Текст книги "Анна – королева франков. Том 1"

Глава 9

Через три месяца был назначен отъезд. Франкские послы объездили весь Киев, побывали вместе со Всеволодом в Вышгороде и на берегах Славутича, посетили церкви, открытые в честь Георгия Победоносца и великомученицы Ирины.

В один из дней Ярослав приказал сыну привести франкских послов в баню, поскольку ему уже было невмоготу вдыхать тяжелый запах, исходивший от их одежд.

Всеволод чуть ли вголос не рассмеялся, видя недоумение на лицах франков, когда он завел их в предбанник и сказал раздеваться. А когда к ним выглянул распаренный князь в чем мать родила, их рты и вовсе открылись. Но, чтобы не посрамить франкское королевство трусостью его прелатов и придворного официала, им пришлось обнажиться и с опаской войти в мыльню, в которой, довольно крякая, Ярослав подливал воду на раскаленные камни.

С непривычки почувствовав удушение, епископ Роже обессиленно шлепнулся на полок, чувствуя, как в глазах начинает появляться марево. Когда же князь уложил его на полку и стал стегать березовым веником, он и вовсе стал прощаться с жизнью, прося Господа отпустить ему перед смертью его вольные и невольные прегрешения.

Епископ Вальтер и Кларий Готье выдержали процедуру с большим достоинством и, когда Ярослав вновь стал подливать воду на раскаленные камни, они мужественно перенесли испытания, молясь, чтобы «удушение» не закончилось смертью. Что касается Госселана де Шони, то ему мытье в бане даже понравилось и он, пользуясь приглашением князя, участвовал и в последующих банных днях. Епископ Вальтер и Гасселин сдержанно отказывались, соблюдая при этом правила приличия, чтобы не оскорбить великого князя своим отказом.

Однако епископом Роже посещение бани, пар и березовые веники были восприняты вначале как происки дьявола. Потом он решил, что варвар – князь хочет их убить. А когда на следующий день тело, лишившееся грязи, начало страшно зудеть и его разбила неведомая хворь, перешедшая в недомогание, он и вовсе слег, проклиная тот день и час, когда согласился войти в баню. А затем стал читать молитвы, прося у Господа прощения за греховные поступки свои.

По происшествии еще нескольких дней, чувствуя, что тело перестало чесаться и, о, Святая Матерь, исчезли на животе, спине и груди прыщи, досаждавшие ему уже долгое время, на него вдруг снизошло умиротворение и спокойствие. И неожиданно он сделал весьма странный вывод: чистота тела влияет на умиротворение души и исцеляет от недугов.

Дни сменяли друг друга, а Филипп так и не появился, и у Анны возникло подозрение, что его специально удалили со двора, чтобы он не попадался ей на глаза и не вызывал у нее сердечные муки.

Несколько раз она порывалась спросить о нем Святослава, но боялась принести вред любимому. Каждый день девушка начинала с того, что поднималась на крепостную стену и выискивала во дворе глазами ярла. А в соборе не столько слушала службу, сколько смотрела из-под шелковой завесы княжеских хоров вниз на молящихся, надеясь увидеть Филиппа.

Но его нигде не было, и, совсем отчаявшись, она обратилась к Всеволоду:

– Брат, поскольку уже ничего изменить нельзя и мне через неделю придется покинуть родной край, скажи, ничего не тая, где Филипп, чтобы моя душа обрела покой перед дальней дорогой.

Всеволод ответил не сразу, о чем-то раздумывая, а потом, посмотрев на несчастное лицо сестры, побледневшее и осунувшееся за последнее время, все же решился сказать правду:

– Святослав рассказал о тебе и скандинаве матушке, а она, уж не знаю как, убедила отца, что Филипп нужен Харальду, и он отослал его в Норвегию, выплатив щедрые отступные и подарив ярлу за преданную и честную службу два села с рабами. Так что ему ничего плохого не грозит из-за того, что вы тогда долгое время были наедине в лесной глуши.

