Текст книги "Арест"

III

На второй день, в полдень, возвратившись из магазина, где она выкупала хлеб, Аня увидела Юрку. Он уже растопил печь и теперь возил на себе хохочущего Славика, правившего им за уши. Юра издавал звуки, смутно напоминающие лошадиное ржание. Заметив входящую Аню, он засмущался, посадил на топчан Славика и извиняющимся тоном произнес:

– Аня! Я больше не буду дергать тебя за косы. Не сердись на меня. Я нечаянно.

Забияка Юрка, которого крепко били в школе за задиристость и упрямство, просит у нее прощения?! Вот это да!

– Ладно, Юрка! Я уже забыла. Да мне и не больно было. Дергай сколько хочешь, и не такое могу выдержать.

– Сказал, не буду, значит, больше не буду. Мама говорит: только тронь Аню хоть пальцем, выдеру, как Сидорову козу. Да мне и самому больше не хочется.

А после небольшой паузы:

– Аня, я тебе дров принес. У вас их почти нет, да и те сырые, гореть не хотят. Тетя Нюра и дядя Саша, из того барака, велели мне, чтобы я для вас из их поленницы без спросу брал, сколько надо. А это тебе домашнее задание.

– Юра, учительница спрашивала про меня, ну, почему в школу не пришла?

– Она уже знает. Все знают. Но ничего не сказала.

Горькая обида подступила к Ане. Учительница всегда ее хвалила за хорошую учебу, а как маму взяли, сразу забыла про нее, Ну и пусть!

Назавтра был день приема передач арестованным. С собранным тетей Тоней узелком, – в котором нехитрая еда: несколько картошин, луковица, кусочек хлеба, в баночке каша с постным маслом, – в одной руке, и с перевязанными веревочкой, забытыми мамой фуфайкой, платком и кофтой в другой, Аня пошла в НКВД.

Дежурный, чем-то рассерженный, ничего у Ани не взял:

– Твоя мать на допросе. Придешь через день к следователю, в седьмой кабинет, он дает разрешение на передачу.

На слезные просьбы взять хотя бы фуфайку, ведь маму забрали в одном платье, энкавэдэшник, не говоря ни слова, взял ее за шиворот и вытолкал за дверь.

– Ходят. Топчут. Сказал – послезавтра, в седьмой кабинет.

Закончился этот день, прошел в ожидании второй. Пришел рассвет, и в назначенный день тетя Тоня опять провожает Аню до ограды НКВД. На прощание перекрестила.

На робкий стук в указанную дверь раздается бодрый голос:

– Кто там? Заходите, нет времени!

Негнущимися ногами Аня переступает порог и замирает у двери. Перед ней, весь в кожаных ремнях поверх шинели, стоял Фурман. Он узнал ее. Фурман всех знал. Он глумливо раскланялся с Аней, стоящей перед ним с узелком в руках, словно истукан.

– Чем могу служить, мадам?

– Я маме передачу принесла.

– Зачем ей передача? У нас с голоду не умирают. А это что?

– Мама забыла одеть фуфайку и платок, а сейчас уже холодно.

– Твоя мама мне на холод не жаловалась. У нас не то что не мерзнут – многим жарко. Ничем помочь не могу, ее отправляют в Соликамск.

– Как в Соликамск? Почему?

– До суда там будет находится.

– Дяденька, какой суд! Моя мама ничего плохого не сделала!

Держа обе руки на портупее, он насмешливо глядел на Аню.

Смех так и брызнул из его черных глаз.

– Твоя мама сама призналась в попытке совершения диверсионного акта – хотела сжечь лесотаску и лесозавод.

– Наша мама никуда не ходила, кроме работы. У нее руки больные.

– Руки больные! – Фурман хлопнул ладонью по груде папок, лежащих на столе. – Эти также говорят о больных руках. НКВД вылечит любые болезни. – Глаза его посуровели. – Вас бы всех под корень, племя крапивное, но подрасти… Все. Следствие закончено. Она уже за мной не числится. Все вопросы решай в Соликамске.

