Текст книги "Кристина + Сергей = смерть. Любовь под присмотром КГБ"

– Сильная и неожиданная контригра. Помимо заявлений нужна продуманная программа действий.

Хрущев посмотрел на часы:

– У меня сейчас делегация шахтеров из Донбасса. Как только освобожусь – вызову. Готовьте ваши соображения.

МИД. Кабинет Громыко

Заглянул помощник:

– Андрей Андреевич, я оформил вам подписку на все собрания сочинений, которые вы просили… И билеты в театр уже у меня.

Громыко благодарно кивнул.

– Буфетчица спрашивает, когда подавать обед? – поинтересовался помощник.

Громыко посмотрел на часы:

– Через полчаса.

Оставшись один, позвонил жене:

– Я взял билеты на вечер, как ты просила…

Лидия Дмитриевна ответила:

– Спасибо, Андрюша… Знаешь, я подумала… Тут заходил академик Хвостов, опять уговаривал… Может быть, он прав, и тебе и в самом деле перейти в университет? Ты так устал. И переживаешь. А в университете тебе будут рады. Напишешь наконец книгу, которую давно задумал.

Министерство иностранных дел

В туалете на седьмом этаже заместитель министра Новиков старательно мыл руки, потом тщательно вытирал их вафельным полотенцем, с видимым удовольствием разглядывая себя в зеркале. Рядом, морщась, счищал пятнышко с лацкана коричневого пиджака пожилой коллега.

– Открытому, веселому Шепилову скучноватый первый зам не понравился, – доверительно поделился Новиков. – Я тут был на Старой площади, заходил к товарищам в ЦК. В отделе ждут, что Андрея Андреевича вот-вот от нас уберут.

Пожилой коллега кивнул:

– Да, и у нас в секретариате говорят, что Громыко уже подбирает себе место в Академии наук. Слышал, он готовится к защите. Станет доктором экономических наук, сможет преподавать.

– Предусмотрительно, – заметил Новиков.

Выйдя в коридор, он встретил Громыко, который шел обедать. Новиков по-свойски поделился своими заботами:

– Еду в ГУМ подарок покупать. В воскресенье Никита Сергеевич сына женит. Талантливый парень, ракетчик. Свадьбу устраивает пышную. Идешь на свадьбу?

Андрей Андреевич ответил:

– Нет, меня не позвали.

– Да? – Новиков обрадовался и гордо добавил: – А я иду.

ЦК КПСС. Кабинет Хрущева

Громыко сказал первому секретарю ЦК КПСС:

– Никита Сергеевич, я считаю, что нам сейчас следует обратиться с посланием к президенту Соединенных Штатов Дуайту Эйзенхауэру и предложить совместные действия против агрессивных сил, напавших на Египет. Совместно заставить Англию и Францию прекратить боевые действия.

Хрущев был озадачен:

– Вы считаете, что американский президент пойдет на соглашение с нами против Англии, Франции и Израиля? Мне трудно это себе представить.

Громыко говорил в своей неспешной манере:

– Возьмем наихудший вариант. Эйзенхауэр отказался действовать вместе с нами. Тогда открывается прекрасная возможность для публичной дипломатии. Мы сорвем маску с правительства Соединенных Штатов и с президента Эйзенхауэра. Они в печати осуждают нападение Франции, Англии и Израиля на Египет. А война идет. Как минимум, своим предложением мы поставим американского президента в затруднительное положение.

– Да, вы правы, – согласился Хрущев. – Давайте это обсудим. Полезная акция.

А Громыко продолжал:

– Рассмотрим иной вариант. Эйзенхауэр готов действовать вместе с нами.

– Ему это зачем? – насторожился Хрущев.

– У американцев появляется возможность ограничить влияние англичан на Ближнем Востоке. Насколько нам известно, государственный секретарь Джон Фостер Даллес и его младший брат директор ЦРУ Аллен Даллес этого и добиваются.

– Любопытная комбинация, – заинтересовался Хрущев.

МИД. Кабинет Громыко

Андрей Андреевич проводил совещание в своем кабинете.

