Текст книги "Виновный"

Наступил вторник. В Брамптоне было прохладнее, чем в Лондоне, солнце здесь не могло пробиться сквозь тучи. Дэниел чувствовал в воздухе запах деревьев, и их вездесущая зелень создавала гнетущее впечатление. Было очень тихо, и ему казалось, что люди оборачиваются на звук его шагов. Ему не хватало лондонской анонимности, спешки и шума.

Двери в часовню были открыты, и его провели внутрь. Зал был заполнен больше чем наполовину. Скорбящие были того же возраста, что и Минни. Дэниел сел на одну из пустых скамеек в конце зала. К нему подошел высокий, худой, лысеющий человек в сером.

– Вы Денни? – спросил он шепотом, хотя отпевание еще не началось.

Дэниел кивнул.

– Джон Каннингем, рад познакомиться.

Его рука была сухой и твердой, а у Дэниела – влажной от пота.

– Я так рад, что вы решили приехать, – сказал поверенный. – Пересядьте поближе. Так будет приличнее.

Как ни хотел Дэниел спрятаться сзади, он поднялся и пошел за Каннингемом вперед. Пока он усаживался, ему кивали женщины из детства – фермерши, торговавшие на рынке с Минни.

– После отпевания ничего не запланировано, ни напитков, ни еды, – прошептал Каннингем на ухо Дэниелу, и тот ощутил запах кофе с молоком. – Но если у вас будет минутка на разговор?..

Дэниел кивнул.

– Я скажу о ней несколько слов. А вы не хотите? Предупредить священника?

– Не надо, – ответил Дэниел и отвернулся.

Всю короткую панихиду он просидел сжав зубы – так крепко, что у него заболела правая щека. Спели несколько псалмов, и священник, по-карлайлски огубляя согласные, произнес соболезнования. Дэниел поймал себя на том, что не сводит глаз с гроба, до сих пор не веря, что она – внутри. Когда священник пригласил Джона Каннингема прочесть панегирик, Дэниел сглотнул.

Поднявшись на кафедру, поверенный Минни громко кашлянул в микрофон и начал читать со сложенного листа бумаги формата A4:

– Я горжусь быть одним из тех, кто сегодня собрался здесь воздать должное чудесной женщине, которая принесла свет в жизни всех нас и жизни многих, кого сегодня нет в этих стенах. Минни была для нас примером, и я надеюсь, что она гордилась всем, чего добилась сама. Я познакомился с Минни по долгу службы, после трагической смерти ее мужа и дочери, Нормана Флинна и Корделии Рей Флинн, да упокоятся они с миром…

Дэниел выпрямился и перевел дыхание. «Корделия Рей». Он никогда не слышал ее полного имени. В те редкие случаи, когда Минни о ней упоминала, ее звали Делией.

– …За прошедшие годы я стал ценить ее как друга и уважать как человека, который служит другим с тем рвением, что должно стать примером для всех нас. Минни была бунтаркой…

Кто-то сквозь слезы прыснул от смеха. Дэниел нахмурился. Он сидел чуть дыша.

– …Ей было все равно, что о ней думают. Она одевалась как хотела, делала что хотела и говорила что хотела, и если кому-то не нравилось… тем было хуже для них…

Снова смешок – словно звук выбиваемого ковра.

– …Но она была порядочна и добра, и именно эти качества сделали ее приемной матерью десяткам неблагополучных детей, а потом и настоящей матерью, когда, в восьмидесятых, она усыновила своего любимого сына, Денни, который, к счастью, сегодня с нами…

Дэниел почувствовал, как женщины справа оборачиваются в его сторону. К лицу подступила краска. Он нагнулся вперед, опершись на локти.

– …Большинство из тех, кто сегодня здесь, знали Минни как владелицу маленькой фермы – мы или работали бок о бок с ней, или покупали у нее продукты. И в этом она тоже проявляла любовь и внимание – тем, как заботилась о своей живности. Эта маленькая ферма была для нее не просто источником дохода. Животные были ей как дети, и она радела о них так же, как и обо всех, кто в ней нуждался. Именно такой я ее и запомню. Она была независимой, она была бунтаркой, она думала и поступала по своим убеждениям. Но превыше всего то, что она была любящим человеком, и мир без нее стал намного беднее. Да храни тебя Бог, Минни Флинн, и покойся с миром.

