку от себя отправила? Переложила свою заботу на чужие плечи и думала, проблем не будет? Рассосется само собой?

– У нас-то девять, а вот тебе чего не спится среди ночи? – вопросом на вопрос ответила Алла Леонидовна.

– Сама не знаю чего, – призналась дочь. – Проснулась от дурного предчувствия. Сон такой страшный приснился… Так ты не сказала, где моя дочь.

И тут Аллу Леонидовну прорвало. Она уже не думала о том, что дочь теперь лишит ее содержания, что станет обвинять во всем, а то еще прикатит со своих северов.

Ничего, пусть все знает! Пусть поймет, каково живется здесь ее матери, на плечи которой прекрасные супруги взвалили воспитание своей ненормальной доченьки!

– Ты знаешь, я человек больной, – начала она свою длинную обличительную речь. – У меня гипертония. У меня сердце, не говоря уже о печени…

– Мама, при чем здесь твое здоровье? Я спрашиваю: где Людмила?

Вот, теперь она еще и повышает голос на мать. Ее даже не волнует, что та далеко не так здорова, как Веронике в своем далеке кажется.

Это разозлит и святого.

– Я не знаю! – закричала Алла Леонидовна. – В то время, как мне пришлось уйти в магазин, купить, между прочим, для нее фруктов, ты же знаешь, я слежу, чтобы в пище было достаточно витаминов, эта неблагодарная особа, эта мерзавка собрала свои вещички и улизнула!

– Куда? – растерянно спросила Вероника.

– Не знаю, – язвительно повторила мать, – может, к одному из своих хахалей!

– Каких хахалей, мама, она же еще девочка совсем, ей только через два месяца восемнадцать исполнится.

– Из молодых, да ранняя, – не стала жалеть дочь Алла Леонидовна. Пусть знает, кого вырастила! – Так что, извини, дать ее новый адрес я не могу. Не знаю!

И она со злостью бросила трубку на рычаг. Как они ей все надоели! Почему женщина, вырастив своих детей, все равно не может быть свободной и жить так, как ей хочется?

За свою внучку она не беспокоилась. Такие, как Людмила, в огне не горят и в воде не тонут! Поскитается по чужим людям и вернется. Денег у нее нет. Если мать, конечно, тайком не присылала ей… То есть извещения с переводами она никогда не видела, но эти чадолюбивые родители могут пускаться на всякие хитрости. Например, высылать деньги на «до востребования».

Она и не догадывалась, что угодила в самую точку. Вероника изредка высылала кое-какие деньги дочери. Говорила: а вдруг понадобятся?

И еще в одном Алла Леонидовна оказалась права: Людмиле таки пришлось скитаться.

Вначале она, как и собиралась, пожила у девчонок. И одна из них уже на второй день нашла ей подработку – ходить на дом к одной бабульке делать уколы. Старушка оказалась из обеспеченной семьи, за работу расплачивалась сразу, что сняло проблему с отсутствием денег.

Потом она заглянула на почту, и там оказалось два перевода от мамы. Один лежал уже месяц, и девушка сказала ей, что деньги собирались отправлять обратно.

Потом Людмила уже самостоятельно по объявлению устроилась в аптеку, куда ее взяли ночным фармацевтом.

Работа, надо сказать, была не очень трудная, потому что по ночам мало кто приходил за лекарствами.

В двенадцать часов входную дверь, забранную решеткой, закрывали изнутри на замок. А если кому срочно требовалось лекарство, покупатели звонили в звонок, и фармацевт отпускала лекарство через маленькое, тоже зарешеченное окно.

Отпустив очередного клиента, Люда опять падала на свой топчанчик и засыпала. Бессонницей она, к счастью, не страдала.

А поскольку ей даже удавалось высыпаться, она почти не зависела от девчонок, у которых оставила свою сумку с вещами и куда могла приходить переодеваться, предварительно приняв душ.

В этом – в возможности поплескаться – подруги ее не ограничивали, так что со временем Людмила, как в анекдоте, могла сказать себе: жизнь налаживается!

Она подумывала, не поискать ли номер в какой-нибудь недорогой гостинице, но таких не знала. А может, их и не было. В действующих гостиницах самый скромный номер на один день стоил как раз ее месячную стипендию…

Несколько дней она пожила у Тамары Водопьяновой. Пожалуй, единственной своей подруги, хотя прежде общались они в основном на занятиях или между парами.

