Электронная библиотека » Леонард Млодинов » » онлайн чтение - страница 5


  • Текст добавлен: 21 декабря 2020, 03:04


Автор книги: Леонард Млодинов


Жанр: Прочая образовательная литература, Наука и Образование


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Осознание того, что все эти знаменитые философы и ученые заблуждались и что Вселенная на самом деле меняется, расширяется и эволюционирует, пришло только в XX столетии. Это было одно из самых замечательных открытий века. Свершилось оно благодаря американскому астроному Эдвину Хабблу, который преподавал испанский язык и тренировал баскетбольную команду в школе города Нью-Олбани (США, штат Индиана), пока не решил сделать научную карьеру в Университете Чикаго, где и защитил диссертацию доктора философских наук.

После окончания университета Хабблу повезло: в 1919 году он получил возможность работать в обсерватории Маунт-Вилсон неподалеку от Калифорнийского технологического института. Там как раз устанавливался новый телескоп. В то время преобладала точка зрения, что вся Вселенная состоит из одной Галактики – Млечного Пути. Но в 1924 году Хаббл обнаружил, что пятнышки, которые видят астрономы на небе, когда исследуют туманности – беловатые облака, простирающиеся между звездами – есть не что иное, как иные, удаленные галактики. Такие галактические «облака» были видны во всем пространстве, до которого мог дотянуться телескоп в обсерватории Маунт-Вилсон. Сейчас мы знаем, что они существуют и за пределами досягаемости этого телескопа.

Атомы в атмосферах горячих звезд находятся в состояниях с высокой энергией. Эта энергия включает в себя энергию движения атомов и внутреннюю энергию электронов в атомах. Мы знаем из квантовой механики, что электроны на своих орбитах могут принимать только вполне определенные значения энергии. Когда электрон перепрыгивает с некоторого энергетического уровня на низший, атом излучает свет с частотой, которая соответствует разности энергий между уровнем старта электрона и уровнем, на который он «приземлился». Но каждый элемент имеет свой уникальный набор энергетических уровней. В результате атомы водорода, гелия и других элементов излучают свет, состоящий из уникального набора частот. Этот свет обладает своими характерными признаками – «отпечатками пальцев», – которые можно использовать для отождествления химического элемента, испустившего этот свет. Астрономы используют эти отпечатки для определения состава комет, туманностей и различных типов звезд.

За годы, проведенные в обсерватории Маунт-Вилсон, Хаббл заметил, что по сравнению со светом, излучаемым атомами, находящимися на Земле, свет от других галактик смещен в сторону более низких частот, к красному сегменту спектра. Он заметил, что, чем дальше от нас галактика, тем больше «красное смещение».

В основе сдвига частот, который так поразил воображение Хаббла, лежит явление, впервые изученное австрийским физиком Христианом Доплером в 1842 году. Доплер обнаружил, что цвет наблюдаемого света, приходящего от источника, зависит от движения этого источника по отношению к нам. Свет покраснеет, если источник удаляется о нас, и посинеет, если этот источник приближается. Если принять во внимание теорию Доплера, работа Хаббла показала, что галактики удаляются от нас, и чем дальше они, тем быстрее движутся. Это привело к ошеломляющему выводу: Вселенная не только намного обширнее, чем можно было вообразить, но, более того, она расширяется.

Чтобы объяснить расширение Вселенной по Хабблу, астрофизики иногда пользуются разными аналогиями – например, булочкой с изюмом. Но прежде чем перейти к аналогии, заметим, что расширение Вселенной происходит по-другому, нежели, например, взрыв бомбы. При взрыве бомбы горячий газ и осколки разлетаются в окружающем пространстве. Но у Вселенной нет «окружающего пространства». Когда физики говорят, что Вселенная расширяется, они имеют в виду следующее: растет объем самого пространства, оно раздувается изнутри. Если вы зафиксируете любые две точки во Вселенной, расстояние между ними будет увеличиваться со временем.

