Текст книги "Организм и стресс: стресс жизни и стресс смерти"

Возникает вопрос: как проявится при стрессе склонность либо к активному, либо к пассивному поведению в случае жесткой регламентации поведения? Частично на этот вопрос отвечает проведенное нами исследование состояния летчиков при создании в полете во время реального захода на посадку аварийной ситуации, требующей немедленного выполнения строго определенных операций по ее устранению (Китаев-Смык, Неумывакин, Пономаренко, 1964; Китаев-Смык, Неумывакин, Утямышев, 1967; Китаев-Смык, Неумывакин, Утямышев и др., 1965).

В летных экспериментах использовался транспортный самолет АН-12 (громоздкий, трудно управляемый). Предельно низкой высотой, на которой еще можно было устранять внезапные аварийные нарушения в системе управления самолетом (реально создаваемые нами, но неожиданные для пилотов), была признана высота 40 метров над взлетно-посадочной полосой. Для устранения аварийной ситуации на малой высоте у летчиков были секунды. И они знали, что делать за это строго лимитированное время. «Спасать» самолет на такой высоте был способен только шеф-пилот Г.М. Шиянов, Заслуженный летчик-испытатель СССР, Герой Советского Союза. Для летчиков первого класса предельно низкой была признана высота 70-100 метров. Ниже этих высот устранение аварии в системе пилотирования было бы очень рискованным.

У одних летчиков (они были причислены к первой группе) в этих летных испытаниях мной было отмечено резкое увеличение частоты пульса и объема дыхания только во время устранения аварии, то есть на период 15–20 секунд. У других (вторая группа) во время ее устранения эти показатели состояния практически не изменялись, но сразу после ликвидации опасности частота пульса и объем дыхания увеличивались на протяжении 3–5 минут. Было отмечено, что во время ликвидации критической ситуации все летчики переставали отвечать на вопросы экспериментатора, что они исправно делали согласно полетному заданию до ее возникновения. Такую аварийную алексию надо изучать, сопоставляя с алекситимией (см. раздел 2.5.4).

У летчиков первой группы не было выявлено послеполетных негативных переживаний. У вошедших во вторую группу сложные негативные эмоции после полетов были. Более того, у некоторых пилотов второй группы в ночных снах возникали сюжеты, подобные моментам при высокой опасности полетов, исполнителями которых они были в ходе описываемых испытаний. Причем в снах они ощущали ужас, которого не было у них в реальных летных экспериментах. Надо полагать, это – фрагменты посттравматических стрессовых реакций, не перерастающих в посттравматические расстройства.

Дополнительное обследование этой группы летчиков при кратковременной невесомости показало, что в числе первых были активно реагировавшие на исчезновение силы тяжести, в числе вторых – пассивно реагировавшие. Приведенные данные указывают на характер связи между формой поведенческой активности при кратковременном стрессе и формой вегетативного ее «обеспечения». А это, возможно, связано с балансом функций центральной нервной системы (см. раздел 2.5.6).

Ситуации, аварийно регламентирующие поведение (деятельность), могут существенно изменять эмоции и поведение, конечно, за счет (и при участии) физиологических затрат (и утрат). Во время описываемых испытаний летчики, и стрессово-активные, и стрессово-пассивные, оказывались в прокрустовом ложе обязательной стрессовой конструктивности. Это требовало повышенного расходования вегетативных и прочих ресурсов.

Следует заметить, что исчезновение речевой активности летчиков при описанных выше, создававшихся нами «авариях» свидетельствует об исключительной сосредоточенности их внимания на выполнении внезапно возникшей важной задачи, а не об их пассивности (Китаев-Смык, Неумывакин, Утямышев, 1967). Из-за такого феномена стрессовой афазии пилотов перед летной катастрофой нередко бывает, что от них нет ни речевых сообщений диспетчерам, ни записи их переговоров в «черном ящике».

