Текст книги "Влюбляться лучше всего под музыку"

Паша

По пути на пляж мы заезжаем в маленькую, спрятавшуюся среди старых советских пятиэтажек, забегаловку. Аня сидит в машине и ждет, пока я покупаю все необходимое. Расплачиваюсь с молоденькой продавщицей, слегка улыбаюсь в ответ на ее недвусмысленное подмигивание и спешу обратно. Нужно успеть доехать, пока пирожки не остыли, а лимонад не согрелся. Бросаю покупки на заднее сидение, целую Аню в губы и завожу автомобиль.

Всю дорогу любуюсь тонкими линиями ее рук, изящными лодыжками, выхваченными моим взглядом из темноты салона. Любуюсь ногами, до колена прикрытыми белой юбкой и ниже обутыми в грубые короткие сапоги. Интересное сочетание, мне нравится. Как и ее улыбка, манящая, просто сводящая с ума. Как и волосы, в которые небрежно вплетены несколько тонких косичек. Идеальный разгильдяйский образ, утонченно-хулиганский и неистово-скромный одновременно.

Когда мы останавливаемся посреди пустынного пляжа, Аня вытягивает шею. Будто не верит своим глазам. Потом смотрит на меня вопросительно, словно недоумевает: «Какого такого черта мы здесь делаем?». Когда глохнет мотор, она выскакивает из машины и впивается взглядом в длинную полоску воды, тянущуюся вдоль песчаного берега. Долго любуется тихими волнами, ласково лижущими берег.

– Я ужасно расстроена, что ты привез меня сюда, – вдруг выдает она.

– Правда? – Спрашиваю, опуская руки.

– Нет.

Улыбка на ее губах вдруг зажигается, переливаясь чистым жемчугом в свете луны, и гаснет, обращаясь в хитрую ухмылку. Солнцева нагибается, сдергивает с ног сапоги и бросает в меня. Один больно прилетает в плечо, другой успеваю поймать на лету возле самого носа. Девчонка с хохотом срывается с места и бежит к воде.

– Я тебя достану! – Кричу ей, швыряя сапоги на коврик под водительским сидением.

– Он меня достанет! – Заливается смехом Аня.

– Поймаю!

– Поймает! Аха-ха! – Хихикает, уже вздымая носком изящной ножки сотни водяных брызг.

Подлетаю к ней, хватаю, удивляясь тому, какая она маленькая и легкая, ловко закидываю на плечо, и быстро мчусь по кромке берега. Почти лечу, не замечая, как ноги тонут в мокром песке. Ускоряюсь еще и еще, едва только услышав, что она начинает громко визжать. Перекидываю ее за спину, позволяя удобнее обхватить мою шею руками.

Сладкий запах абрикоса, исходящий от ее волос, щекочет ноздри. Звонкий девичий смех ласкает слух. Такую невозможно обидеть, такую нельзя не любить. Ее нельзя променять на кого-то другого или что-то другое, нельзя забыть. Тащу свою добычу к машине и усаживаю прямо на капот. Аня разочарованно стонет и ложится на спину в знак протеста. Вытягивает ноги, закладывает одну на другую, заставляя подол юбки немного приподняться, и молча любуется звездами.

Достаю из машины пакет с горячими пирожками, упаковку салфеток и две бутылки с лимонадом, с которых мелкими капельками стекает конденсат. Ставлю всё это на капот, запрыгиваю и располагаюсь рядом. Аня садится, разглядывает содержимое пакета и недоумевающе сверлит меня взглядом:

– Беляши?

– Да.

– Хм. Лимонад?

– Ага. – Достаю несколько салфеток, самый пузатый ароматный беляш и протягиваю ей. – Элитного шампанского мы уже вчера попили, сегодня на ужин меню проще.

– Хорошо, – ничуть, кажется, не расстраивается она, принимая из моих рук пирожок и откусывая здоровенный кусок.