А теперь перейдем к аналогии, к нашей булочке. Представим себе, что мы погружены в колобок из теста, напичканный изюмом равномерно по всему объему. Этот колобок представляет собой наше трехмерное пространство. Изюминки изображают скопления галактик. Аналогия неточная, потому что у булочки с изюмом есть край – ее внешняя поверхность. У пространства нет края, но для цели, которую преследует наша аналогия, это не важно. Допустим, тесто поднялось и радиус колобка удвоился. Пусть сначала между нами и какой-либо изюминкой был один дюйм; после того, как тесто поднялось, расстояние между нами и изюминкой выросло вдвое. Если от нас до какой-либо изюминки вначале было три дюйма, то теперь расстояние выросло до шести. Вторая изюминка передвинулась на три дюйма за то же самое время, так что скорость ее удаления от нас в три раза больше скорости первой изюминки. Третья изюминка, которая вначале располагалась в пяти дюймах от нас, будет теперь находиться на расстоянии десяти дюймов, то есть она прошла пять дюймов за то же время. Если тесто будет продолжать подниматься и расширяться, все изюминки будут двигаться от нас в разные стороны, и, чем дальше от нас была изюминка, тем быстрее она будет удаляться.

В 1929 году, почти век спустя после того, как Дарвин начал формулировать свою теорию эволюции в биологии, Хаббл открыл, что Вселенная тоже эволюционирует. Но идея о неизменности Вселенной сдавала свои позиции с большим трудом. Физики горазды на всякие ухищрения, и они начали «стряпать» разные теории, чтобы спасти дорогой их сердцу предрассудок. Авторство одной из самых известных попыток в этом направлении принадлежит Фреду Хойлу: он создал теорию стационарной Вселенной. Последователи этой теории не оспаривали тот факт, что далекие галактики разлетаются от нас, но утверждали, что постоянно образуется новое вещество, так что по мере расширения Вселенной плотность вещества остается неизменной и новое вещество заполняет вновь образующееся пространство. В этом смысле Вселенная может оставаться неизменной в космическом масштабе.

Главным конкурентом теории стационарной Вселенной в то время был Большой взрыв. Хойл теорию о Большом взрыве не поддерживал, но этот термин возник благодаря ему. В 1949 году, во время интервью на радио BBC, Хойл упомянул «гипотезу о том, что все вещество во Вселенной было создано при Большом взрыве в какой-то момент в удаленном прошлом». Некоторые потом утверждали, что он произнес это саркастически. Сам Хойл это отрицал. Как бы то ни было, название за теорией закрепилось.

Если теория оказывается достойной внимания физиков, первое, что они с ней делают, – дают ей название. Теория Большого взрыва получила наименование только через двадцать лет после своего возникновения, и это говорит само за себя. Теорию придумал Жорж Леметр, гениальный бельгийский священник, он же профессор физики. Анализ уравнений Эйнштейна привел его в 1927 году к выводу о том, что Вселенная должна расширяться. Это случилось за два года до того, как Хаббл в своей работе показал, что так оно и есть. Затем Леметр отметил, что, если Вселенная становится больше, значит, она должна была быть меньше в прошлом; и чем дальше в прошлое мы погружаемся, тем меньше она становится. В 1931 году он пришел к мысли о том, что когда-то, в далеком прошлом, размеры Вселенной должны были быть равны нулю – другими словами, вся масса Вселенной должна была быть сосредоточена в одной точке. Он назвал это состояние «первородным атомом».

Казалось, теория Большого взрыва подразумевала существование момента творения, но и тут ловкие физики нашли способ уклониться от такого вывода. Они создали вариант теории Большого взрыва, в которой в незапамятные времена Вселенная была сжата не в одной точке, а в некоем небольшом объеме; в далеком прошлом частицы вещества могли «скользить» мимо друг друга. В результате, вместо того чтобы быть сжатыми в одной точке, частицы могли пролететь рядом друг с другом, а потом вновь разлететься. Таким образом, Вселенная может быть вечной и циклической – циклы расширения и сжатия могут сменять друг друга. Именно эти две точки зрения, теория стационарной Вселенной и варианты Большого взрыва, превалировали среди физиков в тот момент, когда Стивен поступил в Кембридж – по крайней мере, среди тех физиков, которые вообще склонны были задумываться о происхождении Вселенной.

