Текст книги "Секретное досье"

30

Водолей (20 января – 19 февраля). Хорошая неделя для ваших увлечений и романтических отношений, но могут возникнуть сложности с договоренностями на вечер. Откровенный разговор может положить конец недоразумениям.

Мягко урча, «роллс» Сойки ехал по Кромвел-роуд, пока не свернул у Бромптонской молельни. На нас пристально смотрели гигантские викторианские здания, выстроенные во время Всемирной выставки 1851 года. Вдоль тротуара теснились машины – спортивного класса, автомобили снобов и автомобили, укрытые кусками серебристой ткани. Мы свернули с дороги, когда Сойка остановился перед большим перепланированным зданием. Тихо закрыв дверцы, мы быстро переместились и увидели, как дородная фигура Сойки скрылась в парадной двери. Это был «со вкусом сделанный» образец современной отделки: двери с покрытием из натурального дерева, рамы из нержавеющей стали и повсюду жалюзи. Мы с Уотерманом всмотрелись в список имен и кнопки звонков.

– Вы тоже можете войти, – произнес позади нас высокий, в очках, городской джентльмен, открывая дверь ключом. Мы вошли, отчасти потому, что нам это было кстати, отчасти потому, что за нами стояли еще два городских джентльмена, а еще потому, что все они держали маленькие автоматические 9-миллиметровые итальянские пистолеты «беретта» модель 34.

Обратившийся к нам мужчина нажал на верхнюю кнопку и проговорил в маленький металлический микрофон:

– Да. Их двое. Один из них может быть полицейским.

Они шли у нас на «хвосте» и, словно мало было этого унижения, обсуждали нас, переговариваясь в машинах по радиотелефонам.

Затем я услышал голос Сойки:

– Проведите джентльменов через детектор и доставьте сюда, Морис.

Я посмотрел на Уотермана – кончики его пятнистых усов опустились: пара простофиль. Всю дорогу они нас вели! Мне следовало догадаться, что на встречу с Долби Сойка возьмет с собой нескольких «качков». Интересно, позвонил ли Долби Сойке насчет Мюррея, найденного без сознания в его цветах?

Отделанный черным мрамором холл, свежие цветы и люстры из настоящего хрусталя. Нас поставили перед зеркалом в полный рост. Что-то тихонько прожужжало, и Морис, держась строго вне линии огня своих коллег, избавил меня от моего оружия. Морис вел себя очень профессионально. Если ты можешь позволить себе «фантом-IV», то можешь позволить и лучших бандитов. Нас доставили наверх.

Гостиную площадью сорок квадратных футов устилал кремовый, с длинным ворсом ковер, в котором нога утопала по щиколотку. На белых стенах яркими акцентами висели большие абстрактные картины: Ротко, Мазервелл и Хитченс. В дальнем конце комнаты круглый, высотой по колено стол с черной мраморной столешницей и в окружении низких черных кожаных кресел с высокими спинками образовывал уютный уголок вместе с громадной стереосистемой и телевизором, снова и снова сообщавшим нам, что «“Трилл” заставляет волнистых попугайчиков прыгать от радости».

Через открытую дверь в «наш» конец комнаты вплыл голос Сойки, весьма звучный голос, каким рекламируют моющие средства:

– Пожалуйста, садитесь.

Три городских джентльмена исчезли, как сестры Беверли, выходившие на аплодисменты, но все мы знали, что разделяет нас только дверь.

– Это мистер Уотерман, – громко сообщил я невидимому Сойке, – из Детективного агентства Уотермана. Я нанял его сегодня днем. – Стояла тишина, поэтому я снова заговорил еще громче, отчетливо произнося слова, как при разговоре с богатым глухим дядюшкой. – Не думаю, что услуги мистера Уотермана могут еще понадобиться. Теперь он вполне может отправиться домой.

Молчание, потом голос Сойки спросил:

– Вы должны мистеру Уотерману деньги?

– Пятнадцать гиней, но я подумал, что вы захотите их выплатить.

Должно быть, Сойка нажал кнопку, потому что я услышал тихий звонок. Дверь открылась очень быстро: видимо, Морис стоял, держась за ручку двери.

