Текст книги "В поисках утраченного величия. Иран, ядерное оружие и Ближний Восток"

Наследники великого аятоллы

Исторический эксперимент, поставленный Исламской революцией в Иране, продолжается три с лишним десятилетия.

Иран – это безалкогольное общество. Выпивка приравнена к уголовному преступлению. Страждущим иностранцам предлагают утешиться чаем или безалкогольным пивом местного производства. Вечером за столиками сидят чисто мужские компании – без женского общества. Пьют чай из маленьких стеклянных стаканчиков вприкуску – с белым мелко наколотым сахаром, желтыми кружочками жженого сахара, финиками, лимонами. Курят кальян, который, впрочем, не заменит обычной сигареты. Даже в жару ходят в темных, теплых шерстяных костюмах. Руки бесконечно перебирают четки. Люди часами ведут неспешные беседы – кажется, иранцам всегда есть о чем поговорить.

Семейные пикники тоже проходят под чай, лепешки и помидоры. Поскольку закусывать в Иране незачем, то и огурцы перекочевали в разряд фруктов: их подают на десерт вместе с яблоками и апельсинами.

Вырабатывать спиртные напитки, причем только для собственного употребления, разрешено лишь армянской общине. Продавать спиртное мусульманам запрещено. Правда, поговаривают, что запреты слабнут, что запросто можно встретить на улице человека, от которого несет перегаром.

Уж не знаю, что тому причиной – безалкогольный образ жизни, климат, полноценная еда или хорошие гены, но мужчины высокие, крепкие, выглядят завидно здоровыми. Есть очень красивые лица – в конце концов иранцы имеют больше прав считать себя арийцами, чем немцы.

Этнически Иран разнороден: здесь обитают курды, арабы, туркмены, армяне, белуджи, кашкайцы. Собственно персы составляют половину населения. «Нет-нет, национальных меньшинств у нас нет. Все мы иранцы – и азербайджанцы, и курды, и белуджи, – рассказывал мне в Тегеране глава парламента. – У нас в стране все иранцы, но не все мусульмане. Национальных меньшинств нет, но есть религиозные меньшинства». В знак уважения к другим религиям конституция позволяет живущим в Иране зороастрийцам, христианам (армянам) и иудеям иметь по одному депутату в парламенте. Ассирийцы и халдеи вместе выбирают одного депутата.

Для теократического государства естественно признавать не этническое, а конфессиональное деление. Но дело не только в этом. Тегеран всегда боялся распада страны, поэтому и не признает этнические меньшинства. Скажем, курды мечтают воссоединиться со своими братьями, разделенными между четырьмя государствами. Москва после войны пыталась присоединить к советскому Азербайджану иранский. В Тегеране опасаются, что арабы, живущие в провинции Хузестан на юге страны, могут поддаться арабскому национализму, который проповедует соседний Ирак. А белуджи (в Иране их примерно миллион) захотят объединиться со своими сородичами в Пакистане (там их больше трех миллионов). А есть еще туркмены…

У молодых иранских бородачей решительный, иногда суровый и даже пугающий вид. В Иране не заработаешь на жизнь продажей бритвенных принадлежностей. Скорее уж стоит торговать средствами для ухода за бородой.

Рассмотреть иранских женщин труднее. Подчиняясь исламским обычаям, они избегают чужих глаз. Правда, в богатых районах Тегерана, где нравы либеральнее, все же можно убедиться в том, что поэты не напрасно воспевали красоту персидских женщин. Здесь даже позволяют себе малую толику косметики. Но обычно группы женщин, укутанных в черное, производят на приезжего тягостное впечатление.

Почему в автобусах в Иране женщины и мужчины занимают места в разных концах салона – мужчины впереди, женщины сзади? «Иранские женщины сами попросили, чтобы им выделили отдельные места, – как ни в чем не бывало, объясняют в Тегеране. – В общественном транспорте много людей, пассажиры стоят впритык друг к другу. Женщинам неприятно тесниться вместе с мужчинами».

Когда-то женщины, которые при шахе одевались по-европейски, надевали чадру или платок в знак протеста против шахского режима, а теперь отказаться от ношения традиционной одежды – значит подчиниться западным ценностям, предать семью и веру. Тогда зачем в магазинах продается много красивой современной одежды, украшений, если женщины обязаны ходить в черном? «Наши женщины все это носят, – отвечают иранские мужчины. – Где? Дома, в гостях, на приемах».