Фурман торопился по своим энкавэдэшным делам. Пришел очередной циркуляр об усилении борьбы с врагами народа среди спецконтингента. Новая возможность попасть в приказ о вынесении благодарности, а то заслужить и большего. При этих мыслях сердце его сладостно щемило – может выйти и досрочное присвоение звания.

Понурив голову, с отяжелевшими узелками, Аня вышла на крыльцо, вплотную к которому стояла подогнанная задним бортом грузовая машина, поверх кузова обшитая досками с большими щелями. Она знала, что на таких машинах возят арестованных и заключенных.

Тетя Тоня ожидала ее у поворота дороги, с тревогой поглядела на узелки:

– Ну что? Почему не взяли?

– Фурман сказал, что мама призналась, до суда ее увезут в Соликамск. Надо туда ехать.

– Быстро слепил дело. Ну, да у Фурмана железо заговорит, не то что человек. Кто же тебе даст пропуск до Соликамска?

IV

Какое-то предчувствие держало Аню на месте:

– Тетя Тоня, постоим здесь, я устала.

Она неотрывно глядела в сторону машины. На крыльцо райНКВД вышло несколько человек в форме, некоторые с винтовками, Открыли задний борт. Трое с винтовками забрались в кузов со стороны кабины, там для конвоя специально отгорожено место. Стоящие на крыльце встали лицом друг к другу, примерно на расстоянии метра, в руках у них блеснуло оружие. Раздалась команда: «Выводи!».

Из открытых дверей потянулась цепочка изможденных людей. Стоящие на крыльце энкавэдэшники, как только показывался новый арестованный, торопили его пинками, кулаками. Все это сопровождалось веселым матом. Один из первых загнанных в кузов попытался приподняться, над прибитыми досками показалась голова. Стоящие у кабины энкавэдэшники чуть ли не в один голос рявкнули: «Ложись, контра!» Никто больше над бортом не показывался. Искали место на дне кузова. Последней, поддерживая под руки, вывели женщину в сером платье, с непокрытой головой.

– Мама, это моя мама! Я хочу к ней!

Руки тети Тони, как клещами, охватили Аню.

– Я с мамой хочу, отпустите меня!

Несмотря на Анину худобу, соседка с трудом удерживала рвущуюся к машине девочку. Рядом валялись, упавшие узелки. Аня еще раз рванулась, потом как-то обмякла в придерживающих руках – потеряла сознание.

Уложив ее у забора, подложив под голову сверток, соседка метнулась к стоящей неподалеку водокачке, намочила платок. Обтирая Анино лицо, шептала тихонько:

– Долго Господь терпит, придет и на вас погибель, паразиты. Через некоторое время Аня открыла глаза:

– Где мама?

Стоявшей у НКВД машины уже не было. Она катила по разбитой дороге, безжалостно подбрасывая на ухабах свой тщательно пересчитанный груз.

– Пойдем, детка, потихоньку.

Никаких мыслей у Ани не было – какой-то оглушающий звон в голове, страшная усталость и слабость не давали ей подняться с земли.

Соседка понимала: лазарет около НКВД не устроишь, да и земля холодная. Вон, один уже вышел на крыльцо, смотрит на них. Как все унести? Краем глаза видит, как по той стороне дороги мимо комендатуры, быстрым шагом идет ее знакомый с лесозавода. Мимо этих учреждений всегда быстро ходишь.

– Федя, возьми узелки, а я девочку понесу!

Видя его нерешительность при смотревшем на них энкавэдэшнике, зло сказала:

– Боишься, что увидит? Мужик называется. Я тебе юбку подарю, раз ты такой трус.

Тот молча подошел, отстранил ее, взял девочку на руки. Соседка подхватила фуфайку и передачу.

