Текст книги "До и после смерти Сталина"

Огольцов объяснил Цанаве:

– Боевая группа МГБ предпринимала меры к убийству Михоэлса еще в Москве, но сделать это не удалось, так как Михоэлс ходил по Москве в окружении многих женщин.

В Москве 10 января Абакумов принес Сталину «обобщенный», то есть сочиненный чекистами протокол допроса арестованного Гольдштейна. В протоколе говорилось, что «Михоэлс дал задание сблизиться с Аллилуевой и добиться личного знакомства с Григорием Морозовым», который женился на Светлане, дочери вождя.

«Надо подмечать все мелочи, – будто бы говорил Михоэлс, – не упускать из виду всех деталей взаимоотношений Светланы Сталиной и Григория Морозова. На основе вашей информации мы сможем разработать правильный план действий и информировать наших друзей в США, поскольку они интересуются этими вопросами».

Это Сталин и хотел прочитать.

Поразительным образом именно в эти месяцы Сталин сделал все, чтобы в Палестине появилось еврейское государство. Санкционировал поставки оружия палестинским евреям, разрешил евреям из Польши и других восточноевропейских стран эмигрировать в Палестину и сражаться за историческую родину. Но Сталину не понравился искренний интерес советских евреев к Израилю, их готовность помогать еврейскому государству.

«Мне кажется, что Сталин верил в круговую поруку людей одного происхождения, – считал Илья Эренбург. – Он ведь, расправляясь с «врагами народа», не щадил их родных… Что же, в таком случае следует предположить, что он обрушился на евреев, считая их опасными – все евреи связаны одним происхождением, а несколько миллионов из них живут в Америке».

Спорить с ним было бесполезно, писала Светлана Аллилуева. Сталин повсюду видел врагов: «Это было уже патологией, это была мания преследования от опустошения, от одиночества… Он был предельно ожесточен против всего мира».

Но главное – другое. Он был человеком с криминальным складом ума. С возрастом и болезнями эти патологические черты только усилились. Он давал указания бить арестованных смертным боем и легко приказывал лишать жизни. И на службу брал людей определенного склада – убийц и насильников. Участники дела, о котором мы рассказываем, нисколько не затруднились исполнить преступный приказ, сделали то, за что и не всякий профессиональный палач бы взялся.

В январские дни сорок восьмого боевая группа МГБ постоянно следила за Михоэлсом, которого окружало множество актеров, режиссеров и просто поклонников. Приезд выдающегося артиста был большим событием для театрального Минска. Огольцов позвонил Абакумову: ничего не получается.

«О ходе подготовки и проведения операции, – рассказывал Огольцов, – мною дважды или трижды докладывалось Абакумову по ВЧ, а он, не кладя трубки, по АТС Кремля докладывал в Инстанцию».

Инстанция на языке тех лет – это Сталин.

Абакумов потребовал выполнить приказ вождя любыми средствами и разрешил использовать секретного агента 2-го главного управления МГБ, который сопровождал Михоэлса. Этим агентом был театровед Владимир Голубов-Потапов.

«Мне было поручено связаться с агентом и с его помощью вывезти Михоэлса на дачу, где он должен быть ликвидирован, – рассказывал Шубняков. – На явке я заявил агенту, что имеется необходимость в частной обстановке встретиться с Михоэлсом, и просил агента организовать эту встречу. Задание агент выполнил, пригласив Михоэлса к «личному другу, проживающему в Минске».

Соломон Михоэлс, очень открытый человек, жаждавший общения, охотно согласился. Вечером 12 января они с Голубовым-Потаповым сели в машину к полковнику Шубнякову, выдававшему себя за «инженера Сергеева». За рулем находился старший лейтенант Круглов – в штатском, разумеется. Когда машина въехала в ворота дачи Цанавы, Шубников пошел докладывать Огольцову:

– Михоэлс и агент доставлены на дачу.

Огольцов по ВЧ опять связался с Абакумовым. Министр по вертушке позвонил Сталину. Сталин был еще на даче. В тот вечер он приедет в Кремль поздно, заседание политбюро начнется в половине двенадцатого ночи.

