Текст книги "В поисках утраченного величия. Иран, ядерное оружие и Ближний Восток"

Визит шаха взорвал Германию

Можно сказать, что именно из-за иранского шаха родилось радикальное ультралевое движение. В Западный Берлин годами съезжались рассерженные молодые люди. Социал-демократические власти заботились о том, чтобы студенты, творческая молодежь чувствовали себя в городе комфортно. И что еще очень важно: в Западном Берлине молодые мужчины освобождались от призыва в бундесвер.

2 июня 1967 года в городе проходила студенческая демонстрация против визита иранского шаха Резы Пехлеви. Он вызывал ненависть и отвращение у европейских либералов. Шаха обвиняли в угнетении собственного народа, в подавлении инакомыслия и в пытках заключенных. В кампании протеста против его приезда участвовали иранские эмигранты, немецкие левые интеллектуалы. К ним присоединился Социалистический союз студентов в Западном Берлине.

Именно тогда прозвучал роковой выстрел, который изменил судьбу многих молодых немцев. Сотрудник криминальной полиции Западного Берлина Карл-Хайнц Куррас застрелил студента Бенно Онезорга. На суде Куррас утверждал, что на него напали и это была законная самооборона. Полицейского оправдали. Студент, который даже не участвовал в антишахской демонстрации, умер в больнице. Его трагическая смерть стала исходной точкой для появления немецкого левого радикализма. Убийство Бенно Онезорга вызвало массовое возмущение в стране. Шах далекого Ирана был олицетворением того, что должно исчезнуть. Приезд шаха, разгром демонстрации и убийство западноберлинского студента полицейским изменили ход германской истории, стали катализатором молодежного восстания 1968 года и левого терроризма, который потрясал страну в 1970—1980-е годы.

Недавнее расследование, проведенное прокуратурой уже единой Германии, показало: выстрел вовсе не был самообороной, как уверяли тогда полицейские, пытаясь скрыть истину. Полицейский Карл-Хайнц Куррас утверждал, что демонстранты угрожали ему ножами. Внимательное изучение съемок и фотографий с помощью современных компьютерных технологий позволяет точнее представить себе события того дня. Нашлись фотоснимки, на которых человек с пистолетом в руке спокойно направляется к Онезоргу – это Куррас. И еще на одном, прежде неизвестном фото Куррас опирается левой рукой на плечо другого полицейского, а правой стреляет. Имя этого полицейского вообще не фигурирует в расследовании 1968 года – его даже не допросили относительно обстоятельств этой истории. Не допросили и троих стражей порядка, которые продолжали избивать Онезорга уже после того, как в него попала пуля и он умирал на земле. Но самое отвратительное – поведение врачей в клинике Моабит, где они освидетельствовали труп Бенно Онезорга. Они сделали все, чтобы помешать экспертизе. Удалили тот фрагмент черепа, куда попала пуля. Чем это было как не попыткой скрыть убийство? В свидетельстве указали причину смерти: «Повреждение черепа грубой силой…» Врач, подписавший свидетельство, уверял, что выполнял приказ начальника.

В 2009 году было сделано новое открытие: стрелявший в Онезорга западноберлинский полицейский Карл-Хайнц Куррас тайно работал на министерство государственной безопасности Восточной Германии. И возникает вопрос: не застрелил ли он студента намеренно, выполняя поступившую из Восточного Берлина команду устроить провокацию? МГБ ГДР наверняка жаждало устроить мятеж в Западном Берлине, вот агент внутри западноберлинской полиции и мог сыграть такую роль…

Карл-Хайнц Куррас для молодежи 1960-х олицетворял реакционность западногерманской системы. А в реальности был секретным агентом министерства государственной безопасности и членом восточногерманской компартии – СЕПГ. Полицейский, который без всякого повода и оснований застрелил безвредного и беззащитного студента, был вдохновлен коммунистическими идеями.