Почему представительницы иных религий, иностранки, приезжающие в Иран, обязаны одеваться, как исламские женщины? «Обязанность любой женщины, даже приехавшей из-за границы, носить такую одежду, какая закреплена в конституции, принятой всенародно. Закону должны подчиняться все, кто находится на территории Ирана».

Как быть иранским спортсменкам, которые хотят заниматься, например, плаванием, если им нельзя раздеваться в присутствии мужчин? «Для спортсменок выделены специальные, закрытые для посторонних места». Это означает, что иранские девушки лишены возможности участвовать в международных состязаниях, добиваться успехов, побеждать? «Профессиональный спорт среди женщин мы вообще не приветствуем. Разрешаем те виды, в которых можно выступать в традиционной одежде. Прекрасный вид спорта – стрельба из лука. Медали и рекорды не стоят того, чтобы ради них сбросить одежды, растоптать свои традиции. Иранские женщины это понимают».

Существует ли в Иране многоженство, разрешенное исламом? Этот вопрос я задал дочери бывшего президента страны Фатиме Хашеми. Она долгое время возглавляла комитет иранских женщин: «Все, что говорится о женщинах в Иране, – злобная пропаганда. Напрасно утверждают, что женщина в чадре неспособна участвовать в общественной жизни. Чтобы отразить злобные выпады, и была создана наша организация. Мы хотим доказать, что в исламском мире женщина может и быть хранительницей очага, и участвовать в общественной жизни».

Фатима Хашеми кутается в черный платок. На руке тоненькое золотое кольцо с бриллиантом. Когда улыбается, ее несколько суровое лицо становится приятным. Выпускница биологического факультета Тегеранского университета. Предпочитает французские духи. Муж – зубной врач.

Она объяснила свою позицию относительно многоженства. «Многоженство позволено только в том случае, если мужчина способен одинаково любить всех своих жен и содержать их, – ответила Фатима Хашеми. – В Иране многоженство практически не существует. Иранская женщина при внешнем смирении не намерена терпеть дома соперницу. Вторую жену можно взять только с согласия первой. Если бы мой муж привел в дом вторую жену, я бы немедленно дала мужу развод». Суетившиеся вокруг нее женщины с переговорными устройствами принесли ей коран в кожаном переплете на молнии. Фатима стала сверяться с первоисточником. По-человечески понятно, что дочь бывшего президента решительно против многоженства. Но тут очевиден отход от заветов Хомейни.

Мне бросилось в глаза, как мало в стране туристов. Я не встретил их ни в Тегеране, ни в Исфахане, где много памятников старины. Не видел туристических автобусов, не заметил обычно бросающихся в глаза шумных туристических групп в гостиницах. Один из заместителей министра иностранных дел дал понять, что при таких запасах нефти и других полезных ископаемых Иран вполне может позволить себе пренебречь доходами от туризма: «Конечно, туристам у нас в стране приходится следовать нашим правилам. У нас нельзя пить, танцевать, заниматься развратом. Все женщины должны быть соответствующим образом одеты. Мы приветствуем туризм, но не станем ради него жертвовать своими законами».

Исламская революция была протестом древней культуры, силу которой никто толком не представлял, против западного влияния, против попыток шаха модернизировать страну. Шах, наследственный владыка страны, упустил свой исторический шанс. Задуманные им реформы, прежде всего аграрная, которая предусматривала передачу крестьянам земли, были скомпрометированы коррупцией, интригами и жестокостью секретной службы.

Одна из самых древних империй – Персидская – возникла на земле, богатой нефтью. Проснувшись от многовековой спячки, Иран пустил в ход нефтяное богатство, чтобы вернуть былое влияние в международных делах. Когда в 1970-е годы потекли нефтяные деньги, у руководителей страны закружилась голова. Шах Мохаммад Реза Пехлеви выдвинул лозунг: «Превратить Иран в одну из пяти главных промышленных держав». Он рассчитывал, что национальный доход будет расти более высокими темпами, чем в Японии.