Однажды, когда я затронул тему религии, Стивен сказал мне, что он не увлекается метафизикой. Подобно философам, Стивен хотел дать ответы на глубокие вопросы мироздания, но желал сделать это с помощью науки. Поэтому ему было намного труднее, чем философам. Если в философии вы можете теоретизировать, сколько душе угодно, то в науке одного рассудка недостаточно. Научный эксперимент может подтвердить либо опровергнуть вашу правоту. Стивен чувствовал, что ученых, начиная от Ньютона и заканчивая Эйнштейном, подвели их философские и религиозные убеждения, соблазнив идеями, которые не были в достаточной мере подтверждены теорией или физическими экспериментами. Поэтому с самого начала Стивен подверг сомнению утверждение о неизменности и вечности Вселенной. Не менее важно то, что он не был согласен и с гораздо более распространенным убеждением – что сам этот вопрос не имеет большого значения.

В архиве Кембриджского университета хранится экземпляр докторской диссертации Стивена Хокинга «Свойства расширяющихся вселенных», датированный 1 февраля 1966 года. Когда он защитился, ему было всего двадцать четыре года. Диссертация начиналась словами: «Исследуются некоторые выводы и следствия теории расширяющейся Вселенной…» Диссертация, напечатанная Джейн – Стивен, увы, сам сделать этого не мог, – состоит из четырех глав, испещренных поправками и формулами, написанными от руки. Последняя глава – всего около двадцати страниц – сделала Стивена знаменитым среди его коллег.

Стивен появился в Кембридже в октябре 1962 года. За первые два года учебы в Кембридже он приобрел друзей, с которыми поддерживал отношения всю оставшуюся жизнь, и устроил свою семейную жизнь. Но в физике к постоянному берегу пока не прибился. Он изучал общую теорию относительности, занимался различными проблемами, которые казались многообещающими ему и его научному руководителю Сиаме, но все значительные открытия были еще впереди.

Исследования, которые вошли в первые три главы его докторской диссертации, ничем особенным не отличались. Некоторые из них представляли определенный интерес с точки зрения независимого математического анализа различных проблем, например, содержали критику математических уравнений теории стационарной Вселенной Хойла. Но работа содержала лакуны и оставляла нерешенными некоторые вопросы. Если бы диссертация состояла только из этих глав, ее явно было бы недостаточно для получения степени доктора философии. И конечно, она не принесла бы Стивену широкую известность. Но, познакомившись с произведениями тридцатитрехлетнего математика Роджера Пенроуза, Стивен добавил в диссертацию четвертую главу. Она немного выпадала из общего сюжета, но с нее началось восхождение Стивена к мировой славе. Стивен узнал о работе Пенроуза в январе 1965 года, после того как Пенроуз провел семинар в Королевском колледже в Лондоне. Стивену, который был в то время на десять лет моложе Пенроуза, случалось посещать эти семинары. Он, правда, отсутствовал на семинаре Пенроуза, но узнал о нем от Брэндона Картера, с которым на работе в Кембридже делил один кабинет.

Исследуя Вселенную, очень важно учитывать притяжение вещества ко всему остальному веществу. Это верно также и при изучении эволюции звезды. Например, можно задаться вопросом, почему сумма всех притяжений не заставляет звезду схлопываться. Ответ заключается в ядерных реакциях внутри звезды. Они разогревают звезду, заставляя газы расширяться, таким образом компенсируя сжатие, вызываемое гравитацией. Работа, о которой рассказывал Пенроуз в своем докладе, была посвящена тому, что происходит после выгорания ядерного горючего в массивной звезде, когда звезда начинает остывать. Когда это случается, умирающая звезда начинает коллапсировать под действием собственной силы гравитации.

Пенроуз считал, что коллапс звезды – сложный и хаотический процесс, при этом первоначальная сферическая симметрия звезды может нарушаться. Коллапс может протекать по двум возможным сценариям. Один из них напоминает тот вариант теории Большого взрыва, в котором частицы вещества скользят относительно друг друга: во время коллапса звезды все ее составляющие части падают по направлению к центру, но не в одну и ту же точку. А затем они стремительно проносятся мимо друг друга, и стадия сжатия сменяется расширением. В другом сценарии, несмотря на связанный с коллапсом хаос, вещество звезды притягивается точно в ее центр, где оно сдавливается в единую точку, в которой плотность вещества становится бесконечной.

Как впоследствии доказал Пенроуз, именно второй вариант следует из решения уравнений Эйнштейна. В 1969 году физик Джон Уилер назовет погасшие звезды такого рода – с бесконечной плотностью в центре – черными дырами, но в 1965 году такие объекты еще не вызывали интереса, и поэтому они еще не удостоились специального наименования.