Я описываю это, чтобы показать степень опасности стрессового напряжения пилотов в таких летных экспериментах. Они проводились в 1963 г. при участии лучших летчиков-испытателей Летно-исследовательского института: Г.М. Шиянова, В.И. Кирсанова. В полетах (в кабине пилотов) психофизиологические замеры осуществляли В.А. Пономаренко и Л.А. Китаев-Смык, технические замеры – С.В. Сергеева. Наземное обеспечение полетов осуществляли И.П. Неумывакин, В.М. Сиволап, Ю.И. Фролова. Уникальная аппаратура для регистрации психофизиологических параметров в полетах была изобретена и сделана Р.И. Утямышевым.

После окончания этих исследований ответственный за них врач-психофизиолог Китаев-Смык был вызван заместителем директора института М.А. Тайцем, внимательно контролировавшим исследования на всех этапах. Тайц сказал, держа в руках сигнальный (единственный) экземпляр Научного отчета (Сиволап, Сергеева, Китаев-Смык и др., 1963) о той работе: «Я утверждаю этот отчет моей подписью и навсегда прячу его в свой личный сейф, так как мы не имели права проводить эти полеты из-за их чрезвычайной опасности. Но мы должны были провести это исследование как исключительно актуальное и необходимое для обеспечения безаварийности полетов на самолетах этого типа. Теперь все будут пользоваться результатами вашей работы, но никто не должен знать, как они получены».

Проводя психологическое изучение боевого стресса на чеченской войне 1994–1996 гг., я видел, что у молодых российских солдат в зоне боевых действий первоначально во время эмоционального напряжения, обусловленного не вполне осознаваемым страхом смерти, проявлялись две первичные стрессовые реакции. У одних это была стрессовая поисковая активность, направленная на «знакомство» с опасностью. Солдаты-новички, в разной степени осознавая это, противопоставляли себя опасности, смерти.

Одни – принижая, отрицая ее. В глубине сознания это звучало: «Стреляйте – не попадете в меня!», «Не боюсь вас!» Наверное, их можно назвать экстравертами. Ведь их внимание оказывалось преимущественно обращенным вовне – на врагов. При этом их боевая стойкость опиралась на себя (внутренняя «точка опоры», то есть интернальность, см. об этом: Юнг, 1981; Rotter, 1966). Это – стрессовый диалог с невидимым источником опасности.

Другие солдаты-новички утверждали себя, свою индивидуальность, как бы произнося: «Я неуязвим! Я не боюсь!» Их мысленный взор обращался вовнутрь (интроверты), и «точка опоры» у них была на себя (интернаты). Это как бы возвышение, воспарение над опасностью. Такие формы боевой психической активности могли сочетанно проявляться у одних и тех же людей.

У солдат, склонных к стрессовой активности, при эмоциональном напряжении кровь нередко приливает к лицу – они «краснеющие». У других солдат первичной стрессовой реакцией становилась внезапно нарастающая пассивность. Она проявлялась в заторможенности движений с сильной скованностью (кататаноидностью) или с чрезмерной расслабленностью (катаплексоидностью), в замедлении интеллектуальных действий, субдепрессивности, снижении склонности к общению. У таких солдат при эмоциональных напряжениях часто возникает спазм лицевых сосудов – они «бледнеющие» при стрессе. Напомню, что эта стрессовая вегетативная реакция (со спазмом или, напротив, с расширением кровеносных сосудов в ожидании опасности) использовалась при отборе солдат еще в Древнем Риме.

При адаптировании к военным стрессорам указанная дифференциация солдат на активных и пассивных переставала быть заметной. С древнейших времен ученым-врачам и в Европе, и в Азии было известно, что в критических (экстремальных, боевых и болезненных) ситуациях многообразие человеческих различий уменьшается и затеняется либо активным, либо пассивным поведением, реагированием на неприятности, неблагоприятные, угрожающие здоровью и жизни события. Крайняя форма активности, как указывал еще Гиппократ, – мания, пассивности – депрессия.

Первые исследования военного стресса (он еще так не назывался) были проведены Эрнстом Кречмером во время Первой мировой войны (Кречмер, 1928). Активную форму проявлений военного стресса он называл «двигательной бурей». Она могла проявляться начиная со слабого чувства беспокойства, суетливости, мнительности до сильного страха, метания, неудержимой и неуправляемой беготни, паники в поисках спасения.