Вождь подтвердил свой приказ. Абакумов велел действовать.

«С тем, чтобы создать впечатление, что Михоэлс и агент попали под машину в пьяном виде, их заставили выпить по стакану водки, – рассказывал полковник Шубняков. – Затем они по одному (вначале агент, затем Михоэлс) были умерщвлены – раздавлены грузовой машиной».

За руль «студебеккера», судя по всему, посадили сотрудника белорусского МГБ майора Николая Федоровича Повзуна.

Судебно-медицинская экспертиза установила: «У покойных оказались переломанными все ребра с разрывом тканей легких, у Михоэлса перелом позвонка, а у Голубова-Потапова – тазовых костей. Все причиненные повреждения являлись прижизненными».

Читать эти документы почти невозможно. Чекисты хладнокровно давили грузовиком живых людей, которые находились в полном сознании и умирали в страшных муках. И при этом они не понимали, за что их убивают и кто убийцы… Если одного из них чекистам велели считать врагом советской власти, то второй-то был их человеком, осведомителем госбезопасности! Но и сотрудничество с МГБ не спасало. В преступном мире никаких законов не существует.

Полковник Шубников:

«Убедившись, что Михоэлс и агент мертвы, наша группа вывезла тела в город и выбросила их на дорогу одной из улиц, расположенных недалеко от гостиницы. Причем трупы были расположены так, что создавалось впечатление, что Михоэлс и агент были сбиты автомашиной, которая переехала их передними и задними скатами…

Рано утром трупы Михоэлса и агент были обнаружены случайным прохожим, и на место происшествия прибыли сотрудники милиции, составившие акт осмотра места происшествия. В тот же день судебно-медицинская комиссия подвергла патологоанатомическому вскрытию трупы Михоэлса и агента и установила, что их смерть наступила от удара грузовой автомашиной, которой они были раздавлены».

Подлинные обстоятельства убийства Михоэлса не для всех были секретом. Лазарь Каганович, видимо, сразу понял, что именно произошло. Видимо, поэтому его дочь сказала родным Михоэлса, чтобы они не искали правды. Лазарь Моисеевич говорил на идиш и охотно посещал Еврейский театр, пока это не стало опасным.

Давид Маркиш, сын репрессированного поэта Переца Маркиша, вспоминал:

«Мамина близкая приятельница Ирина Дмитриевна Трофименко, жена командующего Белорусским военным округом, позвонила нам в Москву и сказала: «Ночью убили Михоэлса». И положила трубку. Через несколько дней Ирина Трофименко приехала из Минска, рассказала матери, – разумеется, под секретом, муж запретил говорить на эту тему, – что Михоэлс был убит на даче, потом его тело перевезли в Минск и инсценировали гибель под колесами грузовика, и что все это дело рук белорусского министра МГБ Цанавы».

Командующий войсками Белорусского военного округа генерал-полковник Сергей Георгиевич Трофименко в войну удостоился золотой звезды Героя Советского Союза. Умер он сравнительно молодым.

«Когда Михоэлс был ликвидирован и об этом было доложено Сталину, – рассказал Абакумов, – он высоко оценил это мероприятие и велел наградить орденами, что и было сделано». 28 октября 1948 года всех участников двойного убийства тайно наградили: Цанава получил орден Красного знамени, Круглов, Лебедев, Шубняков – ордена Отечественной войны первой степени, Косырев и Повзун – ордена Красной звезды. На следующий день ордена Красного знамени получили Абакумов и Огольцов.

Федор Шубняков делал стремительную карьеру, 31 декабря 1950 года стал начальником 2-го главного управления Министерства госбезопасности. Абакумов, рекомендуя его, писал Сталину: «Полковник Шубняков – способный чекист, имеет опыт контрразведывательной работы, умело руководит подчиненным аппаратом и с этим делом справится». А в конце года его арестовали по делу уже бывшего министра Абакумова. На посту начальника контрразведки Шубнякова сменил Лаврентий Цанава. Тоже ненадолго. Сталин постоянно тасовал чекистские кадры. Цанава неожиданно оказался на пенсии. Огольцова отправили министром госбезопасности в Узбекистан.

