Текст книги "Обратная сторона личной свободы"

Глава девятая

– Многие люди вообще не живут, а играют в жизнь, – сказала Марианна Юрьевна. – Причем одни играют драмы, а другие – комедии и даже фарсы.

– А в чем состоит фарс? – спросила, перестав плакать, Люда.

Хотя лечащий врач сказал, что ее накачали транквилизаторами, отчего все ее неприятности больше не должны казаться больной вселенской катастрофой, она все равно была в отчаянии.

Плакала Людмила от того, что узнала, куда ее привезли: в клинику для душевнобольных! Впрочем, она могла бы это предвидеть. Куда еще привозят суицидников?

– Например, муж колотит жену смертным боем, а она всех убеждает, будто это он делает из великой любви к ней. Или человек живет на свете серо и мрачно, а рассказывает всем, что именно эта серость и есть тайный смысл его жизни. И вообще, это лишь с виду серость, а там, за кулисами, с ним случается такое, что не случается больше ни с кем… Некоторые ему верят и даже начинают завидовать… Так что Шекспир был прав, говоря, что весь мир – театр.

– Что же тогда делать?

– Поменять свою точку зрения на мир. Встретила ты плохого человека, он тебя оскорбил, унизил, а ты не иди за веревкой, чтобы повеситься, а сделай вывод: надо быть осторожнее и не открывать душу первому встречному… Прими случившееся за урок. Скажи себе: это мой опыт, и я приму его к сведению…

– То есть простить козлу его подлость, да? Ударили по одной щеке, подставь другую?!

– Нет, я не сторонник такого непротивления. Честно говоря, я вообще особа мстительная, что, кстати, считаю своим недостатком. Но тут уж что выросло, то выросло.

Она хихикнула. Но потом посерьезнела, задумалась так, что даже складка между бровями появилась.

– Главное, чтобы от твоих затей тебе самой не было хуже. А то ведь ты, получается, сама себе противоречишь. Только что говорила, что не надо подставлять другую щеку, если ударили по одной. Вроде правильно, а кому назло ты таблеток наглоталась? Назло тому подонку, который о твоей смерти, возможно, и не узнал бы. В чем же тогда твое сопротивление обстоятельствам? Ты полагаешься на волю фортуны, думая, что именно судьба воздает всем по заслугам. Но тогда и ему она воздаст, и для этого вовсе не обязательно умирать самой. И вообще этой самой судьбе помогать. Просто верь: он свое получит!

Марианна Юрьевна встала с кровати, подошла к зеркалу и посмотрела на себя, постояла, поправив прядь, и опять повернулась к Людмиле.

– Видишь, девонька, как странно мы устроены. Сначала тебе вообще жить не захотелось, а когда врачи тебя, можно сказать, с того света вытащили, ты стала плакать, что тебя в психи определили. Хотя после того, что ты сделала, тебе по идее должно быть все равно, не так ли? Если ты не хочешь жить, то не все ли равно, кем умирать: душевнобольным или душевноздоровым?

Вообще-то Людмиле повезло. За день до встречи с Димкой она заказала в мастерской второй ключ от своей квартиры и отдала его подруге Тамаре. Та встречалась с парнем, живущим с родителями, и из них постоянно кто-то торчал дома.

У Тамары была та же картина. У нее в родительском доме, кроме отца с матерью, жила бабушка, очень подвижная и энергичная, несмотря на свои восемьдесят лет. По этой причине молодым людям просто негде было уединяться, тем более что запретный плод они уже успели попробовать, а продолжить его вкушать они не имели возможности.

Люда вошла в их положение, отдала сладкой парочке ключ от квартиры и теперь время от времени нарочно уходила куда-нибудь, чтобы парочка могла остаться в ее квартире наедине.

Подруга притащила целых три комплекта постельного белья, и теперь Люда носила белье в прачечную за два квартала от дома.

Зато Тамара, не скупясь, пополняла холодильник подруги, так что Люда смеялась, что подруга ее кормит в ответ на пользование ее жильем.

