Текст книги "Кинжал милосердия"

Лариса Соболева
Кинжал милосердия

Он скульптор, она натурщица. Он стар и безобразен, как безобразно все отжившее, дряхлое, ненужное, хотя таким наверняка видится с ее колокольни, и в этом большая доля правды есть. А она молода и прекрасна, как может быть прекрасна только юность, плюс к тому природа одарила ее божественным лицом и прекрасным телом.

Он мудр, но мудрость еще не залог счастья, скорее залог печали, а ее невежество не мешает ей быть бездумно счастливой, потому что она – сама весна, стоит у истока жизни. Он же находится в конце зимы, за его зимой не наступит новая весна, а придет пустота.

Когда она стоит обнаженной на подиуме, когда ее персиковая отшлифованная кожа ловит световые блики, а пепельная прядь, скользнув на выпуклую и упругую грудь, трепещет от ее дыхания, он думает о величайшей несправедливости. Несправедлива и оскорбительна старость, несправедливы несбыточные желания в ветхом теле, несправедлива в своей безнадежности пропасть между ним и юностью.

За семь месяцев он вылепил лишь одну статуэтку, но разбил, потому что не вдохнул в нее жизнь. Все остальное время она позирует, он смотрит на нее. Случается, поправляет то положение руки, то волосы… Ай, да это же предлог прикоснуться, ощутить вибрацию молодости, почувствовать удар тока, двигающий застоявшуюся кровь по ржавым жилам! Перед ним на мольберте белел чистый лист, на нем – ни черточки. Лист и в дальнейшем будет чистым, до самой смерти…

– Ты почти не разговариваешь со мной, – потянулась Мила, устав стоять неподвижно.

Да, она ему тыкает с первого дня знакомства, несмотря на то что он старше на… нет, лучше не вдаваться в подробности. Но он принял ее условия. Вообще-то, с ней не о чем говорить, девчонка ничего не знает и не понимает, на редкость дремучая, а вдобавок невоспитанная. Но, говорят, молодежь сейчас вся такая – не обременяет себя ни знаниями, ни правилами. Собственно, Мила напомнила ему, что утомилась, пора заканчивать сеанс, а так не хотелось остаться без нее.

– Может, перекусишь? – спросил Владислав Иванович.

Она молча спрыгнула с подиума, завязав на бедрах вязаную шаль, подошла к столику, подхватила маслину и, сунув ее в рот, со стоном блаженства упала в кресло, уложив босые ноги на подлокотник соседнего. Бесстыдство у нее в крови, и в этом бесстыдстве читаются непосредственность и наивность, первозданная чистота. Да и у кого повернется язык назвать Венеру Милосскую или Данаю бесстыжими, а мастеров, подаривших миру вечную красоту, похотливыми развратниками? Но живая обнаженная натура возмущает и оскорбляет пуритан, он же не пуританин, никогда им не был.

Владислав Иванович поднес тарелку с бутербродами и держал, пока Мила уминала один бутерброд за другим, небрежно стряхивая крошки, попавшие на грудь. Он готов видеть ее каждый день, а не три раза в неделю. Еще лучше, чтоб Мила всегда была с ним. И когда бы она засыпала, сидел бы рядом и всю ночь любовался ею, охраняя сон.

– Сколько времени? – спросила Мила. – Мне нужно успеть за квартиру заплатить.

– Нет и семи, мы закончили раньше обычного. Ах да, деньги… – Владислав Иванович достал из-под салфетки купюры, отсчитал и протянул ей. – Здесь и на квартиру.

Да, он с щедростью оплачивает и ее квартиру. Как-то так однажды само собой получилось: Мила намекнула на материальные трудности, Владислав Иванович откликнулся, потому что безучастным к ней невозможно оставаться.

Девушка цапнула купюры и с чувством поблагодарила:

– Спасибо, ты классный! – На минутку Мила замерла, закатив глаза к потолку. – Хозяйка требует, чтоб я искала новую квартиру, месяц дала.

– Чем ты ей не угодила? Плохо ведешь себя?

– Не в том дело. Сын женился, она не хочет жить с невесткой на одной площади. Возвращается к себе. Ну, мне пора.