Дома, положив пришедшую в сознание Аню, коротко обронил: «Я приду» и закрыл за собой дверь.

Аня почувствовала обнимающие руки и тихий шепот:

– Сейчас поспи, за Славиком я Юру пришлю. Все будет хорошо.

Глаза Ани что-то беспокойно искали в комнате.

– Вот она, – подала ей с подоконника куклу тетя Тоня. – Я ей новое платье сошью, у меня кусочек ситца остался.

Аня, прижав куклу к плечу, незаметно для себя уснула и проспала почти сутки. Она не слышала, как Славик играл с Юрой. Чтобы они не мешали спящей Ане своим шумом, соседка забрала их к себе. Приходил принесший ее дядя, оставил большого хариуса. Из дальних бараков кто-то, не назвавшись, оставил банку молока и кусочек хлеба.

Проснувшись, Аня встретилась взглядом с учительницей. Увидев, что Аня открыла глаза, Анна Николаевна присела у края топчана. Через стенку доносился визг играющих детей.

Аня опять взглянула на учительницу и ей стало стыдно, что она думала, будто учительница ее забыла.

– Здравствуй! Тебе лучше?

Аня молча кивнула головой.

– Ткаченко, я у тебя по поручению директора. Ты понимаешь, что твоя мать не вернется? – заметив протестующий взгляд Ани, она поправилась:

– По крайней мере в ближайшие годы. Она хотела совершить серьезное преступление.

– Моя мама не преступница.

– Дыма без огня не бывает. Она сама призналась, мы узнали в Органах. Ты должна понимать: НКВД просто так не берет.

– Моя мама ничего не сделала.

– Тебя можно понять, но она сама призналась. В нашем государстве, как сказал товарищ Сталин, дети за родителей не отвечают. Мы будем готовить документы. Как только твою маму осудят, вас без задержки отправят в детдом, иначе пропадете.

Сквозь онемевшие губы Аня прошептала:

– Мою маму не за что судить. В детдом ни я, ни Славик не пойдем, лучше в Вишере утопимся. Уходите отсюда.

– Вас и спрашивать никто не будет. Советская власть ни на кого зла не держит. Даже на таких, как вы. Ты сама закон нарушаешь. Почему в школу не ходишь? Ты обязана иметь начальное образование.

Аня ей больше не отвечала, глядела на стену, на торчавший между бревнами мох. Не дождавшись ответа, Анна Николаевна поднялась.

– Ну, я пошла, поправляйся.

V

Через некоторое время пришли возбужденные Славик и Юра. В руках у брата был прутик, которым он подгонял изображавшего из себя лошадь Юру.

Усадив Славку на топчан, Юра сказал Ане:

– Мама велела накормить тебя.

– Не хочу.

Тяжелые мысли неотступно крутились в голове:

– Хоть бы дядя Коля успел приехать до суда. Что с мамой? Как она там без фуфайки и платка? Небось, мерзнет в тюрьме. Почему папа никогда не пишет, и мама всегда прерывает разговоры о нем? Как бы Славик опять не нашкодил, как с отрубями…

От этих ли мыслей, или от чего другого, Аня быстро устала, потянуло на сон. Отдала чашку Юре:

– Вы сами ешьте, – она поправила платьице куклы, прижала ее к себе и мигом, словно провалилась, впала в глубокий сон.

Поздним вечером ее разбудила тетя Тоня, чуть ли не насильно заставила поесть ухи из принесенной дядей Федей рыбы, потом уговорила выпить стакан горячего молока. После того, как Аня немножко поела, соседка почему-то со вздохом облегчения проговорила:

– Слава тебе, Господи, кажется, обойдется. Аня, ты полежи несколько дней, отдохни. Завтра Юру посылаю в школу, а я все время буду на работе. Присмотреть за вами завтра придет бабушка. Она у вас побудет несколько дней, пока не выздоровеешь. Вы ее не бойтесь, она только с виду страшная. Старая очень. Крепись. Будем ждать.