Святослав не стал чинить зло против ярла, поскольку тот находится в дружбе с Харальдом, ссоры с которым нам ни к чему. Так что забывай о скандинаве и думай о своем супруге.

– Да что я могу о нем думать, – вспылила Анна, – если не знаю, как он выглядит и какой он! Вот приеду, увижу – и буду думать, как мне не повезло в жизни, выйдя замуж за нелюбимого, да ещё старика.

– Зря ты так себя настраиваешь, – с горечью в голосе тихо сказал Всеволод. – И я, и мои братья тоже женились не по любви, а потому что так было надо.

– Правильнее будет сказать: потому что так решил отец, – не согласилась с ним сестра.

– А хоть бы и так. Разве это что-то меняет? А твоя строптивость и непотребные мысли ничего хорошего не принесут.

Анна покачала головой, ничего не сказав, и, поблагодарив Всеволода, пошла в свой девичий терем, где шла полным ходом подготовка к ее отъезду. Многие сундуки с одеждой были уже собраны. В отдельный было упаковано столовое серебро как часть её приданого. Остался незаполненным ее личный сундук, в который она положила переведенные ею с греческого и латыни книги: «Чудеса Николая Мирликийского», самого почитаемого святого на Руси; «Житие Василия Нового», изображавшего яркие картины адских мук, рая и Страшного суда; «Хронику Георгия Амартола», изложившего в своем труде всю историю мира от Адама и до событий середины IX века; «Хронику Малалы», в которой пересказаны античные мифы; «Беседы на Шестоднев», содержавшие толкования шести дней творения мира и включавшие в себя ряд сведений из разряда анатомии, ботаники, зоологии, географии, астрономии, которые были рассмотрены сквозь призму христианского вероучения, а также Евангелие на церковнославянском языке.

Для Анны книги были ценным грузом, а потому она упаковывала их сама. Это был ее личный дар будущему супругу, которым она хотела его обрадовать и доставить удовольствие от чтения. В своих фантазиях девушка видела, как они вдвоем сидят у очага и обсуждают их, высказывая свое мнение.

Правильно говорят: сколько клубочку не виться, конец все равно будет. Вот так же наступил и день отъезда княжны. Мать лежала больной с лихорадкой. По-видимому, простыла осенним дождливым днем, пронизанным предзимним холодом. И Анна пошла проститься с ней в ее опочивальню.

Ингигерда запретила дочери подходить к ней близко, чтобы не заразилась перед дорогой, и указала рукой на кресло.

– Матушка, мне пора ехать, – сказала княжна удрученно. – Вряд ли мы с тобой еще свидимся. Спасибо тебе за всё! Я буду помнить твою любовь в далекой стране, буду вспоминать наши разговоры, наши хоромы и праздники.

– Не надо, девочка моя, воспринимать свой отъезд к супругу, как наказание, – произнесла слабым голосом мать. – Воспринимай его как конец старой жизни, которой самое место в прошлом, и начало новой, которой будет место в твоем настоящем. Из него ты выстроишь своё будущее. Так что веселее смотри на жизнь. Всё не так плохо, как ты нарисовала в своем воображении.

И не ропщи, дочка, – сказала Ингигерда. – Судьба у нас такая – монаршая! Я девятерых детей родила и знаю, что должна делать настоящая княгиня: рожать и властвовать, властвовать и рожать. И так из поколения в поколение и во веки веков!

– Может быть, ты и права, – неохотно согласилась с ней Анна, чтобы не расстраивать. – Я буду писать тебе письма и рассказывать в них о Франкии, ее короле и дворе, а ты мне будешь писать о своей жизни здесь, о батюшке и моих братьях.

– Конечно, мы будем писать друг другу. А Филиппа выкинь из головы, иначе он будет тебе мешать жить в новом месте.

– Ты знала о нем? – вздрогнув, тихо спросила девушка, хотя уже знала об этом от Всеволода. Но не могла же она выдать его.

– Знала. Мне о вас Святослав рассказал. Единственное, что я могла для ярла сделать без вреда, это отправить его на родину с деньгами.