В тот день, не дозвонившись Людмиле по сотовому телефону, Тамара со своим другом отправилась в знакомую квартиру, где они застали подругу без сознания и почти без признаков жизни.

Работа в аптеке дала возможность бедной девушке накопить нужное количество транквилизаторов, продавая их самой себе, а потом выпить сразу несколько упаковок, чтобы наверняка свести счеты с жизнью…

Молодые люди, конечно же, вызвали «скорую помощь», которая отвезла ее в больницу, где Людмиле Тимошиной промыли желудок и с помощью капельницы потихоньку разбавили кровь, насыщенную транквилизаторами, до нормального состояния.

И вот теперь она общалась – больше в одностороннем порядке – с одной из пациенток палаты реабилитации.

Марианну Юрьевну посещал молодой любовник, который смотрел на нее виновато и жарким шепотом обещал, что никогда впредь ни за что не позволит, не посмеет… Людмила не особенно и прислушивалась.

Она была уверена, что к ней, кроме Тамары, никто не придет, но сегодня ее неожиданно навестил Рыжий.

Откуда он узнал про то, что Люда лежит в психушке, неизвестно. Он так и не признался ей, хотя она попыталась узнать об этом первым делом.

Зато он сразу взял ее в оборот. С порога спросил:

– Кто он?

– Почему ты думаешь… – жалко начала Людмила, но он не дал ей продолжить, а настоятельно потребовал:

– Кто?

– Но, Рыжий, мы с тобой давно уже…

– Ты права, у нас с тобой давно уже ничего нет, более того, через месяц у меня свадьба, я женюсь на одной хорошей девушке…

– Из приличной семьи, – горько докончила Люда, как будто сама была по крайней мере из детдома.

Но он как обычно не дал ей времени на сожаления и причитания:

– Ты не ответила на вопрос.

– Так, один козел, – мрачно проговорила она.

– Я слушаю, – с нажимом повторил Рыжий.

Он сидел на стуле, перед тем уложив Людмилу на кровать, как будто она была тяжелобольная. Она даже прикрыла глаза, не в силах выносить его пронизывающий взгляд.

– Ты же знаешь, я не отстану.

Людмила не потому тянула с ответом, что ей жалко было Фила, а потому, что ей было стыдно. Получалось, все, чему учил ее когда-то Рыжий – а это были курсы настоящей школы выживания, – ничего ей не дало.

– Ну хорошо, – вздохнула она и принялась рассказывать.

И про то, как без приключений доехала до своей съемной квартиры, и как, оставшись одна, начала вспоминать перенесенные унижения, и как снова – в который раз! – стала жалеть себя, ту, которую никто не любит и которая никому не нужна…

– А как фамилия этого Димки?

– Не знаю, – растерянно проговорила Людмила, заливаясь жарким румянцем. – А зачем тебе?

Она почти тут же вспомнила его фамилию – Князев, он же рассказывал ей про свою будущую известность и повторял: Дмитрий Князев. Но почему-то она медлила сообщать ее Рыжему, пока не выяснит, что он задумал. Ей не хотелось, чтобы Димка из-за нее каким-то образом пострадал.

– В первую очередь это нужно было тебе! – между тем жестко прошипел Рыжий. – Сколько раз я тебе говорил: узнавай хотя бы фамилию, ложась с мужиком в постель!.. Ты можешь быть уверена, что этот Димка не знал о возможном появлении в квартире этого Фила?

– Могу… быть уверена.

Люда почувствовала, как ее такое прочное на вид сооружение – репутация солдата Князева – вдруг пошатнулось. Но она не хотела так о нем думать. Тогда хоть на рельсы ложись, тогда уже не откачают!

– Откуда такая уверенность?

– Я чувствую.

– Чувствует она!.. А как вы должны были с ним встретиться.

– Рыжий, ты что, забыл? Я ведь жила в его квартире… То есть должна была жить… Подразумевалось, что там мы и встретимся.

– Встретились!.. Таких мужчин, как этот Фил, надо на деревьях за одно место подвешивать.

– А таких, как ты?

Людмила почувствовала, что почему-то злится.