Секунда, две, и из ее уст вырывается неприличный стон, годящийся разве что для взрослых фильмов. Затем еще один и еще. Неудивительно. Хрустящая корочка, внутри нежнейшая мякоть, обжигающий сок и вкусное свежее мясо. Пальчики оближешь!

Открываю лимонад и, дождавшись, когда она прожует, протягиваю ей.

– Воткинский лимонад. Такой продают только в одном магазине города. Дефицитная вещь, но он того стоит.

– М? – Удивляется она, принимая из моих рук бутылку. – Не слышала про такой.

Сейчас все вопросы отпадут. Ну же… Да! Контрольный в голову. Ледяная сладость, обжигающая язык десятками мелких пузырьков, свежесть, остающаяся на губах и требующая ее слизнуть. Немедленно. Что я и делаю, припадая к ее рту лишь на долю секунду.

Мне хорошо, мне так спокойно с ней. Здесь. Под луной. У реки, которая тихим шелестом волн, мерцающими в ней малиновыми огоньками звезд, словно облегчает душу. Мерцает, уютно-прозрачная и умиротворенная, успокаивая нас.

– Советуют покупать лимонад только в стеклянной таре… – начинает Аня.

– Я люблю тебя, – одновременно с ней говорю я.

И девушка вдруг замирает, вцепившись в стекло бутылки, как в спасательный круг. Смотрит на меня, будто гипнотизирует. Долго-долго. Я боюсь даже улыбнуться. Сглатываю, понимая, что все испортил, что больше шанса не будет. Понимая, что она сейчас сбежит. Вытираю пальцы о салфетку и молчу.

Но в ее глазах нет страха. Нет отторжения, злобы, брезгливости. Она просто разглядывает меня, и я не удерживаюсь от того, чтобы тоже смотреть на нее. Так же открыто и смело. Стараюсь запомнить каждую черточку милого сердцу лица, запомнить то волнение, которое рождается в моей душе при взгляде на него. Ту радость, которая выплескивается наружу, едва я замечаю улыбку на открытом лице.

Аня склоняет голову набок и проводит тыльной стороной ладони по моей щеке. Медленно, нежно, едва касаясь. Заставляя меня закрыть глаза и податься в сторону ее прикосновения, будто кота, жаждущего ласки хозяйки. Ее рука застывает на моем лице чуть дольше положенного.

– Лимонада? – Вдруг спрашивает она в тишине.

Открываю глаза.

– Давай.

– С пирожком? – Хитро прищуриваясь, говорит она.

– Нет. – Выдыхаю я, отставляя бутылку в сторону. – С тобой.

Она первой касается моих губ, и мы будто летим вместе в пропасть. Быстро, отчаянно, жадно.

Анна

Когда я падаю в его объятия, бутылка лимонада, стоящая на капоте, сильно шатается, угрожая упасть, но все же остается стоять, точно по стойке смирно. Там же остаются пирожки, салфетки, разлетевшиеся по песку от легкого дуновения ветра, и моя кофта.

Мы падаем вниз, прямо на песок, даже не убедившись, одни ли мы на пляже или в окрестности бродит кто-то еще. Машина надежно укрывает нас со стороны берега, но со стороны реки мы совершенно обнажены. Во всех смыслах. Волнение уже переливается через край. Подо мной лишь белая юбка, надо мной Паша, лихорадочно сдирающий с себя футболку.

Дрожу всем телом, глубоко вдыхая влажный вечерний воздух. Взгляд торопливо шарит по его груди, рельефным мышцам, татуировке на предплечье в виде черепа со змеей, выползающей из его пустой глазницы и тянущейся вдоль ключиц. Завораживающе пугающее зрелище. Скольжу взглядом по пирсингу в соске – оно как венчальное кольцо для меня, соединившее наши судьбы. И именно сейчас мне дико хорошо от того, что все произошло ровно так, как произошло.

Иначе мы не были бы вместе. Никогда.