Приняли ее Водопьяновы хорошо, выделили целую комнату в своем огромном доме.

– Живи сколько хочешь, – сказала Тамарина мама, Юлия Витальевна.

Но ей было неудобно.

Пару раз она сходили в кафе с Тамарой и один раз с ее бойфрендом, о котором маме строго-настрого было запрещено даже заикаться.

– Почему? – удивлялась Люда. – Тебе вообще запрещают встречаться с парнями или именно с этим?

– Вообще, – смеясь сказала Тамара. – Дело в том, что моей маме меня принес аист…

– В каком смысле, что-то я не догоняю? – пожаловалась Люда.

– В том, что мама не понимает, что я уже выросла. Не хочет понимать. Она готова принимать в доме моих друзей, мальчиков и девочек, и даже приглашать для них Деда Мороза зимой и клоуна летом. Чтобы мы танцевали и читали стихи…

– Это у тебя шутка такая?

– Это у меня небольшое преувеличение, – вздохнула Тамара. – Но Лешка категорически отказывается к нам ходить, потому что мама первым делом стала спрашивать, где он живет и куда она сможет позвонить в случае чего – если я задержусь или у меня вырубится мобильник… Главное, как чувствует: только мы с Лешенькой где-нибудь приляжем, она тут же мне звонит. А выключишь телефон – вопли, истерика… Так что если у тебя пока нет своего жилья, то это не большая беда. Даже маленькая бедка. Гораздо хуже, когда мама висит у тебя на хвосте… Думаешь, почему она с такой радостью приняла тебя? Чтобы иметь возможность контролировать меня, но уже через тебя… Вот скажи, спрашивала она у тебя номер твоего мобильника.

– Спрашивала, – призналась Людмила. – И в свой блокнот записала. Сказала, на всякий случай.

– Все, ты попалась! Теперь если я где-нибудь задержусь, она будет обзванивать и тех моих подруг, которых она знает, и тебя.

Люда подумала, что ей надо успеть накопить немного денег, чтобы снять квартиру самой. Ведь обычно те, кто их сдает, требуют предоплату хотя бы за два месяца.

А потом в училище ее нашла мама. Людмила, когда увидела свою Веронику Михайловну, глазам не поверила.

– Мама, что-нибудь случилось? – встревожилась Людмила.

– У меня ничего не случилось, а вот у моей дочери… – Она многозначительно помолчала. – Хорошо, что появилась возможность поехать в командировку в Сочи. Я ее буквально из рук своей коллеги вырвала. И прилетела из Сочи на один день, завтра надо вернуться.

Людмила смутилась: она уже нарисовала себе портрет матери, не слишком интересующейся ее делами, почти отреклась от нее, и вдруг…

– Зря ты волнуешься, – между тем сказала она сухо. – Я всего лишь не хочу больше жить с Аллой Леонидовной. Кроме того, в этом году я закончу училище, получу диплом и стану совершенно самостоятельной.

Она посмотрела в глаза матери, но выдержать ее взгляд не смогла, стала смотреть в сторону.

– Что случилось? – повторила мама, сама немало смущенная проблемами дочери, которую до сих пор считала удачно пристроенной.

– А чего ж ты у мамочки своей не спросила, – проговорила Людмила с ехидцей. – Разве она тебе ничего не сказала? Если нет, получится, я вроде ябедничаю.

– Неужели все так далеко зашло? – пробормотала мама.

– Дальше некуда, – криво усмехнулась Люда.

– Хотя бы в общих чертах, – продолжала настаивать Вероника Михайловна.

«В общих чертах! – усмехнулась про себя Люда. – Разве можно в общих чертах рассказать про четыре года жизни?» И опять мысленно добавила: «Ты, мамочка, никогда не узнаешь, ни что было со мной в общих чертах, ни в самых подробных. Хотя кое-что придется все же рассказать». А вслух произнесла:

– Хорошо, слушай. В общих чертах. – Она не могла не съехидничать. – Это случилось четыре года назад. Я приехала в этот город и сразу поняла: мы с бабушкой не найдем общего языка. Просто потому, что ничего общего у нас быть не может. Вот с той поры мы и жили: она – сама по себе, я – сама по себе. У нас в группе была девочка из детского дома, и у нее тоже никого не было из близких родственников…

– Что ты говоришь! – ужаснулась мама.

– Хорошо, уточню: никого поблизости не было.