Женщины рядом склонили головы. Дэниел сделал то же самое, его щеки все еще пылали. Кто-то расплакался.

Каннингем вернулся на место, соседка справа похлопала его по плечу.

Священник обеими руками оперся о кафедру и сказал:

– Минни просила, чтобы во время ее погребения звучало произведение, которое много для нее значило. Земная жизнь Минни подошла к концу, и мы предаем ее тело земле. Земля к земле, пепел к пеплу, прах к праху, с верой в бесконечное милосердие Господа…

Дэниел затаил дыхание. Он поймал себя на том, что озирается по сторонам, пытаясь понять, откуда пойдет звук. Еще не раздались первые клавишные аккорды, но он уже знал, какое произведение она выбрала.

Напряжение, сковавшее его, на удивление ослабло, когда зазвучала музыка. Ритмичными, настойчивыми шагами она влекла его за собой, а над гробом Минни плавно опускался занавес. Время все замедляло ход, и, сидя в окружении незнакомцев, слушающих такую сокровенную для нее и для него самого музыку, он погрузился в воспоминания.

Память выталкивала на поверхность мгновения его жизни, и они растворялись в эфире, как ноты. Ля, а потом сибемоль, – потрясенный, Дэниел приоткрыл рот, чувствуя, что щеки горят огнем, а горло сдавило до боли.

Когда в последний раз он слышал весь концерт целиком? Должно быть, еще подростком; в памяти музыка звучала мучительнее, чем вживую, диссонанс был более острым. Теперь же его удивила спокойная безмятежность мелодии и то, как точно были в ней выверены гармония и хаос, создавая нечто целостное, законченное, завершенное.

Музыка пробудила в нем странное чувство. Он еще крепче сжал зубы и просидел так до самого конца, не желая уступать своему горю. Вспоминал теплые сильные пальцы Минни и мягкие седые кудри. Его кожа помнила шершавость ее рук. Именно от этого он весь напрягся, а лицо залилось краской. Он сдержал слезы; она их не заслуживала, но какой-то маленький кусочек его души был готов уступить и просил оплакать ее.

Над парковкой светило солнце. Дэниел снял куртку и пошел к машине. Он вдруг понял, что дико устал и совершенно не готов к семичасовому перегону до Лондона. Кто-то тронул его за плечо, и он обернулся. Это была пожилая женщина с осунувшимся, изможденным лицом. Дэниел не сразу, но узнал в ней сестру Минни, Херриет.

– Ты знаешь, кто я? – спросила она, и ее губы криво потянулись вниз.

– Конечно. Как поживаете?

– А кто я? Ну, как меня зовут?

Дэниел перевел дыхание:

– Вы Херриет, тетя Херриет.

– Явился, да? Теперь-то нашел время, когда она умерла?

– Я… Я не…

– Надеюсь, что тебе стыдно, парень, и что приехать тебя заставила совесть. Да простит тебя Бог.

Херриет удалилась, истово тыча тростью в булыжник парковки.

Дэниел облокотился о крышу машины. От похорон, тишины и запаха листвы у него кружилась голова. Растирая влагу на кончиках пальцев, он перевел дух и обернулся, когда его позвал Каннингем.

– Денни, у нас до сих пор не было возможности… Скажите, у вас найдется время на ланч или чашку чая?

Он бы с удовольствием послал Каннингема подальше и прыгнул за руль, но ему хотелось только одного – прилечь, поэтому он согласился.

В кафе Дэниел опустил голову и прикрыл лицо ладонью. Каннингем заказал чайник чая для них обоих и суп для себя. Дэниел от еды отказался.

– Наверное, вам сейчас нелегко, – посочувствовал ему поверенный, складывая руки на груди.

Дэниел кашлянул и отвел взгляд, смущенный собственными чувствами к Минни и резкими словами Херриет. Он не понимал, почему вдруг так разволновался, ведь он распрощался с Минни много лет назад.

– Она была золото, – вздохнул Каннингем. – Чистое золото. Прикоснулась к стольким судьбам.

– Она была ушлая старушенция, – ответил Дэниел. – Врагов у нее было столько же, сколько друзей…

– Мы бы устроили прощание в церкви, но она однозначно потребовала гражданскую панихиду и кремацию. Кремацию, можете поверить?..

– Она давно порвала с Богом.

– Знаю, – кивнул Каннингем, – она много лет не ходила в церковь. По правде, у меня самого на это нет времени, но я всегда считал, что вера много для нее значила.

– Она как-то призналась, что труднее всего ей было отказаться от ритуалов и символов, – пусть она и не верила в них, но полностью отречься не могла. Она говорила, что христианство для нее – это просто еще одна вредная привычка. Вы, наверное, знаете, что она читала молитвы, когда напивалась, – вредные привычки идут рука об руку. Мне понравилась ваша речь. Все правильно. Она была бунтаркой.

– По-моему, после смерти Нормана ей нужно было вернуться в Корк, – сказал поверенный. – Ее сестра думает так же, вы с ней говорили? Она сидела в конце нашего ряда.

– Я знаю ее сестру, – ответил Дэниел. – Она приезжала в гости. Мы с ней перекинулись парой слов…

Он отвел взгляд, но Каннингем не заметил этого и продолжил болтать:

– Минни опередила свое время, это точно. Ей нужно было жить в большом городе, космополитичном…

– Да ладно вам, она любила деревню. Здесь была вся ее жизнь…

– Но рассуждала она как горожанка, и в городе ей было бы лучше, – не согласился Каннингем.

– Может быть. Она сама сделала выбор. Как вы сказали, она любила свою живность.

Каннингему принесли суп, и он на несколько минут увлекся салфеткой и булочкой с маслом. Дэниел прихлебывал чай, гадая, о чем поверенному так срочно понадобилось с ним поговорить. Ему нравилось сидеть молча.

– Прежде чем мы выручим деньги за имение, пройдет какое-то время, – начал объяснять Каннингем. – Я должен нанять клининговую фирму, чтобы привести дом в порядок, а потом выставим его на продажу. Он в таком состоянии, что вряд ли получится продать быстро, но тут можно только гадать. Просто будьте готовы к тому, что до получения наследства истечет несколько месяцев.

– Я уже сказал по телефону, что мне ничего не нужно.

Каннингем осторожно глотнул суп и, промокнув рот салфеткой, произнес:

– Я решил, раз вы приехали на похороны, значит передумали…

– Нет, не передумал. Не знаю, зачем я вообще приехал, наверное, должен был… – Дэниел потер лицо ладонями. – Собственнолично убедиться, что она умерла. Мы с ней довольно долго не общались.

– Да, она мне говорила. С имением торопиться некуда. Как я сказал, до продажи может пройти несколько месяцев. Я свяжусь с вами ближе к делу, может, ваш настрой изменится.

– Отлично, но я готов сказать вам прямо сейчас, что не изменится. Вы можете отдать все в собачий приют. Уверен, ей бы это понравилось.

– Что ж, торопиться некуда, разберемся со всем по порядку…

Дэниел не ответил. Их молчание тянулось, словно собака, которой хочется, чтобы ее приласкали.

Каннингем посмотрел в окно и попытался продолжить разговор:

– Минни была золото. Посмеяться любила. А чувство юмора какое!

– Я не помню.

Каннингем нахмурился и сосредоточился на супе.

Дэниел перевел дыхание и спросил:

– Значит, у нее был рак?

Каннингем, глотая, кивнул:

– Но, знаете, она даже не пыталась бороться. Она могла пройти химиотерапию, были варианты с операцией, но она от всего отказалась.

– Конечно, это так на нее похоже.

– Она говорила мне, что несчастна. Вы с ней поссорились несколько лет назад…

– Она была несчастна задолго до этого, – возразил Дэниел.

– Вы ведь были одним из ее воспитанников?

Дэниел кивнул. Плечи и руки вдруг напряглись, и он поерзал, чтобы снять спазм.

Каннингем сказал:

– Она говорила, вы были для нее особенным ребенком. Все равно что родным.

Дэниел задержал на нем взгляд. На усах поверенного поблескивала капля супа, широко раскрытые глаза таили вопрос. Дэниел испытал странную злость. В кафе вдруг стало слишком жарко.

– Простите, – произнес Каннингем и потянулся к счету, поняв, что зашел слишком далеко. – Она оставила вам коробку с вещами. В основном безделушки и фотографии, ничего особо ценного, но она хотела, чтобы вы их получили. Лучше, если вы заберете все сейчас. Это у меня в машине.

Каннингем осушил чашку.

– Вам, должно быть, непросто сейчас, – добавил он. – У вас были разногласия, но, в конце концов…

Дэниел покачал головой, не зная, что сказать. У него снова заболело горло. Он чувствовал себя так же, как до этого в крематории, борясь со слезами и злясь на себя за это.

– Может, вы сами хотите заняться домом? – спросил поверенный. – Как член семьи, вы имеете право…

– Нет, просто наймите фирму, мне ничего… Мне правда некогда этим заниматься.

Сказав это, Дэниел почувствовал себя лучше. Словно глотнул свежего воздуха. Или оказался в безопасности.

– Пока вы здесь, – продолжил Каннингем, – можете забрать из дома любые личные вещи, но, как я уже говорил, она сама кое-что для вас отложила.

Они встали из-за стола. Каннингем оплатил счет.

Взявшись за ручку двери, Дэниел спросил:

– Она не страдала?

Их встретило прохладное, уже осеннее солнце. Его лучи были так пронзительно прозрачны, что Дэниел сощурился.

– Страдала, – ответил Каннингем, – но знала, что это не избежно. Думаю, она была сыта по горло и просто хотела, чтобы все закончилось.

Они пожали друг другу руки. Дэниел почувствовал в кратком, сильном пожатии Каннингема смешанные чувства и невысказанные слова. Оно напомнило ему о рукопожатиях, которыми он сам обменивался с клиентами, когда судья выносил обвинительный приговор. Этакое жестокое выражение доброжелательности.

Дэниел уже почти отвернулся, избавленный и освобожденный, но Каннингем всплеснул руками:

– Ваша коробка! Она осталась в машине. Минутку.

Дэниел подождал, пока поверенный достанет картонную коробку из багажника. Запах полей и ферм больше не успокаивал его.

– Вот, – сказал Каннингем, – ничего ценного, но ей хотелось, чтобы вы это взяли.

Избегая второго рукопожатия, он помахал Дэниелу с парковки у крематория. Дэниела этот жест озадачил, но он все равно кивнул в ответ на прощание.

Коробка оказалась легкой. Дэниел поставил ее в багажник, даже не заглянув внутрь.

8

Дэниел скользнул в чересчур большие резиновые сапоги. Сквозь носки они были ледяными, словно затвердевшее желе. Он раскидал курам кухонные обрезки – как Минни его просила, – стараясь не притрагиваться к холодным овощам, но к ногтям все равно прилипло несколько зерен кукурузы. Он стряхнул их щелчком, как сопли. Минни сказала, что у него может быть сломан нос. Когда Дэниел кормил кур, ему было трудно дышать, но он был совсем не против, потому что ненавидел их вонь, смесь из аммиака, овощной гнили и мокрых перьев.

Была суббота, и на завтрак Минни жарила ему яичницу с беконом. Он видел ее за окном кухни. По утрам она бывала немногословна – изнанка пристрастия к джину. В свои одиннадцать лет он хорошо отличал алкогольное похмелье от ломки, хотя ни того ни другого никогда не испытывал. Но один раз все же напился: взял в постель две банки светлого пива и выпил, пока смотрел «Даллас»[17]17
  Американский телесериал, сага о семье нефтяных магнатов, выходил на экраны с 1978 по 1991 год.


[Закрыть] по переносному черно-белому телевизору в материнской комнате. Его вырвало на пижаму.

Отправляясь кормить кур, он надел материнскую цепочку, и ему было плевать, что так он похож на девчонку. Зато он был уверен, что цепочке ничто не угрожает. И хотел, чтобы ничто не угрожало его матери. Ему было очень любопытно, что же сотрудница социальной службы шептала Минни накануне вечером. В машине, по дороге в Брамптон, Триша сказала ему, что ничего не знает ни о его матери, ни о пожаре и постарается выяснить. Но он чувствовал, что она чего-то недоговаривает.

Дэниел прислонился спиной к стене и под сочувственным взглядом козла Гектора боком поднялся в дом. Этот козел напоминал ему сотрудницу социальной службы. Зайдя в коридор, Дэниел вылез из сапог. Прямо перед дверью развалился Блиц. Когда мальчик вошел, пес поднял голову, но подвинуться даже не подумал, так что через него пришлось перешагнуть. На кухне пахло жиром, свининой и луком.

Минни накрыла на стол. Когда она ставила тарелку, сардельки чуть не попадали, такими они были скользкими. Дэниел взял вилку и проткнул кожицу сардельки. Он очень это любил: наблюдать, как течет сок.

– Как ты себя чувствуешь? Лучше? – спросила Минни.

Дэниел пожал плечами, уставившись в тарелку.

– Как нос? Ты хорошо спал?

Он кивнул.

– Нам с тобой нужно поговорить, – предупредила она.

Дэниел посмотрел ей в лицо, занеся вилку над тарелкой. Глаза у Минни были раскрыты немного шире обычного. Его аппетит сошел на нет, жир из сарделек смазкой застыл в горле.

– Иногда, – начала Минни, – когда случается что-то плохое, кажется, что проще всего – убежать, но мне хочется, чтобы ты попробовал не убегать, а встречать неприятности лицом к лицу. Это труднее, но потом тебе же будет лучше. Поверь мне.

– Я не убегал.

– А что же ты тогда сделал?

– Я поехал проведать маму.

Минни вздохнула и отодвинула свою тарелку. Она прикусила губу, а потом нагнулась вперед, чтобы взять его за руку. Дэниел стал медленно отклоняться в сторону, но она не отказалась от своего намерения, а просто остановилась, замерев с протянутой к нему через стол рукой.

– Мы узнаем, что случилось с твоей мамой, – заверила его Минни. – Буду звонить им каждый день. Я обязательно все выясню, обещаю…

– С ней все будет в порядке. С ней всегда все в порядке.

– Я тоже в это верю. Просто хочу, чтобы ты мне доверял. Лапушка, я на твоей стороне. Тебе больше не нужно быть самому по себе.

«Обещаю». «Доверять». «Сам по себе». Эти слова молотком застучали у него в груди. Словно он ее не расслышал, или словно каждое слово было камнем, брошенным в него. «Любовь». «Искренность». «Сам по себе». Дэниел не понимал, почему ему было от них так больно.

– Заткнись.

– Денни, я знаю, что ты хочешь к маме. Я понимаю. И помогу тебе узнать, где она сейчас, и мы попробуем договориться с твоим социальным работником о свиданиях, в разумных пределах. Но, Денни, будь осторожен. Нельзя, чтобы ты все время убегал. Тогда тебя у меня заберут, а мне совсем этого не хочется.

Дэниел даже не понял, что больше его напугало: не видеться с матерью или то, что его могут забрать у Минни. Он устал от переездов на новые места, откуда его всякий раз отправляли дальше, но не думал, что задержится именно здесь. Видимо, новый переезд не за горами. И лучше, если он сам поторопит события.

Сначала он почувствовал свои пальцы, все еще липкие от кукурузы, – они склеились, будто их опутало паутиной, – потом у него заколотилось сердце и стало трудно дышать. Он встал из-за стола, опрокинув стул на пол. Грохот напугал Блица, который тут же вскочил на лапы. Дэниел выбежал из кухни и понесся наверх в свою комнату.

– Денни!

Он стоял у окна и смотрел во двор. В глазах резь, в руках дрожь. Ему было слышно, как Минни поднимается по лестнице, подтягиваясь за перила с одной ступеньки на другую.

Дэниел резко повернулся – и перед ним закружил рой слетевших с обоев розочек. Он вцепился в свои волосы и принялся тянуть за них. Из глаз брызнули слезы, и он закричал, и кричал долго и надрывно, пока не выдохся. Стоило Минни войти в комнату, как он схватил с полки шкатулку и саданул по зеркалу в стенке платяного шкафа. Минни шагнула в его сторону, и он толкнул комод, опрокинул ей под ноги. Увидев, что она хочет залезть на кровать, чтобы до него добраться, он принялся стучать по оконному стеклу кулаком, а потом и головой. Ему хотелось убежать прочь, подальше отсюда. К маме.

Он не слышал, что она говорит, но губы у нее двигались, а потухший взгляд выдавал расстроенные чувства. Едва ощутив на себе ее руки, он размахнулся и треснул ей по губам. И отвернулся. Не хотел видеть в ее глазах упрек. Он опять начал стучать по стеклу ладонями, лбом, и оно треснуло, но тут он почувствовал, как она взяла его за плечи. Он крутанулся, крепко сжав кулаки, но она притянула его к себе и осела вместе с ним на пол.

Минни обняла его. Он оказался прижат лицом к ее груди, руки-канаты крепко обвили туловище, она навалилась всем весом. Дэниел боролся. Пинался, чтобы вырваться, но напрасно. Снова пробовал кричать, но она только сильнее стискивала его в объятиях.

– Все, все, лапушка, все хорошо. С тобой все будет хорошо. Не держи это в себе, выпусти. Выпусти все. С тобой все будет хорошо.

Он не хотел плакать, но даже не попытался сдержаться. Он так устал. Все само прорвалось наружу, и слезы, и всхлипы. Он не мог остановиться. Минни села ровно и прислонилась спиной к разбитому зеркалу платяного шкафа, не переставая прижимать Дэниела к себе. Она больше не держала его за руки, но обнимала еще крепче. Поцеловала в лоб. Он слышал собственные звуки – мелкие, дрожащие всхлипы – и чувствовал ее запах. Мокрая шерсть почему-то его утешила, и он вдохнул ее полной грудью.

Дэниел не знал, сколько они так просидели, но точно долго. Погода за окном поменялась – утро выдалось влажным, но сейчас яркое солнце затопило дремлющий дом и ферму. Он перестал плакать, но продолжал дышать вздохами и всхли пами, словно сунул в рот что-то очень горячее. Он был как выжатый лимон. И не знал, что будет дальше.

– Не плачь, лапушка, – прошептала Минни, пока он пытался отдышаться. – Все хорошо. Я не твоя мама. И никогда не смогу стать твоей мамой, но я все равно буду рядом. Я всегда буду рядом с тобой, если буду тебе нужна.

Он слишком устал, чтобы отстраниться или бросить что-нибудь в ответ, но в глубине души порадовался, что она рядом, и крепче обнял ее за талию. В ответ она тоже стиснула его чуть сильнее.

Вскоре он смог нормально дышать. Она отпустила его, очень медленно. Позже, вечером, отправившись спать, он, лежа в постели, пытался вспомнить, обнимал ли его так еще кто-нибудь. В основном другие люди избегали приближаться к нему на такое расстояние. Мать его целовала. Да, и еще она пробегала пальцами по его волосам. И еще успокаивала его раз или два, когда ему было больно.

Дэниел помог Минни подняться, и они вместе попытались привести комнату в порядок. Оконное стекло треснуло, зеркало было разбито вдребезги. Глядя на учиненный погром, Минни вздохнула.

– Прости, – сказал он. – Я не хотел ничего разбивать. Я позову мастера, и он все починит.

– Я и не знала, что ты такой богач, – рассмеялась она.

– Я могу раздобыть денег.

– Снова про карьеру карманника? Это вряд ли.

Минни наклонилась поднять с пола шкатулку, отчего юбка сзади подскочила и стали видны белые ноги в мужских носках до колена. Дэниел заметил, как она устала. У нее покраснели щеки, на верхней губе блестел пот.

– Я мог бы развозить газеты, – предложил он.

– Развозить газеты? Ты можешь ездить со мной на рынок по выходным. Помогать с яйцами. А я за это буду давать тебе карманные деньги.

– Согласен.

– Да, только имей в виду, мне нужен аккуратный помощник. Сможешь осторожно обращаться с яйцами?

– Я буду аккуратным, обещаю.

– Тогда посмотрим. Посмотрим.