После смерти вождя Берия, став министром внутренних дел, начал пересмотр громких дел, заведенных в ту пору, когда он не имел отношения к госбезопасности. 3 апреля 1953 года арестовали Огольцова и Цанаву. Президиум ЦК распорядился отменить «указ президиума Верховного Совета СССР о награждении орденами и медалями участников убийства Михоэлса и Голубова».

Прекрасно зная порядки в своем ведомстве, Сергей Иванович Огольцов боялся, что его могут попытаться отравить, вспоминает сын замминистра внутренних дел генерала Богданова. Сидя за решеткой, он ел и пил только то, что гарантированно не могло содержать яд.

Оказавшись на нарах, Огольцов подробно описал, как он руководил убийством Михоэлса. Его показания подтвердил Шубняков. Берия отдал бы их под суд, но его самого вскоре арестовали.

И опять все изменилось! Убийцы теперь называли себя невинными жертвами Лаврентия Павловича. Сразу после ареста Берии, 26 июня 1953 года, жена Огольцова отправила письмо Маленкову, который сменил Сталина на посту главы правительства:

«Еще так недавно 1 ноября 1952 года позвонил Огольцову в Ташкент товарищ Сталин. Предлагая вернуться на работу в Москву, он сказал: «Не я вам доверяю, а партия вам доверяет». Как же могло случиться, чтобы через месяц после смерти вождя Огольцов оказался государственным преступником?.. Мы с дочкой просим Вас, Георгий Максимилианович, вмешаться в судьбу Огольцова».

Из секретариата Маленкова позвонили жене Огольцова, успокоили: с ее мужем все будет хорошо. Раиса Сергеевна написала ему еще одно письмо:

«Дорогой Георгий Максимилианович!

Звонок от Вас влил струю жизни, озарил нас ярким лучом надежды на близкую радостную встречу с мужем и отцом. Мы ждем его каждый день, каждый час, каждую минуту. Мы ждем его потому, что мы, как в себе, уверены в его невиновности. Когда он, не работая почти месяц, находился дома, он ходил в министерство писать объяснения, которые требовал Берия. Заметно нервничая, он называл кощунством то, что от него требовали. Разговаривая по телефону с тов. Игнатьевым, он говорил, что от него требуют объяснения по делу, которому в свое время т. Сталин дал очень высокую оценку».

Огольцова освободили. Правда, отобрали орден, полученный за убийство Михоэлса – операцию, которой «Сталин дал очень высокую оценку». На следующий год уволили в запас. В 1959 году постановлением правительства лишили генеральского звания «как дискредитировавшего себя за время работы в органах и недостойного в связи с этим высокого звания генерала». Этим наказание исчерпывалось.

Прокуратура обязана была возбудить дело об убийстве Михоэлса и Голубова-Потапова и посадить убийц на скамью подсудимых. Но в Кремле не позволили предать гласности эту позорную историю. Как и многие другие. Не могли признать, что глава государства сам превратился в уголовного преступника и своих подручных сделал обычными уголовниками. Непосредственных участников убийства Михоэлса вообще не тронули. Шубняков дожил до глубокой старости.

Сотрудники Академии наук Гринберг и Гольдштейн, несчастные люди, которые понадобились чекистам для фабрикации дела против Соломона Михоэлса, умерли в тюрьме. Евгения Аллилуева, которую особое совещание при МГБ приговорило к десяти годам заключения, вышла на свободу тяжело больным человеком.

Мы снимали в Минске документальный фильм об убийстве Михоэлса. Сотрудники белорусского комитета госбезопасности помогли восстановить маршрут, которым везли Михоэлса, нашли то место на бывшей даче Цанавы, где его убивали. Мне страшно было даже стоять там…

Я поблагодарил за содействие тогдашнего руководителя КГБ Республики Беларусь, а он попросил меня выступить перед личным составом – «рассказать о творческих планах». В актовом зале собрались несколько сотен человек.