Больше никаких но. Никаких сомнений, отсрочек, колебаний. Есть только мы, и ничто не помешает нам стать одним целым. Навсегда.

Когда мой рот приоткрывается, чтобы произнести слова любви, Пашка наклоняется и разводит мои губы своим языком. Целует меня порывисто и требовательно, заставляя отвечать ему с удвоенной силой. Мне больше не страшно. Смущение отступает. Тревоги уходят на второй план, остаются лишь ощущения.

Его губы смыкаются, затем размыкаются снова, язык соприкасается с кончиком моего языка. Во рту сладкий вкус лимонада и надвигающейся грозы. Все о чем я думаю, это Он. Мои руки на его теле, бурлящем от желания. Его грудь на моей груди.

Целую его яростно, прижимаясь решительнее и крепче. Целую до тех пор, пока не чувствую, что одних поцелуев нам уже недостаточно. Запускаю пальцы в его волосы, ощущая требовательные ладони на своих бедрах. Закрываю глаза и тону в нашем слиянии. Извиваюсь, словно умоляя, пока, наконец, не чувствую его в себе. Да. Мысли замирают, с губ срывается стон.

Когда он вытягивается на мне, начиная двигаться все быстрее и быстрее, мои руки скользят по его бокам, впиваются в спину, массируют бедра. Я задыхаюсь и тону, позволяя ему слизывать пот с моего лица и губ. Сцеловывать мои нечаянные вздохи. Понимаю, что почти кричу, но мне дико хорошо, как никогда еще не было прежде.

Когда его шумное дыхание касается моего лица, чувствую, как напряглись все мышцы. Мысленно прошу его не останавливаться, но он и не собирается: вынуждает из последних сил прижаться к его твердым мускулам на животе, обхватить за талию, впиться ногтями в спину.

Жар внутри меня продолжает пульсировать, течь желанием и не отпускает даже тогда, когда он через минуту падает на меня сверху и осторожно перекатывается, чтобы не раздавить. Потом мы долго лежим, опьяненные друг другом, и таращимся в звездное небо, словно переживая внутри себя случившееся раз за разом. Блаженствуем. Перебираем пятками мокрый песок, улыбаемся и гладим друг друга.

– Есть предложение, – наконец, произносит он отрывисто и хрипло.

– Какое?

– Нужно повторить.

Меня не нужно уговаривать. Поднимаюсь, залезаю на него сверху, и вижу, что да, пожалуй, он готов. И еще как…

Паша

Просыпаюсь от того, что сестра с разбегу запрыгивает ко мне на кровать, ложится поверх одеяла и душит. Ее руки удавкой сжимаются на моей шее. Наверняка, она и не ставит себе цель придушить меня, просто чересчур сильно проявляет проснувшиеся вдруг братские чувства.

Рычу сквозь сон, дергаю плечом, пытаясь ослабить ее хватку. Бессильно стону. Машка наваливается на меня всем телом и давит.

– Задушишь, – ворчу я, разлепляя веки. – Раздавишь…

– И тебе доброе утро, Суриков! – Капкан ее рук, наконец-то, разжимается, позволяя мне вдохнуть полной грудью.

– Чего это у тебя хорошее настроение с утра?

Ложусь на спину. Подозрительно щурюсь.

– Я просто пришла сказать, что ты так пел тогда на вечеринке… – она кладет мне голову на грудь и замирает, – в общем, я тобой горжусь. Прости, что с опозданием, но хвалю, определенно хвалю!

– Спасибо.

– И еще я рада за вас с Аней. Все-таки ты – лучший из всех парней, что ей попадались. Раньше не замечала, но сейчас просто уверена.

Смотрю, как она забавно морщит носик, и улыбаюсь.

– Неужели ты это говоришь?

– Сама в шоке!

– Как у вас дела… с Димой? – Все-таки решаюсь спросить я. Какая-то часть меня все еще бунтует против того, что сестренка начала встречаться с ним без моего ведома.