– Можем подвести итоги. Американская администрация вслед за нами осудила военную операцию Англии, Франции и Израиля. Наши общие угрозы и предупреждения сработали. Агрессоры отступили. Египет устоял. Значит, наша линия была правильна.

Один из дипломатов доложил:

– Соединенные Штаты ввели против Великобритании и Франции санкции. Американцы перекрыли банкам Лондона и Парижа кредиты. И прекратили поставку им нефти. Англию ждет энергетический коллапс и холодная зима. Министр финансов США распорядился продавать фунты, и британская валюта рухнула. Сильнейший удар по британской экономике! Причем американцы предупредили, что санкции будут действовать, пока Лондон и Париж не уберутся из Египта.

Громыко резюмировал:

– Британцам пришлось согласиться с прекращением огня, потому что не осталось денег на войну. Британское правительство капитулировало и ушло в отставку. Главное же состоит в том, что влияние Великобритании и Франции на Ближнем Востоке подорвано окончательно.

ЦК КПСС. Кабинет Хрущева

– Говорят, что французский премьер, – не без удовольствия рассказывал Никита Сергеевич членам президиума ЦК, – не уезжал из Совета министров ночевать домой. Когда он получил наше послание, то буквально без штанов, в спальном белье подбежал к телефону звонить британскому премьеру. В штанах он поднимал трубку или без, сути дела не меняет. Главное, что через двадцать два часа после получения нашего предупреждения агрессия была прервана.

Он сменил тему.

– Конференция в Лондоне прошла хорошо. Что мы решили участвовать – правильно. Товарищ Шепилов справился с поручением. За исключением отклонения от выполнения нашей прямой директивы. Вам было приказано назвать политику Запада «открытым грабежом и разбоем». Вы наше указание игнорировали. Почему? Это вольность, неправильная и опасная.

Шепилов объяснил свою позицию:

– Исход конференции вполне благополучный для Египта. Мы выиграли битву. Ссориться не было нужды.

Суслов вмешался:

– Вы обязаны были запросить Москву. Вы не вправе принимать решение без ЦК.

Хрущев возмутился:

– Может быть, вы сами хотите внешней политикой руководить?

Никита Сергеевич заговорил жестко:

– Министр иностранных дел не выполнил указание ЦК, то есть проявил недисциплинированность как член партии. Этот проступок имеет принципиальное значение. И мы должны принципиально оценить проступок товарища Шепилова.

Кремль. Зал заседаний Президиума ЦК КПСС

Хрущев был настроен решительно:

– Шепилова мы возвращаем в ЦК. Возникает вопрос: кого назначить министром?

Суслов сообщил:

– После обсуждений с товарищами остались две кандидатуры – Андрея Андреевича Громыко и Василия Васильевича Кузнецова.

Кто-то из членов президиума заметил:

– Конечно, Кузнецов предпочтительнее. Инженер-металлург. Накануне войны уже стал заместителем председателя Госплана. Последние годы возглавлял профсоюзы. Словом, крупный руководитель. Да еще и по характеру человек спокойный и невозмутимый. Такой и нужен на посту министра иностранных дел.

Хрущев не согласился:

– Профсоюзами руководить и с иностранными президентами беседовать – разная работа. Нам нужен специалист– международник. Тут скорее Громыко с его опытом и знаниями подойдет.

– Он кажется безынициативным, вялым. С президентами беседовать – тоже надо быть фигурой. А то и разговаривать не станут.

Никита Сергеевич отмахнулся от возражений:

– Политику определяет ЦК. Лучше всего по всем спорным вопросам могут договориться именно руководители государств. А уж если они не договорятся, то как можно ожидать, что проблемы разрешат люди менее высокого ранга? Но в дипломатии масса рутинной работы, которую надо знать. Опять же это Громыко.

Суслов подвел итог:

– Значит, министром назначаем Громыко. Нет возражений?

Возражений не оказалось. Но возник вопрос относительно Кузнецова.

– А Василия Васильевича куда? Что с ним-то делать?