Это стало ритуалом: Мила одевается, а Владислав Иванович подает ей вещи. Она медленно натягивает трусики, поправляет их… колготки скользят по гладким ногам… возится с застежкой бюстгальтера… Мила все делает медленно, потому что тщательно.

– Послезавтра приедешь? – спросил он.

– Послезавтра Восьмое марта.

– А… – протянул разочарованно. – Я забыл, у тебя же есть друзья… Где будете отмечать? Ты пойдешь… со своим парнем?

– Парня у меня нет. Не решили, куда пойдем, но где-нибудь посидим.

– А я хотел сделать тебе подарок.

Владислав Иванович это придумал сию минуту, с целью заманить ее и восьмого. В его возрасте на календарь не смотрят, о праздниках не помнят, ведь ни то, ни другое уже не важно.

– Подарок? – вскинулась Мила. – Я люблю подарки… А какой?

– Приедешь и увидишь.

– Я приеду.

– Такси вызвать? – И такси он оплатил бы, как не раз оплачивал, зато еще минут двадцать посидел бы с Милой.

– Не надо, я пройдусь, а то кости занемели.

Она не знает, что немеют не кости, а мышцы. Ненавязчиво Владислав Иванович предложил:

– Да, кстати, если не найдешь ничего подходящего, поживи у меня, места здесь много.

– Ты реально? – произнесла она, натягивая свитер, но явно не удивилась.

– Я серьезно, девочка.

– А твоя дочь? Она не придушит меня в уголке?

– Как видишь, дочь редко навещает меня.

– Я подумаю. Спасибо тебе.

Мила приложила губы к его мятой щеке и вылетела из мастерской, он слышал ее стремительные шаги по лестнице. Как скоро удалялся стук каблучков, так же быстро пространство вокруг заполнял вакуум, где ничего нет, даже воздуха. Владислав Иванович выключил свет и распахнул окно, захотелось еще раз увидеть Милу и зарядиться энергией ожидания.

Вот и воздух, пахнущий тающим снегом и намокшими деревьями, но он уже не стимулирует внутреннюю силу, которая весной утраивается, способна горы свернуть на пути к надеждам. Так бывает у молодых, они не видят перемен в природе, а просто чувствуют прилив сил. Старики лишены приливов, но видят и запоминают все мелочи, будто после зимы им это пригодится где-то там, за пределами галактики.

А вон Мила, летучая, как капель. Пробежала до ворот, не оглянувшись (впрочем, его не рассмотрела бы, темно), по улице пошла быстро, уверенно, легко… Остановилась… Пересекла улицу… С кем это она?..

В отличие от Владислава Ивановича он полноват, но очень юркий, подвижный для своего «нежного» возраста, по характеру брюзгливый и нервный, а также подозрительный. Он ждал ее, потому что знал, что Мила у «гончара», как презрительно прозвал скульптора Седова в зрелые годы – с тех пор у них подспудная вражда и соперничество. Конечно, соперничество надо понимать не буквально, не на профессиональном поприще они столкнулись. Это битва характеров, принципов, убеждений и… просто антипатия. А знал потому, что сидел на чердаке своего дома, направив бинокль на окна мастерской. Всегда так делал. Мастерская у Седова в мансарде, там он малюет, а ваяет в пристройке. Правда, уже давненько не ваял, видно, силы не те.

Он позвал Милу, та изменила маршрут, подошла.

– Ко мне не зайдешь?

– Хм, ладно, зайду.

Поднимаясь на открытую террасу, столкнулись с родственницей Ириной Ионовной – как раз вышла из дома, да и стала как вкопанная, колюче уставившись на девушку, заодно загородив мощным станом вход. Не хотела пускать их обоих, это так очевидно.

– Ты иди, иди, Ира, – заискивающе пролепетал Муравин, пряча глаза. – У меня гости.

– Вижу, – процедила та, нехотя сделав шаг в сторону.

От нее исходил поток злобы, а Миле плевать, кому там она не нравится.