Через много лет один из участников этой встречи поведал мне, что в зале на задних рядах, среди ветеранов сидел тот самый чекист, который, сидя за рулем грузовика, раздавил Михоэлса.

Когда Игнатьев свалился с инфарктом, на роль хозяина Лубянки вождь примеривал Сергея Ивановича Огольцова. Но тот слег с острым тромбофлебитом. Руководить аппаратом госбезопасности Сталин поручил генерал-полковнику Сергею Арсеньевичу Гоглидзе, который проявил себя на Дальнем Востоке.

Еще один соратник Берии, Сергей Гоглидзе начинал наркомом внутренних дел Грузии. 31 июля 1941 года Гоглидзе приехал в Хабаровск. Он не только возглавил краевое управление. Его утвердили уполномоченным НКВД по всему Дальнему Востоку. Он стал хозяином немалой части страны.

От особняка Гоглидзе с его огромным садом и собственным теннисным кортом в Хабаровске ничего не осталось. Но ветераны-чекисты и по сей день тепло вспоминают своего начальника как заботливого человека: «В то время не было фруктов в продаже. Он приказал обеспечить каждого сотрудника управления определенным количеством свежих яблок и сухофруктов. Хорошая добавка к продовольственным карточкам».

Профессор медицины Анатолий Алексеевич Константинов вспоминал, как к его отцу, который ремонтировал часы, приехали домой два офицера госбезопасности: майор и капитан. Зашли в квартиру. Капитан спросил:

– Константинов?

Отец ответил:

– Да.

Капитан:

– Собирайтесь.

Мать в слезы, отец еле-еле выговорил:

– С вещами?

Тут только майор соизволил объяснить:

– Мы, товарищ Константинов, приехали к вам как к часовому мастеру. В кабинете товарища Гоглидзе остановились очень ценные часы, их надо исправить. Нам сказали, что вы – лучший мастер в Хабаровске.

Константинов – старший успокоился, собрал инструменты и поехал в управление МГБ. Часы действительно оказались оригинальными: корпус в виде рубки корабля с мачтой и рулевым колесом, которое качалось, – это был маятник. Все из бронзы с позолотой. За работу щедро заплатили, хотя мастер и отказывался от денег управления госбезопасности.

В огромном лагерном хозяйстве, которое подчинялось Гоглидзе, содержались весьма и весьма известные люди. В здании клуба краевого управления внутренних дел вечерами слух чекистов услаждал знаменитый дирижер и композитор Эдди Рознер, руководитель джаз-оркестра и заслуженный артист Белорусской ССР. Аплодировать и кричать ему «браво» не полагалось. Враг народа. Он был арестован в 1946 году.

По ту сторону границы находилось созданное напавшими на Китай японцами марионеточное государство Маньчжоу-го. Формально им управляли китайцы, фактически вся власть принадлежала японским военным. С ними велась тайная война. В Хабаровске Гоглидзе отличился спецмероприятием «Мельница».

Эта невероятная история вскрылась, когда уже после войны один из жителей города пришел в крайком партии и попросил о встрече с первым секретарем. Объяснил: он будет разговаривать только с хозяином края, ни с кем другим, потому что информация, которой он располагает, не может быть доверена никому иному.

Первым секретарем Хабаровского крайкома был профессиональный партработник Алексей Клементьевич Чёрный. Он был потрясен тем, что услышал от этого человека. Разговор в кабинете первого секретаря происходил уже после смерти Сталина и расстрела Берии.

Посетитель рассказал первому секретарю, что в годы войны был завербован чекистами и переправлен на сопредельную территорию, в Маньчжурию. Там японцы его поймали. Под пытками он не выдержал и согласился на них работать. Когда его вернули на советскую территорию, он был арестован чекистами и – как предатель – осужден и отправлен в лагерь. И тут начинается самое интересное.