Шах был типичным восточным самодержцем. Не терпел никакой иной власти, кроме собственной. Содержал пышный двор и развращенное семейство. Гордился тем, что ликвидировал всех, кто оказывал ему сопротивление. Откровенно признавался, что питает отвращение к демократии. Тем не менее шах многих очаровал на Западе. Им восхищались. Он был властителем с идеями, производил впечатление крупного государственного деятеля. И у него были деньги, может быть слишком много денег для реализации своих идей.

Политическая элита страны считала модернизированный абсолютизм лучшим или даже единственным средством достижения подлинной независимости. В Тегеране полагали, что демократия – опасная роскошь, которую едва ли можно себе позволить. И у кого спрашивать мнение, брезгливо вопрошали персидские аристократы. У рыночных торговцев, безграмотных сезонных рабочих, нищих, чревовещателей, предсказателей судьбы, разорившихся ремесленников, бродяг и дервишей?.. Для них политика означала одно – в день выборов их загрузят в кузов грузовика и доставят на избирательный участок, где в обмен на «правильное» голосование порадуют пачкой сигарет, бесплатной едой или мелкими деньгами.

Казалось, Иран способен совершить прыжок и присоединиться к головному отряду крупных индустриальных держав, как это произошло с Японией, а затем с Южной Кореей. И как-то забывалось, что Иран – кровавая диктатура.

По закону от 20 марта 1957 года для «обеспечения безопасности государства и противодействия любому заговору, направленному против общественных интересов», создали Службу информации и безопасности страны (САВАК). Первым руководителем был генерал Теймур Бахтияр, дальний родственник второй жены шаха – Сорейи. САВАК прославилась жестокими и разнообразными пытками.

Может быть, в мире надеялись, что охватившее шаха безумие репрессий постепенно пройдет. Или мирились, как с неизбежным злом в стране, лишенной демократической традиции, грубой и склонной к насилию. Рассчитывали, что шах когда-нибудь перейдет от просвещенного деспотизма к либеральной демократии. Но он был слишком уверен в превосходстве своей системы правления над всеми другими. Его мечта об экономическом чуде выродилась в необъятную коррупцию – страна погрязла в бакшишах, взятках и расточительстве, которые обеспечили процветание лишь элиты. Мечта о превращении в великую индустриальную державу оказалась лишь манией величия шаха. Кончилось это тем, что разочарованная страна повернулась к нему спиной и нашла спасение в религии.

Его отец, шах Реза Пехлеви, был националистом. Ему не нравилось, что Запад смотрел на его страну с презрением, считал отсталой. Англичане называли персов гхолами, то есть рабами. Персы не могли без особого пропуска приезжать в город, где добывалась нефть и где хозяевами оставались англичане.

Шах хотел уничтожить реакционные аспекты ислама, которые мешали продвижению вперед. Узость мировоззрения и ограниченность образования мулл заставляли их быть в оппозиции реформам. Они не позволяли женщинам отказываться от чадры, противились анатомированию тел на медицинском факультете университета. Вскрытие или посмертный осмотр трупа были запрещены.

Шах хотел создать Ирану облик прогрессивного государства. Принятая им конституция пыталась сочетать принципы западной либеральной демократии с подчинением политической жизни шариату.

27 января 1963 года его сын провозгласил так называемую «белую революцию». Она предусматривала аграрную реформу, национализацию вод и лесов, участие рабочих в прибылях предприятий, реформу избирательного права, включая предоставление женщинам права голосовать.

При дворе шаха понимали: необходимо перенимать лучшее, что есть во внешнем мире, в Европе, но советовали говорить, что это взято не у Европы, а непосредственно из ислама, тогда это будет с радостью воспринято как доказательство неисчерпаемости религии… Но все реформы шаха наносили удар прежде всего по исламскому духовенству. Шах недооценил их силу, а также бойцовские качества своего главного противника – аятоллы Хомейни, который превратил шиизм в инструмент борьбы за власть.

Аятолла Рухолла Мусави Хомейни родился 9 апреля 1900 года в небольшом местечке возле Исфахана. Он происходил из семейства Мусави, ведущего род от седьмого имама Мусы. Став главой Ирана, он назначит на ключевые должности людей из своего клана… Его дед поселился в городке Хомейн примерно в 1840 году и основал собственную религиозную школу.