Хрущев мгновенно нашел решение:

– Пусть будет у Громыко первым замом. Раз он такой прирожденный дипломат.

Старая площадь. ЦК КПСС

Андрей Андреевич обратил внимание на то, что на заседании президиума ЦК, посвященном внешней политике, отсутствует министр Шепилов. Заместители министра Громыко и Новиков устроились на местах для приглашенных.

Сидевший справа от Хрущева Михаил Андреевич Суслов говорил своим высоким голосом, слегка окая:

– Надо отметить, что идея Никиты Сергеевича о совместных действиях с президентом Дуайтом Эйзенхауэром оказалась плодотворной. К удивлению многих мировых лидеров, Соединенные Штаты решительно потребовали от Англии, Франции и Израиля прекратить боевые действия. И наше совместное давление возымело действие.

Хрущев прервал Суслова. Его самого распирало от желания высказаться:

– Мы одержали тройную победу. Во-первых, остановили войну на Ближнем Востоке и показали всем мощь и влияние нашего государства в современном мире. Во-вторых, спасли нашего союзника Насера. Все увидели, что мы способны сделать для своих союзников. И третье, мы разорвали единый блок западных держав. Все газеты в мире пишут: сенсация, американская администрация присоединилась к Хрущеву и осудила военную операцию Англии, Франции и Израиля! Мы добились того, что Соединенные Штаты впервые выступили на нашей стороне против членов НАТО – Англии и Франции.

– Это настоящий успех вашей внешней политики, – завершил обсуждение Суслов.

Когда совещание закончилось, Хрущев поискал глазами Андрея Андреевича:

– Товарищ Громыко, задержитесь.

Подошел к нему.

– Вы были правы. Спасибо.

Он пошел к столу. Остановился и повернулся к Громыко:

– Кстати. Я тут сына женил. Вы были у меня на празднике?

– Нет, не был.

– Отчего же? – удивился Никита Сергеевич.

– Не получил приглашения.

– Ну, это значит, мои хлопцы маху дали, – огорчился Хрущев. – Ничего, это мы исправим. Без вас больше за стол не сядем.

Ему самому понравилась собственная шутка.

Машина Громыко

В машине водитель включил радио. Передавали последние новости. Андрей Андреевич услышал:

«На пленуме товарищ Шепилов Дмитрий Трофимович избран секретарем ЦК КПСС. Президиум Верховного Совета СССР освободил его от обязанностей министра иностранных дел. Новым министром иностранных дел назначен…»

Часть пятая

Анкетные дела

Сергей Глазов любил поезда. Скорее всего, потому, что вырос у железной дороги. Его дед, Петр Иванович, работал машинистом нефтекачки на железнодорожной станции. Железнодорожники были в почете – благодаря союзному наркому путей сообщения Лазарю Моисеевичу Кагановичу, человеку бешеной энергии и фантастической работоспособности. Он проламывал любую преграду. Железнодорожникам подняли зарплату, переодели в форму, вызывавшую зависть у мальчишек.

Дед ходил в форме, и Сергей привык к тому, что мужчине форма идет. И на футболе он болел за команду железнодорожников.

В тот день они сидели на стадионе и следили за матчем. Юрий Куприянов широким жестом протянул ему пачку «Беломора»:

– Закуривай!

Глазов помотал головой.

Куприянов презрительно процедил:

– Деда боишься?

Игра шла ни шатко ни валко, и зрители громко выражали свое неудовольствие. Вдруг на противоположной стороне стадиона, где были размещены огромные портреты членов президиума ЦК КПСС, стало происходить нечто невероятное.

Портрет первого заместителя председателя Совета Министров СССР и министра внутренних дел маршала Советского Союза Лаврентия Павловича Берии вдруг пополз вниз. Сначала офицеры решили, что портрет меняют и сейчас появится новый. Но старого Берию унесли, а новый не появился.

– Ты видел? – Бдительный сосед дернул Сергея за рукав. – Это же диверсия! Надо немедленно сообщить куда следует. Враги народа орудуют у нас под носом.

