Текст книги "Ленин. Соблазнение России"

«Ни в коем случае. Каменев расскажет все Сталину, а Сталин пойдет на гнилой компромисс и обманет».

5 марта Ленин продиктовал письмо Льву Давидовичу:

«Уважаемый товарищ Троцкий.

Я просил бы Вас очень взять на себя защиту грузинского дела на Ц.К. партии. Дело это находится под “преследованием” Сталина и Дзержинского, и я не могу положиться на их беспристрастие. Даже совсем наоборот. Если бы Вы согласились взять на себя его защиту, то я бы мог быть спокойным…».

Но остаться спокойным Ленину не удается. С большим опозданием он узнал о том, как Сталин кричал на Надежду Константиновну. Особенно неприятно ему было выяснить, что Каменеву и Зиновьеву все известно, следовательно, слухи могли распространиться достаточно широко.

В тот же день, 5 марта, утром, после того, как Крупская уехала в наркомат просвещения, где она работала, Владимир Ильич продиктовал личное и строго секретное письмо:

«Товарищу Сталину.

Копия тт. Каменеву и Зиновьеву.

Уважаемый т. Сталин!

Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать ее. Хотя она Вам и выразила согласие забыть сказанное, но тем не менее этот факт стал известен через нее же Зиновьеву и Каменеву. Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего и говорить, что сделанное против жены я считаю сделанным и против меня.

Поэтому прошу Вас взвесить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения».

Как же в реальности Ленин относился к Сталину?

Об этом говорится в записках сестры Ленина – Марии Ильиничны Ульяновой, которые были найдены после ее смерти в 1937 году, а преданы гласности только в наши времена.

«У В. И. было очень много выдержки, – писала его сестра. – И он очень хорошо умел скрывать, не выявлять отношения к людям, когда считал это почему-либо более целесообразным… Тем более сдерживался он по отношению к товарищам, с которыми протекала его работа. Дело было для него на первом плане, личное он умел подчинять интересам дела, и никогда это личное не выпирало и не превалировало у него…».

Еще до первой болезни Ленина, вспоминала Мария Ульянова, «я слышала о некотором недовольстве Сталиным… В. И. был рассержен на Сталина… Большое недовольство к Сталину вызвал у В. И. национальный, кавказский вопрос. Известна его переписка по этому поводу с Троцким. Видимо, В. И. был страшно возмущен и Сталиным, и Орджоникидзе, и Дзержинским. Этот вопрос сильно мучил В. И. во все время его дальнейшей болезни…».

Сталин видел, как Ленин относится к нему, и пытался воздействовать на вождя через сестру. Он вызвал к себе Марию Ульянову.

– Я сегодня всю ночь не спал, – сказал ей Сталин. – За кого же Ильич меня считает, как он ко мне относится! Как к изменнику какому-то. Я же его всей душой люблю. Скажите ему это как-нибудь.

«Мне стало жаль Сталина, – вспоминала Мария Ульянова. – Мне показалось, что он так искренне огорчен».

Мария Ильинична пошла к брату:

– Сталин просил передать тебе горячий привет, просил сказать, что любит тебя.

Ильич усмехнулся и промолчал.

– Что же, – спросила Мария Ульянова, – передать ему и от тебя привет?

– Передай, – ответил Ильич довольно холодно.

– Но, Володя, он все же умный, Сталин.

– Совсем он не умный, – ответил Ильич, поморщившись…

Но, может быть, Ленин находился во власти минутного раздражения? Мария Ильинична Ульянова писала перед смертью, что эмоции не имели значения для брата:

«Слова его о том, что Сталин “вовсе не умен”, были сказаны В. И. абсолютно без всякого раздражения. Это было его мнение о нем – определенное и сложившееся, которое он и передал мне. Это мнение не противоречит тому, что В. И. ценил Сталина как практика, но считал необходимым, чтобы было какое-нибудь сдерживающее начало некоторым его замашкам и особенностям, в силу которых В. И. считал, что Сталин должен быть убран с поста генсека».

Ленин велел Марии Володичевой запечатать письмо и отправить Сталину. Когда вернулась Крупская, она попросила не спешить с отправкой письма. Вероятно, она справедливо опасалась, что эта история может сказаться на здоровье Владимира Ильича и хотела как-то успокаивающе поговорить с мужем, а возможно, и со Сталиным – пусть он сам извинится, и об этой истории можно будет забыть.