– Но ты жила не у кого-нибудь, у родной бабушки! – продолжала настаивать мама.

Людмила снисходительно взглянула на нее. Она видела маму насквозь. Та нарисовала себе, как хорошо живет ее дочь, и с этим спокойно спала…

– Жила. А после того как дорогая бабушка рассказала, что папа мне вовсе не папа, а ты была рада от меня избавиться, я поняла, что теперь не только язык, но и воздух у нас не может быть общим.

– Но бабушка… Она могла сказать это в запале, со зла…

– При моем женихе, – с кривой улыбкой подхватила Люда. Она быстро успокоилась от того, что рассталась с Николаем, но матери все же сказала. Может, пусть хоть теперь перестанет защищать свою распрекрасную мамашу. Нельзя же быть такой слепой!

Мать замолчала и взглянула на дочь жалобно: мол, почему бы тебе не быть снисходительней? Но та отчего-то не захотела ее жалеть.

– Если дети такая обуза, для чего их тогда заводить! – выплеснула Людмила то, что давно в ней бродило и распирало изнутри, как сероводород на болоте!

И добилась результата: мама заплакала. И так горько, что Людмиле в момент расхотелось и дальше ее заводить. Устыдилась.

– Мамочка, прости меня, пожалуйста! Если бы ты знала, как это тяжело: считать, что ты никому не нужна.

Теперь они плакали обе. В номере гостиницы, который по приезде сняла для себя мама.

– Сегодня ты останешься у меня, нам нужно серьезно поговорить!

Людмила подменилась с одной из девчонок-фармацевтов на одну ночь. Теперь ей хотелось провести остаток вечера и ночь с мамой, по которой она, оказывается, так соскучилась.

– Я буду присылать тебе деньги, как и прежде, на главпочтамт, – говорила мама. – Подумать только, ты вынуждена самостоятельно зарабатывать себе на хлеб.

– Не на хлеб, а на квартиру, – усмехалась Люда.

Хотя, если подумать, и на хлеб тоже. А что, пора, не маленькая. Подумаешь, несовершеннолетняя! Смотря для чего…

Утром Людмила провожала мать в аэропорт. Та вынула бумажник и отдала дочери пачку денег, не считая.

– Пожалуйста, Люда, сними себе квартиру. Не жалей денег. Я пришлю тебе столько, сколько нужно.

– И долго ты будешь меня содержать? – ворчливо проговорила Людмила.

– Пока не выйдешь замуж, – улыбнулась мама. – Тогда я с чистой совестью передам тебя с рук на руки.

– А если я не выйду очень долго? – посмеялась Людмила.

Глава четвертая

Люда познакомилась с Димкой, когда он в своей солдатской робе копал траншею. Почему-то один. Копал и при этом что-то декламировал. Явно рифмованное.

Она приостановилась и будто невзначай стала слушать, что он там бормочет.

 
Иду я против топора,
В руке сжимая лом
Как символ торжества добра
В его борьбе со злом[1]1
  Стихи Игоря Иртеньева.


[Закрыть].
 

Он приговаривал, замолкая, а потом начинал опять.

Людмила подумала: надо же, какой нынче солдат продвинутый пошел! Под стихи копает… Но все-таки копает вручную, можно подумать, что в армии техники никакой нет. Или у них такой способ наказания: лопату в руки – и копай от забора до заката?

– Здравствуйте, девушка, вам тоже нужно что-нибудь выкопать? – спросил он, когда она уже собралась идти дальше.

– Нет, спасибо, ничего не нужно, – невольно хихикнула она. И чуть было не добавила: «Разве что могилу».

Но он бы не понял, почему у такой молодой и на вид успешной герлы такое похоронное настроение.

За один день, что мама была в городе, Людмиле показалось, будто они успели сблизиться, как никогда раньше, и теперь она, успокоившись и поняв, что не так уж одинока, будет жить дальше с песней по жизни.

Но мать уехала, и на нее опять навалилась тоска. Рыжий, наверное, сказал бы: «Идет нормальный процесс, переоценка ценностей».

Парень с лопатой между тем внимательно посмотрел на нее и сказал:

– Тогда, может, хотя бы имя свое скажете солдату, чтобы он мог засыпать с ним на устах.

Она, не сдержавшись, фыркнула. Но просьбу выполнила:

– Людмила.