Пассивную форму военного стресса Кречмер называл «мнимой смертью». Она проявлялась как чувство слабости, субдепрессивность, ослабление силы и тонуса мышц, апатия, депрессия, обморок и даже ступор (лат. stupor – оцепенение) – полная неподвижность напряженного тела с потерей контакта с окружающем миром. «Ступор – одна из самых сильных защитных реакций организма. Она наступает после сильнейших нервных потрясений (взрыв, нападение, жестокое насилие), когда человек затратил на выживание столько энергии, что сил на контакт с окружающим миром уже нет» (Малкина-Пых, 2005 а, с. 31). Такое состояние называют стрессовой кататаноидностью (греч. kata – вдоль + tonos – напряжение = спастическое напряжение мышц тела + oidus – похожий). Это состояние, временно возникающее при стрессе у психически здоровых людей, похожее на кататонию – длительное психическое расстройство.

Противоположным видом стрессовой обездвиженности является катаплексоидность (греч. kataplexia – полнейшее расслабление всех мышц), когда возникает неконтролируемая расслабленность тела. При этом человек может упасть и не быть в состоянии подняться. Как и при ступоре, он не реагирует на окружающих. Его организм запредельно экономит остатки энергии.

Многочисленные исследования военного стресса в ходе Второй мировой войны, на малых войнах, в горячих точках нашей планеты подтвердили правильность взглядов Кречмера (Крахмалев, Кучер, 2003). Глубокий и вместе с тем ярко изложенный психологический анализ разных проявлений военного стресса проведен военным историком Е.С. Сенявской (Сенявская, 1999 и др.).

После «малых войн» во Вьетнаме, в Афганистане, на Ближнем Востоке много внимания уделяется посттравматическому стрессу – печальному приобретению многих солдат и офицеров, вернувшихся с войны. Это многоликое длительное нарушение психики. В нем часто перемешаны феномены стрессовой активности и пассивности (Колодзин, 2003; Огороднов, 2003; Тарабрина, 2001; Черепанова, 1996). Наиболее успешно посттравматический стресс изучался группой Захавы Соломон в Израиле (Solomon, Benbenishy, 1986; Solomon, Mikulincer, Blech, 1988). Ее исследования начинались во фронтовой полосе и продолжались в ходе эвакуации, лечения и реабилитации пострадавших.

Склонность (и способность) к активным либо пассивным реакциям на неблагоприятные раздражители проявляется еще во внутриутробном (пренатальном) возрасте, с четвертого месяца беременности. Многоплодно беременными женщинами подмечено, что на внешние воздействия, казалось бы, одинаково действующие на близнецов, один плод реагирует движениями, другой – пассивен. Такое различие сохраняется и после рождения (в постнатальном периоде).

В 60-х гг. прошлого века мной были опрошены многие пожилые священники, проводившие обряд крещения новорожденных с опусканием младенца в купель со «святой водой». Священники рассказывали, что и ими, и с давних времен были замечены различия в позах детей, погружаемых в воду. Одни сразу выпрямлялись с запрокинутой назад головкой, вскинув ручки и выпрямив ножки. Таких священники издревле называли столбиками. Мы полагаем, это активная реакция на погружение в воду купели. Другие младенцы, напротив, принимали «утробную позу»: опустив вперед головку, согнув и поджав к груди и животу конечности. Их называли калачиками. Это пассивная форма реагирования. Некоторые священнослужители комментировали это различие новорожденных: «Теплая вода в купели напомнила дитяти околоплодную воду в утробе его матери. “Калачики” рады возвращению в материнскую утробу, “столбики” не хотят и протестуют».

Такая дифференциация имела прогностическое значение. Видя эти различия позных (постуральных) реакций, священники говорили про «калачиков»:

– Жилец!

А про «столбиков»:

– Не жилец.

На основании обряда крещения как прогностического теста давалась рекомендация родителям: больше внимания обращать на «столбиков» при их вскармливании и пеленании, оберегать их от сквозняков и переохлаждения.