Досье Курраса всплыло случайно. Когда рушилась ГДР, сотрудники министерства госбезопасности попытались скрыть следы его сотрудничества: уничтожили его учетную карточку в картотеке секретных сотрудников, чтобы даже офицеры МГБ не могли узнать о его принадлежности к аппарату. Но одна из сотрудниц архива, изучавшая дела восточногерманских чекистов, натолкнулась на упоминание некоего агента под номером 2/70 из секретной картотеки. Она запросила материалы в архиве МГБ и получила семнадцать томов – отчет о деятельности тайного сотрудника, некогда действовавшего в Западном Берлине.

Вторая, тайная жизнь Карла-Хайнца Курраса началась во вторник 19 апреля 1955 года. В этот день двадцатисемилетний западноберлинский полицейский перешел в Восточный Берлин, который стал столицей ГДР (Берлинскую стену еще не воздвигли), и обратился в ЦК партии на Вильгельм-Пик-штрассе. Попросил дежурного охранника связать его с сотрудником министерства госбезопасности. С ним встретился офицер четвертого управления МГБ. Куррас сказал, что ему не нравится то, что происходит в Западном Берлине, и он хотел бы работать на лучшую Германию. Он намеревался перебраться в ГДР. Но офицер МГБ сразу сообразил, какую ценность представляет полицейский из округа Шарлоттенбург. Он убедил Курраса, что тот принесет больше пользы социалистической ГДР, если останется служить в западноберлинской полиции и станет секретным сотрудником.

Через несколько дней, 26 апреля, Куррас встретился с офицером МГБ во второй раз. Он дал собственноручную подписку: «Не будучи политически грамотен, я верю, что путь, избранный на Востоке, является правильной политикой. Чтобы участвовать в этом движении, я готов сообщать о деятельности полиции Западного Берлина представителям министерства государственной безопасности ГДР. Я согласен сохранять мою работу в полном секрете. Свои отчеты буду подписывать псевдонимом Отто Боль».

В МГБ считали, что у молодого полицейского большое будущее. Ему обещали помочь в учебе и карьере. В полиции Западного Берлина его тоже ценили. На беседе в отделе кадров он попросил «поручать более важные задания, что дало бы мне ощущение большего удовлетворения, потому что хочу продемонстрировать свои способности».

В 1965 году Курраса перевели в первый отдел городского управления – мечта для агента из ГДР! Первый отдел ведал шпионами и перебежчиками с Востока. Отдел тесно сотрудничал с контрразведкой ФРГ и спецслужбами США, Великобритании и Франции. Причем Курраса включили в спецгруппу, которая занималась поиском агентов-двойников внутри полиции. Все как в шпионском романе: ему доверили выявлять его же тайных товарищей – агентов МГБ.

Первого отдела в полицейском управлении боялись как огня. Не без гордости Куррас докладывал кураторам из МГБ: «На нас смотрят с подозрением, но начальство оказывает нам всю необходимую поддержку». В первом отделе у полицейских были псевдонимы. Куррас получил еще один: Жандарм. Кураторы поручили ему соблазнить секретаршу начальника отдела. Он попросил больше таких заданий не давать, объяснив просьбу тем, что с секретаршей у него ничего не получилось.

Достоинство Курраса состояло в том, что он сообщал только реальную информацию, ничего не придумывал, был внимателен к деталям и полностью отдался своему делу. Двенадцать лет он снабжал Восточный Берлин первосортной информацией. Благодаря Куррасу в министерстве госбезопасности знали практически обо всем, что полиция и спецслужбы ФРГ затевали против ГДР. Он детально описывал своих сослуживцев, кадровые перемены и взаимодействие различных ведомств. Рассказывал, как отмечаются дни рождения, какие разговоры ведут полицейские в своем кругу. Даже рисовал, как выглядят служебные помещения полиции. Сообщал о перебежчиках или о слежке за теми, кого подозревают в шпионаже.

С его помощью МГБ получило доступ практически ко всем досье западноберлинской полиции. Особенно интересовала информация о тех, кто помогал восточным немцам бежать. Ему передали записывающую аппаратуру, чтобы он мог подслушивать своих начальников. Один набор такой аппаратуры он должен был установить в кабинете начальника криминальной полиции. Фотокамерой «Минокс» он ночами снимал служебные документы. В полиции он считался надежным и старательным работником, ему разрешали брать документы с собой. Отснятые пленки он передавал кураторам во время встреч (как правило, в общественных туалетах).