– Да, – зачарованно протянул он, – с таким именем можно не только засыпать, но идти в атаку и сражаться на турнирах… Мила. Мила-я, ты услышь меня-а…

Такой вот приколист.

– А меня Дмитрий. Дмитрий Князев.

Он стоял внизу, в траншее, опершись на лопату, и, не скрываясь, оглядывал ее с ног до головы.

– Так я пойду? – неуверенно спросила Люда, почувствовав от его взгляда почти робость. Можно было подумать, что он вдруг приобрел на нее такое влияние, что она даже разрешение у него спрашивает. На свободное хождение по улицам, между прочим.

– А давайте завтра встретимся? – предложил он.

– Здесь?

Сказала и подумала, что определенно в его взгляде есть что-то магнетическое. Она будто сама не своя, лепечет глупость всякую.

– Почему – здесь? Можно и возле фонтана у «Авроры». В шесть часов, а?

«Аврора» – кинотеатр, подле которого стоит скульптура девушки в шинели, с ружьем. Ее почему-то тоже называют Авророй. Поскольку эта скульптура поставлена здесь еще во времена Советского Союза, то символизирует она, очевидно, зарю коммунизма. Правда, сейчас никто об этом не задумывается. И молодежь привычно назначает возле нее свидания.

Парень, вспомнив о чем-то, помрачнел. И пояснил для нее:

– Если, конечно, прапорщик опять не привяжется.

– Пятнадцать минут я подожду, – сказала Люда, проникаясь сочувствием к солдату.

– Это правильно, – согласился он, – международная норма ожидания. Только обычно я никуда не опаздываю, а уж после пятнадцати минут точно не приду.

Но сладилось у него, как видно, с прапорщиком, потому что Димка пришел вовремя. Минута в минуту. Вообще они одновременно подошли к месту свидания с двух сторон.

Посмотрели друг на друга, одновременно хмыкнули, а потом и рассмеялись. Они сразу начали общаться будто на одной волне. У Людмилы никогда такого не было. Ни с кем. Даже с Рыжим. Чтоб вот так, с одного взгляда чувствовать одно и то же.

До встречи с Димкой – Дмитрием Князевым – у Людмилы случилось много чего плохого. Откуда бы в ее жизни взяться хорошему, если у нее не было ни постоянного жилья, ни близких людей? Вон даже родную мать будто заново обретала. Да и то с натугой, сопротивляясь неизвестно почему.

Когда она рассталась с Переверзевым, то была так опустошена – не горем, нет, разочарованием в жизни, в мире, который не принимал ее с распростертыми объятиями, а только пинал без устали, словно она была какая-то отверженная. Неудачница. Несмотря на наличие родственников, как будто одна на свете. От подобных мыслей ей просто жить не хотелось. Разве она хуже всех? И вообще, за что ей такая судьба?

Даже мама приехала к ней всего на один день. Как будто за один день можно было решить все ее проблемы.

Рассказав матери в общих чертах, как та предлагала, о своей жизни, Люда почти ничего не рассказала.

Например, как она опять появилась в той самой компании, из которой почти без потерь сбежала когда-то. Там она могла найти себе утешение. И нашла. Да так «удачно», что спустя некоторое время поняла, что беременна.

К кому было идти? Кто помог бы ей найти хорошего гинеколога?

Как сказала одна из ее приятельниц:

– Не королева, пойдешь на общих основаниях.

На общих не хотелось. Слишком высок, по мнению Людмилы, был процент женщин, после первого аборта не могущих больше родить. И она обратилась к Рыжему.

Конечно, он был еще студентом третьего курса, но у него уже имелось столько знакомых в медицинских кругах, что он мог решить почти любую проблему с чьим-то здоровьем. Разве что, кроме особо сложных случаев, вроде рака четвертой стадии.

К тому же он встречался с дочерью профессора медицины, специалиста, нейрохирурга.

Рыжий говорил о профессоре с придыханием, а о его дочери как бы между прочим. Будто она его почти не волнует. Что, однако, Людмилу не могло обмануть. Его интересовали оба члена семьи – каждый по-своему.

Удалось ему, безродному, проникнуть в закрытое элитарное общество врачей, в котором они обычно стояли плечом к плечу и могли чуть расступиться только для самого одаренного, каким и был Рыжий.

Но свою бывшую девчонку он не забыл. Не из таких был Рыжий, чтобы от друзей отказываться.