Какие основания могли быть для этого «прогностического теста»? Возможно, это связано с бытовавшим в России (и в других странах) на протяжении многих веков обычаем плотно пеленать, «свивать» младенца. Для этого использовался специальный полотняный (лучше льняной) «свивальник» – многометровая неширокая полоса материи без швов. Ею фиксировались руки, ноги, туловище и головка ребенка. В некоторых регионах для оттока мочи спеленутого младенца использовались специальные устройства, прикрепляемые к младенцу пеленанием. На Кавказе это устройство для мальчиков делалось из бедренной кости барашка, для девочек – из большой берцовой кости. В Средней Азии такие устройства были (и есть) деревянные, похожие на курительные трубки. Для мальчиков с узким «чубуком», для девочек – с широким. Эти устройства позволяли содержать младенцев по нескольку часов в сухости, обездвиженными, то есть в состоянии принудительной пассивности.

Можно полагать, что такое постнатальное «выращивание» становилось более приемлемым для пассивных «калачиков». Однако для своевольных «столбиков» плотное пеленание, возможно, использовалось как «воспитательная мера», способствующая развитию у них способностей к пассивности. Зачем? Можно предположить – для подготовки (воспитания, взращивания) человека, способного претерпевать, пассивно пережидать постоянные трудности нелегкой жизни средневекового общества (или сельской жизни).

Отвечая на мои вопросы, священнослужители «вспоминали», делились поверьем в то, что «столбики» в прошлые времена умирали в младенчестве чаще «калачиков». Но если уж «столбики» выживали, то становились заводилами, героями, генералами.

Известно, что плотное пеленание младенца – A.B. Суворова вызывало у него такие крики, что его отец приказал отказаться от пеленания вопреки возмущению родни таким нарушением обычаев. Добившись права быть активным, младенец замолчал, а повзрослев и возмужав и дальше в боях всегда побеждая, стал генералиссимусом Российской империи.

Выше рассмотрены стрессовые эмоционально-двигательные реакции людей при кратковременных интенсивных воздействиях (и в начале длительного). Как же протекает эмоциональный субсиндром при долгом стрессе? В качестве примера рассмотрим особенности эмоционально-двигательной активности, самочувствия и показателей физической работы человека при стрессе в условиях непрерывного длительного вращения, когда этот человек оказывается объектом воздействия сравнительно небольших, но постоянно повторяющихся гравиинерционных стрессогенных воздействий (рис. 3). Напомню об уникальной особенности этого стрессора, позволяющего в сравнительно «чистом» виде изучать стресс без «наслоения» осознаваемых, обдумываемых экстремальных факторов. Описание психологической сущности таких стрессоров было в первой главе (см. раздел 1.3.4).

При подготовке в 1960-х гг. полетов людей на планету Марс и обратно возникало сомнение – смогут ли люди выжить несколько лет в невесомости. Чтобы компенсировать ее неблагоприятные воздействия, предполагалось создать на межпланетном корабле искусственную силу тяжести. Для этого (в соответствии с проектом Вернера фон Брауна) «корабль-бублик» диаметром 20–30 метров следовало вращать, чтобы возникающая центробежная сила частично заменила силу тяжести.

Рис. 3. Показатели двигательной активности испытуемого Ко-ва при многосуточном стрессе во время пребывания в наземном имитаторе межпланетного корабля (на стенде «Орбита») при его непрерывном вращении с угловой скоростью 24 град/с

1 – качание при «ходьбе по рельсу»: П – вправо, Л – влево; 2 – скорость «ходьбы по рельсу»; 3 – время выполнения стандартного рабочего задания; 4 – показатели динамометрии; 5 – показатели поведения; 6 – показатели самочувствия.

Жирной короткой стрелкой обозначено время двухчасовой остановки вращения стенда «Орбита» по техническим причинам (эта остановка стала «дополнительным» гравиинерционным стрессором).

Чтобы изучить длительное влияние непрерывного вращения, то есть измененного гравиинерционного фона (поля, пространства), на жизнедеятельность и работоспособность людей, в Летно-исследовательском институте (в г Жуковском Московской области) по моей инициативе была создана центрифуга-квартира диаметром 20 метров. (Наземный динамический имитатор межпланетного корабля, для конспирации названный не «Марс», как первоначально предлагалось, а стенд «Орбита»; рис. 4, 5, 6).