Точку, в которой физические величины становятся бесконечными, физики называют сингулярностью. Физики недолюбливают сингулярности, потому что мы сторонимся бесконечностей. Мы не любим бесконечности: хотя они иногда появляются в математических уравнениях, в повседневной жизни с ними не сталкиваешься. Все, что мы измеряем, имеет начало и конец; поэтому всякая теория, предсказывающая сингулярность, вызывает большие сомнения.

Для того чтобы выйти из тупика, физики попытались объявить сингулярность явлением чисто абстрактным. Было рассмотрено несколько способов обойти эту трудность. Во-первых, было объявлено, что теория Эйнштейна не является квантовой и поэтому в некоторой точке во время коллапса звезды – когда она становится совсем крошечной – эта теория не может применяться без некоторых (пока еще не придуманных) модификаций. Удастся ли с их помощью избежать сингулярности? Мы не знаем. Другой способ. Некоторые говорят так: поскольку мы не можем заглянуть внутрь черной дыры, сингулярность навсегда спрятана от нас – наблюдать ее невозможно – и поэтому она не имеет значения. Звучит разумно, но не все так просто. Черные дыры могут вращаться, и некоторые довольно изощренные вычисления показывают, что это вращение поможет обнаружить сингулярность. Пока вопрос об этом остается открытым.

Однако знаменитая глава, которую Стивен включил в свою диссертацию, касалась других вопросов. Работа Пенроуза вдохновила многих теоретиков на размышления о черных дырах, а Стивен, как обычно, пошел своим путем. Он заметил, что коллапс звезды под действием силы гравитации напоминает Большой взрыв, только происходящий в обратном порядке. Что, если Вселенная представляет собой гигантскую черную дыру, которая, если запустить время вспять, сколлапсирует подобно звезде Пенроуза? Можно ли воспользоваться математическими методами Пенроуза, чтобы постичь то, что ускользнуло даже от Эйнштейна? Сможет ли Стивен доказать, что уравнения Эйнштейна доказывают необходимость Большого взрыва, а вовсе не той версии с повторными циклами расширения и сжатия?

Подобно Галилею, который взял примитивную подзорную трубу, усовершенствовал оптическую систему и направил ее на небо, Стивен воспользовался математическим аппаратом Пенроуза и применил его к изучению космоса. В четвертой главе своей диссертации – и в последующей работе, проделанной совместно с самим Пенроузом, – Стивен вскоре превзошел своего научного руководителя Денниса Сиаму и даже Фреда Хойла, которого когда-то Стивен очень хотел иметь своим научным руководителем: он показал, что сингулярность и Большой взрыв являются неизбежными следствиями общей теории относительности. Не было циклов расширения и сжатия, а было начало, и в этот момент – хотя физики этого и не любят – Вселенная была упакована в пространство нулевого объема. По крайней мере, эти выводы неминуемо следовали из уравнений Эйнштейна.

В то время как Стивен занимался своими теоретическими изысканиями, астрофизики-наблюдатели начали искать экспериментальные подтверждения Большого взрыва. Из ядерной физики следует, что в первые минуты после этого события существовали такие экстремальные значения температуры и давления, которые заставляли ядра водорода (протоны) сливаться в ядра гелия. Детальные расчеты показали, что во Вселенной на каждые десять атомов водорода должен приходиться один атом гелия. Астрономические наблюдения подтвердили, что это так и есть. Теория Большого взрыва предсказывала и то, что от этого события до наших дней должно было остаться некоторое излучение – в виде космического микроволнового фона. И это излучение также было найдено – за два года до защиты Стивеном его диссертации. Но математическое доказательство того, что Большой взрыв с необходимостью следует из уравнений Эйнштейна, привел именно Стивен в своем первом большом «набеге» на мир физики.

Глава 5

Со времени моего «плоскодонного» визита прошло несколько месяцев. И вот я снова в Кембридже. Мы работаем уже несколько дней, но дело продвигается медленно. В тот день, о котором я хочу рассказать, Стивен прислал мне утром необычное письмо по электронной почте. Признаюсь, оно слегка сбило меня с толку, и я спешил обсудить со Стивеном рекомендации, которые он мне прислал. До сих пор нам удавалось достичь согласия по поводу содержания нашей книги, но письмо Стивена предполагало резкую смену курса в довольно важной теме.