Он отсидел свой срок, вернулся в Хабаровск и вдруг на улице совершенно случайно встретил того самого белогвардейца, который допрашивал и избивал его на маньчжурской заставе! Увидев белогвардейца, он поспешил в крайком партии, чтобы поставить в известность партийную власть.

Хозяин края приказал краевому управлению госбезопасности: проверьте, что это у вас белогвардейцы по улицам разгуливают?! Когда выяснилось, что происходит, в крайкоме сформировали комиссию. Ее доклад потряс даже видавших виды партийных секретарей.

Белогвардейцев в Хабаровске, конечно же, не было. Мнимый «белогвардеец» оказался чекистом. Зато вскрылась одна из самых изощренных операций ведомства госбезопасности. Замять эту историю оказалось невозможным. Крайкому партии пришлось докладывать в Москву высшему руководству. Президиум ЦК поручил комитету партийного контроля при ЦК КПСС разобраться и наказать виновных.

Проверка установила, что в 1941 году с санкции союзного наркомата внутренних дел руководство Хабаровского управления НКВД создало так называемый ложный закордон, который в переписке работников госбезопасности именовался «мельницей».

В пятидесяти километрах от города, в расположении одного из погранотрядов, близ границы с Маньчжурией, построили комплекс зданий: советская пограничная застава, маньчжурский пограничный полицейский пост и уездная японская военная миссия с воротами в китайском стиле. Внутри все оборудовали, как положено. Для кабинета начальника японской миссии заказали специальную деревянную мебель. Развернули даже телефонную станцию, которая обслуживала здания «ложного закордона». Участникам операции сшили японские или маньчжурские мундиры.

По замыслу хабаровских чекистов «мельница» предназначалась для проверки советских граждан, вызывавших подозрение у органов госбезопасности. Этих людей чекисты вербовали. Призывая проявить патриотизм и послужить родине, уговаривали исполнить особой важности миссию за границей. Когда те соглашались, то давали подписку, получали оперативный псевдоним; затем инсценировали ложный переход через границу в Маньчжурию.

С ними обсуждали план ухода за кордон, придумывали легенду, по которой им предстояло жить за границей. Будущим агентам выдавали одежду, продукты, немного денег. Обговаривали способы связи. Места встреч или явочных квартир называли по справочнику «Весь Харбин», который имелся в краевом управлении госбезопасности. В качестве пароля вручали половину денежной купюры стоимостью в один гоби (валюта государства Маньчжоу-го), вторую – уже на китайской территории должен был предъявить связной. Кому-то даже выдавали оружие, разумеется, с холостыми патронами.

Людям и в голову не приходило, что они – жертвы чекистской игры и решительно все происходит на советской территории. Едва они «переходили границу», их тут же хватали мнимые маньчжурские полицейские. Задержание проводилось предельно жестко. Руки связывали за спиной, на шею накидывали петлю и так вели на «маньчжурский погранпост». Иногда сразу избивали. «Будили» начальника поста, который на ломаном русском языке проводил первый допрос.

После этого мнимые китайские пограничники передавали арестованных мнимым японским военным. Перевозка сама по себе была мучительной. Связывали руки и ноги. На голову одевали ватный колпак, закрывающий лицо, а сверху еще и мешок. Долго везли на двуколке без рессор по кочкам. В так называемой японской уездной военной миссии оперативные работники НКВД, переодетые в японскую военную форму и выдававшие себя за белогвардейских эмигрантов, начинали допрос.

Использовали настоящих китайцев и настоящих японцев. Скажем, за начальника японской военной миссии выдавал себя некий японец, который еще в 1937 году перешел советскую границу. Пограничники его схватили. Приговорили к расстрелу. Заменили смертную казнью десятью годами и отправили на ложный закордон. Потом, в партийных органах возмущались цинизмом этой истории. Получалось, что осужденный японский разведчик допрашивал ни в чем не повинных советских граждан!