– Спасибо, – прошептала Анна, борясь со слезами. – Выздоравливай, матушка. А теперь прощай и пусть хранит тебя Бог!

Пожав протянутую материнскую руку, она спустилась во двор, где ее уже ждали братья и слуги. С отцом Анна простилась еще вечером, и он сказал, что не выйдет ее провожать, чтобы слабость свою при смердах не показать.

Вспомнилось, как вчера встал из своего кресла и, подойдя к ней, обнял за плечи и прижал к груди.

– Пора нам, дочка прощаться, – услышала она дрогнувший от волнения голос отца. – Пора, моя голубка.

И тут княжну как прорвало. Не выдержала… Горькие слезы, безутешно полились из ее сине-голубых глаз. А отец гладил ее по золотистым волосам и приговаривал:

– Тихо, милая, тихо… В слезах толку нет. Успокойся, ясочка моя. Не рви мне сердце.

На что она хотела спросить: «Так зачем же тогда ты отдал меня замуж так далеко?» Но промолчала, чтобы не гневить родителя.

– Лучше бы мне с тобой остаться, батюшка, – вытирая слезы, всхлипывая, промолвила Анна. – Неужто тебе бы со мной плохо было?

– Нельзя, ласточка моя, – целуя дочку в заплаканные глаза, увещевал Ярослав, – Тебе надобно замуж выходить, детей рожать: участь у тебя такая женская.

– Так выдал бы меня замуж по любви, батюшка. Разве так уж необходимо отдавать меня за старика замуж в тридевятое царство?

– Дочка великого князя Руси может выйти замуж только за короля. И я, и братья твои женились не по любви, а потому, что так надо для нашей земли. И ты не должна об этом забывать.

– Что ж, прощай, батюшка, – всхлипнула девушка напоследок, обняв отца за шею и слыша, как гулко и тревожно бьется его сердце.

Вот так и расстались они с болью в душе, зная, что больше не выпадет им счастье свидеться еще хотя бы раз.

Теперь ее провожали братья. Обнявшись с каждым, пристально посмотрела на них и с такой же болью, что и вчера в горнице батюшки, сказала:

– Вот и настала пора проститься нам навеки, братья мои. Я покидаю вас не по доброй воле. Стараюсь для батюшки, для Киева и для всей земли нашей. И себе не принадлежу… Живите в мире и согласии и меня вспоминайте, хоть иногда.

И повернулась к слугам, которые, словно горох, наполнили княжеский двор. Все плакали, словно провожали ее на погост, добавляя в сердце горести, а в душу – отчаяния. А Филиппа среди них не было… Думает ли он о ней?

К Анне подошел пресвитер Иларион, распространяя вокруг себя особый запах, состоявший из смеси воска с ладаном, и, благословя свою способную ученицу, тихо предостерёг, чтобы не забывала на чужбине свою веру.

К княжне приблизились рабыни, которые вместе с ней должны были уехать во Франкию.

Отец сам обозначил дочери дорогу к ней, чтобы она по пути заехала с его письмами в нужные ему европейские страны и повидалась заодно с тёткой Доброгневой и сестрой Анастасией, ради которой надо было сделать большой крюк.

Оттуда им надлежало добираться до Регенсбурга, где находилась резиденция баварских герцогов и епископа, а потом через Вормс, вольный имперский город, и Майнц, в котором проходили коронации королей Германии, по сухопутной дороге ехать до Франкии. Придерживаться такого маршрута Ярославу посоветовал Никодим, проехавший Европу вдоль и поперёк, так как считал его наиболее безопасным: ведь на южной дороге на обоз могли напасть степные кочевники, а на северной – неминуема встреча с безжалостными морскими разбойниками.

Первоначально ей предстояло пересечь Полонию, в которой правил король Казимир. Хитрый князь задумал это не случайно, помня из письма сестры, что польский правитель знал и самого Генриха, и его семью. В его письме, которое везла дочка, он попросил Доброгневу, чтобы она разговорила своего супруга и он рассказал Анне о ее будущем муже. К тому же Казимир, некогда живший в Париже и Бургундии, будучи монахом и рыцарем, мог дать ей много полезных советов о том, как приспособиться к жизни на чужой земле.