Рухолла Хомейни всегда выступал против шахских реформ. В этих либеральных реформах он увидел «подготовку почвы для иностранного господства». Он стал фигурой номер один в шиитском духовенстве после смерти в 1961 году аятоллы Боруджерди.

В 1963 году Хомейни открыто выступил против шахских реформ – «белой революции». По его призыву вспыхнуло антишахское восстание. Волнения продолжались три дня. Подавили их вооруженные силы. Погибло больше пяти тысяч человек. Сотни оппозиционеров оказались в тюрьме. Хомейни арестовали, что вызвало бурю протестов, потом выпустили. А в ноябре 1964 года отправили в изгнание в Турцию. Оттуда он перебрался в Ирак – в город Эн-Неджеф. Это одно из святых для шиитов мест, здесь находится гробница первого имама Али.

Священнослужители-идеалисты ринулись в Исламскую революцию, рисуя себе картину лучшего из мусульманских миров. Они мечтали об идеальном, чистом обществе, в котором станет единым целым религиозная и политическая жизнь. В мечтаниях им виделась республика, живущая по законам шариата, – республика простая, суровая, бедная материально, но богатая духовно.

Получилось иначе. Исламскому духовенству, соблазнившемуся властью, удалось полностью взять контроль над страной в свои руки. Но не отвлекает ли муллу политика от служения Аллаху? «Для иранских священнослужителей политика – часть религиозной деятельности, – объяснял мне глава иранского парламента. – Если допустим отделение религии от политики, Аллах нас накажет. Ведь мы столько мечтали о создании исламского государства, и, наконец, сбылось».

Шииты исходят из того, что любое светское правительство с религиозной точки зрения незаконно. В Тегеранском университете каждый студент, вне зависимости от того, собирается ли он стать ветеринаром, инженером или астрономом, обязан изучать основы ислама, этику ислама и историю ислама.

Но вот что удивляет: постоянно живущие в Иране иностранцы утверждают, что мечети пустеют. Раньше духовенство находилось в оппозиции к несправедливой власти, и симпатии людей были на стороне мулл. Потом духовенство само стало властью, и люди переносят на священнослужителей свое недовольство жизнью, считая, что после революции только те и разбогатели. Люди становятся аполитичными, циничнее относятся к религии и к духовенству, иранцы лишились прежнего душевного подъема. Пока исламское духовенство проповедует против влияния западной культуры, дети священнослужителей благополучно отправляются за рубеж – учиться или отдыхать. Участие в антиамериканском митинге не мешает после насладиться у себя дома новой видеокассетой с записью американского фильма, доставленного в Иран контрабандой.

Постоянно идет борьба между сторонниками послаблений и противниками любых отступлений от заветов Хомейни. Скажем, умеренные политики разрешили студентам летом носить рубашки с короткими рукавами. Фундаменталисты тут же бросились в бой, требуя запретить женщинам кататься на велосипедах. Ортодоксальные теологи исходят из того, что у велосипеда тоже есть седло, а раз женщинам запрещено ездить на лошадях, то и катание на двухколесной технике тоже не должно быть разрешено.

В Иране наказывают за то, что в других странах правонарушением не считается: за алкоголизм, за внебрачные половые связи. В Иране казнят публично. Зачем? «По просьбе местного населения, люди хотят убедиться, что злодей наказан», – объяснил мне глава судебной власти страны аятолла Мохаммад Язди.

Аятолла Язди, ученик Хомейни, возглавлял всю судебную власть Ирана, то есть следил за тем, чтобы судьи руководствовались исламским правом. Он подписывал наиболее строгие приговоры. Мне запомнилось его мрачное, суровое лицо.

Незадолго до своей смерти в 1989 году Рухолла Хомейни приговорил к смерти англоязычного писателя Салмана Рушди, который родился в Индии в мусульманской семье, за книгу «Сатанинские стихи». Фетва[1]1
  Фетва – заключение, приобретающее силу закона.