Он посмотрел на нее с пониманием:

– Разве ты из-за меня хотела свести счеты с жизнью?

– Нет, что ты, никогда!

Приходилось быть искренней, Рыжий ее слишком хорошо знал, как и все обстоятельства их совместной жизни.

– Иными словами, не надо объяснять, чем я от этого подонка отличаюсь?

Он тоже начинал злиться. Только в этом случае Людмила его понимала. Он не хотел, чтобы она проводила какие-то параллели между ним и Филом. Наверное, решил каким-то образом искупить свою вину перед ней.

– Но ведь ты почему-то и в мыслях не держал связать свою жизнь с моей. – В голосе Людмилы прозвучала невольная обида.

Он засмеялся и поцеловал ее руку.

– Жизнь со мной не для таких, как ты, малыш. Ты девочка чистая, впечатлительная, а я – скотина еще та. Вернее, тот.

Он коротко хохотнул.

– Кроме того, я хочу сделать карьеру, а тут ты мне помочь не сможешь. Иное дело, дочка профессора, знаменитого не то чтобы на весь край, на всю Россию.

– Ты женишься из-за карьеры? – удивилась она.

– Ну а из-за чего же еще женятся? Папа невесты тоже понимает, что его будущий зять – человек талантливый, а значит, на него смело можно ставить, не подведет.

– Ты никогда особой скромностью не отличался.

– Если мужчины вокруг все как один станут скромными, кто же будет делать женщин из таких, как ты? Скромный врач. Или скромный хирург. Неужели тебе нравятся такие словосочетания?

– Тебя не переспоришь, – вздохнула Людмила, откидываясь на подушку.

– А ты думала о том, что скажешь этому своему Димке? – Теперь в его словах вроде промелькнула ревность.

Правда, Людмила была вовсе не в том настроении, чтобы обращать внимание на такие мелочи. На самом деле она уже давно отошла от Рыжего. Понимала, что они расстались навсегда. То есть не то чтобы они никогда не будут видеться, а что между ними больше никогда ничего не будет. По большому счету.

Тем более ей было приятно, что Рыжий отыскал ее здесь, что ему не все равно, что с ней происходит, и что он даже готов поквитаться с ее обидчиком. Значит, Людмила была не права, поверив самой себе в том, что никому на свете не нужна.

Конечно, бабка об этом не узнает, а мать – тем более. Но теперь не Людмила, а они для нее отрезанные ломти.

– Я с кем говорю? – между тем рассердился Рыжий. – Ты посмотри, речь идет о ее жизни, а она витает где-то в облаках. О чем я тебя только что спросил?

– Как на уроке! – хихикнула она. Но, подумав, посерьезнела. – Ты спрашивал о том, что я скажу Димке. Отвечаю: ничего не скажу. Я вообще не собираюсь больше с ним встречаться. Никогда!

– Ты поверила моему предположению, что он знал о Филе? – всполошился Рыжий, и Людмиле странно было видеть его таким. Казалось, его никогда прежде не волновали чужие проблемы.

– При чем здесь поверила не поверила? Просто я не хочу ни объяснять ему чего бы то ни было, ни оправдываться. Тем более вовсе не считаю себя виноватой. – Она помолчала и сказала: – Вообще-то фамилию Димки я знаю.

– Вот это другое дело, – оживился Рыжий. – Ну?

– Только после того, как ты скажешь: зачем она тебе?

Он посмотрел на нее, как отец на неразумную дочь.

– Неужели ты думаешь, я способен сделать что-то плохое парню, который тебе, мягко говоря, небезразличен?

– Думаю, способен, – сказала она честно.

Он не выдержав, расхохотался:

– Я просто так спросил, на всякий случай.

– Не надо, – попросила она, вдруг поняв, что он собирается восстановить справедливость, реабилитировать ее в глазах Димки.

Реабилитировать. Значит, человека осудили незаконно, и теперь надо перед ним извиняться и восстанавливать его доброе имя…

– Не хочу! – вырвалось у нее.

– Ну, не хочешь, не надо, – легко согласился он и встал со стула. – Я пошел. Мне еще сегодня Орлову ассистировать.

