Текст книги "Гленнкилл: следствие ведут овцы"

4
Моппл протискивается

На следующий день ветра не было и чайки молчали. Густой серый туман заполз на луг. Никто не видел дальше двух овец перед собой. Они долго не выходили из загона, где было сухо и уютно. С тех пор как Тесс и Джордж перестали шугать овец на рассвете, они стали более привередливыми.

– Какая сырость, – сказала Мод.

– Какая холодрыга, – протянула Сара.

– Какая наглость, – произнес Сэр Ричфилд, тем самым вынеся окончательный вердикт. Старый баран ненавидел туман. В туман от хороших глаз Ричфилда не было толку. Он заметил, что стал хуже слышать и быстро забывал, откуда пришел.

Но была и еще одна причина, почему все мешкали. Этот туман казался им зловещим. Словно за его сизым дыханием двигались странные тени.

Вот почему они остались в загоне до обеда. Потом пришли скука, муки совести и, наконец, голод. Но они вспомнили о том, как раньше всегда злились на Тесс и Джорджа в такие дни, и упрямо остались. Ровный строй задумчивых овечьих голов близоруко щурился в пелену тумана, а Моппл тем временем пролез в дыру в задней стене загона и выбрался наружу.

* * *

Влажные щепки трухлявых досок застревали в шерсти и кололи нежную овечью кожу. Моппл закряхтел. Протиснувшись наполовину, он засомневался, что идея с дыркой была удачной.

«Если прошла голова, пролезет и все остальное», – всегда говорил Джордж. И только сейчас Моппл понял, что Джордж говорил о крысах, которые каким-то образом проникали в овечий фургон и шуршали проржавевшими консервными банками.

Моппл ни разу не видел крысу вблизи, но внезапно начал сомневаться, что они действительно похожи на маленьких овец. Когда Моппл был откормленным молочным ягненком и пугался легких и быстрых прикосновений юркающих в загоне крыс, мама рассказывала ему, что это очень маленькие и пушистые овцы, которые своим стадом бегают по загону и приносят большим овцам сны. А маленьких пушистых овец не боялся даже Моппл.

Когда Моппл вырос, он порой поражался, зачем другие овцы борются с маленькими крысоовцами. Он пришел к выводу, что эти овцы наверняка увидели плохой сон. Моппл не жаловался на свои сны. Они были пусть и не слишком разнообразными, зато мирными.

А теперь Моппл впервые задумался о том, как выглядят овцы. Например, Зора: элегантный нос и лицо словно из черного бархата, грациозно изогнутые рога (в отаре Джорджа Зора была единственной самкой с рогами, и они очень ей шли), крупное пушистое тело и две пары стройных длинных ног с изящными копытцами. Голова была, пожалуй, самой красивой, но далеко не самой крупной частью ее тела.

Моппл беспокойно переминался с ноги на ногу, твердо решив не впадать в панику – по крайней мере, пока. Правильно ли он поступил, просто удрав через дыру в стене, тайком и за спиной у остальных? На то были свои причины – но были ли они весомыми? Аппетит Моппла просыпался быстрее и чаще, чем у остальных. Довольно веская причина. Моппл вытянул шею, отщипнул пучок травы и немного успокоился.

Другая причина была сложнее. Это был Сэр Ричфилд, или память Моппла, или Мисс Мапл, а скорее – все вместе взятые. Улика. В детективе Джорджа было много улик, но он выбросил книгу. А Мисс Мапл знала бы, что делать с уликой. Так что Ричфилд пытался помешать Мопплу рассказать о ней Мапл. Поэтому Мопплу пришлось лезть в дыру. Чтобы тайно рассказать все Мисс Мапл. Ее не было в загоне, так что она точно где-то снаружи. Или нет?..