Но Иосиф Виссарионович понял, что его судьба висит на волоске. Каменев предупредил генсека, что на очередном съезде Ильич «готовит для него бомбу». Историки пришли к выводу, что продиктованные Лениным слова его секретарь Лидия Фотиева сразу же показывала Сталину. Так что ему было известно намерение Владимира Ильича убрать его с должности генерального секретаря ЦК партии.

Узнав о резком ленинском письме, Сталин в тот же день предложил членам Политбюро перенести ХII съезд партии (который должен был закончиться его отставкой) на более поздний срок – в отчаянной надежде выиграть время: бедственное состояние здоровья Ленина ему было известно лучше, чем кому бы то ни было другому. Политбюро согласилось.

6 марта Ленину стало хуже. Сталин успокоился.

7 марта Володичева вручила ему письмо Владимира Ильича. Абсолютно уверенный в себе генсек тут же написал еле живому Ленину высокомерно-снисходительный ответ:

«т. Ленину от Сталина.

Только лично.

т. Ленин!

Недель пять назад я имел беседу с т. Н. Константиновной, которую я считаю не только Вашей женой, но и моим старым партийным товарищем, и сказал ей (по телефону) приблизительно следующее: “Врачи запретили давать Ильичу политинформацию, считая такой режим важнейшим средством вылечить его, между тем Вы, Надежда Константиновна, оказывается, нарушаете этот режим; нельзя играть жизнью Ильича” и пр.

Я не считаю, что в этих словах можно было усмотреть что-либо грубое или непозволительное, предпринятое “против” Вас, ибо никаких других целей, кроме цели быстрейшего Вашего выздоровления, я не преследовал. Более того, я считал своим долгом смотреть за тем, чтобы режим проводился. Мои объяснения с Н. Кон. подтвердили, что ничего, кроме пустых недоразумений, не было тут да и не могло быть.

Впрочем, если Вы считаете, что для сохранения “отношений” я должен “взять назад” сказанные выше слова, я их могу взять назад, отказываясь, однако, понять, в чем тут дело, где моя “вина” и чего, собственно, от меня хотят».

Это письмо Ленин уже не прочитал. Сначала не хотели показывать сталинский ответ, чтобы ему не стало хуже. А 10 марта его разбил третий удар, от которого Владимир Ильич уже не оправился. Он прожил еще год при полном сознании и понимании своего бедственного положения. В мае 1923 года у Ленина наступило слабое улучшение.

Но во второй половине июня произошло новое обострение, которое сопровождалось сильнейшим возбуждением и бессонницей.

Он совершенно перестал спать. С конца июля – опять улучшение. Он начал ходить, произносил некоторые простые слова – «вот», «что», «идите», пытался читать газеты, но влиять на политическую жизнь страны больше не мог. Для Сталина это было спасением…

Ленинское «Письмо к съезду», как его ни толкуй, содержит только одно прямое указание: снять Сталина с должности генсека, остальных менять не надо, хотя Ленин и отметил – довольно болезненным образом – недостатки каждого из самых заметных большевиков. Но получилось совсем не так, как завещал Владимир Ильич. Сталин – единственный, кто остался на своем месте. Остальных он со временем уничтожил.

Более того, само письмо Ленина стали считать «троцкистским документом», чуть ли не фальшивкой. Сталин предпочитал говорить о так называемом «завещании Ленина». Он сделал все, чтобы обращение Ленина не дошло до делегатов ХII съезда, которые – при жизни Владимира Ильича – могли бы и потребовать исполнения ленинских указаний. Лев Давидович Троцкий, сам обиженный резкостью ленинских слов, не позаботился о том, чтобы письмо вождя партии стало известно делегатам.

18 декабря 1923 года Ленина в последний раз привезли в Кремль. Он побывал у себя в квартире. Его жизнь окончилась после мучительной агонии. Предсмертные мучения были ужасны. Возможно, страдания были усугублены тем, что в периоды просветления он видел, что потерпел поражение. Он проиграл Сталину, который в полной мере воспользуется его смертью.

За неделю до смерти Владимира Ильича на XII Всероссийской партконференции Троцкого обвинили в том, что он создает в партии оппозицию, представляющую опасность для государства, поскольку в поддержку председателя Реввоенсовета высказывались партийные организации в вооруженных силах и молодежь. Выступления Троцкого для пущей убедительности именовались «мелкобуржуазным уклоном». Судя по всему, эти решения партконференции, разносящие Троцкого в пух и прах, и доконали Ленина.

Когда Владимиру Ильичу прочитали материалы партийной конференции, писала Надежда Константиновна, Ленин стал «волноваться».

Это было 20 января 1924 года. На следующий день, 21 января, в понедельник, ему стало плохо, а вечером он умер. Отмучился, как сказали бы раньше.