С 1967 по 1973 г. на нем проводились эксперименты с разными скоростями вращения испытуемых-добровольцев; первоначально кратковременные – по нескольку часов; потом – длительные, с непрерывным вращением от трех суток до пяти недель (см.: Китаев-Смык, Галле, Корсаков и др., 1968 и другие научные отчеты). В этих экспериментах приняли участие и были всесторонне обследованы 72 человека (проводились медицинские, психологические, психофизиологические, инженерно-психологические, социально-психологические исследования).

Результаты научных экспериментов при недолгой невесомости и длительном вращении многократно публиковались в научной печати и обсуждаются с 60-х гг. прошлого века до настоящего времени (Китаев-Смык, Голицын, Мокеев и др., 2005; Конюхов, Болоцких, Китаев-Смык и др., 1965 и др.).

Результаты обследования испытуемого Владимира Александровича Корсакова в ходе эксперимента с 15-суточным вращением на наземном имитаторе межпланетного корабля приводятся во второй и третьей главах. Он, можно сказать, герой этой книги. Ниже В.А. Корсаков будет называться «Ко-в», как и в первом издании книги «Психология стресса».

В первые 10–15 минут вращения у испытуемого Ко-ва, как и у многих других испытуемых в этих условиях, наблюдалось необычное для него оживление эмоций (улыбчивость, попытки шутить и т. п.), сопровождавшееся увеличением объема движений (жестикуляции, пантомимики). Так проявлялся стрессовый кризис первого ранга («аларм-стадия») в активном варианте (как и при кратковременном стрессе). Стрессовый кризис первого ранга во многом сходен при кратковременном и в самом начале долгого стресса.

Рис. 4. Фотография наземного динамического имитатора межпланетного корабля – стенд «Орбита» (квартира-центрифуга) (архив автора)

1 – жилое помещение с рабочей и спальной зонами, с кухонным отсеком, с туалетом (взаимосменяемые душ, раковина, унитаз), поднимающееся (с отклонением) во время вращения квартиры-центрифуги; 2 – коридор; 3 – кольцевая платформа (не вращающаяся), подвешенная к потолку здания; 4 – люк для спуска с круглой (вращающейся) площадки в центральную комнату (крышка люка поднята); 5 – круглая площадка, вращающаяся вместе с квартирой-центрифугой; 6 – ступени лестницы для спуска на кольцевую платформу; 7 – противовес, поднимающийся при подъеме и отклонении жилого помещения во время вращения квартиры-центрифуги; 8 – центральная комната; 9 – балкон.

Рис. 5. Схема стенда «Орбита» (квартиры-центрифуги) (по приложению к авторскому свидетельству Л.А. Китаева-Смыка и др.)

1 – центр управления квартирой-центрифугой; 2 – мостки для прохода в квартиру-центрифугу (и из нее) во время вращения; 3 – лестница для спуска на кольцевую (не вращающуюся) платформу, подвешенную к потолку здания; 4 – круглая площадка, вращающаяся вместе с квартирой-центрифугой. В ней люк для спуска в коридор; 5 – кольцевая платформа; 6 – коллектор для съема электрофизиологических и других сигналов во время вращения; 7 – жилое помещение, поднятое (с отклонением) при вращении со скоростью 48 град/с; 8 – жилое помещение (при отсутствии вращения); 9 – коридор; 10 – центральная комната; 11 – подвесное кресло; 12 – противовес, поднимающийся при подъеме (с отклонением) жилого помещения во время вращения квартиры-центрифуги.

Рис. 6. Фотография жилой кабины, отклоненной во время вращения стенда «Орбита» (архив автора)

На втором часу вращения Ко-в почувствовал тяжесть в животе, тошноту, а затем тяжесть в голове, головную боль. Появилась слабость, апатия. Движения замедлились, их объем сократился до минимально необходимого для выполнения рабочих заданий и удовлетворения физиологических потребностей. Эмоционально-двигательная активность сменилась проявлениями пассивного эмоционально-двигательного реагирования на стрессор, возник стрессовый кризис второго ранга со вторичной стрессовой пассивностью. Она обусловлена болезненной слабостью из-за нарастания симптомов кинетоза («болезни укачивания», «болезни укручивания») с тошнотой, рвотой, головной болью и мышечной слабостью. В отличие от первичной, стрессовой, пассивности она была «пассивностью бессилия», «гнетущей пассивностью».