Я поднялся по лестнице на этаж, где располагался кабинет Стивена. Дверь была закрыта. Теперь смысл запертой двери был для меня ясен, и я решил подождать в холле. От нечего делать стал разглядывать зеленую грифельную доску на стене слева от двери в кабинет Стивена. Доска, на которой писали мелом, выглядела анахронизмом, ей противоречил весь остальной современный антураж здания: черная дверь в кабинет Стивена; металлическая дверная ручка в виде рычага; фиолетовая стена и ярко-желтая доска объявлений с уведомлениями о предстоящих конференциях. Но эта грифельная доска, с которой сыпался мел, в век чистых электронных демонстрационных досок была явным пережитком прошлого. На доске – графики, нацарапанные студентами, – пространственно-временные диаграммы, которые для наглядности рисуют физики, занимающиеся общей теорией относительности. Выглядели они весьма архаично и напоминали диаграмму, которую придумал в 1907 году Герман Минковский – профессор, у которого в свое время учился Эйнштейн.

Я задумался о Минковском. Примерно сто лет назад в Цюрихе к нему пришла грандиозная идея, и он запечатлел ее на своей грифельной доске. Идея, родившаяся как вдохновение после создания Эйнштейном специальной теории относительности, заключалась в том, чтобы включить время на равных основаниях с тремя направлениями пространства в математические уравнения. Эйнштейн совершил судьбоносный прорыв в науке, но именно Минковский придал смысл понятию пространства-времени, которым мы пользуемся по сей день.

Мы любим рассказывать о грандиозных идеях. Но часто они знаменуют собой не конец, а начало процесса – по крайней мере, так обстоит дело в физике. Когда у физика появляется идея, любая идея, ему предстоит понять, какие следствия она за собой повлечет. Необходимо также разработать математические детали, которые привяжут ее к остальной совокупности знаний и сделают по-настоящему продуктивной. Когда у времени появился статус четвертой координаты, потребовалось определить понятие «расстояния» в новой субстанции «пространство-время». Все мы понимаем, как измерять расстояние между двумя местами в пространстве, но что такое расстояние между точками A и B, если обе эти точки лежат и в пространстве, и во времени[5]5
  Пространство состоит из точек, которые можно задать с помощью широты, долготы и высоты. Разница между этими координатами у двух разных точек показывает, насколько далеки они друг от друга. Пространство-время состоит из «событий» – точек пространства с привязанными к ним моментами времени. Расстояние между событиями зависит как от разницы в пространстве, так и от разницы во времени между ними.


[Закрыть]
? Мы здесь не будем рассматривать, как Минковский решил эту проблему с математической точки зрения. Нам важно знать, что ему в принципе удалось найти ответ. Его новая концепция расстояния сыграла важнейшую роль в том, что идея пространства-времени прижилась в физике. По существу, она легла в основу создания Эйнштейном его общей теории относительности.

Представляя свои идеи, Минковский говорил: «Те понятия о пространстве и времени, которые я хочу вам изложить… являются принципиально новыми. Впредь и пространство, и время сами по себе обречены исчезнуть в царстве теней; и только союз между ними будет представлять собой истинную реальность». Его предсказание сбылось.

И вот я стою в холле перед доской с графиками, и меня озарило: ведь каждый раз, когда мы думаем о пространстве-времени, мы фактически его преодолеваем и устанавливаем связь с Минковским во внепространственной и вневременной плоскости идей. У меня мурашки пробежали по телу, когда я внезапно понял, что идеи Стивена по своей значительности не уступают идеям Минковского и что когда-нибудь физик с горящими глазами, сто лет спустя, замрет в благоговейном трепете перед диаграммой или уравнениями Стивена, ощутив с ним мгновенную мистическую связь.

Благодаря Минковскому теория относительности поднялась на новый уровень. Стивен подхватил идею и взял новое препятствие в ее развитии, совершив прыжок в неизвестность. Правда, Эйнштейн вряд ли одобрил бы такой поворот. Эйнштейн не любил квантовую механику – общая теория относительности нарушала ее принципы. В течение нескольких десятилетий, последовавших за созданием общей теории относительности, ее несовместимость с квантовой механикой мало волновала ученых, поскольку не так уж много физиков разбиралось в идеях относительности. Но Стивен задумался о совместном применении общей теории относительности и квантовой механики в тех областях, где нельзя пренебрегать ни одной из них, – в теориях, описывающих образование Вселенной и черных дыр, – и продемонстрировал, какой огромный потенциал заложен в комбинации двух этих подходов. Стивен открыл новое направление в физике, в котором стала развиваться теория относительности.