Для прикрытия Куррас вступил в Социал-демократическую партию Германии. И практически одновременно, 16 января 1964 года, пройдя кандидатский срок, был принят в Социалистическую единую партию Германии в ГДР. В заявлении о приеме обещал отдать все свои силы партии. Его рекомендателем была женщина под псевдонимом Лотти.

Лотти (Шарлотта Мюллер) ездила в Западный Берлин к сестре и использовала эти поездки, чтобы встречаться с Куррасом. Они сидели в обычном кафе в парке Тиргартен и разговаривали. Во время этих бесед она старалась пробудить его классовое сознание, особенно когда ей казалось, что ему не хватает энтузиазма. (Ему трудно было допрашивать своих товарищей – пойманных агентов из ГДР, и Лотти приходилось поднимать его дух.) 26 января 1965 года она докладывала о беседе с Куррасом: «Он высказал определенные сомнения относительно участия в арестах людей, которые работают на Германскую Демократическую Республику. Я ответила, что он обязан исполнять свою работу. Я напомнила ему о докторе Зорге, которому приходилось делать то, что шло вразрез с его убеждениями, ради получения важной информации». Ее дар убеждения возымел действие. После следующей беседы доложила: «Он уже не испытывает сомнений относительно участия в работе против тех, кто подозревается в сотрудничестве с МГБ».

Отправляясь в отпуск в Австрию, Куррас заезжал в социалистическую Чехословакию, чтобы там, в безопасной и комфортной обстановке, побеседовать со своими кураторами из МГБ. Ему платили, в общей сложности он получил двадцать тысяч западногерманских марок (немалая сумма в те годы). Куррас снимал стресс выпивкой и стрельбой в тире. В его досье, которое хранилось в МГБ ГДР за семью печатями, отмечены и его служебные успехи, и привычка к алкоголю. А также его страсть к оружию: «Он не скрывает, что ему нравится стрелять. Просил раздобыть оружие, которое нельзя купить на Западе».

Он прекрасно стрелял. Получил несколько наград как снайпер на соревнованиях полицейских. Почти все свободное время проводил в тире. Тайная служба в МГБ помогала оплачивать его хобби. До четырехсот марок в месяц уходило только на патроны. Характерен пароль, с которым к нему направили связного из МГБ: «Господин Куррас, меня послали к вам из стрелкового отдела».

Вечером 2 июня 1967 года шаха Резу Пехлеви ожидали в западноберлинской опере. Давали «Волшебную флейту» Моцарта. Перед зданием собрались и студенты, противники шаха, и его сторонники – в штатском. Безопасность высокого гостя из Ирана обеспечивал сотрудник полиции Ханс-Ульрих Вернер, который в годы Второй мировой войны участвовал в операциях против советских партизан на Украине.

Когда около восьми вечера появился «мерседес-600» с шахом и шахиней, в толпе раздались крики: «Убийца!» В гостей полетели помидоры и яйца. Полицейские схватили одного из молодых людей, бросили в служебный автобус и избили. Гости вошли в оперу, и улица успокоилась. Тем не менее полиция вела себя агрессивно и атаковала собравшихся, не потребовав от демонстрантов предварительно – как полагалось по инструкции – очистить улицу. Полицейские орудовали палками и ногами. На следующий день их начальник так объяснил стратегию подчиненных: «Представьте, что толпа протестующих представляет собой сосиску. Что мы должны были сделать? Сжать посередине, чтобы она лопнула с обоих концов».

Когда люди побежали, их стали сбивать с ног ледяными струями из водяной пушки. Специальные подразделения старались выявить и поймать руководителей демонстрации. На перекрестке стояла молодая пара – Бенно и Криста Онезорг. (Они поженились полтора месяца назад и ждали ребенка.) Случайные прохожие, они были потрясены жестокостью полиции. Бенно Онезорг, который занимался германо-романскими штудиями, захотел выяснить, что происходит. Его жена, ощутив явную опасность ситуации, ушла домой.