При длительном стрессе рано или поздно у всех людей возникает вторичная стрессовая пассивность (при достаточной интенсивности непрерывно или ритмично-постоянно действующих стрессоров). У активно реагировавших на кратковременные стрессоры и на начало действия длительных (как у испытуемого Ко-ва) вторичная пассивность замещает первоначальную стрессовую активность. У тех, кому была свойственна первичная стрессовая пассивность, она малозаметно перетекает во вторичную стрессовую пассивность. И все же между ними есть некоторые различия.

Выше мы рассмотрели первичное пассивное реагирование при стрессе, возникавшее у предрасположенных к нему людей с самого начала экстремального воздействия (см. раздел 2.1.3). Во вращающейся квартире-центрифуге «Орбита» оно длилось на фоне ощущаемого испытуемыми смущения из-за «вдруг навалившейся слабости, нерасторопности». Такая стрессовая пассивность была им «непонятна и потому неприятна» (из отчета испытуемого Х-ва).

Первичное и вторичное уменьшения поведенческой (эмоционально-двигательной) активности при стрессе сходны в своих внешних проявлениях. Первичное пассивное реагирование (поведение, деятельность) при стрессовом кризисе первого ранга возникает у человека при поступлении к нему информации о предстоящем или текущем экстремальном событии, которое он ощущает, не осознавая того, как невозможное (невероятное, непонятное). В отличие от этого, вторичное пассивное реагирование (при стрессовом кризисе второго ранга) возникает при трансформации в перцептивно-когнитивной сфере человека первоначально неосознаваемого им представления о возможности (вероятности, понятности) стрессора в представление о «невозможности» такого воздействия. Это происходит либо при многократных воздействиях стрессора, либо при его чрезмерной длительности. В случае когда стрессовое, первичное, пассивное реагирование, возникнув в начале действия стрессогенного фактора, плавно трансформируется при длительном его действии, становясь вторичным, нет реальной возможности заметить превращение первичного во вторичное пассивное реагирование (рис. 7). Потому не все испытуемые способны заметить переход от первичной стрессовой пассивности («смущенной пассивности» либо «пассивного испуга») ко вторичной стрессовой пассивности («гнетущей пассивности» и «пассивного бессилия»).

Рис. 7. Схема развития эмоционально-поведенческого субсиндрома стресса

Стрессовое вторичное пассивное реагирование при достаточной продолжительности и силе стрессора возникает практически у всех людей, то есть и у тех, кто поначалу пытался своим активным поведением как бы «удалять» кратковременный стрессор, и у тех, кто оказался с самого начала пассивно «пережидающим» его. Однако вторичное пассивное реагирование не есть некое универсальное проявление пассивности, таящейся в людях при длительном стрессе. Оно может по-разному у разных людей охватить одни физиологические и психологические процессы, не затрагивая других. Например, мышечная слабость, сочетаясь с чувством депрессии, может понизить работоспособность человека. У него могут снижаться частота сердечных сокращений, дыхания, величина артериального давления (Котова, Китаев-Смык, Устюшин, 1971). Однако тот же человек может волевыми усилиями преодолевать мышечную слабость при стрессе, сохранять и даже повышать свою работоспособность путем сознательного усиления волевых импульсов за счет не полностью осознаваемой эмоциональной самоактивизации. Этому может способствовать пробудившаяся при стрессе вопреки слабости склонность к юмору, шуткам. Так человек как бы отрицает негативное влияние стрессоров и тем улучшает свое самочувствие. И даже объективные показатели его состояния могут несколько нормализоваться (Китаев-Смык, 1977 б, 1983, 2001, 2009).

Следует указать, что при обитании в непрерывно медленно вращавшемся стенде «Орбита» крайне неприятный тошнотворный гравиинерционный стресс-фактор многократно реализовался при каждом движении человека (см. раздел 1.3.4). Из-за этого у всех испытуемых движения не вполне осознанно замедлялись, нарастала адинамия. Подвижность уменьшалась еще и из-за чувства мышечной слабости, апатии и за счет нарочитых или не вполне осознаваемых замедления и минимизации движений. Минимизация подвижности, возникавшая в подобных экспериментах у всех участвовавших в них людей, по мере адаптации способствовала уменьшению действия стрессора.