– На операции? – сладко ужаснулась она, радуясь за своего друга. Но потом насторожилась: – Опять врешь?

– Ну почему сразу – вру? – улыбнулся Рыжий. – Возможно, не то слово употребляю. Мне разрешили присутствовать на его операции. Представляешь?.. Я к тебе еще зайду. Завтра-послезавтра.

Он пошел к двери.

– Рыжий, – окликнула его Люда, – а помнишь? – Она продекламировала:

 
Сколько водки выпито!
Сколько стекол выбито!
Сколько средств закошено!
Сколько женщин брошено!
Где-то дети плакали…
Где-то финки звякали…
 
 
Эх, сивуха сивая!..
Жизнь была… красивая!
 

Рыжий кивнул:

– Поэт Николай Рубцов. Странно, сейчас я его стихов не читаю, а раньше декламировал взахлеб… Старею. Стихи-стишата, ими хорошо увлекаться в юности.

– Старость стихи отвергает, хочешь сказать?

– Ну почему сразу – старость? Зрелость – так будет правильнее.

– Ага, в двадцать три года. Я тебе на Двадцать третье февраля его томик подарю, – сказала Людмила. – Хорошо?

– Валяй, дари, – согласился он.

Хорошо, февраль еще не скоро, до того времени все может измениться. Но как Люда его найдет, если у нее даже телефона Рыжего нет.

И пусть. Рыжему понадобится – он ее найдет. А она… Хорошо, если ей никогда не придется к нему обращаться. Не потому, что она не хочет с ним больше видеться, а потому, что повод для этого может быть только один.

– Князев его фамилия, – зачем-то сказала она уже вслед Рыжему. – Дмитрий Князев.

Глава десятая

Людмила Тимошина накинулась на учебу, как изголодавшаяся собака на кость. Никто ничего будто и не заметил. И ее почти двухнедельного отсутствия. И бледного, похудевшего лица.

Если бы она так упорно занималась с первого курса, не иначе пошла бы на красный диплом.

Оказалось, Тамара сказала всем интересующимся, что Тимошина болеет, а староста группы бросила клич: навестим Тимошину! Но пока собирались, пока сбрасывались ей на «витамины», фрукты, значит, она и сама в училище появилась.

Староста Лия Оганесова, однако, на другой день принесла Людмиле целый пакет апельсинов и бананов. Отдала и сказала:

– Группа желает тебе скорейшего восстановления покачнувшегося иммунитета и дарит эти фрукты.

Люда от чувств всплакнула и на последней паре разослала всем присутствующим приглашение: «Встречаемся в восемнадцать ноль-ноль в кафе “Маэстро”».

Отозвались одобрительно. Из училища высыпали толпой и так же толпой закатились в кафе.

Неожиданно Людмила разбогатела. Она зашла на главпочтамт, так, на всякий случай. Оказалось, ей пришел перевод на три тысячи рублей. И, довольная, сказала Тамаре:

– Сейчас мы их пропьем!

– Еще чего! – не согласилась та. И, подумав, добавила: – Возьми бутылочку коньяку. Мы закажем себе кофе и будем потихоньку пить его с коньяком. Класс?

– Класс! – просияла Люда.

На кофе народ сбросился: кто сколько мог. Хватило и на пирожные. А фрукты у нее и так были с собой. Словом, получился очень даже прикольный сходняк, который потом еще долго вспоминали и смеялись недоумению официанток: как это студенты с кофе так развеселились?!

Они чокались кофейными чашками и говорили:

– Будь здорова, Тимка! Больше не болей! За будущее светило фармацевтики.

Почти все в их группе собирались поступать в медицинский институт. По крайней мере попытаться одолеть этот неприступный с виду барьер мог каждый.

Права оказалась Тамара, что не дала Людмиле избавиться от родительских денег. Иначе ей бы не хватило на оплату квартиры за очередной месяц. А так обошлось почти без потерь.

Конечно, вела она себя не лучшим образом. Получила от мамы пособие и даже не сообщила об этом. Даже не поблагодарила. Но когда в следующий раз заглянула в окошко «До востребования», то ей выдали от мамы письмо.