Девушка прошла в дом, сбросила демисезонное пальто, которое поймал Муравин и повесил в шкаф. Дом у него небольшой, но уютный, тоже двухэтажный, как у Седова. Правда, у последнего еще мансарда, да и хоромы побогаче, так он же скульптор, в свое время зарабатывал много, тогда как Муравин делился доходами с государством. Разумеется, не обделяя себя. Маловато прихватил, теперь очень жалел, что совесть слушался. Зато в его доме, как в музее, – повсюду много красивых вещиц, без которых легко обойтись, но они создают неповторимый уют. Для чего нужна сейчас табакерка? Ни для чего. Просто красиво. А три слона из черного дерева с настоящими бивнями из слоновой кости для чего? Для красоты. И вазочки, шкатулки, светильники, картины в золоченых рамах – все для души.

Мила плюхнулась на диван, включила телевизор, заметив печенье домашнего изготовления, одно выхватила из вазы и отправила в рот. А Муравин заходил по гостиной, негодуя от гнева, однако не перешел на истеричный крик, хотя иногда такое и случается.

– Ты не собиралась ко мне заходить.

– Не-а, не собиралась.

– У него ты провела два часа тридцать пять минут.

– Ого! – усмехнулась Мила. – Подсчитывал? Ты же знаешь, когда я позирую, в тот вечер к тебе не захожу. Устаю.

– Твое позирование мне… неприятно.

– Ну и что? – довольно равнодушно пожала она плечами. – Шипишь, будто я твоя собственность. Это единственный мой заработок. Небольшой.

– Тебе мало тех денег, которые я даю?

– Не смеши. Денег он дает! – Мила пыталась расстегнуть «молнию» на сапожке, ее заело. – Видишь? Даже сапоги не могу купить на твои деньги.

– Почему не разулась в прихожей?

– Ничего, твоя Ирка вымоет полы. Пусть зарабатывает наследство, о котором мечтает.

– Скажи, он трогал тебя? – Не все высмотрел в бинокль Муравин, во время перерывов «гончар» и Мила исчезали из поля зрения. – Что он делал с тобой?

– Слушай, каждый раз одно и то же, надоела твоя дурацкая ревность. Сейчас вообще уйду.

– Нет, нет, нет… – замахал он руками, действительно испугавшись. У него длинные кисти рук, наверное, про такие говорят: загребущие. – Я не буду больше, не уходи.

– Сними сапог, «молнию» заедает.

Леонид Семенович уселся на диван, девушка положила ногу ему на колени. Он возился с «молнией», а Мила, вздохнув, поделилась:

– Скоро не буду к тебе приходить, а если и буду, то редко.

– Почему? – дернулся Муравин.

– Потому что перееду к Седову. Тетка, хозяйка квартиры, озверела, гонит с жилплощади. Надо же где-то жить, вот он и предложил у него поселиться. Сейчас я не завишу ни от кого, но, когда перееду к нему, будет по-другому, я не смогу к тебе приходить.

– Как это? – обалдел Муравин. – В качестве кого ты поселишься?

– Без качества. Просто так.

– У него есть дочь, зять, внуки… Они тебя выставят…

– Думаю, из-за меня он с ними рассорится.

– Ты чудовище, – поглаживая ножку, ласково сказал Муравин. – Хищное, равнодушное, жестокое чудовище.

– Ну и загнул, – не обиделась Мила. – Столько плохих слов – и все про меня. Кстати, подарок приготовил?

– Подарок? Какой подарок? Зачем?

– Значит, не приготовил. А Седов просил приехать восьмого, потому что у него есть подарок для меня.

– Ах, да-да, я забыл – Восьмое марта… Но подумаю, чем порадовать тебя. – И вдруг Леонид Семенович заговорил с юношеской страстностью: – Не переезжай к нему, очень прошу тебя, не надо!

– Не переезжать? – лукаво улыбнулась Мила. – А что ты можешь мне предложить взамен?

– Скажи, что хочешь.

– Я хочу… – Она задумалась, пробежавшись глазами по гостиной, будто выбирая себе подарок.

Впрочем, что не умеет делать Мила, так это думать. Ей просто нечем.

Он молод, как и она, немножко безбашенный, импульсивный, резкое слово для него норма, только не мат, между прочим, умный – жуть. Скоро получит диплом, что потом делать – не знает, да и не задумывается пока. Во всяком случае, так виделось Миле, которая не любит строить планы, гадать, что там будет дальше, соответственно полагает: все нормальные люди живут сегодня. Хотя ей не стоит верить, когда она так говорит, потому что при всем пофигизме она знает, чего хочет. Жить. Просто жить без забот, тревог, суеты и страха. Для этого нужно совсем немного – мани в кармане.