Атеросклероз левой внутренней сонной артерии привел к параличу правых верхней и нижней конечностей (перекрестная иннервация конечностей), потере речи, то есть поражен был центр Брока, располагающийся в левом полушарии головного мозга. При вскрытии обнаружилось, что позвоночные и сонные артерии были сильно сужены. Левая внутренняя сонная артерия просвета вообще не имела, что привело к поражению левого полушария мозга. Из-за недостаточного притока крови произошло размягчение ткани мозга. Непосредственная причина смерти – кровоизлияние в оболочку мозга. В современных условиях Ленина можно было бы эффективно лечить и продлить ему жизнь: сонные артерии оперируются, и их проходимость частично восстанавливается.

Похороны Ленина, что бы мы сейчас о нем ни думали, были тогда событием огромного значения. В записках моего дедушки, Владимира Млечина, который после Гражданской войны как демобилизованный красный командир поступил в Москве в Высшее техническое училище, я нашел описание этого дня:

«27 января я пришел на Красную площадь, где пылали костры. У костров грелись милиционеры, их было очень мало, красноармейцы, тоже немногочисленные, и люди, которые пришли попрощаться с Лениным.

Кто догадался в те дни привезти топливо и в разных местах разложить костры? Это был человек, сам достойный памятника. И не только потому, что спас от обморожения сотни, а может быть, тысячи и тысячи человек. Он показал наглядно, что должно делать даже в такие минуты, когда все текущее, бытовое, житейское кажется неважным, преходящим, третьестепенным.

Народу было много, но никакой давки, никакого беспорядка. И милиции-то было мало. Порядок как-то складывался сам по себе. Это были не толпы, шли тысячи и тысячи граждан, и каждый инстинктивно знал свое место, не толкаясь, не напирая на других, не пытаясь проскочить вперед.

Такого, как будто никем не организованного, естественно сохранявшегося порядка я после этого уже никогда не видел – ни на парадах, ни во время демонстраций, которые с каждым годом поражали все большим числом блюстителей порядка и все меньшей внутренней дисциплиной и самоорганизацией масс. Людей с жестоким упорством отучали самостоятельно двигаться по жизни… И по улице тоже».

«То и дело приходится встречать среди простонародья раскаявшихся большевиков и коммунистов, – записал в дневнике 6 марта 1923 академик-историк Степан Борисович Веселовский. – Пока еще они в тяжелом раздумье, но под ним вспыхивают временами искры свирепой злобы к тому миражу, или скорее к людям, которые вовлекли их в глупости, ошибки и грехи. Несомненно, что нарастает такая же глубоко народная революция-расправа, каким было движение несколько лет назад, после переворота…

Если эта разбойная, ни к чему не способная власть продержится еще несколько лет, то контрреволюция примет такой же народный, по своим формам, характер, каким отличался переворот. Все случившееся показывает, что в народной массе таятся самые невообразимые возможности…

Много разговоров о смерти вождя. Мне кажется, что он умер лично для себя вовремя, то есть он изжил самого себя, его время, события, вынесшие его на верх, пошли дальше. Пронесся смерч, кончился, как говорил Гастев, иллюминационный период революции, когда первенство принадлежало людям с такой патологически напряженной волей, какой обладал Ленин… Для созидательной работы он был совершенно не способен, да и не имел как типичный разрушитель и последователь марксизма никаких идей, необходимых для творчества новой жизни».

Похоже, академик ошибался. Эта, как он выразился, «разбойная» власть продержалась много дольше. Народное разочарование приняло совершенно иной характер: в условиях тотального контроля общество охватили полнейшее безразличие и апатия. Алексей Капитонович Гастев, на которого ссылается Веселовский, был поэтом и одновременно теоретиком научной организации труда. В годы большого террора его расстреляли…

Что касается возможных действий Ленина, не будь он столь слаб здоровьем, то трудно с уверенностью предположить, как бы он себя повел. Конечно же, он пребывал во власти охвативших его еще в юности идей и не желал от них отступать. Однако очевидный здравый смысл и отсутствие в нем природной жестокости уберегли бы Россию от того физического и нравственного террора, которым ознаменуется сталинская эпоха. Потери страны были бы неизмеримо меньшими, легче было бы возвращаться в нормальную историческую колею…

Через несколько дней после смерти Ленина Крупская написала Троцкому письмо:

«Дорогой Лев Давидович,

Я пишу, чтобы рассказать вам, что приблизительно за месяц до смерти, просматривая вашу книжку, Владимир Ильич остановился на том месте, где вы даете характеристику Маркса и Ленина, и просил меня перечесть ему это место, слушал очень внимательно, потом еще просматривал сам.