Куприянов вскочил, готовый лично броситься на поиски врага. Глазов удержал его:

– Погоди. Какие тут, на стадионе, враги? Разберутся.

– Бдительности тебе не хватает – вот что я тебе скажу, – отрезал Куприянов.

Его отец служил в областном управлении внутренних дел. Сын хотел идти по его стопам. Сергей Глазов тоже мечтал стать чекистом. Красная книжечка была своего рода масонским знаком, удостоверявшим не только благонадежность ее обладателя, но и его принадлежность к некому закрытому ордену, наделенному тайной властью над другими.

Но как стать чекистом?

Сергей Глазов записался на прием к ректору своего института. Тот внимательно выслушал студента, снял трубку и кому-то позвонил. Уверенно сказал, что ручается за Глазова партбилетом:

– Парень надежный, преданный делу партии, умный, физически крепкий. Учится отлично, сталинский стипендиат. Словом, то, что вам нужно.

Глазов понял, что разговор шел с заместителем начальника областного управления по кадрам. Прошло примерно два месяца. Никакого результата. Сергей не выдержал. Расстроенный, вновь пришел к ректору. Ректор набрал тот же номер.

– Не беспокойтесь, – последовал ответ. – Такова обычная процедура.

Наконец настал его день. Они учились последние месяцы, писали дипломные работы и готовились к сдаче государственных экзаменов. Ректор вызвал его и продиктовал номер телефона. Это был номер куратора института от ведомства госбезопасности. Таким счастливым Глазов еще никогда себя не чувствовал.

Он позвонил. Ему велели зайти, чтобы заполнить кучу анкет. Попросили принести две рекомендации от товарищей по факультету. Без указания адресата, разумеется. Просто: «Знаю такого-то с наилучшей стороны и рекомендую его на ответственную работу». Такие рекомендации понадобились еще и Куприянову-младшему.

Сергей Глазов старательно заполнил такую подробную анкету, какой еще не видел. Чекистов среди прочего интересовали его родственники до третьего колена. На один вопрос он ответить не мог. В свидетельстве о рождении в графе «отец» стоял прочерк. Он вырос без отца. И спросить некого: мать скоропостижно скончалась, когда он был мальчиком. Воспитывали его дед с бабкой. Они признались Сергею, что не знают, кто его отец.

Так Глазов и объяснил сумрачному инспектору по кадрам в областном управлении, который вытащил из сейфа его тонкое личное дело. Инспектор выслушал, не перебивая. Но оформление остановилось. На Лубянке рылись в архивах? Пытались выяснить, кем же мог быть его отец?

Сергей Глазов не знал, что проблемы возникли и у Юрия Куприянова.

Юрий Куприянов женился еще на студенческой скамье. И в тот самый момент, когда решался вопрос, брать ли его в органы госбезопасности, теща обратилась с письмом к Куприянову-старшему:

«Прошу Вас серьезно подойти к этому письму и срочно сделать выводы, принять строгие и честные меры в отношении Юры, так как в противном случае могут быть очень серьезные последствия. Третий год моя дочь замужем за Вашим сыном, и третий год Ваш сын творит неслыханные в Советском Союзе дела.

С первых месяцев супружеской жизни наших детей в квартире, которую Вы дали Юре, открылся притон для пьяниц и воров. Стало похоже, что вся эта женитьба была затеяна Вашей супругой только для того, чтобы сын Ваш пожил на «свободе» и отвел душу, уже отравленную водкой и развратом.

Третий год Ваш сын издевается над моей дочерью с каким-то садистическим ожесточением, и теперь Ваша семья делает вид, что она сама виновата: она, видите ли, ходила на даче не завитая и в халате! А в то же время моя девочка, кроме матюгов, пьяных физиономий, разворовывания у нее на глазах ее же собственного имущества, пьяных побоев и страшных угроз (убить, выбросить с восьмого этажа, отрубить руки и ноги и т. д.) и других мерзостей, ничего в Вашей семье не видела.