Сначала план показался ему очень простым, но теперь в боку торчала острая щепка, и Моппл страшно испугался, что он сейчас поранится и вытечет, как Сэр Ричфилд. Овцы считали, что у Сэра Ричфилда где-то есть дыра, из которой воспоминания утекают в никуда. Но говорить об этом они осмеливались, лишь когда находились за пределами слышимости Сэра Ричфилда. В последнее время выйти за пределы слышимости Сэра Ричфилда стало не так сложно.

Моппл попытался втянуть бока. Колоть стало меньше. Он выдохнул и вновь почувствовал, как острое впивается в кожу. Паника подступила совсем близко. Моппл чувствовал ее затылком, словно хищного зверя, и от невозможности развернуться становилось только хуже. Он вытечет, еще хлеще, чем Сэр Ричфилд, и все забудет, даже зачем полез через эту дыру. И он жалко застрянет тут навечно и умрет от голода. От голода! Он, Моппл Уэльский!

* * *

Отелло полночи провел снаружи, на лугу, мокрый до нитки и дрожащий от возбуждения. Вернется ли он? С того момента, как Отелло увидел Сэра Ричфилда, он тайно на это надеялся. И опасался. Теперь это случилось. Воспоминание о запахе все еще висело в ноздрях Отелло, сбивающее с толку, безошибочное. Мысли кружились в рогах, как клубы тумана. Радость, обида, ярость, тысяча вопросов и покалывающее замешательство.

Но Отелло научился унимать вихрь в голове. Сквозь влажный туман он повел носом в сторону загона: потная нервозность и кисловатый запах смятения. Стадо одолело беспокойство. И не без оснований: даже Отелло сегодня было не по себе от тумана.

Ричфилд все еще не выпустил овец из сухого загона. Тем лучше. Отелло спросил себя, почему вожак принял такое решение. Ричфилд знал, кто приходил на выгон прошлой ночью? Пытался ли он скрыть это от других овец? Но почему?

Черный баран на секунду задумался, какое выбрать направление. Наименее вероятное, конечно же! Он поскакал к утесу. Ночной дождь и туман уже смыли все запахи. Отелло слегка наклонил голову и начал искать глазами следы, как, вероятно, поступил бы любой человек. Ему стало немного стыдно.

«Почти глухой и без обоняния, – услышал он знакомый ехидный голос у себя в голове. Голос из воспоминаний, сопровождаемый шелестом крыльев черных воронов. – Если хочешь знать, что знают двуногие, тебе нужно подумать, чего они не знают. Для них имеет значение лишь то, что видит глаз. Они знают не больше нашего, они знают меньше, и поэтому их так сложно понять, но…» Отелло потряс головой, чтобы отогнать голос. Хорошие советы, бесспорно, бесценные советы, но голос вечно начинал несвязный монолог, а Отелло нужно сосредоточиться.

В одном месте земля была не только размякшей, но еще и разрытой. Наверное, Мисс Мапл. Он бы не оставил после себя такой беспорядок. Отелло искал подсказку. Чуть дальше он увидел кривую сосну, единственную в округе. Вечнозеленые филодендроны, хранители секретов, мудрость корня. Сосна манила Отелло.

Он кружил вокруг несчастного деревца так долго, что от его взглядов оно начало пристыженно клониться в сторону. Ничего необычного. Кроме дыры, конечно, но Отелло не обращал внимания на истории, которые рассказывали о дыре. Дыра начиналась прямо у корневой системы сосны и наискосок шла прямо через скалы. День и ночь море ревело, бурлило, клокотало, язвительно хохотало из глубин. Считалось, что в полнолуние оттуда выползали морские твари и тянули свои скользкие пальцы к загону. Но Отелло понимал, что переливчатые линии, появлявшиеся на деревянных стенах к утру, на самом деле – следы слизи от ночных улиток. Остальные овцы это, в принципе, тоже понимали. Им просто нравились истории. В такие дни возле сосны можно было встретить трех-четырех особо удалых ягнят, внимавших звукам из дыры в благоговейном страхе.