Полиция оттеснила демонстрантов на Круммештрассе. Куррас руководил одной из атакующих групп. На стоянке люди метались между машинами. Трое полицейских сбили с ног и избивали одного из студентов. Онезоргу тоже досталось. И тут Куррас неожиданно выстрелил Онезоргу в затылок из служебного «вальтера ППК» калибра 7,65 мм. Свидетели вспоминали, как другой полицейский кричал на Курраса: «Ты что, с ума сошел, стрелять здесь?» Куррас ответил: «Это случайность». Его начальник крикнул: «Куррас, назад! Немедленно! Уходи отсюда!» Тяжелораненый Онезорг лежал на земле. Полицейские помешали подбежавшему норвежскому врачу оказать ему первую помощь. Пятнадцать минут ушли на то, чтобы вызвать «скорую помощь», и еще сорок пять минут – на то, чтобы доставить раненого в больницу.

Иранский шах, узнав о происшедшем, поделился опытом с правящим обер-бургомистром города пастором Генрихом Альбертцом: «Вам нужно больше стрелять. Тогда все успокоится».

Профсоюз выделил лучшему снайперу берлинской полиции Куррасу шестьдесят тысяч марок на адвоката для защиты от обвинений в непреднамеренном убийстве. На суде Куррас утверждал, что его сбили с ног и избивали человек десять или одиннадцать. Двое бросились на него с ножами… Он сделал предупредительный выстрел. И только в схватке случайно попал в Онезорга. Ни один из свидетелей не смог хотя бы частично подтвердить его показания. Но суд оправдал Курраса. Через четыре года его вновь приняли на службу в полиции.

Мало кому понятно, почему его так защищали. Ведь если бы тогда Курраса не выгораживали из корпоративной солидарности, не произошло бы такой радикализации молодежи. Приезд иранского шаха и выстрел полицейского 2 июня взорвали немецкое общество. Появились массовое студенческое движение и внепарламентская оппозиция. Символом стало фото студентки Фридерики Доллингер, стоящей на коленях возле смертельно раненного Онезорга.

В тот же день поздно вечером разгневанная молодежь собралась в штаб-квартире союза студентов на Курфюрстендамм. Именно тогда молодая женщина по имени Гудрун Энслин произнесла слова, ставшие историческими: «С поколением, которое устроило Освенцим, нельзя вести дискуссию. Эти свиньи нас всех прикончат. У них есть оружие, у нас нет. Мы тоже должны вооружиться». Она предложила штурмовать полицию и захватить оружие. Претворить эту мысль в действие означало стать террористами. Дочь протестантского пастора, Гудрун Энслин вскоре примет участие в создании террористической группы «Фракция Красной армии», которую чаще называют группой Баадера – Майнхоф, по именам ее первых руководителей. Террор этой группы стоил жизни пятидесяти людям. Другая террористическая группа так и назвала себя: «Движение 2 июня». Один из ее боевиков, Тилл Майер, сказал тогда: «Западноберлинский полицейский выстрелил во всех нас».

Позже Тилл Майер и сам стал секретным сотрудником министерства госбезопасности ГДР. Безумная ситуация: и террорист, и полицейский, который его породил, – оба агенты МГБ. Что может быть нелепее?..

Ситуация в Западной Германии в конце 1960-х была такой, что многие словно ожидали чего-то подобного убийству Онезорга. Многие студенты, интеллигенция воспринимали страну как авторитарное государство, в котором выражение недовольства действиями полиции считалось нарушением закона. Для них это была страна, где игра на гитаре у фонтана заканчивалась появлением полиции.

В начале 1960-х чтение трудов Карла Маркса вызывало подозрение: «нормальному» студенту этого делать не следует. Если студенты жаловались на замшелых профессоров, могли услышать в ответ: «Вас всех следует отправить в концлагерь». Критические дискуссии относительно политики США в Азии были запрещены. Правящий бургомистр предостерегал студентов от участия в демонстрациях против войны во Вьетнаме: нам, немцам, не следует учить других, как им следует себя вести.