Я Вас спрашиваю, что это такое? Это Ваш сын или нет? Кто должен нести ответственность за его воспитание, тем более что пока он находится на иждивении родителей?

Как Вы могли допустить, чтобы Ваш сын, обладающий такими «качествами», мог жениться на чистой и скромной девочке со школьной скамьи, понятия не имевшей о том, что существуют такие люди, которые за спиной своего отца творят такие дела, о которых можно читать только в газетах под заголовком «Быт и нравы за рубежом»!

Мою девочку затравили, прибили, запугали: она получила «на память» о Вашей семье истощение нервной системы, упадок сил и апатию (по заключению медицинской комиссии), в то время как до этого брака она была жизнерадостной и совершенно здоровой девушкой (вам это хорошо известно). Далее – совершенно ограбили ее, бросив в таком состоянии без средств к существованию.

Подобные издевательства было очень тяжело терпеть, и мы собирались писать в ЦК, но нас всегда удерживало уважение лично к Вам. Мы понимали, что это может принести Вам очень много неприятностей, а Юре сломать всю дальнейшую жизнь. Ведь Юрино поведение несовместимо не только с коммунистической моралью, но вообще со всем укладом жизни советских людей.

Причем Юра всегда заявляет, что если он что-нибудь натворит, то ему «все равно ничего не будет». Почему это «не будет»? Не надеется ли он, что Вы прикроете его преступления? Нет, в Советском Союзе нельзя жить по волчьим законам!»

Узнав каким-то образом, что Юрия Куприянова берут в КГБ, его теща пожаловалась и председателю комитета:

«Только чрезвычайные обстоятельства заставляют меня обратиться к Вам и занять часть Вашего драгоценного времени. Я посылаю Вам письмо, написанное мной для полковника Куприянова, потому что из последних поступков его семьи поняла, что писать или говорить ему бесполезно.

А между тем нам было о чем поговорить: полное бытовое и моральное разложение его сына не могло оставаться ему неизвестным, и если он не хотел принимать сигналов об этом в то время, когда многое еще можно было исправить, то своим «нейтралитетом» только способствовал тому, что вырастил сына, совершенно чуждого коммунистической морали. Одно мне кажется бесспорным: предоставление сыну Куприянова большой работы, а особенно за границей (на что он сильно надеется), может принести Родине непоправимый вред».

Полковника Куприянова вызвали в Москву. С ним провели беседу в управлении кадров. Он клялся, что Юрий глубоко предан делу партии и из него получится настоящий чекист. Начальник управления доложил председателю КГБ:

«По вашему указанию мы проверили содержащиеся в заявлении факты. Отношения в семье Юрия Куприянова складываются сложно. Послужило ли к этому причиной неправильное поведение кого-либо из них, выяснить не представляется возможным.

В связи с этим заявлением вызывался тов. Куприянов. Он не отрицает, что сын совершал ошибки, но по своему возрасту сын вышел из подчинения родителей. Нами было сделано указание тов. Куприянову, что он лично должен принять меры и повлиять на сына. Считаем возможным на этом вопрос закончить».

Как похудеть?

Кристина Оазис росла в убеждении, что быть стройной – значит, преуспевать. Таков критерий успеха. Это всегда действует на честолюбивых детей честолюбивых родителей. Тощие манекенщицы завораживали юную Кристину.

Она рано начала волноваться из-за своего веса. Как и другие юные девушки, изобретала всевозможные ухищрения для того, чтобы заглушить голод и есть поменьше. Диета превратилась в манию.

– Конечно, я хочу есть, – говорила она себе, – но еще больше я хочу быть стройной.

Когда кто-то из гостей неосмотрительно назвал Кристину полной, она не просто села на диету, она вообще перестала есть. Ела ровно столько, чтобы не умереть с голоду. Да еще иногда искусственно вызывала рвоту после еды. И у нее началась булимия, рвотный рефлекс на любую пищу. Как только она что-то съедала, ее выворачивало наизнанку.