Теперь и Отелло всматривался в глубину, впервые в жизни с неким интересом. Отвесный спуск, без сомнений, но не слишком отвесный для человека, умеющего пользоваться руками, и не слишком отвесный для отважной овцы. Отелло колебался. «То, что при первом пережевывании не понравилось, при десятом не будет лучше! – нашептывал голос. Баран не двигался с места, так что голос нетерпеливо добавил: – Ожидание кормит страх». Но Отелло не слушал. Он как завороженный смотрел на что-то черное и блестящее у себя под ногами. Переливчатое перо, черное и безмолвное, словно ночь. Отелло хмыкнул. Он еще раз повернул голову в сторону загона, а потом исчез в дыре.

* * *

В одночасье Моппл оказался на свободе, тяжело дыша и дрожа всем телом. Бока ныли от ссадин, где-то в теле засела острая колющая боль. Для успокоения Моппл произнес самое сложное, что ему когда-то приходилось учить: «Операция «Полифем»«. Джордж иногда так говорил, но еще ни одна овца не поняла, что это значит. Однако Моппл относился к тому редкому типу овец, которые могли запоминать непонятные вещи. После этого он почувствовал себя смелее и даже немного решительнее.

Моппл повернул голову, чтобы не без гордости оглядеть маленькую дырочку, из которой он, Моппл Уэльский, только что вылез. Но деревянная стена загона уже исчезла в тумане. Сегодня стоял особенно плотный туман, такой густой и толстый, что Моппл едва не попробовал его на вкус. Он удержался от искушения и вместо этого отщипнул немного травы.

Для Моппла туман не был проблемой. В тумане хуже видно, это правда, но Моппл и без того плохо видел. Его больше беспокоило, что в ноздри попадают жемчужные капельки воды и потому обоняние притупляется. Но в целом в тумане Моппл чувствовал себя в безопасности. Он представлял, будто шагает сквозь легкую как перышко шерсть гигантской овцы, и это была приятная мысль. Он беззаботно пасся дальше. Теперь он был уверен, что его первая причина уж точно уважительная. Моппл любил туманную траву с чистым, словно капля росы, вкусом, с которой смыло все посторонние запахи. Мисс Мапл можно поискать и позже, возможно, ее даже привлекут пощипывающие звуки его трапезы. Он рысцой метался туда-сюда, пока чувство голода немного не отступило.

Внезапно нос наткнулся на что-то твердое и холодное. Моппл в ужасе отпрыгнул на всех четырех ногах одновременно. Но теперь он не видел, что его испугало. Моппл колебался. В конце концов любопытство победило. Он шагнул вперед и с опаской взглянул на землю. Там лежала лопата, вокруг которой Том О’Мэлли собрал человеческое стадо. Лопату воткнули недостаточно глубоко, так что она накренилась и в конце концов упала. Моппл глядел на нее со злостью. Человеческим приспособлениям место в сарае, а не на лугу. Но эта лопата пахла не так, как другие человеческие приспособления, – потными ладонями, злостью и колющими предметами. На этой лопате еще висело мимолетное воспоминание о человеческом запахе, но вообще она пахла гладко и чисто, как влажный голыш.

Но если принюхаться, то воспоминание постепенно становилось более отчетливым, резким, приобретало очертания. Мыльная вода, запах виски и уксусного моющего средства смешивались в этом аромате. Моппл унюхал короткую лохматую бороду и немытые ноги. Когда он осознал, что унюхал не лопату, а реального человека, который в тумане бродил совсем близко, было почти поздно. Моппл вскинул голову и увидел силуэт, вернее сказать белую туманную тень силуэта, которая крабиком подкрадывалась к нему сбоку. Выглядело это жутко. Моппл вспомнил о волчьем духе, лопате и дольмене, об осквернении огорода и о том, что Джордж иногда забывал помыть ноги. Моппл занервничал и бросился прочь сквозь туман.

Бежать сквозь туман не очень умно. Моппл об этом знал. Но еще он знал, что нельзя просто стоять на месте. Его ноги, которые обычно безропотно и неторопливо несли его к диким травам и душистому газону, внезапно обрели собственное мнение. Кажется, в голове у Моппла собрался весь туман мира, и больше всего ему хотелось просто забыться, передать контроль ногам и убежать от всего: от Джорджа, волчьего духа, Мисс Мапл, злых собак, Сэра Ричфилда, собственных воспоминаний, а главное – от смерти. Но от непривычной силы, с которой ноги молотили по земле, у него заболело копыто, и эта боль помогла слегка рассеять туман в голове. Он попробовал просто подумать о чем-то другом, и ему в голову тут же пришло самое неприятное: то, что могло произойти в любой момент.

Он не мог бежать вечно. Рано или поздно он столкнулся бы с препятствием. Таким препятствием могли стать скалы. Или загон. Или кусты. Или фургон Джорджа.

«Только бы не фургон», – подумал Моппл.

Мысль о встрече на огороде – месте его преступления – с разъяренным духом Джорджа, который начнет размахивать обгрызенной кочерыжкой салата перед его носом, пугала Моппла больше всего остального.

И тут Моппл Уэльский врезался во что-то большое, теплое, мягкое. Оно упало и с хрюканьем перекувыркнулось. Запах был резким, и не успел Моппл изучить его до конца, как ноги подкосились от страха. Он уселся на курдюк и, оглушенный столкновением, уставился на туман широко раскрытыми глазами. Хрюканье превратилось в ругательства, в слова, которые Моппл ни разу в жизни не слышал, но сразу понял. Потом из тумана вышел Мясник: сначала его здоровенные красные ручищи, потом круглое пузо и, наконец, ужасающе горящие глазенки. Они без всякой спешки разглядывали Моппла, да они, казалось, чему-то радуются. Без предупреждения Мясник бросился на Моппла. Он не схватил, не ударил, не наступил, он просто всем телом бросился на толстого барана, как будто желая раздавить его своей тушей.

Следующее, что заметил Моппл, – что ему каким-то образом удалось увильнуть. Не единожды, а несколько раз. Мясник снова упал в грязь, его локти, живот, колени и половина лица были уже черными от нее. К его левой щеке, как борода, приклеились несколько соломинок, и близорукому Мопплу показалось, что перед ним толстый злобный тигр. Часть лица, которая не была черной, – прежде всего лоб и глазницы, – была пунцовой, как воспаленный овечий язык. Моппл задрожал всем телом. Его силы иссякли, он был слишком изможден, чтобы еще раз увильнуть от Мясника.

Воцарилась полная тишина. Мясник тоже заметил, что Моппл выбился из сил. Он сжал ладонь в огромный кулак и громко шлепнул по второй, открытой ладони. Потом накрыл одной ладонью вторую. Руки Мясника стали похожи на шар из сырого мяса. Костяшки побелели, и Моппл услышал тихий и очень зловещий звук, отдаленный щелчок, словно в недрах тела медленно ломалась кость. Баран беспомощно уставился на Мясника и машинально начал жевать пучок травы, который отщипнул в далекие счастливые времена. Трава была безвкусной. Моппл не мог вспомнить, зачем решил поесть. Он не понимал, почему овцы на этой земле вообще пасутся, пока существуют мясники. Мясник шагнул назад, наверняка для того чтобы сделать нечто подлое и бесповоротное. А потом он словно провалился сквозь землю.

Моппл так и стоял и жевал, жевал, пока во рту не осталось ни травинки. Он ни о чем не думал, только о том, что нужно продолжать жевать. Пока он жевал, ничего плохого произойти не могло. Тупо жевать с пустым ртом, но он не решался отщипнуть новый пучок.

Мимо него пронеслась пара клочков тумана и – внезапно – кусочек ясного воздуха. Форточка, через которую Моппл мог видеть. И он увидел – ничего. Прямо под копытами Моппла мир заканчивался. Моппл стоял у края обрыва, ближе, чем он отважился бы по доброй воле. Он больше не удивлялся, куда пропал Мясник. Моппл поежился. И сделал осторожный шаг назад. Потом еще один. А потом Моппл Уэльский развернулся, и его вновь поглотил туман.

Раньше Моппл очень любил туман. Когда он был ягненком, пастух однажды запретил ему сосать мать. Это был плохой день для Моппла. Пастух сказал, что он слишком быстро толстел. С тех пор он сосал не мать, а приспособление. Пастух тоже был толстый, но ни одна овца не могла ему что-то запретить. Мопплу стали давать напиток из молока и воды. Ему так нравилось смотреть, как вода и молоко смешивались, что он не сразу начинал пить. Белое молоко плело в воде нити, пока не получалась нежная плотная ткань. Эта пряжа была похожа на сгущающийся туман, и она обещала, что Моппл насытится и все будет хорошо. Но сегодня Моппл понял, что туман не был шерстью гигантской овцы, а даже если и так, то овцу одолели ужасные паразиты, мясники с руками из сырого мяса, которые все, к чему прикасались, тоже превращали в сырое мясо.

Постепенно до него дошел яростный рык, исходивший откуда-то из глубин и накрывший луг, как гигантское тело. Это был рык, который Моппл почуял до кончиков своих округлых рожек, он еще никогда не слышал такой ярости и отчаяния. От этого звука у Моппла свело зубы и копыта, но он не пытался бежать. Теперь он понимал, что от такого нельзя просто убежать, даже к другим овцам, которые сами были сотканы из тумана и могли быстро рассеяться. Однажды он уже видел, как они испарились, все его братья по вымени, собутыльники, все друзья – молочные ягнята, и вернулся лишь пастух, толстый и хладнокровный, словно ничего не произошло.

Моппл опустил взгляд и увидел, что трава такая же зеленая, как раньше. Трава его спасла. Наверное, нужно держаться за траву. Не поднимая головы, Моппл начал движение. Он аккуратно ставил одно копыто перед другим и следовал за травой, куда бы она его ни привела.

* * *

Отелло сердился. Дыра была не проблемой, все просто, если осмелиться. Он тоже так думал. «Проблемы кроются не в твоих ногах, не в глазах, не в морде. Проблемы всегда сидят в голове», – шептал голос. Отелло начал обыскивать свою голову так тщательно, как может только жующая овца. Но он все равно не понимал. Он уже прилично проскакал вдоль пляжа и не нашел даже намека на следы. Песок под ногами двигался мягко, но одновременно зыбко и коварно. А теперь еще и рев.

Он раздавался не так близко, чтобы Отелло забеспокоился, но звук был громкий и действовал на нервы. Кто или что умеет так реветь? Ему стало интересно. При других обстоятельствах он бы точно развернулся, чтобы рассмотреть ревущего. Но его больше занимало то, что, возможно, находилось перед ним. Кажется, он подходит к деревне. Отелло понимал, что пора исчезнуть с пляжа.

Баран посмотрел вверх на скалы. Здесь берег был уже не таким крутым, местами мягким и песчаным. Там, где ветер образовал небольшие дюны, росла колючая песколюбка. Эта трава не годилась в пищу, но по ней было удобно ходить. Отелло вскарабкался по склону. Добравшись до вершины, он снова увидел заросли щетинистой песколюбки и узкую тропинку, которая немыслимо петляла в пыли. Песколюбка скучающе глядела во все стороны и ничего ему не поведала. «Когда больше не знаешь, сдаться или продолжить, – нашептывал голос, – результат получается одинаковым».

Отелло резко остановился. Тут было много дорог, по которым прошла бы овца, но всего один путь, на который ни одна овца точно не ступила бы. Ну, практически ни одна овца. Отелло пошел по человеческой тропинке в сторону деревни.

Дорожка неуверенно петляла туда-сюда, а потом наткнулась на стену из влажных камней и, как овца, увильнула от нее. Стена была такой высокой, что Отелло, даже встав на задние ноги, не смог бы заглянуть через нее.

Жаль, потому что по ту сторону стены происходили странные вещи. Множество голосов бормотало что-то необычайно тихо, и заглушал их не только туман. Отелло почувствовал сильное волнение и одновременно навязанную тишину. Люди нечасто старались вести себя тихо. За этим всегда что-то стояло. Отелло подошел к маленьким кованым воротам. Он нажал на ручку передней ногой, и дверь, зловеще скрипя, поддалась. Черный баран бесшумно, как собственная тень, протиснулся внутрь и аккуратно закрыл дверь головой. Не в первый раз он с благодарностью вспомнил ужасное время в цирке.

Отелло сначала подумал, что оказался в громадном огороде. Об этом говорил порядок: прямые тропинки и квадратные участки, а еще запах свежей земли и неестественно обильная растительность. Без сомнений, здесь что-то выращивали. Но запах нельзя было назвать приятным. По тропинкам маленькими шажками передвигались человеческие силуэты. Кажется, они подходили со всех сторон, но определенное место притягивало их, словно по волшебству. Перешептываясь, они стекались туда со всех сторон.

Отелло спрятался за прямостоящим камнем. Он беспокоился, но не из-за людей. Из-за запаха. Отелло уже наверняка знал, что это не огород. Скорее, полная противоположность огороду. Очень старый запах вместе с туманом растекался по гравийным дорожкам, участкам земли и множеству камней. Отелло вспомнил о Сэме. Сэм, человек из зоопарка, был таким тупым, что над ним потешались даже козы. Но администрация зоопарка назначила Сэма повелителем ямы. Яма находилась на бесхозном участке за слоновьим вольером, и Отелло еще ягненком понимал, почему веки у слонов всегда такие тяжелые и опухшие. Все звери в зоопарке знали о ней. Когда Сэм возвращался от ямы, козы оставляли его в покое, а падальщики щурили глаза. Когда Сэм возвращался от ямы, от него пахло старой смертью.

* * *

Это были первые похороны Отелло, но баран вел себя образцово. Он стоял гордый и черный между могильными камнями, то и дело отщипывал анютины глазки и старательно внимал музыке и людским разговорам. Он видел, как подкатили коричневый ящик, и тут же унюхал, кто в нем лежал. Он также учуял Бога, еще до того, как тот, торжественно раскачиваясь, вышел из тумана. Бог говорил себе под нос, а толстая Кейт рыдала в унисон. Черные, словно вороны, люди, воркуя, сбились вокруг нее. О Джордже, лежащем в ящике, казалось, все позабыли. Все, кроме Отелло.

Отелло вспомнил день, когда впервые увидел Джорджа сквозь толстую стену сигаретного дыма. В те дни ему было не привыкать к дымовой завесе. Откуда-то на глаза капала кровь. От измождения затряслись ноги. Собака рядом с ним была мертва, но это ничего не значило. Всегда появлялась следующая. Отелло сосредоточенно пытался удержаться на ногах и не дать глазам закрыться. Ему было тяжело – слишком тяжело. Он хотел проморгать кровь из глаз, но, закрыв их, больше не смог открыть. Несколько секунд божественной черноты, а затем зазвучал голос, довольно поздно. «Сквозь закрытые глаза приходит смерть», – сказал он. Отелло был не против умереть, но все равно послушно поднял веки и взглянул прямо в зеленые глаза Джорджа. Джордж смотрел внимательно, и Отелло не отпускал его взгляд так долго, что дрожь в ногах унялась. Потом Отелло развернулся к двери, из которой пришли собаки, и опустил рога.

Вскоре после этого он лежал в старой машине Джорджа и своей кровью насквозь промочил заднее сиденье. Джордж сел за руль, но не заводил машину, и ночь любопытно заглядывала в окно. Старый пастух оглянулся, и внимательность в его глазах сменилась триумфом.

– Мы едем в Европу! – объявил он.

Но Джордж ошибался. Они не поехали в Европу.

«Справедливость, – думал Отелло. – Справедливость».