Молодые немцы переселялись в большие незаселенные квартиры Западного Берлина и пытались жить по-новому вместе, коммунами. Они часами просиживали в клубах, читали Жана-Поля Сартра и Альбера Камю, искали ответов у Герберта Маркузе, Карла Маркса и Зигмунда Фрейда, слушали культового певца американского антивоенного движения Боба Дилана, пили красное вино и ром с кока-колой, пробовали наркотики вместе со снотворным. Они в равной степени негодовали из-за плохой пищи в студенческих столовых и по поводу американских бомбардировок Ханоя. Они ощущали себя борцами за новый мировой порядок, который создается миром, любовью и равенством.

Иначе говоря, восстание против правил, которые они презирали, было неминуемым. Но протестное движение было бы иным, если бы убийца-полицейский был наказан. Если бы его осудили, многие не стали бы выходить на демонстрации протеста. Для студентов оправдание Курраса судом стало подтверждением того, что в ФРГ все устроено неправильно – преступника-шаха встречают с почетом, полицейского-убийцу оправдывают. Иное решение суда изменило бы взгляд на страну.

Интересно, что выстрел на Круммештрассе огорчил министерство госбезопасности ГДР. 8 июня Куррас получил шифрованную радиограмму: «Уничтожьте немедленно все материалы. На время прекратите работу. Восстановим контакт после окончания расследования. Мы крайне сожалеем об инциденте». Куррас ответил: «Понял. Все уничтожил. Встретимся в кафе. Нужны деньги на адвоката».

И только через девять лет, 24 марта 1976 года, Куррас встретился со своим курирующим офицером – Вернером Айзенбеком. Теперь Куррас служил в транспортном отделе западноберлинской полиции. Он хотел возобновить работу на МГБ ГДР. Похвастался перед Айзенбеком, что «неприятный инцидент» забыт, его уже повысили и скоро сделают старшим инспектором. Но для МГБ он утратил всякую ценность, и работу с ним прекратили. Партия, которой он восхищался, тоже дистанцировалась от своего трудолюбивого информатора. Центральный орган Социалистической единой партии Германии газета «Нойес Дойчланд» возмущалась его оправданием: «Убийца довольно ухмыляется».

Пошли разговоры о его пьянстве. Летом 1971 года его обнаружили в парке на скамейке пьяного, а в портфеле лежали нож и табельный пистолет, хотя ему запретили ношение оружия. Его опять отстранили от службы. И вновь восстановили. Когда он вышел в отставку в 1987 году в ранге старшего инспектора, полицейское управление вздохнуло с облегчением.

Сожаления он никогда не испытывал. В декабре 2007 года сказал журналисту: «Ошибка? Да мне надо было не один раз выстрелить, а несколько… Со всеми, кто на меня набросился, покончено».

Карл-Хайнц Куррас часами слушал радио и пил. Гуляя, громогласно извергал проклятия, в основном в адрес иностранцев. До недавних времен двое мужчин, бывшие коллеги, в сером «мерседесе» забирали его по воскресеньям и куда-то увозили. Но какие коллеги? Бывшие сотрудники западноберлинской полиции? Или товарищи по МГБ ГДР? Когда к нему пришел журналист из «Тагесшпигеля», то увидел старика с редкими волосами. Он сказал, что убил Онезорга ради удовольствия…

Возвращение имама

9 января 1978 года в Куме, священном городе, где мечеть с золотым куполом величественно возвышается над пустыней, началось восстание шиитов против шахской власти. Верующие выступили против нападок официальной прессы на Хомейни.

В одной из тегеранских газет появилась статья, критиковавшая аятоллу. Она была воспринята с гневом всеми, кто не любил шаха. Закрылся базар, возникло стихийное возмущение. Демонстрацию разогнала армия. Шахские генералы неизменно демонстрировали безжалостность. За несколько лет до этого восстание кашкайцев на юге страны подавили с помощью боевой авиации.

Священнослужители организовывали демонстрации, подставляя под огонь полиции молодежь. Несколько человек были убиты в священном городе Куме. Им устроили пышные похороны. На базаре собирали деньги семьям погибших. Почти все духовенство оказалось на стороне Хомейни. Мечети, учебные исламские заведения превратились в центры подпольного антишахского движения.