Маша хихикает. Приподнимаю голову, чтобы убедиться – она покраснела, как переспелый помидор.

– У нас будет кафе.

– Это как?

– Я ухожу с работы, мы с Димой вместе будем заниматься развитием нового кафе, которое отдал ему отец. Оно было убыточным, так что нам придется полностью переделать концепцию, отремонтировать и запустить его, уже как новый брэнд.

– А какая у тебя роль во всем этом?

– Я – генератор идей. Буду руководить процессом переделки, а потом и самим кафе.

Прочищаю горло, молчу. Хорошо-то оно все, хорошо, да не очень.

– А не боишься, что все выйдет так, что ты поможешь Диме поставить бизнес на ноги, а потом вы разойдетесь? – Глажу ее по волосам, замечаю, как сестра напряглась всем телом. – Останешься потом ни с чем, без работы. Бывает, даже супруги не доверяют друг другу до конца, а вы… встречаетесь-то всего-ничего.

Машка смотрит на меня, упрямо дуя губы.

– Я – большая девочка, Паша. И нет, он так со мной не поступит.

Напускаю на себя виноватый вид.

– Ты же знаешь, я не мог не сказать.

– Знаю.

– Еще хотел спросить.

– Говори.

Она приподнимается и смотрит на меня.

– Я что, такой вот совсем ужасный, да?

Меня поражает, насколько взрослой она сейчас смотрится. Изменилась, да. Но в чем конкретно? Кажется, ее глаза светятся каким-то неподдельным счастьем, искренним, светлым. Это удивительно, но во взгляде Димы я видел то же самое. Похоже, есть чувства, которые делают нас лучше. Проверено, кстати, на себе.

– Нет, – неуверенно отвечает сестра. – Не ужасный.

– Почему ты тогда не рассказала мне про этого урода?

– Ты… про Игоря?

– Да. – Руки при звуке его имени сами сжимаются в кулаки. – Это я должен был вломить ему там, а не Дима. И не на вечеринке, а еще год назад, когда у вас… все это произошло.

Она тяжело падает обратно на мою грудь.

– Я не могла. Мне… было стыдно.

– Перед кем? Передо мной? Да мы с тобой девять месяцев вместе в одной утробе провели – нашла, кого стыдиться.

– Перестань, – Маша затихает, будто собирается с мыслями, – Паша, мне даже сейчас трудно понять, как так вышло. Он… просто… начал раздевать меня, положил… и… потом у меня не оказалось сил сопротивляться.

Чувствую, как ярость, закипающая в крови, начинает буквально бить по вискам. Стараюсь вложить все свои эмоции не в негатив, а в утешении сестры. Глажу ее по волосам, по спине и рукам, ощущаю себя уродом, который даже не заметил, что ей было невыносимо тяжело. Не спросил, не успокоил, не помог, не защитил ее честь. Когда же я перестану быть таким дебилом? А, главное, как?

– Еще никуда не уехал, а уже обосрался, – смеется Боря, пытаясь хмурить для вида свои широкие брови.

Мы сидим в студии уже второй час, а меня все еще колбасит так, что не могу собраться. Всего несколько дней остается на репетиции и сборы, а еще столько всего нужно выучить на зубок. И тут этот мандраж, так некстати. Гитара не слушается, она пытается прыгать, как стрекоза, в моих дрожащих потных ладонях. Пробую снова и снова. Еще и еще.

– Давай сделаем перерыв. – Боря отбирает у меня свой инструмент, кладет на колонку и направляется в предбанник.

– Хорошо, – мне уже начинает казаться, что внутри все горит из-за страха, а не от изжоги.

Парень неспешно разливает горячий чай по чашкам, бросает в обе по два кубика сахара, размешивает коричневой от чайного налета ложкой.

– Так, значит, говоришь, Леся здесь у вас главная? – Спрашиваю я.

Боря разглядывает меня, ехидно прищуриваясь:

– Не говори, что запал на нее.