– Что вас задержало, Морис? – поинтересовался я.

Я ненавидел Мориса, такого вежливого и сдержанного. Он стоял молча. Очки у него были прозрачные и эффектные – они подчеркивали безжалостность маленьких глаз, которыми он бесстрастно смотрел на мир, часть коего в настоящее время составлял и я. Снова последовало указание Сойки:

– Морис, выпишите присутствующему здесь мистеру Уотерману чек на пятнадцать гиней. Счет номер три, Морис. Затем проводите мистера Уотермана до выхода.

Морис кивнул, хотя Сойка не мог его видеть.

Мистер Уотерман крутил свои усики, почти целиком захватив их большими и указательными пальцами, и крутил до боли. Мистер Уотерман тоже кивнул. Мистер Уотерман должен идти. Мистер Уотерман чувствовал себя несколько лишним. Деньги деньгами, но, даже получив пятнадцать гиней за вечер, он ощущал, что должен идти.

– До свидания, – попрощался я, и мистер Уотерман покинул нас.

Мне захотелось увидеть, что делал Сойка в маленьком закутке без двери. Я слышал, как он там передвигается. Мне были знакомы эти большие кенсингтонские дома, где гости всегда отделены от хозяев. Я пошел к дверному проему, не зная, за каким занятием застану Сойку. Сидящим перед булькающими пробирками, как в фильме с Белой Лугоши, за просмотром передачи «Это твоя жизнь», а может, за выращиванием оранжерейных орхидей.

– Кулинарией интересуетесь?

Сойка выглядел гораздо старше, чем я запомнил его, и на фоне поварского фартука, с лямкой через одно плечо на французский манер, лицо у него было румяное, как у алкоголика. В руке он держал трехфунтового омара. Кухня была залита безжалостным сиянием ламп дневного света. Медь, нержавеющая сталь и острые ножи были разложены с тщательной продуманностью, как в операционной. По сравнению с кухней, оснащенной таким количеством технических средств, мыс Канаверал показался бы квадратным колесом. Сойка положил свежего, в черную и зеленовато-голубоватую крапинку омара на белый стол и взял из ведерка со льдом, который при этом весело звякнул, бутылку «Моэт и Шандон». Налил доверху два немаленьких бокала.

– Мог бы заинтересоваться, – ответил я.

– Это правильно, – одобрил Сойка, и я принялся за прохладный, прозрачный, игристый напиток.

– Лао-цзы, кажется, сказал: «Управляй империей, как готовил бы мелкую рыбу».

Джей смягчился по отношению ко мне. Под его огромными усами проглянула улыбка.

– Монтень сказал: «Великие люди гордятся своим умением готовить рыбу к столу», – подхватил он.

– Но было ли это в его устах комплиментом? – спросил я.

Сойка не ответил, он протыкал омара длинным металлическим стержнем. Я потягивал холодное шампанское.

– Ну вот, он умер, – констатировал Сойка. Я видел, что это трудная работа. – Терпеть не могу умерщвлять живые существа, – сообщил он мне, заканчивая насаживать омара на вертел. – Знаете, стоило попросить торговца рыбой убить его.

– Да, – согласился я. – Я знаю, что некоторые люди так относятся к этому.

– Еще немного шампанского, – предложил Сойка. – Для этого рецепта нужно всего полбутылки, а я не люблю пить слишком много.

– Спасибо, – вполне искренне ответил я. В этой кухне было жарко.

Остатки вина он вылил в металлический лоток и бросил туда немного соли.

– А вы хладнокровный молодой человек, – заметил он. – Вам безразличен ваш друг Кавендиш?

Сойка положил в шампанское большой кусок сливочного масла. Не знаю почему, но я не ожидал, что масло останется на поверхности. Помню, я смотрел и думал: «Оно так ведет себя только потому, что его положил туда Сойка». И снова сделал глоток шампанского.

Сойка взял свой бокал и отпил – он внимательно наблюдал за мной своими крохотными глазками.

– Я управляю очень большими делами.

– Знаю, – согласился я, но Сойка взмахнул большой красной ладонью.