А потом ее стали одолевать приступы депрессии. Спасаясь от тоски, она ела что-нибудь вкусное и быстро набирала вес. Пока ей не поставили пугающий диагноз: «клиническая депрессия». Как ни странно, это произошло весной.

Весной все в природе пробуждается и радуется жизни. Но в тот год Кристина вовсе не радовалась приходу весны. Она больше думала о самоубийстве, чем о любви; о несчастьях, чем о радости.

Именно весной чаще всего люди кончают жизнь самоубийством или совершают безумные поступки. Но почему? Почему жизнь так несправедлива к этим людям?

Врачи полагают, что контраст между светлой реальностью и депрессивным взглядом на мир усиливается именно весной. Весь мир наполняется надеждами, и это заставляет людей с трагически-безнадежным жизнеощущением чувствовать себя еще хуже, чем обычно.

Никто не сказал Кристине, что нет ничего позорного в депрессии. Это серьезная болезнь, а не помешательство, как многие полагают. Пока не испытаешь сам, что такое депрессия, не поймешь, какие страдания она причиняет. Это все равно что пытаться описать зубную боль тому, кто никогда не сидел у дантиста в кресле.

Кристина была уверена в полной безнадежности своего положения. Плохо все! И лучше уже не будет… Ни эмоций, ни чувств, ни желаний… Никакие самые разумные доводы не способны были ее переубедить. Депрессия не оставляла никакой надежды, а надежда необходима для того, чтобы вылечиться.

Такие болезни современная психиатрия предпочитает лечить сильнодействующими препаратами – антидепрессантами. Психотерапевты выписывали ей барбитураты, амфетамины, снотворные.

Кристина не хотела их принимать. Антидепрессанты вызывали страх. Она боялась лекарств, которые могут воздействовать на мозг и каким-то образом ее изменить. Опасалась привыкнуть к пилюлям как к наркотику.

Психотерапевты ее уговаривали:

– Мы же с вами не отказываемся от антибиотиков, если у нас болит горло. Мы глотаем болеутоляющие средства, если ноет зуб. Если одно лекарство не помогло, попробуем другие препараты. Фармакология не стоит на месте.

Но Кристина подозревала, что психиатры просто придумывают эти болезни. Обманывают людей, которым трудно справиться с обычными жизненными проблемами. Находят болезнь там, где человек действительно попал в безвыходную ситуацию, и уверяют, что помогут людям, если обзовут все это мудреным названием.

В «Справочнике по диагностике умственных расстройств», который выпускается Американской психиатрической ассоциацией, перечислено больше трехсот видов психических расстройств. Тридцать лет назад их было всего сто шесть. А в середине Х!Х века правительство Соединенных Штатов признавало только один вид психического расстройства – идиотизм.

Придуманы специальные названия для таких болезней, как стремление прижиматься к пассажирам иного пола в общественном транспорте или страсть путешествовать по миру под чужим именем. По мнению психиатров, примерно пять процентов американцев страдают от расстройства, которое именуется «беспокойство». Всем прописывают лекарства! И это безумно радует производителей лекарств.

Друзья поддерживали Кристину:

– Правильно, не глотай эту гадость. Психиатры считают, что все человеческие проблемы порождены болезнями. Это словно снимает ответственность с самого человека. Надо бороться за свое счастье, а не принимать таблетки.

Со стороны она казалась самоуверенной и даже самодовольной. А где-то в глубине ее души таился страх. Она всего боялась. Врач, который лечил Кристину Оазис, связывал болезнь с ее неудачными отношениями с мужчинами.

Первые погоны

Юрия Куприянова приняли в КГБ. А судьба Сергея Глазова все никак не решалась. Он переживал. Видя, как он нервничает, Петр Иванович Глазов собрался в Москву. Когда вернулся, Сергея вызвали в кадры, сказали, что он зачислен, и поздравили с началом службы. Сергей знал, к кому дед обратился. К дяде Вале – Валентину Михайловичу Рожкову, который почти десять лет жил вместе с семьей Глазовых здесь же, в поселке, а недавно переехал в Москву. Он всегда опекал мальчика.