Когда Паша целует, становится жарко. У него сильные губы, крепкие руки, плотные мускулы. Он главенствует, она же добровольно приняла положение наложницы, не более, ничего не требует, ни на что не претендует. Если Паша говорит, Мила слушает его, открыв рот буквально! Никогда с ним не спорит, потому что он, на ее взгляд, не бывает неправым, другие парни для нее не существуют.

Казалось бы, что может привлекать умного парня в абсолютной дуре? Красота приедается, если не подпитывается общением, житейской мудростью и еще чем-нибудь особенным (на вкус). Именно эти качества и привлекли Пашу – в Миле он разглядел идеал женщины, считал надежной партнершей, с которой можно строить будущее, а секс он в шутку назвал ее призванием. Мила на самом деле в постели безупречна, а главное – искренна и естественна. Кроме всего прочего, она покладистая и заботливая в быту.

Паша жил в институтском общежитии и приходил к Миле, задерживаясь до утра, последнее время все чаще ночевал у подружки, остался он и седьмого. Бурные страсти улеглись, и в минуту отдыха Паша начал вслух строить планы на завтрашний день:

– Мы придумали для девчонок особенный подарок: с утра едем на природу. Тебя берем, разумеется. Холодно, конечно, но костер разожжем, сосисок поджарим, вечером культурная программа…

– Паш, я завтра могу только до трех, – сказала Мила.

– То есть? – Паша не ожидал, что она откажется.

– Мне на работу…

– Какая работа Восьмого марта? – Он даже приподнялся, подпер голову рукой, явно рассердился.

– Паш, не кипи. Ты же знаешь, я помогаю по хозяйству одному старику…

Есть у Милы недостаток (в общепринятом смысле) – она врет. Чуть-чуть. Но это же для блага! В данном случае для блага Паши, а для собственного – так вообще святое дело. Например, с квартиры ее никто не гонит, парень у нее есть и так далее. Просто Мила тоже нарисовала себе цель. Так почему же не попробовать осуществить ее?

– Ты почти каждый день туда ездишь! – бросил упрек Паша, резко откинул одеяло, сел и закурил. – Что там делать столько времени?

– Паш, ну, он не может без помощи, к тому же хорошо платит.

– А почему вечерами работаешь? Это частный сектор, оттуда возвращаться по темноте опасно…

– Ошибаешься, там горят фонари и вечером светло.

– Да из темноты выскочит хулиганье, ахнуть не успеешь. Разбойные нападения за последнее время участились. Вон, почитай газеты…

Мила села на коленки, целуя Пашину спину, замурлыкала:

– Не люблю читать, особенно газеты. Пашенька, не сердись, я не виновата, старику так удобней. Он очень просил приехать завтра, ему одиноко.

– Другую работу найди, ближе к дому и без капризного старика. – Паша оттаял, улегся, Мила положила голову ему на плечо, несколько раз провела ладонью по груди. – Знаешь, я думаю, нам пора жить вместе.

– Правда? – Она очень обрадовалась. Рассмеялась, крепко прижавшись к нему.

– Я теперь подрабатываю, так что денег нам хватит.

– Ой, Паша! – испуганно произнесла Мила, приподнялась на руках, заглядывая ему в лицо. – Паша, я… Наверное, мне придется немного пожить у старика…

– Что-что?!

– Родственники просят. Он болен, скоро умрет…

– На фиг тебе чужой старик? – возмутился Паша. – Лет через тридцать состарятся наши родители, с ними насидимся.

– Паш, может, и не придется сиделкой стать, может, он умрет раньше, но я бы согласилась, оплата большая. Родные старика боятся других женщин нанимать, там же много дорогих вещей, а меня они знают. И потом, Паша, это же временно! А ты… ты будешь жить здесь. А? Па-ша…

Он ничего не ответил, а молчание – знак согласия.

Капитан Носов перебирал фотографии, сделанные с места преступления, и курил, хотя в кабинетах давно не курят. Собственно, следствие завершено (всего за неделю!), следователь на коне, убийца задержан, но – удовлетворения нет. Чего-то не хватает в торжестве справедливости. Нельзя сказать, что Носов фанат работы, жить без нее не может, за правду порвет тельняшку на груди. Все это чушь собачья, просто капитан слегка суеверен и не хотел бы, чтоб невиновный осыпал его проклятиями. Вдруг они сбудутся?

На снимках двадцатилетняя Мила Ревун… Носов дотошный: фамилия ему показалась знакомой, и он долго искал и нашел значение. Первое: бурный порог на реке Исеть в Свердловской области, второе – симпатичная обезьянка, живущая в Центральной и Южной Америке. Впрочем, это неважно.

Мила получила смертельное ранение в спину, нож вошел по рукоятку, угодил в сердце. Упала девушка на бок с охапкой роз в руках. Романтичная смерть: лицо лежит на подушке из роз, да и сама девушка с открытыми прозрачными глазами похожа на цветок.

Носов взял вещдок в пакете, повертел, будто видел первый раз. Вообще-то, в руках он держал не нож, а натуральный кинжал класса стилетов, просто в его понимании нож – он и в Африке нож, и на кухне нож. Но криминалист просветил, мол, в Средневековье таким стилетом добивали раненых рыцарей, чтоб те не мучились, потому штуковина получила названия: «кинжал милосердия», «укол милосердия», «удар милосердия». Во как! Милосердное убийство! Можно сказать, благородное!

Тонкий и недлинный клинок, заточенный с обеих сторон, аккуратная рукоятка, прямой упор (или ограничитель), лезвие на конце заострено. Такое оружие не требует особых физических усилий, входит в тело – как нечего делать. Короче, удобное оружие и для мужчины, и для женщины. Мало того: кинжал не сувенирный, хотя рукоятка украшена серебром. В связи с чем эксперт предположил, что вещица антикварная, значит, чего-то стоит.

Второе предположение (но только предположение!) эксперта и криминалиста: скорей всего, кинжал метнули с близкого расстояния. Вошел он точно по горизонтали, что является большой редкостью, обычно лезвие входит под каким-нибудь углом. Убийце, опасавшемуся, что его увидят, пришлось драпать, расставшись с вещицей, вот она и осталась в теле девушки.

Видимо, сомнения Носова вызвал как раз кинжал. А все фигуранты уверяют, будто в глаза не видели «милосердный» клинок, а также их знакомые, друзья, родственники. Лично Носов непременно похвастал бы перед друзьями и показал ножичек, мол, смотрите, у вас такой игрушки нет, а у меня – вот она! И приврал бы, дескать, достался стилет от дедушки, а тому от его дедушки… Народу свойственно фантазировать на тему великих предков.

Итак, хозяин неизвестен. А кому может принадлежать стилет?

Парень девчонки нездешний, живет в общежитии, подрабатывает, следовательно, предпочтет купить джинсы, гитару, но не дорогую и бесполезную игрушку. Кстати, денег у него и не хватит на такое приобретение. Разве что попал к нему случайно. Мотив-то у парня все же есть.

Два старика вполне способны обладать кинжалом, оба далеко не голодранцы. У Седова в доме выдержан современный стиль, однако дорогих безделушек полно. Правда, опять же стильных. Муравин предпочитает старину или сработанные под старину предметы интерьера. Но они же оба старики, одной ногой, пардон, стоят в могиле, а убийство и старость несовместны. Во всяком случае, редчайшее явление.

Остается Ирина Ионовна… Но она – с ба-альшой натяжкой. Тем не менее женщина достаточно молодая, ей нет и пятидесяти, при потасовке, безусловно, взяла бы верх, так как крупнее Милы, следовательно, сильнее, к тому же по характеру деспотична, груба, нагловата. Где могла взять кинжал? Живет в двухкомнатной квартире без шика, купить ей не по карману, а вот взять тайком вполне способна. Взять там, где имеет доступ к ценным вещам. Значит, у Муравина. А тот уверяет, что из холодного оружия видел только кастет и финку, кинжалы – в кино, впервые слышит такое слово «стилет». Вероятно, врет. Родственницу покрывает. Между тем, если Ирина отважилась на убийство, она подставила его.

Трудно представить, что прохожий бандит решился на безмотивное убийство, да еще экзотическим стилетом, к тому же не ограбив жертву. Нет, стилет – адрес убийцы. Кто же он, убийца?

Третье предположение: подобные кинжалы имеют ножны, а обыски ничего не дали.

Носов встрепенулся и выпрямился, так как в кабинет завели парня. Минут через пять пришел Седов, еще через пару минут Муравин с родственницей. Расселись. Друг на друга не смотрят, угрюмые. Пора. Главное, чтоб уверенность хлестала через край. И недоговаривать, то есть создавать впечатление, будто Носову известна правда, это вносит смятение в души.

– Я созвал вас, граждане, – начал Носов, честно сказать, не веря в затею, – чтоб уточнить кое-что. Возникли сомнения, потому что ваши показания разнятся, вы валите друг на друга, а все дорожки ведут к вам четверым. Поэтому хочу услышать еще раз, но подробно и при всех – при всех вам соврать будет сложно, – где вы находились, что делали восьмого марта по минутам, начиная с четырех часов дня. Предупреждаю, малейшая неточность, ложь или небольшое искажение и – предъявлю плутишке обвинение. Начнем с тебя, Павел. Почему ты поехал в тот район?

– Я ж уже говорил… – вяло промямлил тот.

– Еще раз давай, – жестко приказал Носов.

Почему? Хм… Чутье не обманешь, оно подсказывало: Мила хитрит. Паша и раньше замечал, что она слегка мнется, когда речь заходит о ее работе, которую преподносила так, будто трудится не заурядной домработницей, а референтом у крупного промышленника. Последней каплей стало восьмое число. Нет, все празднуют, а она не может оставить дедушку! Да еще переселиться к нему вздумала. И ничего страшного в этом не видит. Паша решил посмотреть, что там за дедушка и чем занимается Мила, не исключено, что тревоги его напрасны.

Он нарочно затянул время на пикнике, договорившись с ребятами, чтоб те не говорили ей, который час. Телефон Милы выкрал, она подумала, что забыла его дома. В четыре подружка все же настояла вернуться в город. Никто и не возражал, все устали, замерзли, от души повеселились.

Самое интересное: она не поехала на свою работу в чем была, дома переоделась, тщательно выбирая одежду, подкрасилась. Паша молча наблюдал за ней. Наверное, Мила почуяла негатив с его стороны, потому объяснила, как оправдывалась:

– Праздник все-таки… Не хочу смотреться чучелом.

А по логике – какая разница, в чем мести и мыть пол? Если до ее оправдания Паша и раздумывал – следить за ней или не стоит, то после нежелания «смотреться чучелом» решил: надо последить. Хотя бы для того, чтоб раз и навсегда исключить обман с ее стороны.

В шесть Мила спрыгнула с подножки автобуса, Паша разорился на такси. Как раз стемнело – весна весной, а темнеет рано. Паша шел за ней, стараясь оставаться в темноте, а Мила торопилась, иногда переходила почти на бег. Но дороги здесь типично деревенские, на каблуках тяжело скакать по кочкам.

Когда-то эти места пустовали, потом советская власть выделила уважаемым людям участки под дачи. Но уважаемые люди не имеют привычки тыкать в землю лопатами и царапать ее граблями, им желательно отдохнуть, поэтому вскоре здесь развернулось строительство пригодных для жилья домов. Позже район стал чертой города, сюда пустили транспорт.

Мила вошла во двор одного из таких особнячков. Паша отметил про себя, что собака не залаяла, значит, ее нет. Даже если псина хорошо знает человека, все равно пару раз гавкнет, потом увидит и заскулит или просто замолчит. Перемахнуть через забор Паше – раз плюнуть, что он и сделал. В окнах первого и третьего этажей горел свет, парень подбежал к ближайшему окну и увидел внутри Милу – она поднималась по лестнице. Паша огляделся, присмотрел дерево и вскарабкался…

– Пока достаточно, – прервал Носов и перевел взгляд на скульптора. – Теперь вы.

– Я? – словно не понял Седов.

– Мила же к вам пришла, значит, вы и продолжайте.

– Я… ждал ее… – неохотно начал тот. – Думал, она уже не придет, но не закрывал ни ворота, ни дом. Ждал в мастерской, приготовил ей подарок. Мила любила подарки…

– Ну, ну, – подстегнул его Носов.