Что касается китайцев, то это были коммунисты-партизаны, перешедшие на советскую службу. Им внушали, что задержанные – японские шпионы, и китайцы вели себя особенно жестоко. Но иностранцев держали только на подсобных ролях. У них же не было чекистской выучки. В ноябре 1947 года советский гражданин, китаец Ян Линпу, работавший поваром на «Ложном Закордоне», возмутился творившимся там произволом. Чекисты его расстреляли. Затем убили еще двоих из обслуги ложного закордона, опасаясь, что они могут рассказать, что там происходит.

Допросы, как говорилось в документах, чекисты вели с применением мер физического воздействия, то есть, попросту говоря, избивали. Занимались этим подчиненные Сергея Гоглидзе, сотрудники Хабаровского краевого управления госбезопасности. Трое из них, кто особо отличился, еще недавно сами сидели – во внутренней тюрьме Хабаровского управления госбезопасности. Можно себе представить, что они творили, если их в те годы посадили! Впрочем, страдали они недолго. По ходатайству товарищей их освободили, и они отправились продолжать службу на «Ложный закордон».

Протоколы допросов писали по правилам старой орфографии, отмененной после революции советской властью. Чекисты, изображавшие «белогвардейцев», даже выучили некоторое количество японских и китайских слов. На бланках для допроса значилось «Особая следственная тюрьма Императорской Ниппонской военной миссии в городе Фу-юань».

Не гнушались ничем. Угрожали расстрелом, пытками. А из соседней комнаты, где будто бы тоже шел допрос, доносились крики и стоны. Искренне полагая, что они находятся в руках врага, и в результате применения мер физического воздействия, говорилось в справке Комитета партийного контроля при ЦК КПСС, люди не выдерживали и рассказывали, что именно чекисты поручили им сделать. Несколько человек покончили с собой.

На допросах от попавших на дьявольскую мельницу требовали согласия работать на японскую разведку. Когда они соглашались, их переводили через мнимую границу в район советской погранзаставы, а здесь арестовывали как иностранных шпионов. Если же человек отказывался выполнять задание японцев, его связывали и в таком виде перевозили на лодке будто бы на советскую территорию. Летом в тех местах полчища комаров, которые за эти часы, что осуществлялась операция, буквально съедали. Это тоже была форма воздействия. Беспомощный человек лежал на земле, пока не появлялся советский пограничный наряд и «совершенно случайно» его не обнаруживал.

Через дьявольскую мельницу пропустили 148 человек! Восьмерых расстреляли. Пятеро умерли, из них двое покончили с собой. Несколько человек использовались чекистами для агентурной работы. Остальных, пропустив через Особое совещание, отправили в лагеря. Это означает, что чекисты доложили в Москву, будто они поймали невероятное количество японских шпионов. А это ордена, звездочки на погонах, продвижение по службе.

Находились чекисты, которые сомневались в правильности таких методов. Но они долго не работали; их увольняли и, как говорили в те времена, «спускали в подвал», то есть самих сажали.

Комитет партийного контроля при ЦК КПСС и отдел административных органов ЦК представили руководству записку, в которой все названо своими именами:

«В 1941–1949 годах в краевом управлении НКВД-МГБ применялись провокационные методы в агентурно-оперативной работе, повлекшие тяжелые последствия.

Бывший начальник Хабаровского управления НКВД Гоглидзе и осуществлявший непосредственный контроль за работой «мельницы» бывший начальник 2-го управления НКВД СССР Федотов использовали «мельницу» в антигосударственных целях для фабрикации материалов обвинения на советских людей.

О существовании «мельницы» знал узкий круг работников центрального аппарата НКВД СССР и управления НКВД по Хабаровскому краю. Все мероприятия, связанные с ее применением, держались в строгой тайне. Лица, догадывавшиеся о действительном назначении «Ложного Закордона», подвергались физическому уничтожению.

Одним из главных организаторов этой грязной провокации является генерал-лейтенант Федотов. Будучи начальником 2-го управления НКВД, Федотов лично руководил работой «мельницы», докладывал о ней Берия и Меркулову, выполнял их поручения по применению «Ложного Закордона»… Вся переписка и отчеты Хабаровского управления НКВД с центром о работе «мельницы» адресовались только на имя Федотова, минуя канцелярию. Ни одно мероприятие, связанное с использованием «Ложного Закордона», не проводилось без его санкции. Федотов лично настаивал перед бывшим вражеским руководством НКВД СССР о применении расстрела к ряду невинных советских граждан».