Скупые лучи предзимнего солнца бледно освещали комнату. Аня, сидя на топчане, напевала кукле колыбельную, уговаривала ее поспать. Славик сидел на полу у печи и из длинной лучины пытался что-то сделать. Нож в его слабых ручонках лишь скользил по дереву, но иногда из-под него вырывалась небольшая стружка, тогда он удовлетворенно поднимал лучину, торжествующе размахивал ею и продолжал дальше строгать. Судя по стружкам и скорости, с какой он обрабатывал лучину, занимался он этим делом давно. Дверь чуть приоткрылась. Раздался незнакомый голос:

– Где уут Аня и Славик, про которых Тоня говорила?

Аня и Славик подняли головы – на пороге стояла старуха в темном платье, покрытая таким же темным платком, свисающим чуть ли не до пола и прикрывающим в глубоких морщинах лицо; изо рта торчали два клыка. На ногах ее были истоптанные мужские ботинки. Сама она настолько согнулась от старости, что, казалось, вот-вот упадет лицом вниз. И, наверное, упала бы, если бы не маленькие ладони, такие же морщинистые, как лицо, которыми она держалась за согнутую сверху палку.

– Баба Яга?! – у Славика выпали из рук нож и недоструганная лучина, и он с ревом бросился к Ане на топчан, залез под одеяло, откуда был слышен его плач. Аня от страха прижала брата к себе, положила руку на него поверх одеяла, другой рукой крепко сжала куклу.

– Бабушка, чего вам надо?

– Вас, мои касатики.

Славику все было слышно под одеялом. Его дрожь передалась Ане. Баба Яга пришла забрать их.

Неожиданно Баба Яга рассмеялась. Смех ее был похож на звон маленького колокольчика, что висит на дуге лошади начальника конбазы. Глаза ее, несмотря на мрачную фигуру, излучали успокаивающее тепло.

– Что вы, что вы! Сохрани вас Господь, разве Тоня не предупредила, что я приду?

От чистого голоса старухи у Ани немного отлегло от сердца.

Прислушиваясь, притих под одеялом Славик. А бабушка продолжала тем же успокаивающим голосом:

– Не бойтесь увидеть беспомощную бабку, бойтесь тех, кто сапогами с подковами стучит.

Аня безмолвно смотрела на нее.

– Принимайте не принимайте, а гостинцы из леса мне велено оставить.

С этими словами старушка сдвинула с плеч платок, на котором висела котомка. Сняв с плеча, положила ее на стол, повозилась некоторое время, развязывая узел, и стала что-то доставать, не обращая внимания на притихших ребят.

– Как бы мне, старой, не ошибиться кто что дал. Это моченая брусника. Зайчики наказали отдать ее Славику, чтобы рос крепким.

На столе появился сплетенный из березовой коры небольшой туесок, скрепленный ивовыми прутьями, словно бочка обручами.

– Вот здесь варенье из голубики. Лисички его послали Ане, чтобы не болела.

Всхлипывание под одеялом затихло.

– А вот сушеная малина – батюшка-медведь строго-настрого приказал, чтобы Аня и Славик пили чай малиновый, – бабушка над чем-то задумалась. – А может, Славик не любит малину?

Одеяло у стенки поползло вниз, показалась голова:

– Люблю.

Слезы еще блестели на его глазах, но он смотрел через плечо сестры на стол, где, как в сказке, появилась вкусная еда.

– Вот и хорошо, что любишь. Малина всем полезная, а детям – особенно. Где же белочкины подарки? Вот они. – Старуха развернула еще один сверток. Там были сухие грибы и кедровые орешки.

Аня и Славик уже заинтересованно смотрели на старушку, которая запросто, как в сказке, разговаривает с жителями тайги.

– А где же главный подарок? Вот уж медведь ругаться будет, если потеряла.