Смущение моментально заливает мое лицо. Как он мог, вообще, такое подумать?

– Нет, – пожимаю плечами, – просто показалось, что все решения принимает она.

– Да, – спокойно отвечает Борян, запрыгивая на край дивана, и берет кружку с горячим чаем. – Мы здесь все – подкаблучники. – Он ждет моей реакции и смеется. Вижу, что говорит это на полном серьезе. – У нас не было группы. Мы все играли отдельно, кто где. Леся подобрала каждого из нас для себя лично и создала коллектив. Не хватало только электрика. Долго приглядывалась к Майку и, наконец, переманила к нам. Кто-кто, а уж она умеет уговаривать, поверь мне.

– Она сама пишет песни?

– Да. И на гитаре играет. Иногда на концертах использует акустику со звукоснимателем, но в основном сейчас пишет тексты, а Майк уже подбирает аккорды, создает мелодии. Он как чертов Брайан Мэй, все что-то мастерит, модифицирует, чтобы гитара давала нужный звук.

– Они с Лесей вместе? – По-детски наивно спрашиваю я.

Боря присвистывает в попытке вызвать во мне смущение.

– А говоришь, не запал!

– Нет!

Он хитро подмигивает. В умении корчить роже этому парню, похоже, нет равных.

– Нет, не вместе. Но все знают, что он хотел бы этого. Иначе не перешел бы к нам от самого Каспаряна.

– Вау, – потрясенно киваю головой. Не знаю, кем нужно быть, чтобы уйти от одного из основателей «Кино» и «Ю-Питер», известного гитарного аса и талантливейшего наставника. Амбициозным идиотом или влюбленным дураком?

– Именно, – будто читая мои мысли, протягивает Боря. – Так что все благодаря Лесе. Она – уникум, настоящий талант. Сначала пела под псевдонимом Lesssi, потом создала свою группу. Без нее нам было бы не пробиться, реально тебе говорю. А так у нас появился свой стиль, имидж, новые песни на английском и название «The Diverse», мы стали развиваться, дела пошли в гору. Предложение выступить на фестивале – тоже ее заслуга. Так что с Лесей теперь никто не спорит.

Меня передергивает от приторности чая. Даже сопли в носу слипаются.

– То есть вам не обидно, что вы лишь оттеняете ее?

– Почему? – Боря кажется искренне удивленным. – Я рад любой возможности играть. А уж если творчество «Дайвёрсов» кому-то интересно, то вдвойне.

– Интересно…

Он встает, ставит пустую чашку на стол и зевает.

– Все, что я тебе сейчас сказал… Имей в виду, я не признаю это даже под пытками. Мы тут типа все равны, и все такое.

– Ну, да. Да.

Я отставляю недопитый чай, иду, беру гитару и принимаюсь за яйцедробительные риффы. Представляю себя Ньюстедом и от усердия даже выпячиваю нижнюю губу, вынуждая сидящего рядом Борю таращить на меня глаза и удивленно чесать репу. Когда заканчиваю, мысли вновь возвращаются ко вчерашнему разговору с Аней.

– Ну… – Она ненадолго прячет глаза. Мы стоим возле двери в ее квартиру. – Работа в кафешке тоже явно не моя мечта. Может, что-то из этого и выйдет… Наверное, тебе стоит поехать…

– Если ты не хочешь, я не поеду. – Сжимаю ее ладони, медленно вдыхаю запах влажных волос.

– Всего десять дней… Это ведь не так много… Мне как раз нужно будет решить проблемы с долгами по учебе.

– Отпускаешь?

Ее лицо прижимается к моей шее.

– Буду рада, если у тебя все получится. Съезди, попробуй, а что делать дальше – решим.

Подхватываю ее на руки и кружу. Как же хорошо, что она так легко согласилась!

Анна

Что? Что?! Какого черта?!

Пытаюсь себя успокоить, но паника не отступает. Мы только начали встречаться, мне хочется круглые сутки проводить вместе, быть единоличной владелицей всего его свободного времени и его самого, а он говорит: всего десять дней. Как? Как?!

Целых десять дней… Да это как десять лет в разлуке. Почти то же самое. И почему только нельзя впасть в добровольный анабиоз? Помахать ручкой, уснуть и проснуться лишь, когда он вернется.

Даже не верю, что еще пару дней назад боялась этих отношений, передозировки его вниманием и вывернутой наизнанку души. Теперь стою у дверей своей квартиры с кровоточащим сердцем, говорю ему одними глазами: «на, бери», а он, запечатлев на моих губах жадный поцелуй, просто уходит. И будто издеваясь, еще машет рукой на прощание.

Хочется сказать: «возьми меня с собой», но не могу. Язык не поворачивается. Выглядеть тупой ревнивой дурой, тащиться за ним, как собачонка, надоедать… И заставить остаться я тоже не в силах. Это было бы несправедливо. Он не простит мне, что отобрала у него мечту. Может, даже не заикнется, но в душе не простит.

Захожу в квартиру. Мама еще не спит. А это плохо. Плохо не только потому, что мне, возможно, будут читать нотации, а еще и потому, что она, вероятнее всего, не одна. Так и есть: в прихожей стоят внушительные сандалеты, размера этак сорок шестого. Со стертыми подошвами и давно нуждающиеся в хорошей порции крема для обуви.

Значит, это он. Этот тип опять приперся. Ненавижу его. Терпеть не могу.

А вот и недостаток номер два: если ты растешь без отца – мама постоянно пытается наладить свою личную жизнь, всякий раз, как оказывается в итоге, неудачно. А недостаток номер один – это собственно то, что ты растешь без отца. Из него и вытекают все остальные минусы. В том числе и этот наглый тип, что развалился сейчас на диване в нашей гостиной.

По телевизору, очевидно, идет какое-то шоу: слышны музыка, смех и аплодисменты. Свет в гостиной приглушен. Краем глаза замечаю стоящие на столе откупоренную бутылку вина и два бокала.

– Аня, поздоровайся с Робертом! – Кричит мама, когда я пытаюсь незаметно просочиться в свою комнату.

Разворачиваюсь и медленно бреду к дверному проему.

– Привет, – произношу неохотно и еле слышно.

Этот боров расселся, подложив под свою жирную задницу несколько мягких подушечек в цветастых икеевских чехлах. (Напоминание: никогда не ложиться больше на них лицом. Опасно для жизни и здоровья).

– Не привет, а здравствуйте, – учительским тоном поучает мама.

Она держит спину прямо и наклоняет голову так, чтобы казаться строже, но мне все равно не страшно. Думаю только о том, правда ли он лапает ее, закрывшись в спальне. Вот этими сальными пальцами-сосисками. И целует своими мерзкими губами, вечно блестящими, масляными, будто он только что вылизал трехлитровую банку из-под топленого жира.

– З-здрасьте, – выплевываю я, оглядывая его с ног до головы. Брезгливо, словно склизкую гусеницу.

Мне стыдно. Но не за то, как я себя веду, а за то, как мама стелется перед этим мужчиной. Как ведет себя, лебезит, как она фальшиво хихикает, реагируя на его бородатые анекдоты и тупые шуточки. Не узнаю ее совершенно.

Этот козел сразу мне не понравился. А уж когда мне «посчастливилось» однажды повстречать его на кухне за завтраком (в мамином халате на голое тело), пьющим утренний чай и требующим на обед «шанежки да с молочком», решила, что, как минимум, стану его игнорировать.

Я не против маминого счастья, нет. Просто не понимаю: неужели она не достойна чего-то лучшего, чем этот пройдоха? Который ко всему прочему еще и женат (доказательств нет, но я и так вижу его насквозь). Неужели мой отец был хуже вот этого жирдяя? Вряд ли. Трудно судить по мне – я вылитая мама, но генетика не врет: из-за чего бы они не расстались, в моих венах не течет и капли крови от жирного ушлепка, подобного этому.