После смерти Сталина и ареста Берии Валентин Михайлович Рожков поехал в Москву. Он безумно тосковал в поселке и без Вали, и без работы. Климат в обществе изменился, и он нашел работу в международном журнале. И тут приехал из поселка Петр Иванович Глазов. Они просидели в тесной комнате Рожкова весь вечер. Глазов рассказал, что Сергей – его сын.

Слова Петра Ивановича потрясли его. Какое счастье – у него есть сын! Но они вдвоем решили, что пока лучше Сергею об этом не говорить. Прочерк в графе «отец» лучше, чем отец, чьи родственники подозреваются в сотрудничестве с немцами.

Валентин Рожков поразился тому, что сын пожелал стать чекистом. Но отговаривать считал себя не вправе. Напротив, он обязан помочь. И попросил о помощи Игнатенко. Вот ему он все рассказал как на духу.

Полковник Игнатенко позвонил заместителю начальника управления кадров, представился и сказал, что готов поручиться за Сергея Глазова.

– Вашего поручительства недостаточно, – скучным голосом ответил кадровик.

Игнатенко ожидал иного ответа. Обычно коллеги идут друг другу навстречу.

– Почему?

– У нас есть данные о его низком моральном облике.

– Какие?

– Не уполномочен вам сообщать.

Вот этот ответ просто взбесил Игнатенко.

– Вы имеете в виду, что он собственного отца не знает, что у него в графе «отец» прочерк? И за это парень должен быть наказан?

Игнатенко в сердцах бросил трубку. Но что сделать? Игнатенко попросился на прием к Громыко. Откровенно рассказал министру, что настоящий отец Глазова – его бывший помощник Рожков.

Громыко не колебался:

– Надо помочь!

Сразу при Игнатенко набрал номер начальника управления кадров комитета госбезопасности, который тоже был родом из Белоруссии. Но земляк не выразил ни малейшего желания пойти навстречу министру иностранных дел.

Громыко нахмурился. И попросил соединить его с председателем КГБ. Тот внимательно его выслушал и, видимо, пришел к выводу, что эта история – удобная возможность оказать личную любезность министру иностранных дел.

Председатель комитета госбезопасности успокоил Андрея Андреевича:

– Я немедленно распоряжусь.

Игнатенко вернулся к себе. Через два часа ему позвонил заместитель начальника управления кадров:

– По Глазову возражения сняты. Документы подписаны и отправлены.

Голос сухой и откровенно обиженный. Не удержался от упрека:

– Не стоило поднимать такой мелкий вопрос на уровень председателя…

Мечта Сергея Глазова исполнилась. Сбылась и мечта Куприянова-младшего. Только он сразу же отправился учиться в Москву, что было предвестием завидной карьеры. А Глазова зачислили в штат областного управления.

Мандатная комиссия комитета госбезопасности, которая принимала окончательное решение, ограничилась вопросами ритуального характера относительно миролюбивой советской внешней политики. Ни к чему не придирались. Только со ссылкой на медиков потребовали от Глазова вырезать миндалины, размер которых превысил предельно допустимую для чекистов норму…

Это произошло в тот самый день, когда Сергею Глазову в служебном ателье сшили первую в его жизни форму офицера госбезопасности. Он переоделся и вернулся домой в новеньком мундире и фуражке с синим околышем. И на солнце ярко блестели лейтенантские звездочки на погонах.

Он шел по своему кварталу, где его знал каждый. Но сегодня его не узнавали! Кто-то с удивлением провожал взглядом молодого офицера, недоумевая, что он здесь делает. А кто-то и смотрел на него с испугом. Офицеры госбезопасности вселяли страх в тех, кто с ними сталкивался или по рассказам родных и близких знал, что происходит в стране.

Сергей Глазов на расстоянии почувствовал специфический запах анаши. Отрава шла контрабандой откуда-то из южных республик. В стороне от дороги на скамейке пристроились трое ребят из Горелой рощи. Один, постарше, под восхищенные взгляды других вытащил из пачки папиросу, высыпал табак из «беломорины», смешал с травкой и стал забивать смесь в гильзу.