Аня успокоилась, даже про куклу забыла, и не заметила, как та выпала из руки. У Славика почти высохли слезы. Он понял, что это не Баба Яга, а какая-то волшебница. Потом Аня расскажет, что же у нее еще такое, если боится, что медведь ругаться будет. Он внимательно следил за бабушкиными руками, которые беспокойно что-то искали в котомке.

– Я знала, что не могу потерять самое вкусное, – с этими словами она торжественно подняла маленькую стеклянную баночку, наполненную чем-то желтым.

– Вот он, мед. Медок.

Славик с недоумением смотрел на сестру, на баночку и на бабушку. Старушка уже не была такой страшной, как тогда, на пороге. Аня хотела что-то сказать, но брат опередил ее:

– Что это такое?

Бабушка поглядела на него, рука с баночкой дрогнула:

– Прости, детка. Сейчас покушаешь – узнаешь. Аня прошептала брату:

– Это, как сахар, еще слаще. Я в книжке читала.

– А это вам от меня по пирожку, – с этими словами у нее в руках оказалось по пирожку размером с ладонь Славика. Он еще прятался за Аню, но руку протянул, в которую сразу попал пирожок, сделанный из ржаной муки грубого помола. Аня взяла второй.

– Кушайте, деточки, на здоровье.

Славик надкусил свой, быстро прожевал еще слабыми зубками, куснул второй раз. Во рту что-то непонятное. Посмотрел на надкушенное место – в пирожке было что-то белое с кусочками жареного лука.

– Что ты смотришь? Там вареное яичко. Курочка-ряба дала на пирожок.

Через минуту от пирожка ничего не осталось. Аня равнодушно смотрела на свой пирожок.

– Аня, что ты не ешь, он вкусный, видишь, как я его быстро съел, давай покажу.

Аня вяло протянула бабушкин гостинец брату, на что та заметила:

– Ты свою порцию скушал, пусть она ест.

– Я не хочу.

– Ладно, пусть Слава наедается, а мы будем лечить твое «не хочу». – С этими словами она сняла платок, под которым был такой же темный, но гораздо меньше. Вытащила из котомки что-то завернутое в кусочек материи, бережно развернула.

Славик огорченно вздохнул – какая-то сухая трава в руках у бабушки шелестит.

– Моей травушке-муравушке чистая посуда нужна.

Опираясь на печку, палочкой открыла заслонку на трубе, стала на колени перед дверкой, наложила дров, брошенным на пол ножом нащипала лучинок, подобрала разбросанные стружки и растопила печь. Так же тяжело опираясь на нее, встала, пристроила на плиту кастрюлю с водой.

Аня давно успокоилась и незаметно для себя закрыла глаза. Слышно было, как бабушка помыла горячей водой кружку, шелестела травой и шептала что-то непонятное.

Послышался голос брата, который еще не осмелился слезть с топчана:

– А ты не колдунья?

– Да с чего ты взял, прости тебя Господи? Хожу по земле, пока ноги носят. Людей лечу.

– А ты не Баба Яга – Костяная нога?

– Какая же я Баба Яга?

– У тебя во рту клыки растут.

Бабушка тихо, дробно рассмеялась:

– Вот доживешь до ста лет, посмотришь, что от твоих зубов останется.

Она открыла рот, и он увидел, что там не клыки, а два маленьких зуба, таких же темных от старости, как ее лицо.

– Лучше иди, помоги мне сделать Ане лекарство, я без тебя никак не обойдусь.

Славик взглянул на дремавшую сетру, осторожно вылез из-под одеяла, скатился с топчана и встал перед бабакой.

– Подай мне со стола вон тот корешок, видишь? Да не этот, а у которого метелочка на хвостике.

Славик подал ей нужный корешок, с любопытством глядел, как бабушка чистила корешок, мыла его и целиком положила в кружку, где парилась ранее положенная трава.

– Вот молодец, если бы не ты, то и настой для Ани не получился бы. Хочешь быть лекарем?