– Больше, – сказал он. – Больше, чем вам известно.

Я промолчал. Сойка снял с полки банку и бросил несколько зернышек перца в шампанское. Осторожно взял лоток, прихрамывая, пересек кухню и поставил его в сияющий гриль с вертикальным жаром. Взял омара, которого ему невыносимо было убивать, и помахал им мне.

– Торговец рыбой продает рыбу. Так? – спросил он и вставил его в гриль. – Виноторговец продает шампанское. Французы не возражают против того, что их шампанское покидает Францию. Так?

– Так, – согласился я, начиная постигать распределение реплик.

– Вы. – Интересно, что продавал я? Сойка включил гриль, и омар, освещенный с одной стороны ярко-красным светом электрического элемента, начал очень-очень медленно поворачиваться. – Вы, – повторил Сойка, – продаете лояльность. – Он уставился на меня. – Я этого не делаю, не стал бы этого делать. – На мгновение я подумал, что даже Сойка считает меня переметнувшимся на другую сторону, но сообразил, что у него такая манера разговора. Он продолжал: – Я торгую людьми.

– Как Эйхман? – спросил я.

– Не люблю подобного рода шуток, – произнес Сойка тоном учителя воскресной школы из кабаре «Фоли-Бержер». Затем его лицо прорезала усмешка. – Давайте скажем, скорее как Айхельхеар.

Так звучало по-немецки его кодовое имя. Сойка, подумал я. Garrulus glandarius rufitergum[31]31
   Латинское название одной из разновидностей соек. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Сойка, ворующая яйца, запугивающая птиц и уничтожающая посевы, хитрая, осторожная сойка, летающая тяжелыми волнообразными рывками.

– Я занимаюсь талантливыми людьми, меняющими место работы по доброй воле.

– Вы кремлевский охотник за талантами? – спросил я.

Сойка начал поливать омара, которого ему не нравилось убивать, шампанским, которое ему не нравилось пить. Он обдумывал мои слова. Я понимал, почему Сойка пользовался таким большим успехом. Он брал все по номинальной стоимости. Я так и не узнал, считал ли себя Сойка кремлевским охотником за талантами, потому что зазвонил телефон на кухонной стене. Сойка перестал поливать омара, вытер руки. Снял трубку, послушал.

– Соедините его. – Пауза. – Тогда скажите, что я дома. – Он повернулся и вперил в меня взгляд василиска, характерный для людей, разговаривающих по телефону. Внезапно обратился ко мне: – У нас на кухне не курят. – Потом, снимая ладонь с микрофона: – Это говорит Максимилиан. Мой дорогой Генри. – Его лицо расплылось в широкой улыбке. – Я ни слова не скажу, мой дорогой друг, просто продолжайте. Да, очень хорошо. – Я увидел, как Сойка нажал кнопку шифрования. Он только слушал, но лицо его менялось, как у Гилгуда, произносящего монолог о семи возрастах человека[32]32
   Монолог Жака из комедии У. Шекспира «Как вам это понравится». – Примеч. пер.


[Закрыть]. Наконец Сойка сказал: – Спасибо.

Задумчиво повесил трубку и снова начал поливать омара.

Я выпустил облако дыма. Сойка посмотрел на меня, но промолчал. Я решил, что инициатива в этом разговоре перешла ко мне.

– Не пора ли побеседовать об этой психиатрической фабрике в Вуд-Грине? – спросил я.

– Психиатрической? – переспросил Сойка.

– Акционерное общество «Промывка мозгов», место, откуда я вырвался. Разве мы не к этому ведем?

– Вы считаете, что я имею к нему какое-то отношение? – Его лицо приняло скорбное выражение, как в День поминовения.

Раздался стук в дверь, и Морис принес Сойке листочек бумаги. Я попытался прочесть, но это было невозможно. Там было примерно пятьдесят отпечатанных слов. Морис вышел. Затем я проследовал за Сойкой в большую гостиную. Рядом с радиоприемником и телевизором стояло небольшое устройство, похожее на каретку пишущей машинки. Это был уничтожитель бумаги. Сойка заправил листок и нажал на кнопку. Листок исчез. Сойка сел.