– Залетела? – понимающе качнул он головой. – Эх ты, дуреха! Говорим мы вам о контрацептивах, говорим, а вы…

– Кто это вы и кто – мы? – окрысилась на него Люда.

– Мы – это врачи, – ничуть не смутился он, – а вы – глупые девчонки, которые не думают о будущем. Теперь ты хочешь, чтобы я позаботился о твоем будущем. Ну, чтобы эта опаснейшая операция – не в смысле сложности, а в смысле стресса для молодого организма – прошла благополучно…

– Слушай, Рыжий, кончай, а? Вот уж не знала, что ты станешь таким занудой. Ты не забыл, что я заканчиваю то же училище, что и ты, и, между прочим, уже фармацевтом работаю. По ночам…

– Крутая, кто же спорит, еще какая крутая. А за помощью к старому другу прибежала?

– Не мог не упрекнуть, да? Если не можешь, так и скажи!

– Кстати, о птичках, в пятом роддоме твой бывший приятель Гном работает. Могла бы к нему обратиться, у них хорошая база, – заметил Рыжий; он все понимал. – Но с другой стороны, ты права. Лучше заплатить и горя не знать, а то потом наверняка упрекнут… Эх, Тимошина, ты со своей гордостью так и останешься простой медсестрой…

– Понятно, простая медсестра уже не может тебя интересовать! – разозлилась она и кинулась к выходу. Рыжий со смехом поймал ее за полу халата.

– И в самом деле, как была гордячкой, так и осталась! – хохотнул он, не давая ей вырваться. – Уже и пошутить нельзя.

– В каждой шутке есть доля шутки! – ответила она его же присказкой.

– Да помогу я тебе, помогу! – заверил он. – У тебя как с деньгами?

– Найду. – Людмила сжала губы.

Она будто чувствовала. Оставила часть собранных из разных источников средств для НЗ, в том числе и деньги, которые мать перевела ей на день рождения – семнадцать лет. Запретила себе их брать, даже когда нужно было где-то жить. Она даже приятельницам говорила, что денег у нее нет, не потому, что была жадиной, а потому, что интуиция говорила ей: деньги оставь на всякий случай!

Людмила подозревала, что в ее жизни могут начаться черные деньки – незадолго до этой, последней, у нее уже были стычки с бабкой. Положение улучшиться не могло. Разве что ухудшиться. Так и случилось.

В свое время Рыжий удивлялся этому ее чувству настороженности.

– Можно подумать, что ты сирота, а не я, – посмеивался он. – Вроде и семья у тебя полная, отец-мать…

Тогда он не знал, что у Тимошиной отчим, а вовсе не родной отец. Впрочем, он и потом так и не узнал. Людмила не хотела, чтобы кто-то ее жалел, а уж Рыжий – тем более. Ее и так бесила его снисходительность и уверенность в том, что он человек высшей пробы.

– Понимаешь, у нас бесплатно даже для знакомых не станут ничего делать, – между тем засмущался он.

– Я понимаю.

– Зато условия у тебя будут как у королевы. Не волнуйся, если не хватит, я тебе добавлю.

Понятное дело, то, что для Людмилы деньги, для него так, копейки. Это при том, что он все еще студент. Сколько же Рыжий станет зарабатывать, став врачом?

Но она тоже будет иметь деньги. Много денег! Столько, что, если у Рыжего их вдруг не станет, она сможет одолжить. И даже просто дать без отдачи.

И в самом деле условия были лучше не надо, но Люда не пожалела о деньгах. В конце концов, речь шла о ее будущем.

– Знаешь, не было бы счастья, да несчастье помогло, – сказал ей Рыжий, когда против ожидания ей дали не местный, а общий наркоз, а потом она обнаружила у себя операционный шов. – Это, между прочим, я настоял, чтобы тебе предварительно УЗИ сделали. Прости, я не сказал: у тебя киста была на яичнике. Ну и Паша заодно ее удалил…

– Ни фига себе, заодно!

Он говорил с ней об этом как о деле обыденном. Считал, что она медик и не имеет права на какие-то там слабости. Тем более расстраиваться насчет того, что ей сделал некий Паша. На самом деле врач Павел Герасимович. Молодой, но уже подающий надежды. Рыжий, надо думать, нарочно называл его Пашей, чтобы показать свою близость к будущему светилу.

– Я, наверное, еще должна осталась? – спросила она прямо.

Рыжий несколько смущенно отвел взгляд.