Общая теория относительности и квантовая механика относятся к числу замечательных достижений человеческого интеллекта, изящных и весьма успешно применяемых в познании природы. Обе теории оказали огромное влияние на развитие современных технологий и фактически сформировали наше физическое восприятие мира. А вместе с тем, они не могут быть справедливы одновременно. Они конфликтуют; они противоречат друг другу. Когда я узнал Стивена немного лучше и изучил его характер, я понял, что совмещение противоречивых теорий и идей – одна из его сильных сторон. Для него это так же естественно, как для птиц – перелет в теплые края. В конце концов, Стивен был необычным человеком, он все время находился между жизнью и смертью, одновременно беспомощный и могущественный, дерзкий и осторожный. Противоречие для Стивена было не просто философией жизни; это был его способ жизни.

Я ждал, пока откроется дверь в кабинет Стивена, и думал о том огромном объеме информации, который нам с ним нужно перелопатить; о том, как незаметно утекает наше время – подобно тому, как тонкой струйкой течет произносимая Стивеном речь. Как через бутылочное горлышко. Общение с ним требовало огромного терпения. Нужно было сидеть и терпеливо ждать, пока он составит слова и соединит их в предложения. К этому надо было привыкнуть.

За двадцать лет с тех пор, как Стивен узнал о своем диагнозе, его речь становилась все более и более неразборчивой. Дошло до того, что только несколько человек могли понимать его – Джейн, Кип, Роберт Донован, некоторые аспиранты. Они обычно и служили переводчиками – Стивен мог общаться с остальными только в их присутствии. Но в 1985 году, в сорокатрехлетнем возрасте, Стивен перенес серьезную легочную инфекцию. Несколько недель он был подключен к аппарату искусственной вентиляции легких. Каждый раз, когда доктора пытались отключить его от ИВЛ, у него начинался приступ удушья. Врачи сказали Джейн, что единственный шанс, который сохранит Стивену жизнь, – операция трахеостомии. Они объяснили, что в результате этой операции Стивен навсегда потеряет способность говорить. Поскольку он был слишком болен и не мог принимать самостоятельного решения, решать за него предстояло Джейн. Она подписала необходимые документы. Стивен выздоровел, но после операции мог общаться с другими только с помощью специальной карточки с буквами: ассистент указывал на различные буквы, напечатанные на карточке, а Стивен поднимал брови в тот момент, когда выбор падал на нужную ему букву.

Стивен был жив, но полностью деморализован. Он никак не мог смириться со своим положением. Он был в ярости, обвиняя Джейн в том, что она напрасно согласилась на операцию. Стивен не мог ни с кем общаться, впервые с начала своей болезни он пал духом и оказался в глубокой депрессии.

Спустя год секретарша Стивена, Джуди Фелла, увидела на BBC рекламу компьютерной программы, разработанной для людей с крайне ограниченными возможностями. Она связалась с изобретателем, и спустя непродолжительное время у Стивена уже была первоначальная версия той системы коммуникации, которой он и пользовался всю оставшуюся жизнь. Составление предложений с помощью новой технологии превратилось для Стивена в своего рода компьютерную игру. Курсор двигался по экрану, и когда он попадал на нужную букву или слово, Стивен двигал щекой, и это движение активировало сенсор, встроенный в его очки. Когда реплика была готова, Стивен кликал по иконке, и его знаменитый компьютерный голос зачитывал готовый напечатанный вариант. Когда Стивен был в ударе, он мог «произнести» до шести слов в минуту. Конечно, не так быстро, как хотелось бы; но, по крайней мере, он мог общаться. Более того, отныне он не нуждался в услугах интерпретатора. Это означало, что впервые за долгие годы он мог вступать в беседы с теми, с кем хотел поговорить наедине.

У меня уже была игровая практика общения со Стивеном в режиме шесть слов в минуту во время его посещения Калтеха. Тогда мы работали вместе над книгой «Кратчайшая история времени» и тогда же составляли план будущей книги «Высший замысел». Я с трудом привыкал к нашей манере общения: иногда ответ запаздывал на минуту, а иногда запаздывание составляло пять или десять минут. Вначале я отвлекался; мысли мои блуждали. Затем я научился расслабляться и погружаться в полумедитативное состояние. Но если работу над «Кратчайшей историей» можно было сравнить с небольшим холмиком (типа того, который образуется, когда кроты выбрасывают грунт из норы), то труд по сочинению «Высшего замысла» оказался настоящей горой. Я так и не смог настроить себя на медитацию в процессе работы над ним.