Первые дни путешествия Анне практически не запомнились. То ли боль от разлуки с отчим домом была сильная, то ли сердечные муки застилали глаза слезами. А может, и то и другое вместе. В любом случае княжна даже под пытками не смогла бы рассказать, что встречалось ей по пути. Осталась она равнодушна также к полям и рощам, мимо которых они проезжали. Не замеченными ею остались болота и топи, покрывавшие польские земли, граница которых осталась у них позади.

Возможно, Анна и очнулась бы от глубокой грусти, в которую погрузилась, если бы обоз проезжал через большие города, а небольшие деревни не привлекли её внимания. Даже виноградники, не росшие в её родном краю, из плодов которого делали вино для таинства причастия, не вызвали у нее интереса несмотря на то, что девушка с детства была любознательной.

Анна ехала то на своей Пламенной, то пересаживалась в крытую повозку, выстеленную шкурами, но делала это машинально, не глядя по сторонам. Поскольку всё вокруг было монотонным и серым, она убеждалась, даже не вникая глубоко, что жизнь везде одинакова и сводится к одному и тому же: люди рождаются, в поте лица добывают себе пропитание, рожают детей, старятся и умирают.

Даже то, что местные жители смотрели на них недоброжелательно и избегали разговоров, не задевало княжну, хотя по природе своей она была весьма впечатлительна.

Только одно ее волновало на польских дорогах – ночи. Девушка помнила рассказ одного польского купца, который даже на тот момент не избавился от ужаса недавнего нападения восставших кметов, поклонявшихся языческим богам, которые без всякой жалости и забыв о милосердии избивали насмерть знать и духовенство, разоряли и сжигали их дома и церкви. И только вернувшемуся в Полонию добродетельному королю Казимиру удалось усмирить мятеж язычников.

Когда их обоз настигала в пути кромешная тьма, в памяти княжны сразу же всплывал этот рассказ, заставляя душу сжиматься от страха. Но наступавшее утро рассеивало его, и в голову вновь возвращалась мысль, что местные смерды в целом покорны и беды от них ждать не стоит.

Наконец путешественники прибыли в Гнезно, где находилась резиденция короля Казимира. Поскольку землю уже окутывала ночь, было опасение, что городские ворота будут уже заперты. Однако им повезло, и обоз беспрепятственно въехал в город.

Правда, Анну очень удивило, что стражники спокойно храпели, прислонившись к стенам ворот. Такое было недопустимо на воротах в Киев, и Ярослав тотчас бы казнил заснувшего стражника. Тем не менее, польская стража спала, завернувшись в овчины и сжимая в руках длинные копья.

– Выпили больше меры, – ответил на невысказанный девушкой вслух вопрос Никодим, широко улыбнувшись. – Греются таким образом: ведь осенние ночи здесь очень холодные. В целом же город неплохо защищен, окруженный высоким валом, на котором построены бревенчатые башни с островерхими крышами.

Анна, сидя верхом на своей гнедой, окинула взглядом далеко растянувшийся обоз. Помимо франков, её сопровождал боярин Велимир. Чтобы ей служить в дороге, матушка отправила вместе с ней его веселую жену Братумилу, двух ее подруг Дарину и Любиславу, а также добродетельную вдову Марьяну. В помощь ей были даны и отроки – Бинко, Деян и Майко. А еще, чтобы она могла на чужбине слушать утрени и обедни на славянском языке, отец отправил с ней монаха Мефодия.

Отправлено было вместе с княжной множество слуг и служанок из рабов, но с ними в дороге справиться не удалось, и многие ночью сбежали еще на землях Руси. Догонять их возможности не было, а потому боярин Велимир на беглецов просто махнул рукой, и они продолжили свое путешествие.

Жители Гнезно в этот час, когда въехали в город, уже спали, закрыв двери и ставни в своих домах, только заливисто переговаривались друг с другом городские псы. Поэтому было не у кого спросить, как проехать к королевскому дворцу, и пришлось будить стражника.

Поначалу он не хотел покидать ворота, а когда Анна показала серебряную монету, подскочил и чуть ли не вприпрыжку побежал по каменной мостовой. Всадники, скрипучие повозки с одеждой и приданым невесты, дарами Генриху от киевского князя, скарбом франков и провизией, не тратя ни минуты, двинулись за ним.

Анна слушала, как стражник заколотил в ворота, и закрыла глаза в предвкушении, что скоро сможет помыться, нормально поесть и выспаться на ложе. К тому же ей очень хотелось увидеть тетку Доброгневу, которую она последний раз видела еще в детстве. Но в памяти все же остались ее доброта и ласковые руки, которыми она ее обнимала.

После затеянных переговоров со стражей створки ворот наконец открыли – и обоз медленно въехал на территорию широкого двора.

Анна пригляделась и увидела в глубине каменное дворцовое здание, в котором вскоре стали зажигаться один за другим окна. Дворец оживал прямо на глазах.

На высокое крыльцо из камня вышел седовласый мужчина, подняв перед собой тусклый фонарь, и громко крикнул:

– Кто прибыл на королевский двор?

Не менее громко ответил Велимир:

– От князя Ярослава, дочь его Анна с сопровождением. А еще посольство короля Франкии.

Мужчина на это ничего не сказал и быстро скрылся за дверью.

Боярин Велимир уже второй раз приехал в этот дворец, а в первый привозил сюда Доброгневу.

Анна устала ждать сидя на коне и, спешившись, стала прохаживаться по двору, но вскоре почувствовала ночную сырость и укуталась в меховый плащ. Её одолевала скука, которая стала переходить в досаду из-за долгого ожидания.

Большую половину двора, освещенного факелами, заполонили возы и всадники. В воздухе стоял гул человеческих голосов, которые потревожили воронье на деревьях, – и они недовольно закаркали, перелетая с ветки на ветку.

Присев на воз, Анна, утомленная дорогой, как в полусне наблюдала суету, царившую во дворе. Наконец опять появился седоволосый старец, и, низко поклонившись дорогой гостье, повел ее по лестнице. С двух сторон от нее шли франкские епископы с довольными выражениями лиц. За ними поднимались боярин Велимир, рыцарь Шони и приближенные к княжне женщины.

На дворе остались франкские рыцари с оруженосцами, охранявшие повозки с приданым княжны и дары для своего короля, в ожидании, когда им укажут, куда поставить повозки с ценным грузом. Обслуга суетилась возле коней, узнавая у дворовых, где можно их покормить и напоить, а еще определить на ночь. Вскоре пришли дворцовые слуги и увели всех животных в конюшни, где им дали овса и налили свежей воды.

Старец привел Анну в горницу с коричневыми перекладинами на потолке. Стены ее были просто побелены. На одной из них висело в человеческий рост деревянное изображение Иисуса в терновом венце, распятого на кресте. Резчик настолько точно передал на его лице и изможденном теле человеческое страдание, что Анна даже зажмурилась.

Епископы упали на колени перед распятием и стали молиться, осеняя себя крестами. Княжна тоже раз перекрестилась, не сводя глаз с низенькой внутренней двери, украшенной железными копьями.

Вскоре она бесшумно отворилась – и, шурша шелком, в горницу стремительно ворвалась полная женщина, раскрыв объятия навстречу племяннице, и, обнявшись, они обе заплакали.

Доброгнева, в крещении Мария, помнила Аннушку еще девочкой, поэтому, увидев перед собой красавицу с золотыми волосами, которые прикрывала парчовая шапочка с бобровой опушкой, настолько была поражена, что не удержалась от возгласа изумления.

Видимо, почувствовав спиной, что в дверях появился король, она резко обернулась, посмотрев на него с улыбкой. Анна тоже перевела свои глаза с тетки на ее супруга. Она впервые видела короля Казимира, и ее взгляд быстро пробежал по его высокой худощавой фигуре, одетой в черную одежду, напоминавшую монашескую сутану. Затем скользнул по короткой бороде и серым глазам.

Он, как и его супруга прежде, раскрыл свои объятия и сказал:

– Ну-ка, красавица, иди и обними своего дядю.

Анна не заставила себя долго просить, сделала несколько быстрых шагов и оказалась у груди короля. В его руках так было надежно и покойно, что она даже прикрыла веки, наслаждаясь ощущением отеческой защищённости.

Совсем немного времени понадобилось, чтобы королевская чета познакомилась с франками – епископами, помощником сенешаля и начальником стражи. С боярином Велимиром они были знакомы, а потому просто приветливо поздоровались.

Казимир с удовольствием заговорил с гостями на франкском, спрашивая их, как они перенесли дорогу и каково их здоровье. Затем коротко вспомнил о проведенных во Франкии годах, в том числе в аббатстве Клюни и Париже. Его же жена, прижимая к себе за плечи племянницу, расспрашивала ее о Киеве, отце и матери. И Анна, отвечая на эти вопросы, вдруг почувствовала тоску по дому и, не выдержав, расплакалась.

Король, услышав жалобный плач, бросил гостей и быстро подошел к девушке.

– Не плачь, милая, – стал ее утешать он, снимая пальцами катившиеся по щекам хрустальные слезинки. – Ты будешь королевой благословенной франкской земли. И Генрих неплохой человек. Он не будет тебя обижать.

Понадобилось время, чтобы проснувшиеся кухари и поварята приготовили для ночных гостей поздний ужин, как того требовали законы гостеприимства.

Целый день езды верхом на конях и тряски по израненным глубокими ухабами дорогам давали о себе знать болью в теле, но сильнее все же хотелось есть. Поэтому все набросились на холодное мясо, порезанное крупными кусками, пироги с печенью, колбасы, вареные яйца, различные сыры, запивая все яства медовухой из расписных глиняных кубков.

Анна тоже сильно проголодалась, поэтому ела с большим аппетитом, не уступая мужчинам. Рядом сидела Доброгнева, и, выбирая с блюд лучшие куски, подкладывала их племяннице, пододвигая к ней и ломти пахучего пшеничного хлеба.

Казимир, в отличие от супруги, которая ужинала второй раз, до еды не дотронулся, поскольку придерживался порядка, к которому привык, находясь в бургундском монастыре, где поддерживался культ умеренной еды. Он смотрел на Анну, будущую королеву франков, и в его воспоминаниях проносились картины его молодости, когда все пережитое кажется прекрасным.

Видя грустную княжну, Казимир, гладя ее холодную руку, стал утешать девушку:

– Не печалься! Ты будешь королевой страны с благодатной природой. Она защищена со всех сторон от сильных ветров. Там плодородная земля, много рек, на каждом холме растут виноградники, где созревает виноград, никогда не бывает зимних бурь и снежных метелей.

Гостей отправили почивать, а Казимир, Доброгнева, которую он звал Марией, и Анна перешли в небольшую комнату, где горел очаг, наполняя ее теплом. Здесь стояло два кресла и небольшой диван. На него села тетка и позвала к себе племянницу. В кресло напротив сел Казимир.

Ему было скучно в своем королевстве, на землях которого большей частью были топи да болота, среди которых прятались языческие селения, жителей которых ему никак не удавалось обратить в христианство. На берегах Помории6868
  Местность в Польше, прилегающая к морю


[Закрыть] жили дикие пруссы, которые убивали христианских проповедников. Да и погода, не приведи, Господи: то бури, то липкий снег, то неистовый ветер, то дожди…

Прошлое, когда он был молодым монахом, казалось ему замечательным, лишний раз подтверждая поговорку: хорошо там, где нас нет. И Казимир старался не помнить, что во Франкии, которую он возносил над Полонией, такие же леса и болота покрывали не меньше половины страны, такие же непролазные дороги, когда наступала осенняя непогода, и не менее невежественные крестьяне, жившие в отдаленных деревушках.