И еще вот что хочу сказать: то отношение, которое сложилось у Владимира Ильича к вам тогда, когда вы приехали к нам в Лондон из Сибири, не изменилось у него до самой смерти. Я желаю вам, Лев Давидович, сил и здоровья и крепко обнимаю».

Но Ленина больше не было, и сталинский аппарат методично уничтожал Троцкого.

Надежде Константиновне Крупской тоже не позавидуешь. Сначала у нее на руках тяжело умирал Владимир Ильич, потом на ее глазах уничтожили почти всех его соратников, которые были и ее друзьями. Она рискнула было поддержать Зиновьева и Каменева против Сталина. На XIV съезде партии 20 декабря 1925 года говорила:

– Нельзя успокаивать себя тем, что большинство всегда право. В истории нашей партии бывали съезды, где большинство было не право… Большинство не должно упиваться тем, что оно большинство, а беспристрастно искать верное решение.

Сталин возмутился ее словами. Написал Молотову:

«Переговоры с Крупской не только неуместны, но и политически вредны. Крупская – раскольница. Ее и надо бить, как раскольницу…».

Некоторые делегаты партийного съезда критиковали Сталина за то, что он запретил печатать статьи участников оппозиции, в том числе Крупской.

– Теперь нас хотят запугать словом «запрещение», – ответил генсек. – Но это пустяки, товарищи. Мы не либералы. Для нас интересы партии выше формального демократизма… И почему бы не запретить к печатанию статьи тов. Крупской, если этого требуют от нас интересы единства партии? А чем, собственно, отличается тов. Крупская от всякого другого ответственного товарища? Не думаете ли вы, что интересы отдельных товарищей должны быть поставлены выше интересов партии и единства? Разве товарищам из оппозиции неизвестно, что для нас, большевиков, формальный демократизм – пустышка, а реальные интересы партии – все?

Редкостный демагог…

Нападки на вдову Ленина носили такой откровенный характер, что возникли слухи о ее желании покинуть Советский Союз.

23 февраля 1926 года ответственный руководитель ТАСС (до этого заместитель председателя Совнаркома Литовско-Белорусской ССР) Яков Генрихович Долецкий доложил Сталину:

«Уважаемый товарищ.

В бюллетене не для печати от 16-го февраля с. г. нами передано сообщение из Лондона о прениях в палате общин по вопросу о ходатайстве тов. Крупской относительно разрешения эмигрировать в Англию. Агентство не реагировало на эту телеграмму, считая, что кампания этим одним фактом прений ограничится. Между тем сегодня получена новая телеграмма из Лондона, согласно которой английские газеты обсуждают этот вопрос. Телеграмма гласит: “Газеты считают просьбу Крупской о выдаче ей визы для въезда в Англию дальнейшим доказательством преследований, которым подвергаются со стороны Политбюро члены оппозиции на последнем съезде РКП”».

Я полагал бы необходимым опубликовать краткое, но очень резкое заявление тов. Крупской по этому поводу в английской печати и в центральной московской. Прошу указаний относительно получения агентством подобного заявления и опубликования его в прессе».

Сталин распорядился ознакомить с письмом руководителя ТАСС членов Политбюро, от себя написал:

«Я считал бы целесообразным, чтобы т. Крупская дала соответствующее заявление в печать, в противном случае ее молчание будет истолковано как Подтверждение слухов о так называемой просьбе т. Крупской насчет въезда в Англию».

4 марта на заседание политбюро пригласили Крупскую. Организовали ее интервью с опровержением слухов о бегстве вдовы Ленина из Советской России…

И все же Надежда Константиновна пыталась сохранить верность принципам, ради которых когда-то пошла в революцию. Выступая на пленуме ЦК в июле 1928 года, Крупская говорила:

– Если мы нашу борьбу с кулаком организуем таким образом, что только разоряем хозяйство у кулака, задевая и хозяйство середняка и бедняка, тогда мы в классовой борьбе только спутываем карты. Я знаю, как бывало, по довольно объективным письмам, письмам ребячьим, которые иногда мимоходом, среди ребячьей болтовни, дают крайне живую фотографию того, как дело происходит на самом деле. Мальчонка не дает оценки, а только дает фотографию… Мальчонка описывает: у кого денег нет, у тех берут «теленков» и «козленков», и описывает сцену, как козу поставили в сельсовете на стол, все стоят и хохочут, а крестьянин-бедняк, хозяин козы, плачет, и крестьянка плачет. Это как будто не очень-то значит бить по кулаку… Революционная законность не вошла еще в плоть и кровь, и вот сейчас, когда мы лозунг даем о нажиме, то должны учитывать, что перегиб будет неизбежным. Как конь, услышав трубу, начинает вытанцовывать известным шагом, так и призыв нажать оживляет старые приемы…

Но с каждым годом вдове Ленина становилось все более очевидным, что надо молчать.

