Текст книги "Шалость"

Девлин поднял голову.

– Хочешь узнать, как устроен мужчина? Она зажмурилась и покачала головой.

– Ты уверена, что не хочешь? – В его голосе чувствовалось разочарование.

Она открыла глаза и посмотрела в его лицо, показавшееся ей одновременно и чужим, и знакомым.

– Я боюсь.

Он засмеялся, но на этот раз в его тоне чувствовалась насмешка. Едва заметная, но насмешка.

– Ты тоже меня пугаешь. Ты так чудесна и так исполнена страсти. Я боюсь, что в итоге не смогу угодить тебе.

Она слегка нахмурилась:

– Отчего же? Улыбка его стала шире.

– Мужчина, который желает леди, становится пленником своей страсти. Он не всегда может ее контролировать. Например, когда ты целуешь меня, то заставляешь меня твердеть от желания. Когда ты касаешься меня… Ах, леди, я в вашей власти.

– В моей власти? – Джапоника изумленно улыбнулась.

– Так как тебе это? – Он взял ее руку в свою. – Тебе стоит лишь коснуться меня, погладить, и ты поймешь, что это так. – Он опустил ее руку вниз. – Расстегни застежку, и сама увидишь, что сделали со мной твои поцелуи.

Вначале рука ее бессильно лежала там, где он ее оставил. Потом она набралась смелости и начала расстегивать его бриджи, пуговица за пуговицей. Он немного приподнялся, помогая ей завершить начатое. Она вскрикнула, но не отшатнулась.

Синклер снова поцеловал ее, нежно, неторопливо.

– Не бойся дотронуться до меня. Я всего лишь человек, – тихо сказал он, согревая дыханием ее губы.

Всего лишь человек. Джапоника спрашивала себя, как могла считать его чем-то иным, когда его человеческие формы были столь выразительны. Она легко погладила его и сомкнула ладонь вокруг. И в тот же миг почувствовала, как он резко втянул воздух.

– Мне прекратить?

– Если пожелаете, – пробормотал он, – но я молю вас не останавливаться. Познай меня и сделай меня своим. Я ни в чем тебе не откажу.

Она стыдливо ласкала его, и он начал возвращать ей ласку, целуя ее плечи, грудь, живот. Всюду, где он оставлял влажный отпечаток своих губ, кожа ее занималась огнем. Но ласки так утомили ее, что она разжала пальцы, целиком отдавшись волнительным ощущениям. Джапоника чувствовала его всего. Она была полна его запахом, вкусом, теплом. Было так, словно он просочился сквозь поры ее кожи и стал навеки частью ее существа. Когда Синклер поднял ее юбки и прикоснулся ладонью к обнаженной коже ягодиц, она думала, что умрет в экстазе. Но это было не все. Он коленом раздвинул ее бедра и слегка приподнял.

– Не бойся меня, – шепнул он ей на ухо. – Ты создана для того, чтобы тебя ласкали там.

И когда его рука скользнула между раздвинутых бедер и он коснулся самой потаенной ее части, Джапоника вскрикнула и застонала, чувствуя себя предельно развратной. Бедра ее по собственной воле поднялись навстречу его ласкающей руке.

– Тело твое готово принять меня, бахия. А ты сама? Она открыла глаза и прошептала «да».

– Откройся для меня, – моя сладкая. Ты готова. Я не подведу тебя. О да… Так… так хорошо. Так тепло, так влажно, так готово для…

Забыв о скромности, стыде или страхе, забыв обо всем, кроме того что он сотворил с ней своей рукой, ртом, телом и словами, Джапоника отдала себя во власть наслаждения. Синклер шептал ей слова любви на персидском, хриплые мольбы и благодарные возгласы, поощрения. Они соприкасались грудью, соприкасались животами. Он приподнял ее бедра и вошел в нее.

Джапоника вскрикнула и издала долгий протяжный стон. Спина ее выгнулась ему навстречу, а руки сжали его бедра, притянули к себе. Он двигался медленно и умело. Он смотрел ей в лицо и улыбался, вбирая в себя ее стоны наслаждения. Где бы он ни коснулся ее, возникало новое, поразительной остроты ощущение. Джапоника слышала его хриплое дыхание, чувствовала, как под ее пальцами вздымаются мышцы его спины, она купалась в его нежности и восхищалась его силой, пока не осталось ничего, кроме древнего как мир ритма.

И вот тогда пали все барьеры, отделявшие их друг от друга. Они слились и стали одним существом.

Тела их требовали развязки. Когда пришел ни с чем не сравнимый взрыв экстаза, она громко закричала от удивления и восторга, и ответом ей был его благодарный стон.

Джапоника не знала, сколько времени прошло, пока она опять не почувствовала себя на земле. Свеча догорела, и слышалось только мерное дыхание мужчины, в чьих объятиях она лежала восхитительно и бесстыдно нагая.

– Так вот как это делается! Вот что все чувствуют! Девлин повернул голову, глядя на нее с благодарным изумлением. Ни разу в жизни он не испытывал ничего подобного тому, что только что испытал с ней, и сомневался в том, что даже самые изощренные в этом упражнении люди испытывают нечто близкое к тому, что было между ними. Если она сейчас открыла в себе редкую страстность, то в нем она открыла чувство еще более глубокое и более опасное для сердца. И все же он не решился сказать о том, что думает. Не решился по причинам, которые и сам не вполне осознавал.

– Часто это бывает довольно приятно, – осторожно сказал он, – и говорят, мужчинам получить удовольствие бывает легче, чем женщинам.

– О! – только и сказала она, стыдливо пряча лицо. Он приподнялся на локте и взял ее за подбородок.

– Как ты знаешь, бахия, сами по себе уроки любви могут дарить удовольствие, и чем больше мастерства приодит к тебе, тем приятнее; Но редко, когда чувство… – Синклер смотрел ей в глаза и поэтому точно знал, когда она начала понимать его. – Но редко, когда в формулу любви входит чувство, дающее такой результат.

– Так, значит, ключ к отгадке лежит в чувствах? Синклер кивнул. Он хотел рассказать о том, что чувствует, но боялся, что Джапоника не захочет его слушать.

– Ты думаешь, это наслаждение только для мужчин?

– Я не знаю. – Она приподнялась, чтобы он мог лучше видеть ее лицо. – Эти чувства для тебя внове?

– Эти чувства… – Он колебался, искушение скрыть от нее правду было велико. Но ведь он сам обещал ей, что сегодня будет в ее власти. В конце концов, чтобы не потерять ее, он должен быть с ней честным. Такова цена. – Могу поклясться, что я в жизни ничего подобного не испытывал.

Она сложила руки у него на груди и легла на них, приподняв голову так, что глаза ее были всего лишь в нескольких дюймах от его лица.

– Но ты ведь обычный мужчина. Как такое может быть?

– Ты уверена, что хочешь получить ответ на свой вопрос, леди?

– Да, – шепнула она торопливо, боясь, что испугается и попросит его не отвечать.

Он прикоснулся к ее щеке и сказал:

– Память – коварная штука, а со мной она вообще сыграла злую шутку. И все же я уверен: то, что я испытал сейчас, я мог испытать только с тобой.

Зрачки ее расширились, в синих, цвета ириса зрачках была сливовая глубина. Он поразил ее, да и себя тоже, но был лишь рад этому обстоятельству.

– Ты не скажешь мне, правда ли это? Джапоника не знала, как отвечать, да и стоит ли. Она отвернулась, уставившись в темноту, которая могла бы полностью скрыть ее мысли. Сказать правду означало лишь пробудить другие вопросы, на которые отвечать она ни за что не хотела.

– Вы, кажется, сожалеете о том, что потеряли память, милорд.

Он покачал головой:

– Нет, леди, я жалею лишь о том, что с двумя руками мог бы любить вас лучше.

Щеки ее вспыхнули – румянец, который мог бы посрамить ягоды остролиста.

– Не думаю, что смогла бы вынести любовь лучше, чем была у нас сегодня.

Девлин поднял глаза к потолку и вздохнул. Она не стала рассказывать ему о прошлом. Он не принадлежал к терпеливым людям, но мог подождать еще.

Синклер перекатился на бок, прихватив с собой и ее.

– Я был бы счастлив любить тебя столько, сколько ты захочешь.

«Столько, сколько захочешь»! Понимал ли он сейчас, что предлагал ей. Она уже сейчас готова была молить его о вечной любви.

Слова так и просились на уста. Они заслуживали того, чтобы Джапоника произнесла их, ибо они точно отражали те чувства, что питала она к лорду Синклеру. Ей стоило лишь заглянуть ему в глаза, чтобы увидеть: то, что чувствовала к нему она, воздавалось ей сторицей. Но он не говорил о любви, он говорил лишь о страсти. Она была всего лишь женшина, а даже очень храбрая женщина боится заговорить о своей любви первой.

Джапоника отвернулась, пощекотав ему нос своими кудрями.

– Так ты предлагаешь мне оставаться твоей любовницей, пока это устраивает нас обоих?

Он ответил не сразу.

– Если вам это будет угодно.

– Нет. – Она покачала головой и совершенно честно сказала: – Если у нас с тобой будет и дальше так, как сейчас, я никогда не смогу больше быть ни с одним мужчиной.

На этот раз он несколько раз со свистом вдохнул.

– И кто этот другой мужчина?

– Пока такого нет. И до сегодняшней ночи я думала, что и не будет. Но ты показал мне ту часть моего существа, о существовании которой я не догадывалась. И я тебе за это весьма благодарна.

– Но… разве меня недостаточно?

Она подняла голову. Он с трудом проговорил эти слова, будто они застревали у него в горле.

– Ты для меня – все. И поэтому я не должна прикипать к тебе сердцем. Я решу, что люблю тебя, и тогда… ну, сам понимаешь, что будет тогда. – И она невесело рассмеялась.

Синклер повернул голову так, чтобы смотреть ей прямо в глаза.

– Это такая ужасная участь?

Вот оно, случилось! Она попала в собственную ловушку!

– Нет, вовсе нет. Но я не должна тебя любить.

– Не должна меня любить? – эхом откликнулся он. – Из-за этого? – Он поднял свою изувеченную руку.

– О нет. – Она потянулась к его руке и поднесла ее к губам для поцелуя. – Это часть тебя и поэтому совершенно не важно, какая у тебя рука или что-то другое.

– Но тогда почему?

– Я не буду твоей любовницей. – Джапоника отвернулась. – Хотела бы я, чтобы ты больше не спрашивал меня об этом. – Она прижалась к нему теснее. – У нас есть эта ночь. Поцелуй меня еще раз и покажи, как ты можешь сделать меня счастливой.

Она ждала, что он поцелует ее и забудет об их разговоре, но Синклер внезапно сделался очень серьезным. Он коснулся ее щеки и убрал с лица упавшую прядь.

– У тебя есть власть взять мое сердце и вынуть его из груди. Я молю тебя быть доброй ко мне, бахия.

Часть третья

…Какой коварный дьявол, эта ваша Любовь.

Батлер

Глава 19

До Рождества оставалась неделя, самое горячее время для «Фортнама и Мейсона». Слуги в ливреях, повара и кухарки и даже достопочтенные граждане с корзинами в руках толкались и пихали друг друга, дожидаясь, пока подойдет их очередь выбрать товары из потрясающего разнообразия снеди, что предлагали им лучшие поставщики продовольствия и прочих товаров первой необходимости в столице. Лавка на Пиккадилли пользовалась известностью.

Ричард Фортнам позаботился о том, чтобы его «кузина» из-за недостатка времени или по рассеянности не обошла его учреждение стороной. Ричард помнил один неловкий момент, когда он случайно услышал, как горничная обратилась к Джапонике «миледи». Наведя кое-какие справки, Фортнам выяснил, что его родственница обладает титулом виконтессы, и тут же слегка изменил к ней отношение на более почтительное. Для него было большой честью обслуживать аристократов. Теперь он мог гордиться высоким патронажем и, что еще более почетно, родством с аристократией. Ричард Фортнам счел за честь лично провести Джапонику по всему своему заведению, и для этого ответственного дела снарядил еще и двух помощников.

Сопровождаемая почетным эскортом, леди Эббот прошлась по всем кладовым заведения и выбрала несколько нарядных коробок с имбирными бисквитами и шотландскими песочными коржиками. Рождество семейство Шрусбери должно было встретить во всеоружии. Любуясь яствами, вдыхая праздничные ароматы, Джапоника вдруг почувствовала острую тоску по дому. Не уставая хвалить родственника за невиданное разнообразие снеди, она призналась, что его магазин ближе всех подошел по изобилию к восточным базарам ее родины. Запах пряностей щекотал ноздри, будоражил воспоминания о солнечном Бушире, раскинувшемся под лазурным небом у лазурной гавани. Вот она оказалась возле бочек с оливками, привезенными с Ближнего Востока. В других бочках хранились орехи всех видов и сортов: от водяных до миндальных, в скорлупе и без скорлупы. Чуть дальше были припасы сушеных фруктов из солнечных стран, еще дальше бобовые всех цветов и на любой вкус, от серо-зеленого до коричнево-красного. Тут же в мешках хранилось зерно: необмолоченный овес и пшеница.

Но больше всего Джапонике понравилось там, где продавали свежие фрукты. Груши из теплиц, сизые сливы и краснобокие яблоки. Смородина, красная и белая, крупная и яркая, напоминала рассыпавшиеся бусы с нарядного ожерелья. Полки ломились от горшочков с медом из разных мест: из Корнуолла, Дорсета, Ньюмаркета и Шотландского высокогорья. На каждом горшке был ярлык с указанием места и названий цветов, с которых пчелы собирали этот мед. На других полках хранились консервированные фрукты, приготовленные с имбирем и прочими пряностями, а также лимонное, малиновое желе и варенье из розовых лепестков. Мармелад из испанских апельсинов соседствовал с банками маринованных зеленых грецких орехов, огурцов и инжира, сваренного в роме. За другим прилавком предлагали разнообразно приготовленную горчицу и хрен.

Из чая она выбрала китайский улунг и кимон. Ей так и хотелось попробовать ароматный английский чеддер и стилтон с голубыми прожилками, томящийся в глиняных чанах. Были и такие сыры, о которых она даже никогда не слышала: голубой уэнслидейл и красный чешир.

У мясника Джапоника заказала дюжину сырокопченых Йоркских окороков и копченой дичи. В отделе расфасованных товаров продавались икра и копченая шотландская лососина, а также всевозможные паштеты и пироги с начинкой. Еще подальше в аквариуме плавали живые черепахи и рыбы, ждущие возможности украсить собой чей-то обед. Но Джапоника выбрала устриц и лососину, свежую и копченую. Все это вместе с тремя рождественскими пудингами было велено доставить непосредственно в Крез-Холл.

В завершение она купила себе бумажный пакетик с жареными каштанами и, выйдя из магазина, присела на скамейке, чтобы немного отдохнуть и насладиться орехами.

Совершенно случайно Джапоника узнала, что в отсутствие лорда Эббота к Рождеству в Крез-Холле никто не готовился.

Пиона сходила на кухню спросить, будет ли па праздник смородиновое печенье, и вернулась заплаканной.

– В октябре не было пудинга, мисс, – пожаловалась она, – и печенья с миндалем тоже не было. Что же это за Рождество без пудинга? Что же нам делать?

Джапоника обнаружила, что аристократические дома мало чем отличаются от обычных в том, что касается самостоятельности прислуги. Если хозяева не возьмут на себя труд все подготовить, никому из слуг и в голову не придет пошевелиться.

– Не мое это дело заказы делать, – ответила Джапонике кухарка.

Но леди Эббот считала, что не отметить Рождество они не имеют права. Находясь в Лондоне, она сама может выбрать лучшие деликатесы. И даже если сестры Шрусбери этого еще не знали, у них появился лишний повод для праздника. И у сестер Шрусбери, и у нее.

Проснувшись, Джапоника была приятно удивлена, нет, пожалуй, ошеломлена тем, что жены некоторых из господ, присутствовавших вместе с ней накануне вечером на приеме у персидского посла, отправили ей свои визитные карточки с указанием времени, когда отправительницу можно застать дома. Джапоника расстроилась было от того, что ни одна из пославших ей свою визитку фактически не пригласила ее в гости, но Бершем отнесся к новоиспеченной виконтессе с редкостным терпением и объяснил, что в Лондоне в высшем свете так принято. Он также сказал, что в течение ближайших нескольких дней Джапонике следует нанести визит тем, кто прислал ей свои визитки, и, если после этого ей будут нанесены ответные визиты, она может считать, что первый шаг на пути к тому, чтобы быть принятой в обществе, уже сделан.

Бершем также пояснил, что, хотя девочки еще и не получили официального допуска в свет, обычай не запрещает им наносить визиты вместе с леди Эббот, как и находиться дома в то время, когда леди Эббот захочет посетить какая-нибудь светская дама.

Джапоника с улыбкой жевала жареный каштан. Возможно, еще до наступления нового года девушки заведут необходимые знакомства и получат приглашения на балы и светские рауты. Быть может, в этом году их все же удастся протащить через прием в Сент-Джеймсском дворце. Ей даже пришло в голову, что она может задержаться в Лондоне хотя бы для того, чтобы обеспечить презентацию сестер Шрусбери при дворе.

Довольная покупками, как и тем, что ей удастся обеспечить девиц не одними лишь съестными припасами, но и порадовать чем-то большим, Джапоника приписала к списку заказанного и те продукты, которые в качестве хозяйки поместья собиралась подарить жителям Крез-Холла. Продуктов должно было хватить на всех, в том числе и на тех жителей поместья, которые по традиции являлись в господский дом на рождественский ужин. Спасибо Бершему, который просветил ее на этот счет. Дворецкий сказал, что обычай свято соблюдался покойным виконтом, за исключением тех случаев, когда его не было дома на Рождество.

Но теперь в Шрусбери был новый виконт. Будет ли он присутствовать в Крез-Холле на Рождество?

Джапоника потеснее запахнула плащ под подбородком, больше не от холода, а чтобы скрыть нахлынувший румянец.

Когда Девлин ушел из ее спальни в начале пятого утра, она и не помышляла о том, что будет заниматься праздничными закупками для Крез-Холла. Они хихикали и перешептывались, как школьники, когда она помогала ему собрать разбросанную одежду, а потом справиться с застежками на рубашке, жилете и бриджах. На самом деле ей пришлось игриво вытолкать его за дверь, упрекнув за то, что он слишком сильно ее возбуждает. Хотя, если бы они не боялись быть застигнутыми врасплох, едва ли бы они отказали себе в лишней порции удовольствия, ибо ни он, ни она не были удовлетворены той мерой наслаждения, которую к тому времени успели разделить. Вечером Синклер обещал отвести ее в оперу, чтобы Лондон мог на нее взглянуть хоть краешком глаза.

После его ухода Джапоника сладко заснула и проснулась со счастливой мыслью о том, что будущее может оказаться не таким унылым, как ей виделось до сих пор. Она не ждала от него предложения руки и сердца, а положение официальной любовницы ее бы не устроило. Но даже в той далекой колониальной провинции, где она прожила всю жизнь, она слышала о том, что вдовы поддерживают тайные отношения с мужчинами. Быть может, он согласился бы на что-то меньшее, чем брачные узы, в основе которых лежит вульгарный коммерческий расчет. Но в первую очередь она должна была рассказать ему о Джейми.

Принимая ванну, Джапоника думала о том, как начнет разговор о сыне… о его сыне. Она не смогла бы сообщить ему об этом, если бы не открыла другую часть правды. Он теперь знал, что в ее жизни был еще мужчина, помимо виконта, Хинд-Див. Разве так уж трудно перескочить от Хинд-Дива к тому, кто был Хинд-Дивом, к разоблачению тайны, к тому, что Хинд-Див – это он и есть? Возможно, он сам все вспомнит. А может, и нет.

К тому времени, как она оделась и принялась за горячий шоколад, та простая конструкция, которую она возвела у себя в уме, начала терять свою притягательность. Для того чтобы Синклер поверил в то, что является отцом Джейми, он должен признать тот факт, что Хинд-Див – это он.

Если память его ничего не предложит, откуда она возьмет подтверждение своей правоты? Как он отреагирует, если до сих пор она всеми способами отрицала их прежнее знакомство? Не решит ли, что из него делают дурака?

Допивая шоколад, Джапоника уже полнилась сомнениями. Даже если он ей поверит, ему может понадобиться время, чтобы свыкнуться с этой мыслью. Что тогда? Он захочет увидеть ребенка. И следовательно, она должна вызвать Агги и Джейми в Лондон!

Почему она об этом не подумала раньше? Она могла бы поселить их в Лондоне в скромном домике под вымышленными именами, где-нибудь неподалеку, чтобы посещать их каждый день, а Шрусбери ни о чем не узнали бы.

Чтобы не дать себе передумать, Джапоника нацарапала записку для Агги и вложила чек на сумму, достаточную для проезда.

Если в итоге Девлин не признает ребенка своим, с ней по крайней мере будет ее сын. А если признает, то сможет познакомиться с Джейми. То, что было между ними, никого, кроме них, не касалось. Как только хотя бы одна из сестер Шрусбери будет выдана замуж, Джапонику совершенно перестанет интересовать то, что думает о ней лондонское общество.

В последний момент Джапоника решила сделать еще одну покупку – саше с мускусом, которое она вместе со своей визиткой решила отправить мирзе. Персидский обычай требовал выражения благодарности за гостеприимство, хотя Джапоника сделала бы это по собственному побуждению. Общество мирзы побудило Девлина открыть себя, обнаружить свое истинное лицо под загадочной маской. Ревность, как выяснила Джапоника, весьма хороший стимулятор.

Девлин прогуливался мимо Хорсгардз, здания, в котором располагались отделы военного министерства, расположенного как раз между Уайтхоллом и Сент-Джеймсским парком. Ему сказали, что своих сослуживцев он сможет найти в апартаментах неподалеку. Он подошел к дому по указанному адресу как раз в тот момент, как двое офицеров вышли из дверей казенного учреждения и направились в противоположную сторону.

– Винслоу! Хемпхилл!

Оба стремительно обернулись.

– Синклер! Вот так сюрприз!

– Не ждал увидеть вас в такую рань, полков… виконт, – с улыбкой сказал Хемпхилл. – Не сразу и вспомнишь, как теперь тебя называть.

– А мы как раз отправляемся завтракать. Беконом и устрицами. Давай с нами.

– Спасибо, я не голоден. Но мне хотелось бы поговорить с вами по очень личному вопросу.

– Тогда надо вернуться. Думаю, хозяйка не пожалеет для нас трех стаканчиков портвейна для поднятия духа.

Когда портвейн разлили по бокалам, Винслоу провозгласил тост за вдову Шрусбери и выпил залпом.

– Должен признать, я ее вчера не узнал, – продолжил он. – Ходят слухи, что за трансформацией стоишь ты, Синклер.

– Вы переоцениваете мои возможности, – холодно заметил Девлин. Друзья весьма красноречиво улыбнулись в ответ. – Если бы для того, чтобы превратить дурнушку в красавицу, нужно было лишь красивое платье, в Лондоне не осталось бы ни одной старой девы.

– Как верно замечено! – хором откликнулись друзья. Девлин, нахмурившись, вертел ножку полного бокала.

– А что, по городу ходят подобные слухи?

– Слухи еще не то слово, Синклер. Вы стали героями настоящего скандала. Вернее, ваша дама. То, как они славно поладили с мирзой… то, как они читали друг другу любовные стихи. Никто не видит простого совпадения в том, что она прибыла в город одновременно с послом. Уверен, те, кто проснулся, уже говорят о том, что Узли выбрал вдову на роль тайной любовницы мирзы.

– И все это говорится еще до того, как большинство людей успели позавтракать, – вполголоса прокомментировал Девлин.

– Но сам-то ты не верь слухам, – сказал Винслоу, который продолжал считать Девлина своим другом, а леди Эббот его родственницей, хотя и не кровной. – Хотя ты ведь не станешь спорить с тем, что мирза весь вечер с нее глаз не сводил.

Девлин пригубил вино, но пить не стал. Он слишком хорошо знал, какой Джапоника может быть обворожительной. На самом деле он только о ней и думал с того момента, как проснулся. Но Джапоника была не та женщина, о связи с которой он стал бы хвастливо сообщать своим друзьям. Тем более следует прекратить эти гнусные домыслы. Он не мог выйти и защитить ее честь открыто, не вызвав ответную волну слухов. К тому же ему по долгу службы следовало позаботиться о репутации мирзы.

– Странно, что слухи обрели такую неожиданную направленность. Я, если вы помните, вначале принял ее за гувернантку.

– Не ты один, – подтвердил Винслоу. – Вначале я совершенно поверил в то, что лорд Эббот женился на ней лишь для того, чтобы она стала матерью для его дочерей.

Девлин согласно кивнул.

– Кстати, о трансформации. Она имеет весьма прозаичную природу. Джапоника Эббот была сиделкой у лорда Эббота в Персии. Ее опыт общения с детьми и больными внес в ее облик нечто от гувернантки. Жизнь в колонии объясняет ее свободную манеру общения. Для чопорного Лондона она может показаться излишне фамильярной, но не для тех кругов, в которых она выросла.

Девлин увидел в глазах сотоварищей разочарование, сопутствующее развенчанию иллюзий, и решил довершить начатое:

– Должен признать, что я был несколько ошарашен, узнав, что лондонский торговец Фортнам приходится ей родственником.

– Ах, да она дочь торговца! Даже не их благородных… Мы все знаем, что за моралистки растут в семьях среднего класса. Они все прямо-таки заражены праведностью! – с недовольной гримасой заметил Хемпхилл.

– Одно дело святая невинность, она может даже показаться очаровательной, а другое – пуританское ханжество. Боже избави! – воскликнул Винслоу.

– И еще по поводу мирзы. Вы не слышали, что его предшественник был сварен заживо в кипящем масле из-за нарушения клятвы?

Хемпхилл побледнел.

– Так что вся эта заваруха насчет тайной любовницы мирзы – сплошная чушь, – заключил Винслоу.

– Не сомневаюсь, – сказал Девлин.

– Такое искушение… Бедняга мирза. Впрочем, скорее всего она принадлежит к той утомительной категории вдов, которые только и хотят захомутать тебя в мужья, – разочарованно протянул Хемпхилл.

– Боже меня упаси от семейных пут! – воскликнул Винслоу. – С тех пор как я вернулся, моя мамаша только и говорит о том, что мне пора жениться. Словно хочет меня обратно на войну загнать.

– Мы что, потеряли чувство юмора? – с улыбкой воскликнул Девлин. – У кого из нас не завелись связи с местными там, на Востоке?

– Я завел интрижку, – признался Винслоу, – но с тобой по масштабам никто не сравнится. А почему ты вдруг завел этот разговор?

– Я хотел бы знать о месте пребывания некой темной личности по имени Хинд-Див.

Оба друга онемели от удивления.

– Ты меня поражаешь! – опомнившись, воскликнул Хемпхилл.

– С чего бы он вдруг стал тебя интересовать? – прищурившись, спросил Винслоу.

Девлин взял стакан и залпом осушил его.

– Мне кажется, – ни на кого не глядя, сказал он, – что мы с ним были знакомы.

– Вот это да! Неудивительно, – с нервным смешком ответил Хемпхилл.

Винслоу взглянул на товарища так, что тот поперхнулся.

– Ты ничего не помнишь из своего пребывания в Персии? – пристально глядя на Девлина, спросил Хемпхилл.

– У меня бывают сны, – признался Синклер, глядя в свой пустой стакан. Во второй раз за эту встречу он испытал сильнейшую неловкость, делая признания.

– Понимаю, – медленно протянул Винслоу, словно решая про себя трудную задачу. – И что эти сны говорят тебе о, как ты его называешь, Хинд-Диве?

Девлин потянулся за графином с портвейном и налил себе еще вина.

– Что я должен свести с ним счеты. Я бы вызвал его на дуэль, если бы не лишился руки.

– Дуэль? С Хинд-Дивом? – Хемпхилл чуть было не дал петуха от удивления.

Девлин бросил на него мрачный взгляд.

– Мне нужно всего несколько фактов. Если никто из вас мне не поможет, я обращусь к другим.

Винслоу пристально смотрел другу в глаза.

– Он был одним из нас. Агентом, знаешь ли.

– Хинд-Див – англичанин?

– Такой же, как я… или ты, – решился сказать Хемпхилл и закашлялся. – Сущий дьявол. Никому из нас не было дано узнать, кто он такой, пока он не умер.

– Если вы знаете, что он мертв, зачем устраиваете эту игру в прятки?!

– Хемпхиллу следовало сказать: «Пока не доложили о его гибели». – Винслоу вытащил из кармана монокль и принялся им поигрывать. – Хотя, старина, весть о его кончине оказалась преждевременной.

– Так он жив?

– Как ты, жив и здоров, – ответил Хемпхилл. Ситуация начинала его забавлять. Края губ его подернулись в усмешке. – Брось, Синклер. Разве ты растерял свою сообразительность?

– Я прошу прощения за то, что вам приходится иметь дело с таким недотепой. – Синклер стремительно обернулся к Винслоу: – Скажи, Хинд-Див – один из вас?

Винслоу опустился на стул, словно ноги отказались его держать.

– Видит Бог, нет! Разве я похож на человека, способного раскрасить свое лицо под леопарда и бесшумно продираться сквозь джунгли, чтобы ни персы меня не заметили, ни индийцы?

Действительно, не голубоглазый Винслоу, ни веснушчатый блондин Хемпхилл для этой роли не подходили.

– Но вы… его знаете.

– Мы все его знаем, – уточнил Винслоу.

Девлин почувствовал, как волоски на коже встали дыбом. Он явно ощущал опасность, но еще не понимал, откуда она идет.

– Расскажите мне все.

– Потише, дружище. – Винслоу пожевал нижнюю губу, собираясь с мыслями. – Врачи говорили, что мы не должны давить на тебя в том, что касается утерянных воспоминаний о прошлом.

– О моем прошлом. Значит, Хинд-Див принадлежит моему прошлому?

Оба друга отвернулись.

Девлин почувствовал противную пустоту в животе, но все еще боялся поверить очевидному. Если бы все обстояло именно так, как хотели представить его друзья, в его памяти должна была остаться хотя бы зацепка.

– Мне нужно подтверждение.

– Пожалуйста. Нам отдали на хранение шкатулку. Маленькая шкатулка, присланная генерал-губернатору Калькутты после того, как ты пропал в прошлом году. Шкатулка была доставлена агентами Замана – шаха Афганистана. Там было доказательство того, что ты погиб. По крайней мере то, что нашли там, приняли за доказательство твоей смерти. И ты считался какое-то время погибшим.

– И что за доказательство? – прищурившись, спросил Девлин.

– Твоя кисть, – сказал Хемпхилл и отвернулся. – Скверное дело, ее похоронили.

– На пальце было кольцо, большой бирюзовый перстень. Говорят, он был украден у Заман-шаха не кем иным, как Хинд-Дивом.

– Что еще было в той шкатулке?

– Мы не знаем, – сказал Хемпхилл и, опасливо покосившись на Девлина, слывшего непредсказуемым, особенно в последнее время, добавил: – Клянусь, не знаем!

– Нам поручили хранить ее до тех пор, пока ты не потребуешь ее сам.

Девлин изменился в лице. Друзья переглянулись в тревоге.

– Я требую ее назад.

– Сейчас принесу, – Винслоу вскочил на ноги. Хемпхилл последовал за товарищем.

– Я помогу. Кто знает, может, что-то в шкатулке пробудит твою память.

Девлин смотрел им вслед, борясь с искушением броситься за ними следом, чтобы как можно быстрее заполучить шкатулку с ключом от прошлого. Страх, холодный и омерзительный, расползался внутри, сводя на нет едва обретенное счастье.

Девлин сидел в кресле, протянув ноги к каминной решетке. Полупустая бутылка из-под виски уютно пристроилась под левым боком. Перед ним лежали бирюзовый перстень редкой ценности и красоты, сборник персидской поэзии и развернутое письмо. Где-то вдали Биг Бен прозвонил десять. Как раз время для начала ночных развлечений: пора уходить в театр, на бал, еще куда-нибудь. Но сегодня он никуда не пойдет. Он пребывал в раскаленных тисках ярости. Он даже боялся выходить из своей комнаты, ибо за себя он не отвечал.