– Она увидела мой подарок и ушла.

– Не понял. Увидела, и все? – недоуменно пожал плечами Носов. – А подарок девушке понравился? Что вы ей подарили?

– Мой подарок был слишком большим…

– Дед, что ты врешь? – зло бросил Паша.

– Молодой человек! – вскипел Седов.

– Спокойно, спокойно, граждане, – повысил голос Носов. – Павел, в чем ложь?

– Мила не ушла, – процедил Паша, глядя на старика с ненавистью. – Она разделась! Догола! Он еще ее целовал! Меня чуть не стошнило. И подарка никакого дед не дарил.

– Дарил! – вторично пыхнул Седов. – Просто юноша его не увидел ввиду ограниченности…

– Поэтому я, ограниченный тупица, должен сесть за тебя? – огрызнулся Павел.

– Рассказывайте, – приказал Седову Носов.

Мила вбежала в мансарду:

– Привет, это я!

– Как ты долго, – упрекнул Владислав Иванович. Но он был рад ей.

– Так получилось. Ну, поздравляй…

Девушка раскинула руки в стороны, тем самым открыв доступ к телу. Таких моментов в жизни скульптора сейчас было мало, и все они врезались в память. Сам Владислав Иванович не смел настаивать на поцелуях, потому что горд и не хотел очутиться в униженном положении, когда его могут высмеять. А также помнил: целовать старость в губы, должно быть, малоприятное занятие. Но когда Мила разрешала, он священнодействовал.

Владислав Иванович подошел к ней, взял лицо в ладони. Не впился в ее губы – нет, нет. Медленно приближаясь, сначала почувствовал ее запах, затем ощутил дыхание, тепло, потом услышал удары ее сердца… И только в последнюю очередь поцелуй – честный, ибо выстраданный, заслуженный, страстный. Так целовать ее никто не будет, потому что не переполнится упоительным счастьем. Длился он долго, Миле наверняка надоел, она тактично опустила голову, уткнувшись лбом в его плечо.

– Ты так целуешься, что можно подумать, хочешь меня, – проворковала девушка.

Конечно, хочет, он же мужчина. Да, наступила старость, но желания-то остались, остался юношеский дух. Если б и она захотела, то, может быть, все получилось бы… а может, и нет. Почему не помечтать? Но она хотела другое.

– Что ты мне подаришь?

– Посмотри вокруг.

Мила повела глазами по мастерской. Ах, вон что. Розы. Море роз. Розы в вазах, в трехлитровых банках, в ведрах. Красные, белые, лиловые, бежевые… Их так много, что Мила сглотнула… примерно подсчитав, сколько потратил денег старый дурак. Хренову кучу! Лучше б колечко купил, пусть маленькое. Или платье, шубу. А на фиг ей розы? Да одна штучка в праздники стоит… Милу стало подташнивать от жадности. Завтра розы завянут, их просто нужно будет выкинуть. Выкинуть кучу денег. М-да, это уже диагноз: маразм.

– Ты разочарована? – угадал старый дурак.

– Н-нет… Я… Э… обалдела, – выдавила Мила. А что, отлично нашлась. Хотя комок ужаса из-за бешеной и бессмысленной траты застрял в горле и не давал говорить. – Столько роз я видела только… на рынке… и в цветочном магазине… да и то там меньше. Они же страшно дорогие!

– Деньги, Мила, не все в этой жизни.

– Ты так думаешь?

– Не думаю, а знаю. Я хочу тебя… порисовать.

Первое ее желание было – послать его прямо и грубо, после чего уйти. Но она сосчитала: если маразматик выкинул целое богатство на ветер, то, может быть, расщедрится покруче? И разделась донага, залезла на подиум, предупредив:

– Полчаса, ладно? Меня ждут подруги.

Владислав Иванович сел за мольберт и поднял глаза. Вряд ли всевышний создавал более прекрасное творение, ведь даже у него возможности ограниченные. Длинная шея, гладкая, как мрамор, плавно переходит в плечи. Плечи округлые, грудь пышная, словно ее надули, анатомического каркаса не видно. Корпус резко уходит в талию и нежно переходит в бедра. Бедра сильные, созданы любить…

– А? – переспросил Владислав Иванович.

– Полчаса прошло? – повторила Мила.

– Нет… Еще немного…

Но ей в тот вечер не хватало выдержки, она рвалась на волю, и скрепя сердце Владислав Иванович отпустил ее.

– А розы? – напомнил, когда девушка, одевшись, пошла к выходу.

– Как я их унесу? Пусть уж тут стоят.

Он все же сунул ей в руки охапку разноцветных роз, обмотав длинные и колючие стебли компрессной бумагой…

– Я спрыгнул с дерева, – продолжил Паша без указок Носова. – Добежал до забора, но услышал, как открылось окно. Я притаился, присел, а то дед заметил бы меня, как через забор лезу, и шум поднял бы. Там же фонарь горел. Свет у себя дед выключил, а сам стоял в окне. Милка добежала до калитки, вышла на улицу, дед все стоял. Ну, подумал я, потерял Милку. А мне хотелось по горячим следам накостылять ей…

– Ты и зарезал девочку, – бросила Ирина Ионовна.

– Или ты, – огрызнулся Павел. – Так вот сижу и вдруг слышу: «Стой, курва!»

– Кто это был, знаешь? – спросил Носов.

– Она, – указал Паша на Ирину Ионовну.

– Как же так, гражданка, вы ведь говорили, что от Муравина сразу домой поехали, а остановка автобуса в противоположной стороне.

– Вы верите этому негодяю?! – захлебнулась праведным (праведным ли?) гневом женщина.

– У нее, между прочим, мотив есть, – подлил масла в огонь Паша. – Хотите, расскажу сам? Я все слышал и еще одно открытие сделал: не знал, что Милка на такое способна. Думал, про скульптора базарят, а оказалось – нет!

– Что вам? – настороженно произнесла Мила за забором.

– А то не знаешь! – недобро хохотнула Ирина Ионовна. При всем при том обе говорили чуть слышно. – Ты что творишь, дешевка? Где тебя учили потакать похоти старых козлов? Ну, Седов-то понятно, он из ума выжил, а ты… что, от одного старика к другому сейчас побежишь? Не противно? Дешевка! Такая молодая, а уже грязная шлюха!

– Полегче, тетенька.

– Заткнись, гадюка, иначе я за себя не ручаюсь. И запомни. Ничего не получишь, это первое. Я ишачу на него, носки его нюхаю, жрать варю, когти стригу, а тут выискалась птица! «Ленчик, отпиши мне все, и я буду любить тебя одного», – явно передразнила Милу женщина. – Какой он тебе Ленчик, дрянь? Кого любить обещала? Он тебе дедушка Леонид Семенович. Ишь, дом она захотела! Не дороговато ли берешь? Да я ему лично буду проституток привозить, пускай щупает, на большее-то не способен. Зато дешевле обойдется и безопасней. Сначала он завещание на тебя накатает, а потом вскорости нечаянно перекинется? И последнее, но главное: еще раз увижу тебя у Муравина, задавлю. Поняла?

– Поняла. Теперь отвяжись.

– Кажется, ты не поняла, – процедила Ирина Ионовна. – Ничего, получишь еще одно внушение, после него к тебе вернется память.

Сначала раздались чеканные шаги, и в щель забора Паша видел удаляющуюся фигуру Ирины Ионовны. Тем временем Мила не зло, а как-то беспомощно выговорила:

– Своему Леньке угрожай, дура! Я-то здесь при чем?

И, отделившись от забора, последовала за Ириной Ионовной. Окно в мансарде Седова захлопнулось, Паша быстро перемахнул через забор и, к счастью (или к несчастью), заметил, в какой дом входила Мила. Пропустить еще одно бесплатное кино? Не-ет. Паша кинулся за подругой, спокойно вошел во двор через калитку и – к окнам…

– А ты докажи! – рассвирепела Ирина Ионовна, покрывшись белыми и алыми пятнами. – Докажи, что я угрожала! Да мало ли кто угрожает, не все же убивают!

– Тут доказывать нечего, – пробубнил Паша. – Твой Ленчик собрался отписать Милке имущество с домом, и ты это узнала. Наверное, подслушала их. А наследство, уплывающее из рук, разве не серьезный мотив, а, товарищ капитан?