[Закрыть] аятоллы Хомейни гласила: «Я сообщаю гордым мусульманам всего мира, что автор „Сатанинских стихов“ – книги, направленной против Ислама, Пророка и Корана, и все те, кто был посвящен в замысел, приговариваются к смерти. Я прошу всех мусульман уничтожить их, где бы они ни были обнаружены». Это был смертный приговор, вынесенный без суда и следствия. Хомейни внушал мусульманам, что, убив нечестивого писателя, они совершат угодное Аллаху дело.

Хомейни был предельно нетерпим к неверным и нечестивым: «Если кто-то позволяет неверным продолжать играть роль развратников на земле, их окончательное моральное наказание будет еще более сильным. Таким образом, если мы убиваем неверных, чтобы положить конец их развратным действиям, мы, в конце концов, оказываем им услугу. Окончательное наказание для них будет меньшим. А разрешить неверным остаться жить – значит позволить им сделать больше нечестивых дел. Убивать их – значит совершать хирургическую операцию, исполнять волю Аллаха… Те, кто следует правилам Корана, знают, что мы должны подчиняться законам возмездия и должны убивать…»

Салман Рушди, который обратился за помощью к британской полиции, не оценил гуманности и благородства Хомейни, намеревавшегося оказать писателю услугу – избавить его от греховной жизни. Британское правительство взяло писателя под защиту, выделило бронированный автомобиль, двух водителей и двух охранников.

Рушди сделал заявление: «Я признаю, что мусульмане в разных частях света искренне переживают из-за моего романа. Я глубоко сожалею, что его публикация вызвала такие чувства у искренних последователей ислама…» Это не помогло. Хомейни подтвердил свой приговор: «Даже если Салман Рушди покается и станет самым благочестивым человеком всех времен, долг каждого мусульманина использовать все имеющиеся в его распоряжении средства, чтобы отправить его в ад».

После смерти Хомейни ожидали, что Тегеран отменит смертный приговор писателю. «Приговор остается в силе, – сказал мне аятолла Язди. – Приговор Салману Рушди был вынесен не судом. Это фетва имама Хомейни, обязательная для исполнения мусульманами всего мира. Иранский суд не вправе отменить фетву имама».

Когда Тегеран захотел восстановить дипломатические отношения с Великобританией, в конце 1998 года на встрече с британским министром иностранных дел Робином Куком иранский министр Камаль Харази сказал: «Правительство Исламской Республики Иран не намерено ни предпринимать какие-либо акции, угрожающие жизни автора „Сатанинских стихов“ или кого-либо другого, имеющего отношение к этой работе, ни помогать кому-то это сделать». Это означало, что фетва Хомейни отменена. Но осенью 2012 года, после появления печально знаменитого фильма «Невинность мусульман», иранские муллы вспомнили и о Рушди, потребовали все-таки наказать его и назначили награду в три миллиона долларов. Объяснили: «Если бы воля Хомейни была исполнена, никто бы не посмел так богохульствовать».

«В вере не должно быть насилия… Будь снисходителен и неси добро. О люди, ваше насилие обернется только против вас самих…» Что общего между этими словами из Корана и призывом Хомейни убивать? Аллах говорит двумя голосами? Или люди говорят за Аллаха?.. Как получилось, что люди с Кораном в руках стали выписывать лицензии на отстрел мирных жителей?

Нелепо рассуждать на тему «хорош или плох ислам». Ислам, как и другие мировые религии, многолик и противоречив. И умеренные разумные люди, и радикалы-фанатики, склонные к насилию, – все находят в Коране подтверждение своим взглядам. Широк простор для различных толкований целей и задач ислама. И постоянно находится умелый религиозный деятель, который требует от мусульман фанатического служения исламу и объявляет неверным джихад – священную войну.

Некоторые специалисты говорят о том, что ислам – сравнительно молодая религия – просто не вышел еще из своего Средневековья – эпохи, которой свойственна крайняя нетерпимость. Не надо считать ислам идеологией экстремистов. Мусульманский мир находится в развитии, и еще неизвестно, как будет выглядеть его политическая карта через десятилетия, кто возьмет верх – умеренные или радикалы.

После победы Исламской революции в Иране в 1978 году исламисты нигде в мире не могли взять власть. Потом они добились нового успеха – хозяевами Афганистана стали фундаменталисты (правда, талибы – сунниты, с шиитским Ираном они на ножах).