– Я сказал ему, что у тебя все равно нет больше денег, что ты сирота, воспитывалась со мной в одном детском доме.

– И он просто так сделал операцию, бесплатно?

– Ну, не совсем просто так… Кое-что я ему буду должен, но зачем тебе это знать?

– Я не хочу быть должной тебе! – заявила Люда.

– Эх, Люська! – ностальгически вздохнул Рыжий. – Еще неизвестно, кто из нас двоих кому должен!.. Ты на меня не очень злишься?

– За что? – удивилась она.

– Ну, я таким дураком был. Чувствовал себя чуть ли не наставником одной глупенькой малышки, которая доверяла мне. Именно мне, такому раздолбаю!

– Хочешь сказать, что ты и сейчас раздолбай?

– Нет, конечно, сейчас я старый хитрый лис, который потихоньку делает карьеру, хотя ему еще учиться и учиться…

– Хвастун ты, Рыжий! – с трудом улыбнулась ему Люська, которая чувствовала себя еще достаточно слабой после операции.

Еще бы, перенести такую безо всякой подготовки! Она до сих пор чувствовала некоторую ошеломленность от одного только сообщения бывшего возлюбленного.

После этих событий прошло два месяца. Людмила Тимошина теперь снимала квартиру и подрабатывала в частной клинике, помимо работы в аптеке, но этого заработка вполне хватало, чтобы она могла впредь не просить денег у матери.

Хотя та все равно денег ей прислала. Судя по всему, как только домой вернулась.

Наверное, если бы мама не прилетела тогда, пусть всего на один день, Люда и не стала бы эти деньги получать. Так она на всех своих родственников злилась. А теперь…

У Рыжего 5 мая был день рождения. Она решила пустить присланные деньги на подарок. Зашла в недавно открытый магазин швейцарских часов. Дорогие купить не смогла – не те деньги были в руках, но кое-что по своим возможностям нашла.

Купила и отнесла Рыжему, предварительно сделав гравировку: «Помни наш детдом, и удачи тебе!» Может, надпись была и не слишком удачной, но Рыжий растрогался.

– Спасибо тебе, Малыш! Вот уж не ожидал. Небось все деньги на подарок угрохала?

– Тебе-то какая разница, – нарочито грубо ответила она. Чего уж теперь говорить, все не все, когда дело сделано? – Дареному коню в зубы не смотрят!

– Не груби папочке, – сказал он и посмотрел ей в глаза. – Ну а детдом к чему приплела? Намекаешь, что у тебя с родными полный разлад?

– При чем здесь это? Я всего лишь решила, что твоя жена не должна ревновать к детству, что она ничего такого не подумает. Не хотелось, чтобы под ее давлением ты эти часы выбросил. У тебя останется обо мне кое-какая память, а у меня – этот шов.

Она чуть коснулась живота. Может, прав Рыжий, что заранее ее не предупредил. Она в те дни была так взбаламучена, так неспокойна, что сообщение о кисте все только усугубило бы.

– А жене скажешь, что это человек, которого ты когда-то вывел в люди… Это, между прочим, правда. А другим эту надпись и показывать не надо.

– У-умная-а!

– А ты сомневался?

– Какие уж тут могут быть сомнения? Доктор Франкенштейн и его питомцы…

Насчет доктора Людмила не очень поняла, но интонация Рыжего ей не понравилась.

– Что-то я не врубаюсь, ты пошутил или оскорбил?

Рыжий немного смутился, но проговорил:

– Примешь от меня еще один совет на прощание?

– Приму. Давай вываливай свой совет. Что мне стоит делать или не делать?

– Не поступай в медицинский институт!

– Почему? – Людмила даже растерялась. Ей казалось, что лишь одна дорога может быть у нее, и вдруг кто-то говорит: не ходи по ней?!

– Ты готова принять на себя ответственность за жизнь человека?

Ответственность, она не ослышалась? Что он о себе возомнил, мудрец хренов? Чего вдруг он стал смотреть на нее свысока? Людмила, между прочим, воспитывалась в порядочной семье, и ее вырастили нормальным человеком в отличие от тех, кто рос в инкубаторе!

– Засунь свой совет… сам знаешь куда!

Но Рыжий больше ничего не сказал, только плечами пожал: мол, делай как знаешь! Людмила шла и чувствовала, как он смотрит ей вслед. Называется, поздравила человека с днем рождения!