Самооценка и внешние показатели состояния людей при стрессе часто не совпадают. Так, сообщения Ко-ва о чувстве слабости и апатии прекратились раньше, чем регистрируемая гиподинамия. Для этого испытуемого, как сказано выше, были поначалу характерны, несмотря на ухудшение состояния, бравада, ерничество, как самозащита от неприятных ощущений, как субъективное отрицание возникших дискомфортных переживаний. Однако у многих испытуемых был и другой тип внешних проявлений дискомфорта в аналогичных стрессогенных условиях: демонстративный показ своего плохого самочувствия (невольная аггравация), неосознаваемое привлечение внимания окружающих к себе, к своим усилиям по преодолению дискомфорта (симптомы вызванной стрессом истероидности). Такая попытка опереться на отношение к себе других людей для повышения собственного представления о своей значимости как испытуемого, о своих способностях преодолевать дискомфорт – также проявление самозащиты от неприятных ощущений и переживаний, порождаемых дистрессом.

На рис. 3 видны проявления феномена «второй волны» стрессового дискомфорта, возникшей у Ко-ва на четвертые сутки вращения. Он связан с тем, что основные два его компонента, характерные для рассматриваемых условий, имеют разные латентные периоды. Один компонент дискомфорта (чувство тяжести в животе и тошнота) по сравнению с другим (чувством тяжести в голове, головная боль) возникает при меньшей кумуляции (накоплении) негативного стрессового эффекта (из-за гравиинерционных стресс-стимулов, появляющихся и действующих на человека при каждом его движении в условиях вращения). В ходе адаптации сначала исчезает первый из указанных компонентов дискомфорта, который быстро снижал подвижность испытуемого, препятствуя тем самым появлению второго компонента. Исчезновение (в результате адаптации к стресс-стимулам) первого компонента (при отсутствии второго) позволяло испытуемому увеличить объем движений. И тогда у живущих в условиях непрекращающегося вращения накапливался второй компонент дискомфорта. Появление чувства тяжести в голове и головной боли (уже при отсутствии тошноты) вторично снижало поведенческую активность субъекта. Возникновение феномена «двух волн» позволяет предположить раздельное адаптирование функциональных систем, реализующих описанные выше компоненты дискомфорта. Такого рода феномен, возникающий вследствие поэтапного и несинхронного подключения механизмов адаптации, нередко проявляется при различных длительно действующих стрессорах, в частности при обыденном «стрессе жизни».

По мере адаптации к гравиинерционному стрессору во вращающейся квартире подвижность испытуемого Ко-ва, как и у других людей, находившихся под влиянием факторов вращения, восстанавливалась. На девятые сутки вращения она практически не отличалась от его подвижности, наблюдавшейся и регистрировавшейся во время его пребывания на протяжении трех суток в ограниченном объеме кабины в стабильной центрифуге, то есть до начала ее вращения.

Таким образом, стрессовый кризис второго ранга возникает из-за неэффективности защитных реакций организма (мобилизованных как «по пожарной тревоге»). Иными словами, активное эмоционально-поведенческое реагирование, «включенное» стрессовым кризисом первого ранга, оказалось дискредитированным и «отключенным».

Вместо него «включаются» мощные, многообразные вегетативные (физиологические) механизмы, превентивно (предварительно, на всякий случай) готовящие защиту организма человека при длительном стрессе (подробнее о них в главе 3). Эмоции и поведение «переводятся» в режим пережидания неблагоприятного действия стрессоров, оказавшихся слишком долго неустранимыми. Это режим вторичной пассивности при стрессовом кризисе второго ранга.

Итак, при стрессовом кризисе второго ранга эмоционально-поведенческие системы организма оказываются в роли «отключенных». При этом эмоциональный дискомфорт играет «вспомогательную» роль, способствуя возникновению и нарастанию вторичной стрессовой пассивности. Главенствующую роль в защите организма, условно говоря, стараются взять на себя вегетативные физиологические системы (см. главу 3).