– С вами плохо обращались в Вуд-Грине? – спросил он.

– Мне уже начало нравиться, – ответил я, – но просто было не по карману.

– Вы считаете это ужасным. – Это не был ни вопрос, ни утверждение.

– Я об этом не думаю. Мне платят за столкновение с вещами всякого рода. Полагаю, что некоторые из них ужасны.

– В Средние века, – продолжал Сойка, будто не слыша моих слов, – считали, что самая ужасная вещь – арбалет.

– Дело было не в оружии как таковом, а в том, что оно угрожало их системе.

– Совершенно верно, – согласился Сойка. – Поэтому пусть себе используют это ужасное оружие, но только против мусульман. Так?

– Да, так, – подтвердил я, теперь пользуясь его репликами.

– То, что можно назвать политикой ограниченной войны против подрывных элементов, – сказал мне Сойка. – Да, а теперь у нас есть другое ужасное оружие, более ужасное, чем ядерные взрывы, более ужасное, чем нервно-паралитический газ, более ужасное, чем бомба из антивещества. Но это ужасное оружие никому не причинит вреда, неужели это так ужасно?

– Оружие не ужасно, – ответил я. – Самолеты, набитые пассажирами, летящими в Париж, бомбы с инсектицидами, цирковые пушки с человеком внутри – это не ужасно. Но ваза с розами в руках злоумышленника – смертельное оружие.

– Мой мальчик, – проговорил Сойка, – если бы промывка мозгов появилась в мире до суда над Жанной д’Арк, она дожила бы до счастливой старости.

– Да, и Франция до сих пор была бы наводнена наемными солдатами.

– Думаю, вам это понравилось бы. Вы английский патриот.

Я молчал. Сойка подался ко мне из большого черного кожаного кресла.

– Вы же не верите всерьез в то, что коммунистические страны падут, а эта странная капиталистическая система будет гордо шествовать дальше. – Он похлопал меня по колену. – Мы оба разумные, непредвзято судящие люди, обладающие, полагаю, широким политическим опытом. Никто из нас не станет отрицать комфорта всего этого, – он погладил дорогую кожу, – но что способен предложить капитализм? Его колонии, которые некогда были курицей, снесшей золотое яйцо, ныне исчезают. Курица узнала, куда можно яйцо продать. В некоторых местах, где реакционные правительства подавили социалистическое движение, что ж, в тех местах правительства держатся просто-напросто на фашистской силе, оплачиваемой западным золотом.

За голосом Сойки я слышал очень тихо работающее радио. Как раз сейчас какой-то английский джазовый певец издавал, захлебываясь от восторга, совершенно идиотские звуки. Сойка заметил, что я слушаю, и изменил направление своей атаки. А что сами капиталистические страны? Как быть с ними, сотрясаемыми забастовками, с их ментальным нездоровьем, предвзятым пренебрежением к своим собратьям? Они стоят на грани анархии, их полиция продажна и не способна справиться со слоняющимися бандами обожравшихся трусов, которые ищут выхода садизму, характерному для капитализма и в любом случае представляющему собой разрешенный эгоизм. Кому платят большое вознаграждение? Музыкантам, авиаторам, поэтам, математикам? Нет! Вырождающимся молодым людям, обретающим славу не благодаря пониманию музыки или певческому таланту. Сойка хорошо рассчитал свою речь, либо ему повезло, потому что он переключил радио на программу «Внутреннее вещание» как раз к выпуску новостей. Он продолжал говорить, но я не слушал его. Я слышал только объявление, сообщавшее: «Полиция хотела бы побеседовать с человеком, которого видели рядом с местом преступления». Затем последовало довольно точное описание моей внешности.

– Оставим все это, – сказал я Сойке. – Кто убил Чарли Кавендиша?

Сойка поднялся из кресла и подошел к окну. Поманил меня, и я тоже подошел к окну. На другой стороне улицы стояли два такси. В конце ее запарковался одноэтажный автобус. Сойка включил FM-радиоприемник и настроился на полицейскую частоту. Полицейские рядом с музеем Альберта координировали свои действия.