– Нет, я хочу быть сучкорубом. Сам буду сучки рубить, чтобы у мамы руки не болели. Ты не знаешь, когда мама приедет?

– Не знаю, голубь мой. Сейчас никто ничего не знает, кроме Господа Бога, да что-то молчит он. Приедет, конечно, приедет. Ну, вот и готово, пусть остынет. Попробуй пока бруснички. – Она открыла маленькую крышку с туеска, так же сделанную из бересты. – Открывай рот.

Ложка деревянная, большая. Только краешек в рот попал. Славик прижал губой густую массу желто-красного цвета, бабушка убрала ложку, и он почувствовал во рту кисленькое. Поводил для удовольствия языком, ощущая шкурки ягод. Некоторые ягоды были целые. Он подталкивал их к зубам, раздавливал. Чувствовалось, как сок брызгает на язык.

Бабушка процеживала отвар. Оглянулась, Славик выжидающе стоит с открытым ртом и дергает ее за платье.

– Понравилось? Сейчас я тебе на хлеб намажу, сытнее будет. Пока Славик ел хлеб, поначалу облизав сверху варенье, бабушка подсела к Ане, которая открыла глаза, вопрошающе глядя не нее.

– Дитя мое, что у тебя болит?

– Не знаю, все болит. И в голове шумит.

– Чтобы опять была здоровой, нужно потерпеть, пить отвар травушек. Он немного горьковатый, но терпеть можно. Видишь, ничего со мной не случилось. А теперь ты. Ну ничего, ничего, глотай сразу.

Теплая жидкость, отдающая запахом трав, была настолько горькой, что Аню чуть не вырвало. Она поперхнулась, выплюнула остатки.

– Не могу, не буду.

– Так на то оно и лекарство, чтобы горьким быть, И в жизни так: чтобы оценить хорошее, надо пройти через плохое. Всегда так, деточка. Ты брата любишь? – Молчаливый кивок был знаком согласия. – Через два-три дня мне уходить. У людей свои горести, заботы. Кто будет за братом смотреть? Вся надежда на тебя. Глотай, родная, тебе нужно быть на ногах. А потом ухи поешь. Здесь еще осталось.

Аня поглядела на беззаботно играющего брата. Он что-то собирался делать из щепок. Вспомнила, как они засыпали вместе, не дождавшись с работы мамы. Славик спит, обнимает ее за шею, а между ними, чтобы ей теплее было, лежит кукла Маша.

– Давайте, бабушка.

– Вот ты моя умница.

Как-то почти сразу бабушка освоилась и была на второй день как своя. Поила Аню горьким настоем трав. Славик иногда просил бабушку показать зубы. Она отнекивалась, но Слава был настойчив, тогда у нее приподнималась верхняя губа, из-под которой на обнаженных деснах были видны два торчащих зуба. Она грозно хмурила лицо:

– Вот я тебя съем!

Славик в восторженном ужасе визжал, забившись в угол. Однажды, когда она растапливала печь, Славик попытался с разбега сесть на нее верхом, хотел прокатиться, как на Юре или Ане катался. Бабушка упала на дрова, Славик испугался, забрался на топчан и спрятался под одеяло. Старушка долго кряхтела, поднимаясь с пола, грозилась палочкой:

– Вот уже я тебя, баловник, – но Славик понимал: – бабушка только грозится. Высунулся на мгновенье из-под одеяла:

– Я больше не буду.

Когда старуха подтаскивала стол к топчану, он ей помогал, за что она его хвалила и признавалась, что без него не смогла бы накормить его сестру.

Аня поправлялась медленно. Бабушка поила ее несколько раз в день настоем из лечебных трав, кормила с ложечки скудной пищей. Понемногу давала из туесков варенья. Как ни берегла сладость, – ложка уже заскребла по донышку – слишком мала посуда. Просила Славика не обижаться, что ему меньше меда достанется, ведь Ане нужнее. Он соглашался, но в обмен на морошку.