– Как дела? – Мычит он, беззастенчиво разглядывая мои растрепавшиеся волосы и мятую, испачканную песком белую юбку.

Его взгляд настойчиво скользит по моим ногам, задерживается на бедрах, пробегает по платью и упирается в декольте. Моментально ловлю движение его грудной клетки, когда он замечает, что я без лифчика под тонким топом. А когда Роберт оценивающе оглаживает взглядом мои выделяющиеся из-под ткани соски, резко закрываюсь кофтой.

– Тебя не касается! – Говорю, еле сдерживаясь, чтобы не плюнуть ему в лицо, разворачиваюсь и бегу в свою комнату.

С силой хлопаю дверью. Через секунду появляется взбешенная мама. Она не утруждается даже прикрыть за собой дверь и шипит:

– Ты что себе позволяешь?!

Поворачиваюсь к ней.

– А ты? – Подхожу ближе и говорю шепотом. – Да он меня скоро глазами сожрет! Мне страшно находиться дома, когда он здесь.

– Как тебе не стыдно? – Вскипает мама. – Ведешь себя, как… как малолетняя… Вырядилась специально, а потом обвиняешь человека не весть в чем!

– Ох, – выдыхаю я, пытаясь переварить услышанное. Теперь я еще и виновата. – Мама, неужели ты настолько слепа?

Ее лицо искажает гримаса ярости.

– Я научу тебя уважать старших! – Тяжело дыша, она разглядывает меня и, наконец, тычет пальцем прямо в лицо. – Двадцать лет, ничегошеньки в голове! Или ты берешься за ум или ищи себе квартиру. Все ясно?!

– Да запросто!

– Сидишь у меня на шее да еще и задницей вертишь перед… перед всяким, кто придет! Имей уважение к собственной матери! Возьмись за учебу, наконец. Не пойми чем, занимаешься вместо того, чтобы образование получать.

Мне кажется, что комната сжимается, потолок падает на меня сверху. Дышать становится тяжелее. Никогда еще она так не разговаривала со мной. Признаю, я перегнула палку… Но мне за нее же и обидно! А она вот так.

– Мам, я же работаю. – Пытаясь смягчить тон разговора, произношу я и сажусь на кровать.

– Работаешь? Что-то не видно! Если ты что-то и зарабатываешь, то тратишь на шмотки, косметику и… – Мама вскидывает руки. – И гулянки! Я же от тебя и копейки никогда не видела!

– Значит, в этом дело? Тебе просто нужна помощь? Так и сказала бы.

– Такая… корова выросла… – Задыхаясь от чувств, произносит она и сама, кажется, пугается сказанного. – И ничего от тебя не дождешься! – Пытаясь не расплакаться, мама закрывает лицо руками и направляется к двери. – Неблагодарная!

– Мам, – пробую остановить ее я, – мам, это же не ты! Что с тобой? Это из-за него ты себя так ведешь? Он так влияет, да? Скажи. Ведь нам было лучше вдвоем, без него. Ты же можешь найти себе кого-то лучше, зачем тащить в дом говно, которое случайно прилипло к подошве?

Мама застывает, открыв рот, и таращится на меня:

– Ты перешла все границы, Анна! Ищи себе квартиру, поняла?

Внутри будто все обрывается. Да, я не права. Но она ведь тоже хороша, пляшет под его дудочку. Это Роберт должен уйти, а не я. Он должен свалить к чертовой матери!

– Ты меня выгоняешь? – Тихо спрашиваю я.

– Или плати свою долю квартплаты.

Мое лицо застилает серой пылью. Не сразу удается понять, что это слезы, застывшие в глазах и мешающие видеть. Очертания мамы расплываются все сильнее.

– Его идея? – Опуская руки, спрашиваю я.

– Я все сказала!

И дверь с треском захлопывается прямо перед моим носом.