Они сидели в комнате одни и могли без посторонних ушей говорить обо всем, что их интересовало. Глаза Анны закрывались от усталости, которая вдруг навалилась на всё ее тело. В окна заглядывал рассвет. Где-то запели петухи… и королева отвела племянницу в опочивальню, где на ложе уже подогрели перину с лебяжьим пухом.

Слив девушке из кувшина воды над тазиком, чтобы она помыла лицо, шею и руки, тетка уложила ее и накрыла пуховым одеялом, подоткнув его со всех сторон.

И потекли дни, сменяя друг друга. Доброгнева не отпускала от себя Анну, засыпая ее вопросами о новых соборах и монастырях, Золотых Воротах, слава о которых прокатилась по Европе, о племянниках и племянницах, о жизни в Киеве…

В один из вечеров девушка не выдержала и рассказала ей о Филиппе, о своей любви к нему, о тоске, которая преследует ее всю дорогу после того, как она покинула княжий двор, так и не простившись с ним.

И неожиданно Доброгнева расплакалась. Анна, не понимая, что сказала не так, бросилась к ней и, присев на корточки, взяла ее руки в свои.

– Чем я тебя расстроила, тётушка? – спросила она взволнованно.

– Не в тебе дело, – ответила та, вытирая слезы. – Просто в твоем несчастье, как в зеркале, я увидела своё. Разница лишь в том, что я со своим уже смирилась, а ты нет.

– Тетушка, я не понимаю, о чем ты говоришь, – сказала Анна, заглядывая ей в покрасневшие глаза.

– Сядь с мной рядом, и я расскажу. Буду говорить тихо, потому что в королевском дворце даже стены имеют уши. Ты тоже в Париже помни об этом.

Итак, ты повторила мою судьбу, милая. В семнадцать лет я тоже влюбилась в одного варяга. Его звали Эрик. Он был старше меня на девять лет и служил наёмником у Ярослава. Несмотря на молодость, он был уважаемым воином и славно сражался на полях сражений. Во время битвы с печенегами под Киевом даже закрыл собой великого князя, взяв на себя предназначавшуюся ему стрелу. Счастье, что она вонзилась ему в плечо и он выжил, хотя и пролежал в лихорадке много дней.

Я тайно приходила к нему в клетушку и стирала пот с его лица, клала на лоб холодные тряпицы, поила лечебными отварами, а потом смазывала рану заживляющими мазями.

Слуги не выдавали меня брату, но однажды он пришел проверить своего дружинника и застал меня с ним. Случился большой скандал. Ярослав сильно гневался, кричал на меня, даже под замок на месяц посадил.

А потом, когда позволил вновь свет белый увидеть, спешно уехал в Новгород к Владимиру. А я вновь побежала к Эрику, но не учла того, что за месяц его рана зажила и он опять приступил к службе.

Каково же было мое разочарование, когда я узнала, что Эрик отправился вместе с братом. Я так ждала его возвращения, что даже похудела от тоски и бессонных ночей. Но Ярослав вернулся в Киев без него. И тогда я, поправ девичью скромность и стеснительность, пошла к Ярославу и бросилась ему в ноги, умоляя сказать мне, где Эрик и жив ли он.

Брат ухватил меня за косу и поволок по полу. Возле окон пихнул меня в простенок и, нагнувшись надо мной, закричал дурниной:

– Ты совсем всякий стыд потеряла, распутница. То в клеть к молодому мужику бегаешь, то выспрашиваешь о нем у всех. Забудь про шведа. Он тебе не пара. Ты княжна, а он наемник, воюющий за гроши. Больше ты его никогда не увидишь. Я оставил варяга в Новгороде, определив его в дружину к Владимиру. А тебе прямо с завтрашнего дня мужа искать буду.

Мои горькие слезы не тронули сердца брата, и через год он выдал меня за Казимира. Я тоже не смогла попрощаться с Эриком и долго хранила память о нем в своем сердце. Да и сейчас, спустя почти четырнадцать лет, нет-да-нет заболит оно, когда вспомню о своем зеленоглазом воине с длинными рыжеватыми волосами.