«Несколько раз видалась с Надеждой Константиновной, – вспоминала Александра Коллонтай. – Вспоминали Инессу Арманд, работу по женотделу. Сейчас женотделы выполняют другие задачи: не сосредотачиваются на “женских делах”, а втягивают женщин в общую работу. Но женские запросы в тени…

Надежда Константиновна рассказывала мне о своем детстве и о том, что Владимир Ильич любил, чтобы дочери Инессы часто заходили. Придут, а он спрашивает:

– Это вы начерно или начисто пришли?

Начерно – значит, ненадолго.

На ее полке стоят портреты Инессы и Владимира Ильича рядом:

– Это был верный друг – нам и партии.

Оппозиции не касались. Обе – избегали».

Надежда Константиновна испугалась. Она не могла позволить себе открыто противостоять Сталину. Она принуждена была молчать, сидеть в президиуме и все одобрять. Ее с Лениным близких друзей – Льва Каменева и Григория Зиновьева – со временем расстреляли.

23 августа 1935 года Крупская отправила Сталину письмо:

«Иосиф Виссарионович!

Я как-то просила Вас поговорить со мной по ряду текущих вопросов культурного фронта.

Вы сказали “дня через четыре созвонимся”.

Но нахлынули на Вас всякие дела, так и не вышло разговора…».

Сталин не принял вдову Ленина. Переслал письмо Ежову:

«Прочтите приложенное письмо т. Крупской и двиньте вперед затронутые в нем вопросы… Посылаю именно Вам это письмо потому, что у Вас обычно слово не расходится с делом, и есть надежда, что мою просьбу выполните, вызовете т. Крупскую, побеседуете с ней и пр.».

На октябрьском (1937 года) пленуме ЦК решили принять закон об обязательном изучении русского языка в школах национальных республик и областей.

7 марта 1938 года Крупская обратилась с личным письмом к Сталину:

«Дорогой Иосиф Виссарионович, по обыкновению, пишу Вам о волнующем меня вопросе.

Мы вводим обязательное обучение русскому языку во всем СССР. Это хорошо. Это поможет углублению дружбы народов.

Но меня очень беспокоит, как мы это обучение будем проводить.

Мне сдается иногда, что начинает показывать немного рожки великодержавный шовинизм.

Например, я считаю вредным введение преподавания письма и чтения на первом году обучения не только на материнском, но и на русском языке, считаю вредным введение единого букваря для всех народностей, букваря, переведенного с русского…

Среди ребят появилось ругательное слово «жид», малышка говорит: «Дедушка, я не хочу быть латышкой». Правда, пока это отдельные случаи, но все же нужна известная осторожность».

Тональность превращается в просительную. Даже воспоминания о муже она вынуждена согласовывать с вождем. Она только позволяет себе по старой памяти обращаться к нему по имени и отчеству.

15 октября 1938 Крупская вновь пишет Сталину:

«Иосиф Виссарионович,

Я хочу уточнить вопросы, по которым мне необходимо поговорить с Вами.

О своей работе над высказываниями Ленина по вопросам культуры и просвещения. Я работала над таким сборником все лето. Хотелось создать сборник, где бы эти высказывания давались в тесной связи со всей работой партии по указанным Вами периодам, взять все, что говорил Ильич за каждый период по этим вопросам…

О казанском и самарском периоде учебы и деятельности Ильича. Тут очень много интересных моментов…

Очень хотелось бы, чтобы со мной поговорили».

Вместо серьезных бесед – решение Политбюро:

«Предложить т. Крупской, согласно заключению врачей, ограничить время работы не более 4 часов в сутки при работе 4 дня в шестидневку; летом отпуск 3 месяца и диетпитание».

«Внешне, – вспоминал Троцкий, – ей оказывались знаки уважения, вернее полупочета. Но внутри аппарата ее систематически компрометировали, чернили, унижали, а в рядах комсомола о ней распространялись самые нелепые и грубые сплетни. Что оставалось делать несчастной, раздавленной женщине? Абсолютно изолированная, с тяжелым камнем на сердце, неуверенная, в тисках болезни, она доживала тяжелую жизнь».