Федотова уволили из органов и лишили генеральских погон. Но судить не стали.

12 октября 1956 года было принято постановление секретариата ЦК КПСС:

«1. Поручить КПК при ЦК КПСС рассмотреть вопрос о партийной ответственности сотрудников органов госбезопасности, допускавших грубейшие нарушения социалистической законности в Хабаровском крае в 1941–1949 гг.

2. Предложить Комитету госбезопасности при Совете Министров СССР разобраться и решить вопрос о целесообразности работы в органах КГБ лиц, причастных к указанным нарушениям.

3. Поручить Прокуратуре СССР ускорить рассмотрение и проверку дел на лиц, осужденных по материалам «Ложного Закордона».

Бюро хабаровского крайкома за грубое нарушение социалистической законности и необоснованные аресты советских граждан исключило из партии трех бывших сотрудников краевого управления госбезопасности. Этим и ограничились.

Отдел административных органов ЦК КПСС назвал и других причастных к этим преступлениям:

«При изучении вопроса о нарушении советской законности Хабаровским управлением НКВД нами установлен документ, свидетельствующий о том, что применение в агентурно-оперативной работе органов госбезопасности «мельницы», разрешение на ее практическое использование и финансирование санкционировано т. Серовым.

В письме заместителя начальника УНКГБ Хабаровского края полковника Чеснокова от 6 апреля 1941 года, адресованном начальнику 2-го управления НКГБ Федотову, сообщается, что ввод в действие «мельницы» намечен на 1 июня 1941 года, и ставится вопрос об отпуске средств на строительство и содержание персонала «мельницы». На письме имеется резолюция бывшего заместителя начальника 2-го управления Райхмана следующего содержания: «Товарищ Гузовский. Зам. наркома тов. Серову доложено. Он санкционировал организацию «мельницы» и предложил представить смету. Прошу дать смету сегодня же. Райхман. 6.5. 41».

На строительство и содержание персонала «мельницы» за период ее существования с 1941 по 1949 год израсходовано более одного миллиона рублей государственных средств».

Капитан госбезопасности Александр Александрович Гузовский в ту пору руководил 2-м отделением (борьба с японской и китайской разведками) 2-го управления НКГБ СССР. Он вырос до полковника, работал во Франции по разведывательной линии. В 1947 году его убрали из органов. Иван Александрович Серов стал генералом армии и первым председателем КГБ. Ему претензий не предъявили.

Вся история осталась тайной за семью печатями. Страна об этой трагедии и не подозревала. Заместитель министра иностранных дел Владимир Семенович Семенов 12 февраля 1964 года записал в дневнике:

«Третий день пленум по сельскому хозяйству. Сижу рядом с председателем партгосконтроля РСФСР. Он рассказал, что в 1952 году ездил в Хабаровский особый район – там не было тогда никакого закона, будто какая-то боярская вотчина, что хотели, то и делали. Политические находились внизу пирамиды преступников, а над ними властвовали уголовники. Всего прошло через этот район около семи миллионов человек, и примерно полтора – два миллиона погибли. Старались уморить политических, не посылая в отдаленные районы питания, хотя оно было.

У моего собеседника нервно забегали пальцы по пюпитру, и лицо исказилось гримасой:

– И зачем эти мясорубки. Какое изуверство!

Лицо было симпатичное и гуманное. Тут я впервые, пожалуй, так ясно почувствовал весь трагизм положения тех лет, которые сейчас именуют «культом». Ведь я был так далеко от арены действия и, может быть, поэтому пишу эти строки».

Видимо, Семенов беседовал с Георгием Васильевичем Енютиным. В ту пору он был председателем Комитета партийно-государственного контроля РСФСР, а в последние сталинские годы работал инспектором ЦК КПСС, так что многое знал.