– Он был красивым? – почему-то шепотом спросила Анна.

– Для меня да, очень красивым. А когда Эрик улыбался своей белозубой улыбкой, мне и солнца было не нужно.

И они, обнявшись, так и застыли на диване, каждая думая о своем, но больше всего о своей несчастной женской доле, в которой им не позволено любить и быть любимыми. Они не были хозяйками своей жизни, полностью завися от воли мужчин, которые властвовали над ней, распоряжаясь ими, словно рабынями, в угоду своим политическим интересам.

Епископы торопили Анну с отъездом, но она под разными предлогами тянула время, не желая расставаться с теткой, с которой они очень подружились. И та не хотела так быстро отпускать от себя свою племянницу.

Часто вечерами к ним присоединялся король и занимательно рассказывал о Франкии, с которой у него было связано много приятных воспоминаний. Анна очень ценила такие вечера, так как они позволяли ей узнать не только о стране, где она будет королевой, но и её будущем супруге.

Во время одного из таких разговоров княжна попросила его рассказать о Генрихе.

Пожевав нижнюю губу, Казимир сказал, не пряча извинительной нотки в голосе:

– Генриха я близко не знал, но хорошо помню его юношей, когда тот появлялся во дворце. Уже тогда он был дородным и крепким. Живостью в движениях не отличался, но и медлительным я бы его не назвал. Думаю, из него получился мужественный и стойкий рыцарь, сведущий в военных делах.

Помнится, Генрих забывал обо всем, говоря о конях и оружии, в которых знал толк. Я не раз слышал, что он проявлял завидную настойчивость в осаде городов.

И, замолчав на минуту, Казимир посмотрел на Анну и спросил:

– Ты знаешь, как его называют?

Она покачала головой, понуждая взглядом короля рассказывать дальше.

– Покоритель, – сказал он и рассмеялся.

– Почему?

– С момента своего восхождения на трон Генрих пытался ослабить независимость своих вассалов и вернуть их в лоно королевства под свое управление. Эта борьба стала основным его делом. Поскольку бароны построили для себя каменные замки, за стенами которых чувствовали себя совершенно независимыми правителями, Генрих стал подвергать их осаде, чтобы они ему покорились.

– А книги читать он любит? – укрощая внутреннее волнение, поинтересовалась девушка.

– Книги? – удивился Казимир. – Никогда не видел его за этим занятием.

Увидев, как девушка поникла после его слов, король попытался исправить допущенный промах.

– Понимаешь, я же редко его видел. Притом большей частью на плацу или в окружении придворных. А в таких местах книгу читать не сядешь.

А вот об отце его слышал, что он постоянно читал латинскую Библию, за что его называли «сведущим о Господе», что не мог провести ни дня без чтения псалмов и громко обращался к Богу с молитвами святого Давида. Король читал также богословские трактаты и участвовал в церковных соборах, на которых обсуждались разнообразные вопросы.

Поскольку Анну чрезвычайно интересовали рассказы о семье, в которой ей предстояло жить, она тотчас ухватилась за услышанное.

– Как мне сказали франкские епископы, отца Генриха звали Роберт и его считали святым человеком. Это правда?

– Чистейшая правда. Все его считали святым. Наверное, за его благочестие и доброту, ведь он перечислял щедрые пожертвования церквям и, не скупясь, раздавал милостыню нищим. Поэтому и прозвище у него появилось – «Благочестивый».

Во время орлеанского процесса над еретиками Роберт возглавил расследование и лично приложил все усилия, чтобы вернуть еретиков к «истинной вере», а затем присутствовал на судебном процессе, закончившемся осуждением тринадцати человек и их сожжением на костре. Так Роберт Благочестивый стал первым монархом своей эпохи, который боролся с ересью.

Да и королем был хорошим. Почитая Господа, думал и о земном. В последние годы жизни построил большой каменный дворец в Париже. Теперь ты будешь в нём хозяйкой.

– Тебе тоже приходилось в этом дворце бывать?

– Много раз.