– Анаша? – восхищенно спросил один из подростков.

Тот кивнул.

– Как достал?

– А деньги на что?

Старший раздал всем самокрутки. Достал спички, и они стали прикуривать, когда над ними навис Глазов. Сергей выхватил у них папиросы с анашой, бросил на землю и раздавил сапогом. Старший, увидев молодого офицера, убежал. Подростки замерли.

– Шли бы купаться, ребята, – негромко посоветовал им Глазов. – С дураками дружить – жизнь себе портить.

Он свернул в узкий переулок, где за низким забором жили Глазовы. Когда Сергей подошел к дому, бабушка неодобрительно смотрела на него.

– Ты в этой форме…

Покачала головой.

– Зачем она тебе? Ты такой способный. Неужели лучше занятия не нашел? Ты же слышал, сколько раз мы с отцом говорили… Когда мы были молодые, людей – хороших порядочных, соседей наших, друзей – хватали без всякой причины. И они не возвращались. А делали это люди в такой же, как у тебя, форме.

Он поцеловал бабушку. Напомнил:

– Времена сейчас другие. Дело же не в форме, а в том, кто ее носит. На любом месте можно делать гадости. Или, наоборот, помогать людям. Ты же меня знаешь, мама.

Деду Сергей напомнил его же слова:

– Помнишь, ты же говорил, что уверен во мне. Мне бы хотелось, чтобы ты всегда верил в меня. Форма не меняет человека.

Сергею Глазову присвоили звание младшего лейтенанта госбезопасности. Он дал подписку о неразглашении. Получил положение об органах государственной безопасности, совершенно секретный документ, где написано, что органы госбезопасности наделены правом вести агентурную работу, прослушивать телефонные разговоры, перлюстрировать почтовую корреспонденцию и так далее. Ознакомился. Осознал, какие у него права и какие обязанности. А через пару месяцев новичка отправили на краткосрочные курсы по повышению чекистской квалификации – получать базовые познания по специальности.

Стоя на перроне в ожидании поезда, Сергей Глазов заметил в группе чиновников мрачного заместителя начальника областного управления госбезопасности Куприянова. Причина плохого настроения полковника не была загадкой для его подчиненных. Замкнутость и тоскливое выражение лица объяснялись необходимостью в присутствии руководства области ограничивать себя в самом необходимом. Рассказывали, что, если ему грозит вызов наверх, полковник крепче минеральной воды ничего в рот не берет. Зато в остальные дни ни в чем себе не отказывает.

Говорили, что даже во время заседаний у начальника управления он вдруг просит разрешения выйти. Начальник, понимая, в чем дело, не возражает. Полковник поспешно уходит в свой кабинет, вынимает из сейфа вожделенную бутылку пятизвездочного, делает порядочный глоток и, вернувшись в зал заседаний уже в совершенно ином настроении, выступает горячо и вдохновенно.

Когда московский поезд подошел к перрону, чиновники гурьбой бросились к вагону, откуда должен был появиться хозяин области. Первый секретарь обкома спустился на перрон и быстрым шагом направился к зданию вокзала. Свита поспешила за ним. За первым секретарем устремился и заместитель начальника областного управления госбезопасности, на которого иронически поглядывал Глазов. Полковник Куприянов так боялся отстать от хозяина области, что чуть не бежал. В результате споткнулся и едва не полетел на перрон со всего маху. Оказавшийся рядом Глазов не позволил ему упасть. Вовремя подхватил полковника. Он постарался сделать это крайне вежливо и неприметно для окружающих.

Но все замечавший первый секретарь обкома откровенно расхохотался. Он получал удовольствие от того, что подчиненные попадают в неловкое положение. Возможно, ему понравилось бы еще больше, если бы Куприянов растянулся на мокром от дождя перроне во весь рост. Неблагодарный полковник вспыхнул гневом, вырвал руку и злобно посмотрел на Глазова, который, получается, привлек внимание к его неловкости.