– Мы все это сделали, – сказал Сойка. – Вы, я и они.

Один из трех мужчин на другой стороне улицы наклонился к такси, и мы услышали его голос:

– Сейчас я иду туда… обратите особое внимание на черный ход и крыши. Уличные патрули! Задерживайте всех до дальнейшего распоряжения.

Это был голос Росса. Трое мужчин пересекли дорогу.

Сойка повернулся ко мне.

– Недалек тот день, когда промывка мозгов станет признанным методом борьбы с антисоциальными элементами. Преступникам можно промыть мозги. Я доказал это. Я обработал почти триста человек: грандиознейший шаг вперед в этом веке. – Он снял трубку. – Морис, к нам посетители. – Сойка широко, спокойно улыбнулся мне. – Проводите их наверх, но скажите, что я уже арестован.

И я вспомнил, что еще пишут про garrulus glandarius rufitergum – бдительная, не знающая устали, легковозбудимая, шумная, создает пару на всю жизнь, общительна весной, но держится обособленно во все другое время.

Морис ввел в комнату Росса и двух полицейских, и все пожали друг другу руки. Прежде я никогда не радовался встрече с Россом. Они все предусмотрели, и патрули на улице оставались на своих местах еще в течение часа. Росс держался с Сойкой весьма холодно. Его обыскали и увезли в Каршелтон, в дом, которым отдел Росса владел для неизвестных целей. Когда Сойка вошел попрощаться, я заметил, что он переоделся в очень дорогой серо-зеленый мохеровый костюм. Меня немного удивило, что у него на лацкане значок ядерного разоружения. Увидев, что я смотрю на него, Сойка, не говоря ни слова, сунул значок мне в руку. Сойка знал, куда направляется, поэтому мог бы отдать мне телевизор.

Когда вся эта суета улеглась, Росс сказал, несколько покровительственно, как подумалось мне:

– А теперь, полагаю, у вас есть нечто, что больше не может ждать.

– Есть, – ответил я, – если вы любите homard а la broche[33]33
   Омар на вертеле (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть].

И повел его на кухню.

Тут Росс пошутил:

– Вы часто здесь бываете?

– Да, – ответил я. – Шеф-повар мой знакомый.

31

Водолей (20 января – 19 февраля). Счастливое возобновление старых знакомств. Целиком отдайтесь своей работе.

На Шарлотт-стрит я попал только в полночь. Там кипела работа. Элис в зеленых чулках из тончайшего хлопка попросила у меня разрешения воспользоваться IBM. Джин надела новое, сшитое на заказ платье из оранжевого льна – с круглым вырезом, без рукавов и с застежкой сверху донизу, – одну маленькую золотую сережку, которую не потеряла, а волосы разделила на прямой пробор. Я дал Элис список фамилий, и когда она ушла, размазал губную помаду Джин.

Всех арестованных доставляли в Каршелтон, и в 3.30 утра помещение трещало по швам, как сообщила Россу Элис, и он договорился о дополнительном центре для содержания под стражей задержанных, потому что было очень важно держать их всех по отдельности[34]34
   См. Приложение, Центры для содержания под стражей задержанных правонарушителей, с. 348.


[Закрыть]. IBM продолжала жужжать и пощелкивать, и в 6 утра состоялась встреча в Скотленд-Ярде. Полиция была очень встревожена, к тому же Росс привел с собой одного из четвертых секретарей министерства внутренних дел, и полиция встревожилась еще больше. К 8 часам худшая часть миновала. В 8.09 утра позвонил из Липхука Мюррей, арестовавший Долби вскоре после того, как получил по голове. Он сказал, что задержал человека по имени Свенсон, и попросил прислать машину. Свенсон, похоже, было настоящее имя К.Х. Я послал машину, которая заодно отвезла нас с Джин позавтракать.

– План промыть мозги целой нации, – сказала Джин за кофе с круассаном. – Это маловероятно.

– Еще как вероятно, – возразил я, – и мы не полностью искоренили это зло! Даже сейчас не знаю, что более удивительно: Долби, работающий на другую сторону, или Росс, организовавший всю операцию по его захвату.