Работая над «Высшим замыслом», я научился использовать время, которое Стивен тратил на печатание, для размышлений о попутных вещах. Я понял, что наш замедленный обмен мнениями имеет свои преимущества. Я мог погрузиться в более глубокие раздумья по поводу данной проблемы, рассмотреть ее более сосредоточенно, чем удается собеседникам при обычном разговоре, когда на задаваемый вопрос дается практически мгновенный ответ, без подготовки. Иногда я склонялся к тому, что неплохо бы всем научиться разговаривать в такой манере. А иногда, наоборот, я чувствовал себя подобно муравью, завязнувшему в густой патоке.

Шло время. Мы привыкали друг к другу, и наши контакты становились многообразнее. Я понял, что составление слов вовсе не является для Стивена основным способом общения. Как у слепого развивается повышенная чувствительность к звукам, так у Стивена усилилась способность пользоваться невербальной коммуникацией. Его близкие друзья научились пользоваться этим в своих интересах и часто применяли в разговоре с ним провокативную манеру общения, когда говоришь о чем-либо в категорической форме, а затем наблюдаешь за его реакцией. Внимательно наблюдая за Стивеном во время разговора, его друзья как бы зондировали его мысли с помощью своих слов – подобно тому, как физики изучают атом, наблюдая за тем, как он рассеивает свет. Если было необходимо, Стивен вставлял замечания в виде одного слова или целого предложения, но полнее всего он выражал свои чувства с помощью мимики – нюансы выражения его лица менялись, когда он двигал глазами, морщил лоб или кривил рот. Иногда реакция была более очевидной – когда он корчил свои гримасы, – иногда менее. Подчас приходилось довольствоваться ощущением того, что вы его поняли, но до конца все-таки не были уверены в правильности своей догадки. Это был специфический язык, который становился доступен, когда удавалось сойтись со Стивеном поближе; до трахеостомии Стивен также не блистал красноречием, и его невнятное произношение могли понимать только близкие ему люди. Слова, даже будучи озвучены, стали для Стивена приправой к беседе, а вовсе не ее основным наполнением.

Дверь в кабинет Стивена была по-прежнему закрыта. Я прождал уже довольно долго и начал уставать от ожидания. Я заглянул в соседний кабинет, где Юдифь просматривала почту, одновременно быстро разговаривая по телефону, который примостила у себя на плече.

Стивен жил в бушующем мире. И если события вокруг него начинали принимать спокойный оборот, он всегда находил способ придать им остроту. Он старался взбаламутить всех и вся. Книга «Высший замысел» не была исключением. Когда после завершения «Кратчайшей истории…» я спросил его, не хочет ли он написать еще одну совместную книгу, я имел в виду его последние исследования по физике, которые вызывали у меня неподдельный интерес. Если бы мы ограничились одной только физикой, то и этого было бы вполне достаточно – книга получилась бы большой и вызвала бы несомненный интерес. Но Стивен вскоре обогатил основную идею и расширил рамки книги.

В «Высшем замысле» Стивен захотел обратиться к философским аспектам своей последней работы. «Я хочу предложить новую философию для теоретической физики», – сказал он мне. Это было довольно дерзкое заявление. Я относился к нему спокойно, пока мы не слишком серьезно вторгались в область философии. В конце концов, мы же были не философы! Нас было трудно назвать экспертами в этой области. С другой стороны, я не видел ничего плохого в том, чтобы попытаться пролить свет на то, как физики относятся к своей работе и как, по их мнению, она связана с окружающим миром. Научное содержание книги способствовало возникновению подобной дискуссии.

Помня о желании Стивена привнести философию в книгу, я был удивлен, получив от него в то утро письмо по электронной почте. Оно содержало текст, который он предлагал вставить в первую главу. Текст начинался словами: «Как мы можем понять тот мир, в котором мы живем? Как ведет себя Вселенная? Какова природа реальности? Откуда произошло все, что нас окружает? Нужен ли Вселенной творец?»

Внимание! Это не конец книги.

Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации