Текст книги "Жизнь русского обывателя. Часть 3. От дворца до острога"

После езды он смотрел гимнастику. Люди делали все хорошо, но проворнее всех оказался Шавер. Наконец, поставили… деревянную лошадь огромных размеров, ее постепенно поднимали на стойках. На самой последней установке прыгнул только Шавер. Командир дивизиона выразил одобрение…

Тогда я напомнил:

– Господин полковник, это тот самый Шавер, которого я вам посылал в штаб-трубачи и от которого вы отказались.

Командир вновь подозвал Шавера, снял шапку, низко ему поклонился и сказал:

– Поздравляю тебя с хорошими успехами и благодарю твоего командира за то, что он подготовил такого хорошего трубача» (196, с. 43).

Много страниц своих «Очерков кавалерийской жизни» посвятил местечковым евреям Литовского края известный писатель В. В. Крестовский, служивший в 60–70-х гг. в Ямбургском уланском полку. И хотя страницы эти, в общем-то, пронизаны юмором, не особенно свойственным Крестовскому-беллетристу, но, с другой стороны, они полны сочувствия к ужасающей еврейской нищете, а в конце концов душевные качества погруженных в гешефтмахерство мелких факторов и ростовщиков оказываются выше не только русских дельцов, но и людей из «общества». Напомним: речь здесь идет не о евреях, а о русских офицерах и их отношении к евреям.

Если до середины XIX в. подавляющее большинство офицеров было из дворянства, в том числе поместного, то в дальнейшем произошла демократизация офицерского корпуса. К концу XIX в. количество офицеров из дворян, особенно в армейской пехоте, резко понизилось. Так, на 1895 г. в армейской пехоте офицеров из потомственных дворян было 39,5 %, а из мещан и крестьян – 13,5 %.; в армейской кавалерии и инженерных войсках офицеров – потомственных дворян было по 66 %, в артиллерии – 74 %, а офицеров из податных сословий соответственно 3,7 %, 5,1 % и 3,8 %; как видим, в более дорогой кавалерийской и более сложной, требовавшей специального образования инженерной и артиллерийской службе процент офицеров из потомственных дворян резко повышался, а из податных, напротив, снижался. Конечно, это отнюдь не значит, что все потомственные дворяне были помещиками: этот вопрос рассмотрим чуть ниже. В гвардии процент офицеров из дворян был значительно выше, но не покрывал всего офицерского состава. В гвардейской пехоте и артиллерии офицеров из дворян было по 90 %, а в дорогой кавалерии даже 96 %. Но имелись гвардейские офицеры из крестьян и мещан: по одному проценту в пехоте и артиллерии и 0,3 % в кавалерии. Всего же по сухопутным войскам России офицеров из потомственных дворян было 50 %, а из крестьян и мещан – 10 %. Иной была картина во флоте: строевые офицеры выпускались только из Морского корпуса, куда принимались исключительно дворяне. Зато флотские специалисты искони были из разночинцев, что обусловило даже названия их чинов (артиллеристы и штурманы носили сухопутные чины, у корабельных инженеров были свои особые наименования чинов), характер знаков различия (узкие серебряные погоны) и положение в кают-компании: это были парии корабельной службы, крайне редко достигавшие высших чинов. Случай с адмиралом С. О. Макаровым, вышедшим из самых низов (сын боцмана, затем младшего офицера портовой службы) – единичный.

Как уже было сказано, быть потомственным дворянином отнюдь не значило быть помещиком. Особенно к началу ХХ в. Так, на 1903 г. из 266 генерал-лейтенантов, на которые сохранились послужные списки, потомственных дворян было 255, а не имели никакой земельной собственности 215 человек; крупных же помещиков, имевших 1000 и более десятин земли, было всего 19. Из 80 полных генералов, о которых есть сведения (всего их в 1903 г. было 140, в т. ч. 10 августейших особ), у 47 земельной собственности не было, а из числа землевладельцев крупных собственников было лишь 17. Естественно, в более низких чинах все обстояло еще проще. Из данных на 283 полковника Генерального штаба (всего их было в 1903 г. 308) потомственных дворян было 210 человек (74,2 %), а земельная собственность была лишь у двенадцати (4,2 %), да еще трое владели каменными домами. Генерал Киреев в дневнике за 1896 г. сокрушался: «Низкий уровень нашего офицерства, в особенности в пехоте арм[ейской]. Там дворян очень мало, в некоторых полках все разночинцы». А автор статьи «Армия и общество» в журнале «Мир божий» писал: «Сами офицеры большей частью нищи, незнатны, многие из крестьян и мещан, дьяконовых детей» (Цит. по: 70, с. 213).

Итак, в подавляющем большинстве все это были профессиональные служаки, жившие на одно жалованье. И памятный старшему поколению, неумолкавший более 70 лет большевистский вопль о том, что де белые воевали за свои поместья, фабрики и заводы, – пропагандистская ложь. За какие поместья мог воевать сын солдата-сверхсрочника генерал М. В. Алексеев, сын неграмотной калмычки и казака, добравшегося аж до должности станичного писаря и чина коллежского регистратора, генерал Л. Г. Корнилов, и сын крепостного крестьянина, взятого в рекруты и закончившего службу майором-пограничником генерал А. И. Деникин? Уж скорее за свои поместья должны были воевать В. И. Ульянов (деревня Кокушкино, где он отбывал первую ссылку – благоприобретенное имение Ульяновых) и М. Н. Тухачевский. Как раз те, у кого были поместья, фабрики и заводы, в основном не воевали, а ждали результатов войны, которую за них вели неимущие офицеры-профессионалы.

Отсюда вытекал очень низкий уровень материальной обеспеченности массы офицерства, преимущественно жившей на одно жалованье, прежде всего в младших чинах. «В материальном отношении положение большинства офицеров было незавидное: оклады содержания совершенно не соответствовали дороговизне жизни, мало кто имел достаточно прислуги, большинство офицерских жен сами исполняли домашние работы, вместе с денщиками сами ходили на базар, – писал вступивший в командование расквартированной на Украине пехотной дивизией генерал Н. А. Епанчин. – В провинции базары часто были на незамощенных площадях, и в дождливое время нелегко было ходить по базару по невылазной грязи. Нередко офицерские жены вынуждены были, идя на базар, надевать высокие сапоги мужа, и случалось, что нога глубоко уходила в липкую грязь и трудно было вытащить ногу, а так как сапоги были не по женской ноге, то случалось и так, что нога выходила из сапога, а он оставался в грязи. Много мог бы я рассказать о житье-бытье офицеров, но все это подтверждало бы: нелегкая была это жизнь.

С увеличением дороговизны жизни правительство увеличивало оклады, но далеко не в такой степени, как это нужно было.

Положение офицеров в отставке тоже было незавидное, хотя в последнее время, перед Мировой войной, оклады пенсий были увеличены, но все же не соответствовали дороговизне жизни…

…В последнее время у нас было замечено, что молодежь неохотно шла в офицеры, а энергичные, дельные офицеры покидали службу и переходили в другие ведомства или на частную работу» (64, с. 361).

Молодой артиллерийский офицер (в артиллерии оклады были чуть выше, чем в пехоте) А. И. Деникин получал в 1892 г. содержания 51 руб. в месяц (56, с. 50). А между тем офицер за свой счет приобретал все обмундирование, начиная от белых лайковых или замшевых перчаток, эполеты из золотой канители, снаряжение, личное холодное и огнестрельное оружие, в армейской кавалерии одного, а в гвардейской двух строевых коней (требуемой масти, роста и статей, а не каких попало!) со всем убором, должен был делать взносы в офицерское собрание на библиотеку, аптеку и т. п. Даже орденские знаки, кроме пожалованных за воинские подвиги, нужно было заказывать у ювелиров на свой счет, да еще делать взнос в орденский капитул.

Бедность офицеров вызвала к жизни некоторые особые явления. Как было отмечено, по требованиям службы в армейской кавалерии и полевой артиллерии офицеры должны были иметь одну собственную лошадь, а в гвардии – две. Но этого было недостаточно, и для исполнения служебных обязанностей офицерам дополнительно предоставлялись казенные так называемые офицерские лошади (кроме командиров полков и батарей в армии; в гвардии они полагались только начальникам т н. охотничьих команд, т. е. разведчиков). Для содержания собственных лошадей казной отпускался фураж, а для облегчения их покупки можно было купить за ремонтную (т. е. казенную оптовую) цену любую строевую лошадь в эскадроне. Кроме того, Государственное коннозаводство ежегодно уступало Военному министерству некоторое количество заводских лошадей для покупки их офицерами кавалерийских полков по льготным ценам. Были созданы также офицерские ремонтные капиталы – ссуды офицерам на покупку строевых верховых лошадей; при определенных условиях бедным офицерам, лишившимся лошадей по независящим от них причинам, выдавались безвозмездные ссуды. В 1890 г. были учреждены так называемые офицерские заемные капиталы – военные ссудо-сберегательные кассы. Суммы составлялись из обязательных взносов всех офицеров, ссуды выдавались под 6 % годовых и погашались вычетами из жалованья.

Особенно дорогой была служба в гвардии, отличавшаяся множеством условностей. Роскошь была официальным требованием. Один из указов XVIII в. гласил: «Помянутым гвардии нашей майорам для отмены и знатности своей иметь самых хороших лошадей каждому по три, которые в цене стоили бы не менее 100 червоных» (58, I, с. 270). Служба в гвардии офицером была крайне убыточна: нужны были 6 или, по крайней мере, 4 лошади, карета, переменяемая если не через год, то через 2–3, мундиры, из которых и один стоил не менее 120 рублей, квартира, стол, прислуга, так что офицеры небогатые, дабы «не навлекать на себя презрение, принуждены были входить в многочисленные и нередко неоплатные долги и оттого разоряться» (134, II, с. 215). В 1766 г. Петр Гофман писал, что «он из одного получаемого им жалованья в кавалергардах содержать себя не может» (134, II, с. 57). Поэтому в гвардии могли служить только богатые люди, и при создании л. – гв. Гродненского гусарского полка в него назначали офицеров, «могущих содержать себя прилично гвардейской гусарской службе» (63, I, с. 20); между тем, это был далеко не самый блестящий полк. Учитывая, что в XVIII в. почти поголовно состав гвардейских полков комплектовался дворянами, даже нижние чины отличались богатством. Например, в 1776 г. только в л. – гв. Семеновском полку 182 нижних чина имели в Петербурге собственные дома. До 1748 г. все гвардейские унтер-офицеры держали своих лошадей и экипажи, и в 1758 г. последовало специальное запрещение унтер-офицерам и солдатам гвардии ездить в каретах! Естественно, это отражалось на самой службе. А. Т. Болотов отмечал, что рядовые гвардии, отправляя только караулы и неся лишь вид службы, живучи десятки лет на одном месте, были прямо избалованы. На все домашние должности и работы наряжали нижних чинов из дворян в расчете, что они пришлют своих слуг: «Прислать завтра по 20 солдатских хлопцев с каждой роты для ломки бараков» – писалось в одном из приказов по Семеновскому полку (58, I, с. 247). Порядки в гвардии XVIII в. были таковы, что до 1762 г. на парадах и разводах ружья и алебарды за гвардейскими унтер-офицерами носили их слуги! (58, I, 271–272). Петр III пресек этот разврат; какова была его судьба – всем известно. Недаром в манифесте о восшествии на престол Екатерины II пункт 9-й в перечислении вин свергнутого императора гласил, что он возненавидел полки гвардии.

В XIX в. положение в гвардии изменилось. Рядовой состав, за исключением юнкеров из дворян, комплектовался только из рекрутов, да и среди офицерства, особенно после войны 1812 г. и заграничных походов, сильно понизился материальный уровень: 1812-й год разорил массу дворянства. Особенно небогаты были офицеры полков «молодой» гвардии, получивших гвардейское звание после наполеоновских войн и включавших немало мелкопоместного дворянства и даже офицеров-бурбонов. Генерал К. Ф. Багговут писал, что в л. – гв. Московском полку были и крайне бедные офицеры. «В одной квартире жили по трое очень исправных, но бедных офицеров, все жалованье их уходило на то, чтобы быть опрятно одетыми, так что частенько у них не на что было обедать. Тогда в обеденное время им вместо супа денщик подавал вареный дубовый (т. е. желудевый. – Л. Б.) кофе» (137, II, с. 188). В л. – гв. Павловском полку, получившем статус «молодой гвардии» после заграничных походов, «для младших офицеров квартир было очень немного; но зато в каждой из них помещалось очень по-многу: в квартире для двух – до шести человек, а для одного – три и даже четыре… Обед их большей частию состоял из пустых щей и каши; дорога была обмундировка, мундир же всегда надо было иметь новенький и все к нему принадлежности, а потому вся эта бедная молодежь, кроме службы, сидела большею частию дома для сбережения формы» (43, с. 271). После переформирования в 1820 г. Семеновского полка туда попало так много бедных офицеров, что Александр I подарил им на обмундирование 70 тысяч рублей.

Подробно поведал нам о ценах на офицерское обмундирование и снаряжение в начале XIX в. Ф. В. Булгарин, произведенный в 1806 г. в офицеры и зачисленный в Уланский имени великого князя Константина Павловича полк: «За уланский мундир с шитьем… я заплатил только сорок рублей ассигнациями… Уланская шапка с широким галуном, эполеты и витишкеты стоили мне вместе сорок пять рублей. Лядунка сто двадцать рублей, шарф шестьдесят рублей ассигнациями… Седло со всем прибором стоило… сто двадцать пять рублей, а за полусапожки со шпорами… платили мы пятнадцать рублей ассигнациями. За хороший султан надо было заплатить шестьдесят рублей ассигнациями… Тогда вообще употребляли английское привозное сукно, и лучшее стоило от семи до девяти рублей за аршин. За лошадь заплатил я… триста рублей ассигнациями» (23, с. 170). Булгарин не упомянул еще саблю и пистолеты, которые, верно, уже были у него, поскольку он уже служил до производства юнкером. Читатель может сам посчитать, что стоил юному офицеру его первый офицерский мундир.

Не слишком радикально изменилось материальное положение гвардейского офицерства и к началу ХХ в. Месячный бюджет офицера 1-й гвардейской кавалерийской дивизии в то время составлял более 200 руб. (70, с. 227). Служивший в этой дивизии, в Кавалергардском полку, А. А. Игнатьев писал: «Выходя в полк, мы все прекрасно знали, что жалованья никогда не увидим: оно пойдет целиком на букеты императрице и полковым дамам, на венки бывшим кавалергардским офицерам, на подарки и жетоны уходящим из полка, на сверхсрочных трубачей, на постройку церкви, на юбилей полка и связанное с ним роскошное издание полковой истории и т. п. Жалованья не будет хватать даже на оплату прощальных обедов, приемы других полков, где французское шампанское будет не только выпито, но и разойдется по карманам буфетчиков и полковых поставщиков. На оплату счетов по офицерской артели требовалось не менее ста рублей в месяц, а в лагерное время, когда попойки являлись неотъемлемой частью всякого смотра, и этих денег хватать не могло. Для всего остального денег из жалованья уже не оставалось. А расходы были велики. Например, кресло в первом ряду театра стоило чуть ли не десять рублей. Сидеть дальше 7-го ряда офицерам нашего полка запрещалось» (80, с. 80). Добавим, что гвардейский офицер не мог ездить на простом извозчике, а тем более в конке, но лишь на дорогом лихаче, а лучше – иметь собственный выезд. А. Ф. Редигер, поступивший в 1872 г. в л. – гв. Семеновский полк, вспоминал: «Средства мои и брата были очень малы. Содержание было ничтожным. Я как прапорщик получал:

– 312 руб. в год или 26 руб. в месяц – жалованья;

– 96 руб. в год или 8 руб. в месяц – суточных (добавочное содержание);

– 57,14 руб. в год или 4,76 руб. в месяц – квартирных от казны;

– 57,14 руб. в год или 4,76 руб. в месяц – квартирных от города:

Итого: 522,28 руб. в год или 43,52 руб. в месяц.

Полугодовой оклад жалованья – 146 руб.;

из финских сумм – 75 руб.;

% от унаследованного от отца капитала – 180 руб.

Всего: 993 рубля в год, в том числе 522 рубля, отпускавшихся помесячно. Этой последней суммы должно было хватать на все расходы текущей жизни, тогда как остальные получки шли на крупные расходы: по уплате портному (которому всегда должен), по уплате за офицерские вещи… Полугодовой же оклад, выдававшийся весной, должен был покрывать расходы по лагерному сбору.

Затем были мелкие получки, как порционы, по тридцать копеек за каждый наряд в карауле, суточные в лагере и т. п. Затем помогала из своих скудных средств матушка: не только вся поставка белья была на ее попечении, но она при частых наших наездах к ней оплачивала нам обратный проезд и дарила деньги; так, в 1873 году она дала мне двести рублей и оплатила четыре поездки» (149, I, с. 60–61). По данным служившего в л. – гв. Егерском полку Б. В. Геруа, «младший офицер в гвардии получал 70 руб. в месяц (в армии 60), ротный командир – около 100, батальонный – около 150… Теоретически говоря, на это содержание жить было возможно. Жизнь в России, главным образом еда, стоила гораздо дешевле; для бессемейного офицера могло быть достаточным, при разумной осторожности…

Однако в Петербурге и в гвардии, помимо соблазна офицерского собрания были налицо и другие соблазны а также и разные обязательства, запускавшие руку в карман офицера. Если карман оказывался тощим, напора всех этих расходов он не выдерживал.

Даже в скромных гвардейских полках, к каковым принадлежал и л. – гв. Егерский, нельзя было служить, не имея никаких собственных средств или помощи из дому. В некоторых же полках, ведших широкий и важный образ жизни, необходимый добавок к жалованью должен был превышать последнее в 3–4 раза и больше. В л. – гв. Егерском полку можно было обойтись 50 руб. и даже меньше». Даже обычные расходы в офицерском собрании (нельзя же сидеть сычом и не выпить с товарищами рюмку-другую водки или бокал шампанского) были таковы, что «это неумолимо отражалось в неумолимых книгах казначея, и каждого 20-го числа (по всей России жалованье выдавалось 20-го) офицер получал конверт, в котором нельзя было прощупать никаких денег и который заключал в себе только аккуратно сложенный счет: причитается столько-то, вычтено за то, другое, третье столько-то, подлежит выдаче – 0» (46, с. 65). И хотя в гвардию шли служить люди обеспеченные, но и для них такие расходы оказывались непосильными. Недаром для «постройки» формы было создано даже кооперативное Гвардейское экономическое общество, облегчавшее положение младших офицеров за счет взносов старших, более высокооплачиваемых. Затем такие общества появились во многих гарнизонах. Москвичам известно ныне перестроенное монументальное здание бывшего Военного универмага на бывшем Калининском проспекте – магазин Экономического общества офицеров.

Собственно, наличие деревни еще ничего не гарантировало. Когда еще в 1827 г. сосед А. С. Пушкина по поместью, владелец Тригорского и Малинников А. Н. Вульф затеял поступление в военную (в армейский гусарский полк) службу, он жаловался в своем дневнике на нехватку средств просто для поступления в полк: «Я хотел купить уставы кавалерийской службы, но они очень дороги, их 3 части, и каждая по 20 рублей […]. Я заказал себе саблю и нашел продающиеся пистолеты… Я купил Гнезиуса немецкую грамматику и отыскал сочинения Бессмарка о тактике кавалерии; всех купить дорого, а некоторые непременно нужно» (45, с. 106, 116). Ну, а если деревни не было…

Конечно, правительство предпринимало некоторые меры для повышения уровня жизни офицерства. Так, до 1817 г. прапорщик гвардейской пехоты получал 285 руб. в год, подпоручик – 334 руб.; к 1839 г. их оклады повысились до 850 и 900 руб. соответственно (129, с. 1, 198; II, с. 186). Армейский же подпоручик, даже после многократного повышения окладов, в 80-х гг. XIX в., получал в год 294 руб. жалованья и 183 руб. добавочных, всего 477 руб., что в месяц составляло 39 руб. 75 коп. Пусть читатель, насмотревшийся идиотских фильмов невежественных режиссеров о лихих гусарах, пьющих шампанское целыми корзинами, разделит эти 39 руб. на 30 дней. Пехотный поручик мог роскошествовать уже на 41 руб. 25 коп., а штабс-капитан (не командир роты) даже на 43 руб. 50 коп. На флоте офицерское содержание было выше, и мичман А. Н. Крылов в 1886 г. получал 57 руб. в месяц. Зато, будучи назначен младшим делопроизводителем в эмеритальную кассу, он сразу стал получать 125 руб. (98, с. 71).

Между тем, в последнее десятилетие XIX в. средний заработок мастерового на пятнадцати крупных петербургских заводах составлял от 21 руб. 70 коп. и выше; на 1896 г. средняя годовая плата петербургского рабочего-металлиста составила 362 руб.; о высококвалифицированных рабочих речь будет идти в своем месте (70, с. 220). Между тем у рабочего не было тех обязательных офицерских расходов, о которых упоминалось выше.

На униженное положение младших офицеров (у старших-то было иное положение: командир корпуса в те же 80-е гг. получал жалованья, столовых и добавочных 7 095, командир дивизии – 5 256, а командир полка – 3 711 руб.) жаловалась печать, жаловался и военный министр. «Недостаточное содержание, – писал военный министр Ванновский в 1896 г. императору, – ставит офицеров, а особенно семейных, в бедственное положение, не позволяя им жить соответственно потребностям общественного их положения» (Цит. по: 70, с. 224). Тогда же командующий Киевским военным округом генерал Драгомиров докладывал: «Не смею не доложить о тяжелом положении офицеров… Содержание он получает такое, что живет в нужде и почти в бедности» (Там же). В военном журнале «Разведчик» в 1898 г. опубликован был офицерский бюджет в виде анонимного «Письма к приятелю», подписанного «Подпоручик»: «Нужно иметь в виду, что я 4 года офицером, не пью, не курю, ни во что не играю … Жизнь веду вполне нормальную: полк наш расположен в глуши, где нет даже театра, в отпуск езжу один раз в два года. Получаю я всего содержания 39 руб. 75 коп. Квартиру и отопление получаю казенные. На освещение – 30–60 копеек в месяц». Автор делил свои расходы на три группы: обязательные, необходимые и нужные. Первые составляли 7 руб. 70 коп., включая взносы в офицерское собрание, на библиотеку и аптеку, в заемный капитал, уплату долга в него и проценты за ссуду из него, а также починку вещей. Вторая группа расходов составляла 30 руб.: полковому портному, за обеды в собрание, в полковую булочную и лавку, полковому сапожнику, прачке, на непременные товарищеские обеды, на баню, бритье и стрижку, на офицерские эполеты, погоны, шарфы, темляк к шашке. Третью группу расходов, нужных, но не необходимых, составляли ужин (хотя бы через день), закуска во время стрельб и маневров, когда целый день приходилось проводить в поле, на любительский спектакль или концерт (нельзя не дать, да и не будешь же сидеть дома), газеты, журналы, книги. В итоге месячный дефицит составлял 10 руб. 45 коп., и даже по двум только непременным группам – 1 руб. 95 коп. (70, с. 221–223). Вот вам и шампанское: завтрак – чай с хлебом, а ужин – через день! И это холостяк, которому не нужно содержать семью.

По официальным же данным, составленным в военном министерстве, минимальный бюджет офицера был в год на 50 руб. выше, нежели описано в журнале: министерские чиновники полагали, что ужинать нужно каждый день. Это – на 35 % более того, что получал несчастный подпоручик.

Ничего экстраординарного в таких расходах офицера не было. Вопреки бытующим легендам, цены на предметы первой необходимости (для офицера, разумеется), были не низкие: мундир обходился в 45 руб. (его рассчитывали на 3 года, по 15 руб. в год), сюртук – 32 руб., шаровары – 11 руб. 50 коп., китель – 10 руб., фуражка – 7 руб., сапоги высокие обходились по 10 руб. в год, опойковые сапоги – по 5 руб. Даже на погоны требовалось 3 рубля, а ведь они носились и на сюртуке, и на тужурке, и на кителе, и на пальто: хочешь – перестегивай каждый раз на иной вид форменной одежды, хочешь – покупай сразу несколько пар.

Офицерам полагались добавочные суммы на наем квартиры, но установлены они были еще в 1859 г., и к концу столетия их обер-офицеру хватало «разве только на дрова»!

Насколько можно верить известным мемуарам А. А. Игнатьева «Пятьдесят лет в строю», сказать трудно: Игнатьевы в свое время считались любителями приврать, а о воспоминаниях Алексея Алексеевича и его эмигрантская родня отзывалась весьма скептически. Тем не менее приведем его рассказ о сцене, разыгравшейся в расквартированном в Москве Самогитском гренадерском полку примерно в 1899 г. «Завтра его императорское высочество, великий князь, главнокомандующий произведет репетицию высочайшего парада. Вам, господа, надлежит быть в мундирах первого срока и уж, разумеется, не в нитяных перчатках, как ваши, – при этом он (командир полка. – Л. Б.) указал на побагровевшего от стыда дежурного капитана, – а в чистейших замшевых.

После минуты смущенного молчания один из командиров батальонов… попросил разрешения быть в мундирах второго срока, так как все офицеры сделали себе новые мундиры для высочайшего парада и светло-желтые воротники могут за один раз выцвести на солнце.

– Тогда надо иметь не один, а два новых мундира, – ответил тоном, не допускающим возражения, командир полка.

О перчатках уже никто не смел заикаться, хотя я чувствовал, что их у офицеров, конечно, не было […]

Компания рассказывала мне до рассвета про житье-бытье московского гарнизона, о том, как было трудно, особенно женатым, прожить на офицерское жалованье в 90 рублей в месяц подпоручику (? – Л. Б.) и в сто двадцать – капитану (? – Л. Б.). Да к тому же из этих денег шли вычеты на букеты великой княгине и обязательные обеды, а мундир с дорогим гренадерским шитьем (? – Л. Б.) обходился не менее 100 рублей.

Комнату дешевле, чем за 20 руб. в месяц в Москве найти трудно.

Вот холостые и спят в собрании, на письменных столах, там, в глубине: диванов-то, кроме одного для дежурного, у нас и нет» (80, с. 79–80).

К этому тексту добавим, что белые нитяные перчатки носили только лакеи и официанты: это был их родовой признак.

В 1899 г. были повышены оклады офицеров и подпоручик теперь получал 660 руб. в год (т. е. все же не 90 в месяц, как у Игнатьева, а лишь 55), а капитан – командир роты – 1260 (70, с. 226). Что касается дорогого гренадерского шитья, то гренадерам полагались «катушки», петлицы на воротники и обшлага, правда, шитые золотой канителью. Так что все-таки приврал Игнатьев, но только в деталях. В сущности же все это правда. А. Ф. Редигер, по немецкой скрупулезности учитывавший каждую копейку, писал: «Жить приходилось очень скромно, избегая по возможности езды на извозчиках (Читатель, познающий историю по кинофильмам, вдумайтесь: гвардейский офицер ходит пешком, экономя полтинник на извозчике!. – Л. Б.). Семеновский полк был в то время небогатый. Большинство офицеров имели скромные средства вроде наших и жили перебиваясь; лишь немногие были сравнительными богачами, но эта разница вообще чувствовалась мало, так как никакой общей полковой жизни не было, за исключением лишь лагеря, который зато и обходился дорого. Затем большие обязательные расходы были на экипировку и на проводы уходящих товарищей. В течение зимы каждое воскресенье надо было бывать в приличном мундире на разводе с церемонией в Михайловском манеже, когда же самому приходилось участвовать в разводе (раза два-четыре в зиму), то весь туалет должен был быть безукоризненным; наконец, к полковому празднику все должно быть совсем новым. Добавлю, что в то время всякие перемены в форме были часты. За два года моей бытности в полку нам дали: 1) вместо черных султанов на кепи – белые, буйвольего волоса: 2) серебряную звезду на герб кепи, причем султаны были переделаны так, чтобы звезда была видна; 3) каски с серебряными звездами и белыми султанами буйвольего волоса; 4) полусабли для ношения вне службы. Все эти затеи были, очевидно, весьма накладны для тощего бюджета.

Конка ходила сначала только по Невскому, да на ней офицерство, кажется, не ездило. Дома мы пили утренний чай и в виде исключения вечерний. Вместо завтрака закусывали какую-то дрянь в полку; по субботам обедали у дяди, а по воскресеньям у тетки… и оставались там на вечер. В остальные же дни ходили (редко ездили) обедать в кухмистерские… где абонемент на пять обедов стоил 2 рубля 25 копеек, то есть по 45 копеек за обед; за комнату мы (вдвоем) платили 25 рублей в месяц» (149, I, с. 62).

Необеспеченность офицеров вызвала к жизни такое явление, как реверс: с 1881 г. для получения разрешения на брак до 28 лет офицер должен был представить полковому командиру сумму, которая обеспечивала годовой доход в 250 руб.; с 1901 г. требовалось иметь недвижимость, приносящую не менее 300 руб., или представить единовременный вклад в 5000 руб. деньгами или ценными бумагами. До 23 лет офицер вообще не мог жениться. Ведь офицерская жена не могла сама стирать или готовить, и на супруга ложились дополнительные расходы на наем прислуги. Неимущие офицеры, чтобы получить разрешение на брак, шли на жульничество: занимали требуемую сумму под большие проценты на короткий срок, а затем долго погашали эти проценты.

Так что недаром главный священник армии и флота Г. Щавельский писал в своих воспоминаниях: «Офицер был изгоем царской казны […]. Офицер получал нищенское содержание, не покрывавшее всех его неотложных расходов. И если у него не было собственных средств, то он – в особенности если был семейным – влачил нищенское существование, недоедая, путаясь в долгах, отказывая себе в самом необходимом» (Цит. по: 70, с. 227).

Если чиновники снизу доверху могли иметь «приватные» доходы, то в армии воровство было прерогативой высокооплачиваемых начальников, а отнюдь не младших офицеров. В итоге они должны были экономить на питании, а дефицит бюджета покрывать приватными заработками: репетиторством, счетоводством в лавочках и даже изготовлением бонбоньерок для кондитерских.

Более или менее обеспеченным офицер становился с чина штабс-капитана и должности командира роты, хотя такое положение также не считалось блестящим. А вот дальше начинался быстрый рост окладов жалованья, дополнявшегося квартирными, столовыми и иными добавками, командиру же корпуса полагалась еще и казенная квартира с бесплатным освещением и отоплением. В начале XIX в. разрыв между содержанием младшего офицера и генералом был более чем десятикратным, и хотя к началу ХХ в. эта разница постепенно сокращалась, все же она была семи-, восьмикратной; в 1829 г. корпусный командир граф Е. Ф. Комаровский для лечения был отправлен в длительный отпуск с содержанием, «которое состоит в 4000 руб. жалованья, по чину генерала от инфантерии, 5000 руб. в год столовых денег по званию генерал-адъютанта и в провианте на 12 денщиков» (89, с. 154).