– Росс знал, что происходило, когда перевел тебя в УООК(П)? – спросила Джин.

– Отчасти догадывался, – сказал я. – Поэтому и направил Мюррея разведать обстановку. Узнав о том, что меня едва не арестовали в стрип-клубе, он дал понять Долби, что подозревает его. Очень опасный ход. В данном случае он оправдал себя, потому что Долби, стремясь доказать свою лояльность, очень эффективно выполнил работу в Ливане. Я помню, что видел Росса в аэропорту, когда он вернулся из Бейрута после встречи с Долби. До какой степени действия Долби в Ливане шли вразрез с желаниями Сойки, мы никогда не узнаем, так как Долби постарался застрелить всех людей, сидевших в машине с Вороном, помнишь?

– Значит, Карсуэлл не был таким тупицей? – спросила Джин.

– Нет. Даже «концентры», которые включали переболевших лихорадкой и придерживающихся правых взглядов – те и другие склонны перейти к коммунизму путем реформ. Конечно, сначала заговор стал вырисовываться через статистику Карсуэлла чисто случайно. Но Росс очень быстро спрятал Карсуэлла. Вот почему Чарли не удалось найти для меня в ОСИКП и следа его существования. Росс боялся за безопасность Карсуэлла.

– Не говоря уже о том, что при нынешнем положении дел, если Сойка ничего не скажет, только Карсуэлл может провести по пространству операции ИПУРУСС. Кстати, а ИПУРУСС – это персонаж из греческой мифологии, аллюзия, которую я должна немедленно уловить?

– Нет, это придуманная одним из людей Росса аббревиатура «Индукция психоневрозов с помощью условного рефлекса в условиях стресса», а это представляет собой клиническое описание того, чем они занимались в доме с привидениями.

– И что начали делать с тобой в Вуд-Грине, – подхватила Джин.

– Совершенно верно. У них были три основных системы. Система «дома с привидениями», за неимением лучшего названия, зависела от умственной изоляции. Они использовали фальшивых послов, стремясь убедить человека, что он совершенно один, или фальшивых полицейских, но отказались от идеи с полицейскими после того, как мы случайно взяли того парня в Шордиче, – цивильная одежда была безопаснее. В Вуд-Грине у них даже имелись установки лучистого тепла и охлаждения, чтобы менять температуру по желанию. Включать и выключать свет, чтобы создать день продолжительностью в один час или ночь длиной в тридцать шесть часов. Все это было направлено на то, чтобы сбить разум с толку, и, как открыл Павлов, это гораздо легче проделать с физически слабым существом.

– Что они сделали бы с тобой, если бы ты не сбежал? – спросила Джин. Приятно было узнать, что кто-то волновался.

– Сбежал – это слишком сильно сказано. К счастью, у меня было достаточно информации об их методах, чтобы сделать обоснованное предположение. Большинство предыдущих узников и помыслить не могли, что они по-прежнему находятся в Англии. Какой смысл выбираться из дома, чтобы очутиться за тысячи миль за «железным занавесом». Что касается следующих этапов: начало – это обрубание связей, чувство изолированности, физической и психической усталости, неуверенности, – так они начинали со мной. Напряжение и неуверенность в том, что вызовет удовольствие, а что – неудовольствие. Любой вид юмора опасен для их метода. Ты увидишь, что обращение со мной американцев после моего ареста на Токве имело те же основные характеристики. Ну, останься я в Вуд-Грине, следующей стадией скорее всего стало бы заучивание длинных фрагментов на диалекте. Вероятно, они велели бы мне выучить тот длинный документ о суде надо мной.

Джин налила нам еще кофе. Я очень устал, и даже от разговора о том, как близок был к тому, чтобы изменить своим убеждениям, у меня на нервной почве пересохло в горле.

– А потом? – спросила Джин. Она закурила сигарету «Галуаз» и передала ее мне.

– Групповая терапия. Мы знаем, что одновременно со мной у них содержалось еще пять человек. Может, даже больше. Магнитофонные записи со стонами, охами и разговорами во сне на иностранном языке, должно быть, довели всех до крайней степени возбуждения, но поскольку они были идентичны записи, найденной Найтли, меня это лишь ободрило. Вскоре состоялись бы групповые встречи, и нам, чтобы усилить напряжение, позволили бы обнаружить, что один является осведомителем. Затем – признание и стадия автобиографии. Это уже во всех подробностях. Например, почему вы курили, заводили романы, пили, общались с определенными людьми.

– Заводили романы? – переспросила Джин.

– Я сбежал до этой стадии.

– Теперь я знаю почему, – заявила Джин. – Это было очень мило с твоей стороны.

Я выпил свой кофе. Солнце ярко освещало лежавшую внизу улицу Сохо. Большие глыбы льда высились у ресторанов и таяли в канавах. Мужчина в соломенном канотье выложил на влажный мраморный прилавок большую семгу из Северна. Вокруг он аккуратно разместил камбалу, тюрбо, гребешки, плоские устрицы и устрицы португальские, похожие на камни, сельдь и макрель, и над ними била из фонтанчика вода, и Джин разговаривала со мной. Я повернулся и полностью сосредоточился на ней.

– Что происходит после стадии взаимного признания?

– У тебя нет скрытого мотива? – спросил я.

– О, каждая женщина понимает, что такое «промывание мозгов». Это значит позволить мужу прийти в бешенство из-за новой шляпки, а затем в нужный момент попросить, чтобы он заплатил за нее. Как раз в тот момент, когда муж начнет чувствовать себя виноватым.

– Ты не представляешь, насколько права. Весь этот процесс направлен на то, чтобы выявить слабые места, предпочтительно, чтобы люди нашли свои слабости. Самокритичность и так далее. Затем, на третьей стадии, используют добытую информацию, стремясь создать то, что технически называется «абреакцией». Это достигается интенсивной умственной работой, обработкой через встречи. По сути, перенапряжением и стрессом, и это – кульминация всего «промывания мозгов». После абреакции процесс приобретает необратимый характер.

– Как ты узнаешь, что достиг ее? – спросила Джин.

– Не волнуйся, не пропустишь – это полный нервный упадок. Расширенные зрачки, напряженное тело, кожа липкая от пота. Тебе кажется, что ты не можешь вздохнуть, делаешь быстрые вдохи и выдохи, но совсем не глубокие. Это только начало. После этого приходят истерические рыдания, полная потеря самоконтроля. Во время Первой мировой войны это называлось «военный невроз», во время Второй мировой – «боевая психическая травма». Вскоре после того, как абреакция поражает одного из твоей группы, ломаются и остальные – один за другим они оказываются на крючке.

– Ты сказал, что было три основных системы, а рассказал только об одной, – заметила Джин.

– Правда? Я не имел в виду, что системы различны – только способ осуществления. Дом с привидениями был первым способом. Затем Сойка придумал использовать маленькие частные лечебницы – не так бросается в глаза, понимаешь, и нет нужды во всех тех перестройках, да и в возвращении дому прежнего вида перед выездом из него. Именно использование частных лечебниц и выявил Карсуэлл со своими «концентрами». Помнишь представленное им описание? Процент случаев лихорадки был высоким, потому что это наилучшая разновидность физической слабости, позволяющей подготовить объект к «промыванию мозгов».

– То есть людей целенаправленно заражали лихорадкой, а затем сгоняли в такую частную лечебницу?

– Наоборот. Их привозили туда, затем заражали лихорадкой.

– Инъекцией? – спросила Джин.

– Медицинская наука до сих пор, по-видимому, использует комаров. Прикрепляют стеклянную чашечку к коже, и комары кусают, когда нужно привить пациенту лихорадку; в наши дни это крайне редко.

Джин не наморщила нос и не сказала «какой ужас», когда я дошел до комаров. Я оценил это.

– Лихорадка ускоряет процесс, – проговорила Джин.

– Без сомнения, это ведет к третьей системе. А именно – вызвать этот срыв…

– Абреакцию?