«Доченька! – писала мать. – Наверное, я виновата перед тобой…»

Наверное! Из-за этого слова Люда чуть не порвала это письмо. Наверное! А то она не знает. Занимается Максимкой, это правильно, он маленький, но что же, ее дочери никакого участия, никакого тепла не надо?

«…Твоя бабушка призналась, что нечаянно проговорилась. Насчет папы…»

Нечаянно! У нее все наречия с частицей «не»! И то хорошо, что призналась. А то получилось, что Люда про нее наябедничала.

«…Когда мы об этом с тобой говорили, я думаю, ты со зла решила, будто бабушка не хочет тебе добра».

Конечно, хочет добра и потому избавила ее от жениха. Пусть теперь Люда и сама понимает, что не было бы счастья, да несчастье помогло. А несчастье – это бабушкино «признание».

«…Папа очень расстроился. Он почему-то не верит, что у бабушки это вышло случайно…»

Папка – молодец! В смысле отчим, его не проведешь.

«…Короче, он предложил, и я с ним согласилась. Нам нужно купить тебе квартиру. Ты не можешь все время жить где придется. Говорят, девушки могут попасть в руки мошенников…»

И даже хуже, чем мошенников…

«…Ты бы написала нам, доченька. Если ты даже обиделась… Думаешь, мне ни на кого не приходилось обижаться? Но я всегда думала: это же мои родные люди. Если даже они в чем-то ошибаются, то других же у меня не будет. А мы с папой любим тебя по-настоящему. Прости нас за то, что хотели как лучше… Ну, дальше ты и сама знаешь!»

Письмо будто пролило бальзам на ее раны и стало стыдно от того, что она из-за своей обиды – на кого, на родных людей в самом деле! – хотела уйти из жизни… Чтобы своих родителей наказать, оставить их жить с чувством вины? Ей даже представлялось, как они у ее гроба сокрушаются, что своим равнодушием убили дочь.

Или назло Филу, который – права Марианна Юрьевна – о ее смерти мог и не узнать?

Первое время после того, как ее выписали из больницы – всего через неделю, – Людмила вела себя так, будто чувствовала за собой слежку. По крайней мере она все время оглядывалась, прислушивалась, иными словами, если бы психиатры занялись ею как следует, то Тимошиной поставили бы диагноз: паранойя, мания преследования. И не выпустили бы из больницы. Перевели бы в другое отделение, с зарешеченными дверями.

Хотя она понимала, что Фил – его она боялась, а кого же еще – может схватить ее и опять утащить к себе… И тут же успокаивала себя, что схватить на виду у людей не сможет. Утащить? Куда? У него-то скорее всего собственного жилья нет, иначе почему бы ему воровать квадратные метры у своего приятеля Князева?

Кстати, придя в себя, она позвонила Рыжему на мобильник и попросила, что если он все-таки найдет Димку, пусть ему ничего о ней не рассказывает, а только предупредит, что его квартирой пользуется недобросовестный человек.

– Да я и не собирался ему ничего говорить. Просто взглянуть бы хотелось.

– Зачем? – не поняла она.

– Затем, чтобы убедиться, на того ли ты меня сменяла. – Слышно было, как улыбнулся Рыжий. А потом посерьезнел. – Думаю, больше нам с тобой видеться не стоит. Мне предстоит работа серьезная. Да и чего видеться-то? Если тебе со мной как с будущим медицинским светилом, то пока нет в том необходимости. Ты вполне здорова. Разве что с головой проблемы, так тут я тебе ничем не помогу, такая уж ты уродилась… А мне с тобой… Все равно уже ничего не обломится.

– Ах ты… барбос! – рассердилась Люда. – Но мы ведь могли бы остаться друзьями.

– А мы и остались. И будем именоваться впредь: друзья юности. А с ними обычно отношений не поддерживают…

Людмила понимала, что и в самом деле увидятся они теперь не скоро. Если вообще увидятся. Вряд ли старый друг пригласит ее на свою свадьбу. Постесняется. Да и невеста еще приревнует…

Она не думала, что Рыжий так уж этого боялся, но Люда объяснила себе его отстраненность: у него теперь совсем другая жизнь – и успокоилась. В самом деле не будет же он таскать за собой всю жизнь старые связи!

Скорее всего скоро Рыжий и вовсе будет для нее недосягаем. Он станет врачом, а она так и останется рядовым фармацевтом, если, конечно, не пошевелится, не станет учиться дальше.

Поступать в медицинский институт ей расхотелось, а вот получить специальность экономиста можно было бы попробовать. Тем более что с некоторых пор не было, кажется, ни одного высшего учебного заведения, включая коммерческие, которое не имело бы экономического факультета. Трезво оценивая свои возможности, Люда начала планировать свою будущую жизнь. Рыжий этому наверняка бы порадовался.

А вот получив экономические знания, Люда вполне могла открыть свое дело: заниматься, к примеру, продажей лекарств. Снабжать ими аптеки. Или, если этот рынок перенасыщен – она пока не проводила его исследования, – можно было бы открыть свою аптеку…

Если бы Рыжий узнал о ее планах, то-то бы посмеялся! Поняв, что они уходят друг от друга все дальше, Людмила вдруг стала вспоминать Рыжего. И даже мысленно с ним разговаривать. Может, потому, что больше не с кем?

Но желающего судьба ведет, нежелающего – тащит. Короче, Людмила неожиданно для себя поступила в заочный институт менеджмента, на экономический факультет. Причем совершенно бесплатно. Буквально в последний момент. И даже толком не узнала, то ли у них такая акция проводилась, то ли институт получил какой-то грант, но экзамены она сдала, одновременно получив справку из училища, что оканчивает последний курс и учится успешно.

Одним словом, теперь ей пришлось бегать в два раза быстрее, и уже мыслям о суициде просто негде было уместиться в полной заботами голове.

И еще одну мысль… вернее, много мыслей на одну тему Людмила старалась запихнуть подальше. Это были мысли о Димке. Ей так было больно и так жалко думать о том, что в ее жизни никогда больше не будет этого доброго, веселого парня, как раз такого, за которого она могла бы с чистым сердцем выйти замуж. И это оказалось невозможным вовсе не по ее вине.

Она нет-нет да вспоминала, с каким пренебрежением обращался с ней Фил, как он не сомневался в том, что ему ничего не стоит подчинить себе Людмилу, и говорила себе, что она сама во всем виновата. Что она не заслуживает такого парня, как Димка Князев.

Сотовый телефон зазвонил у нее в сумочке, когда Людмила перебегала с одной работы на другую. Она нашла еще одну подработку: помощницей кладовщика на складе аптекоуправления.

Вообще-то официально должность называлась «менеджер», но так называл ее работу сам завскладом, Иван Пантелеевич, старый провизор, которого устроил сюда зять, известный в городе невропатолог.

Здесь она работала всего четыре часа, но платили ей неплохо. В принципе от одной из работ – ночного фармацевта – Людмила могла бы отказаться, но она не хотела давать себе поблажек. По крайней мере, как сказала одна врачиха, вся дурь у молодых либо от избытка гормонов, либо врожденная. Людмила не хотела, чтобы эта дурь управляла ее жизнью. Хватит, наделала ошибок! И теперь могла бы добавить в высказывание насчет молодой дури: еще и от избытка свободного времени.

Где-то в глубине ее души постоянно шевелился некий червячок. Одушевленный, потому что он мог говорить. Например, такие вещи: «Ничего, я еще вам докажу!»

Кому? А всем! Рыжему, отцу с матерью, которые когда-то бросили ее одну – пора бы ей об этом забыть! – Димке. Нет, Димке Людмила ничего не хотела доказывать, но в редкие минуты отдыха лежала и представляла себе картины встречи с ним: как она, вполне успешная женщина, вдруг случайно столкнется с Князевым в городе, и то, что она всего добилась сама, перевесит все ее юношеские грехи и заблуждения.

Получалось, что в жизни Людмилы Тимошиной другой цели и не было. Неудивительно. Все полгода, что прошли с того времени, как она бежала из дома будущего известного художника, чтобы потом сутки спустя угодить в психбольницу, прошли будто в угаре. В рабочем угаре. Она работала, потом стала учиться… Если разобраться, она ни разу даже на дискотеку не сходила, хотя Тамара и ее, теперь уже бывшие, однокурсники упорно тащили за собой.

Люда взглянула на дисплей – номер был незнакомый, но когда она нажала на кнопку, услышала легко узнаваемый насмешливый голос:

– Привет, старушка! Ну, ты просто неуловимый Джо! Попытался тебя на какой-нибудь работе застать – артель напрасный труд!

– Рыжий! – ахнула она. – Но как ты меня все-таки отыскал?

Ни от чего нельзя зарекаться. Вот и Рыжий считал, что им незачем больше видеться, а теперь сам ей звонит.

– Кто ищет, тот всегда найдет! – проговорил он речитативом.

– Ну и зачем я тебе понадобилась?

– Покрутела! – одобрительно гыкнул он. – Приятно, что я в тебе не ошибся… Чем занимаешься?

– Легче сказать, чем я не занимаюсь, – улыбнулась она. – Пашу на четырех работах и еще в институте учусь.

– Ты поступила? – ревниво спросил он. – Неужели тоже в мед?

– Конечно, кроме твоего меда институтов больше нет!

– Но-но, руки прочь!.. А в какой?

– Институт менеджмента. Экономистом буду.

– Зачем же тогда ты в училище столько времени училась?

– Чтобы тебя встретить, – пошутила она. Говорить, для чего ей экономические знания, не хотелось. До срока, чтобы не сглазить. – Ты чего звонишь? Неужели соскучился?

– И это тоже есть, но основная причина другая. Ты завтра не выберешь время, чтобы поучаствовать в одном мероприятии?

– Не знаю, так сразу и не скажу, подумать надо. А что это за мероприятие?

– Тебе надо сходить в Октябрьский суд. Там состоится открытое слушание одного дела. Тебе будет интересно.

– Ты меня интригуешь. Какое дело?

– Придешь, узнаешь!

– Но, Рыжий, я не смогу. У меня завтра с утра зачет. А потом одна работа, после двух часов другая.

– Я тебе справку дам, что ты заболела.

– А больничный слабо?

– Не слабо. Но на один день тебе и справки хватит.

– И все-таки я ничего не понимаю… Это дело уголовное или гражданское?

– Уголовное.

– Тем более странно, какое я к криминалу имею отношение?

– Не спеши делать выводы.

– Рыжий, во что ты опять хочешь меня втянуть?

– Я? – искренне изумился Рыжий. – Студент четвертого курса медицинского института, ныне академии? Стал бы я рисковать! Втянуть! Зять профессора медицины! Ты говори, да не заговаривайся.

– Понтярщик ты, Рыжий. Хочешь, значит, сюрприз мне сделать? Ладно, я подумаю, как мне время высвободить… Говоришь, это меня касается?

– Касается. – Слышно было, как уверенность потихоньку уходила из его голоса. – Может, ты еще что-нибудь сможешь сделать… Хотя нет, поздно. Кажется, я немного перестарался. Решил тебя лишний раз не беспокоить. Кто знал, что он так себя поведет? Правду говорят, что влюбленный – это обезьяна с гранатой.

– Обычно так говорят про женщину за рулем.

– Не важно. Главное, это нечто непредсказуемое. В общем, сходи, послушай и мне перезвони.

– Я же не знаю номера твоего нового телефона. Нарочно сменил, чтобы я тебе не звонила?

– Не придумывай. Сохрани этот, по которому я тебе звонил. Темнота!

– И в самом деле что-то я сегодня плохо соображаю, – пробормотала Людмила. Она опять затараторила, как в те времена, когда чувствовала: случится что-то нехорошее – и пыталась его заболтать. Но теперь в ее душу и в самом деле вползал холодок дурного предчувствия.

Можно было бы никуда не ходить, но она была совершенно уверена: Рыжий никогда бы не стал ее беспокоить просто так.