– Да, абреакцию. Вызвать ее только одними лекарствами, врачи называют это фармакологическим шоком. Достигается путем введения в кровоток больших доз инсулина. Это понижает сахар в крови, и скоро у вас развиваются такие же судороги, какие наблюдаются у человека при абреакции, – крики, рыдания и, наконец, глубокая кома. Позднее они вводят внутривенно сахар.

– Почему они не поступили так с тобой? Почему ты не попал в одну из их частных лечебниц?

– Вижу, ты до сих пор сомневаешься во мне. – Джин нервно рассмеялась, но удар попал в цель. – Могу сказать тебе, что и я очень тревожился на этот счет, но тут возникла сложность: им требовался опытный человек, но он был очень занят в одном месте в Шотландии. К счастью, он не мог находиться в двух местах сразу. Плюс тот факт, что старая система более совершенна, а меня считали трудным.

– Слово «трудный» можешь повторить, но до сих пор не уверена, понимаю ли я даже сейчас. Ты хочешь сказать, что после «промывания мозгов» эти люди, эти «концентры», возвращались на работу, но на самом деле действовали как русские агенты, их убеждения были изменены на полностью противоположные?

– Нет, это гораздо сложнее. На самом деле все вертится вокруг Сойки. Чтобы понять ИПУРУСС, ты должна понять Сойку. Сойка прожил свою жизнь среди меняющихся политических сцен. Здесь, в Англии, нам легко сохранять верность правительству, которое остается вполне постоянным со времен реставрации Стюартов, но Сойка слишком часто видел, как приходят и уходят правительства, чтобы надеяться на них. Он помнит царей – невежественное правление, Падеревского – правление мягкого пианиста, Пилсудского, генерала, который в тысяча девятьсот двадцатом году выиграл блестящее сражение за Варшаву и разбил новую советскую армию, возглавляемую Ворошиловым. Он помнит диктатора, который захватил власть, крича парламенту: «Это публичный дом, все убирайтесь!» Он помнит правительство, которое последовало примеру Гитлера, силой отхватив у Чехословакии кусок территории в тридцать восьмом году. Он помнит нацистов, а затем, после войны, протеже Лондона и Москвы, дравшихся между собой за власть. Сойка прошел через все эти испытания, как пластмассовая уточка преодолела Ниагару – плывя по течению. Он продавал информацию. Информацию от Клауса Фукса в Британии, от Алана Нанна Мэя в Канаде и от Розенбергов в США. Затем он опустился до похищений и организовал переправку на восток Отто Джона из Западной Германии, итальянского физика Бруно Понтекорво и Бергесса, и Маклина. Но всегда за деньги. С той же готовностью он отправил бы их к любому, кто назвал бы нужную цену. Затем однажды, возможно, во время бритья, его осенила идея: путем «промывания мозгов» он создаст сеть из людей, занимающих высокое положение, и все они станут сливать свою информацию через Сойку. Они будут верны лично Сойке. Сойка неплохо разбирался в психиатрии и знал, что это возможно. Не нужно забывать, что почти год ему это очень хорошо удавалось. И он знал, что это сделает всех нас «готовыми в любой момент нажать на курок», тотально подозрительными, как только мы поймем, в чем дело.

Я заказал еще кофе и позвонил на Шарлотт-стрит, чтобы узнать, нет ли телеграмм на мое имя, но ничего свежего не поступило. Потом вернулся к Джин.

– А что это был за резервуар с водой, о котором ты упомянул в отчете о «доме с привидениями»? – спросила она.

– Да, резервуар с водой. Возможно, мне следовало сказать, что было четыре способа, потому что он предназначался для другой системы. Ты надеваешь подопечному маску на глаза и подсоединяешь его к дыхательному аппарату, затем погружаешь его лицом вниз в резервуар с водой, подогретой до температуры тела. Он засыпает, а просыпается полностью дезориентированным, подверженным тревоге и галлюцинациям. Ты выбираешь нужный момент и начинаешь скармливать ему информацию…

– Отсюда – магнитофон.

– Совершенно верно…

– Значит, это быстрый способ «промывки мозгов»?

– Да, но они отказались от него, значит, он, вероятно, не столь эффективен.