В начале сентября в Тегеран прилетел иракский самолет. Прибыл единоутробный брат президента Ирака Саддама Хусейна – начальник секретной полиции Барзан аль-Тикрити. Он привез послание от Саддама: вам следует подавить бунтовщиков железной рукой, если нужна помощь, то Ирак готов помочь. Аль-Тикрити предложил просто уничтожить Хомейни, который жил в Эн-Неджефе с 1966 года. Шах отказался от любезного предложения. В Ираке побывала жена иранского шаха. Она посетила святые для шиитов места и выразила неудовольствие тем, что иракские власти позволяют Хомейни произносить антишахские проповеди. Так что шах всего лишь попросил выслать Хомейни из Ирака. В октябре аятоллу доставили на границу с Кувейтом и попросили не возвращаться в Ирак. Принять аятоллу согласилась Франция. Шах совершил ошибку, которая стоила ему трона. Пока аятолла находился в Ираке под полным контролем саддамовских спецслужб, он был безопасен. Отправив его во Францию, шах открыл аятолле доступ к мировым средствам массовой информации.

Впервые за шестнадцать лет Хомейни получил возможность поддерживать постоянный контакт со своими сторонниками в Иране. А корреспонденты, окружавшие его во Франции, превратили аятоллу в фигуру мирового масштаба. В те несколько месяцев, что он прожил во Франции, вокруг него сплотились молодые иранские интеллектуалы, вроде будущего президента страны Абольхасана Банисадра, которые увидели в Хомейни своего лидера. До поры до времени он их не разочаровывал.

Его поддержала и партия Туде. Иранские левые, коммунисты, думали, что когда они свергнут шаха, Хомейни вернется к себе в город Кум. Они ошиблись. Аятолла сконцентрировал в своих руках всю власть, а их убил или изгнал. Хомейни вел себя очень осторожно. Он не говорил в те месяцы о теократическом государстве. Объяснял, что его цель – «Исламская республика, которая принесет Ирану независимость и демократию». Придя к власти, он назовет демократию «чуждой исламу».

Из Франции записи его проповедей повезли в Иран, и вскоре они наводнили страну. К концу 1978 года по Ирану разошлись больше шестисот тысяч аудиокассет с проповедями Хомейни. Слушали их, собираясь группами, так что миллионы людей оказались под его влиянием.

Многочисленное иранское студенчество (сто семьдесят семь тысяч в 1977 году, шестьдесят семь тысяч учились за границей, в основном в Соединенных Штатах) было захвачено марксистскими идеями, восхищалось Мао Цзэдуном и Че Геварой. Но эти идеи не находили отклика в массах. Поэтому некоторые молодые леваки попытались сформулировать принципы социалистического шиизма. Самым ярким его сторонником был Али Шариати, но он умер в изгнании в июне 1977 года.

Иранские народные массы оставались под влиянием исламского духовенства, которое с подозрением относилось к попыткам шаха модернизировать страну. Особенно не нравились попытки заменить религиозные медресе обычными школами. Шиитское духовенство всегда было независимо от государственного аппарата. В отличие от суннитского, которое получало деньги от государства и с ним ладило. При шахе шиизм был орудием борьбы против власти, за социальную справедливость. Персы никогда не считались фанатично религиозными.

Шиитская форма ислама несет в себе враждебное отношение к светской власти, потому что право властвовать может принадлежать только двенадцатому имаму. Остальные, следовательно, самозванцы. Вот почему толпа поддержала Хомейни, а не шаха.

Падение цен на нефть во второй половине 1970-х отрицательно сказалось на экономике Ирана. Рост цен правительство шаха пыталось подавить административным путем: торговцев сажали в тюрьму за спекуляцию. Это настроило общество против шаха.

Избрание президентом Соединенных Штатов Джимми Картера с его вниманием к правам человека стало для шаха ударом. Картер требовал от шаха демократизации, просил унять тайную полицию САВАК. Когда в Вашингтоне перестали безоговорочно поддерживать шаха, его враги почувствовала себя увереннее. «Шах был возвращен на трон в 1953 году благодаря американской поддержке, – писал Генри Киссинджер. – Он никогда этого не забывал. В этом, может быть, и заключалась причина его исключительной веры в американские намерения и в добрую волю американцев, а также его психологического краха, когда он почувствовал, что эта дружба улетучивается…»

Во время визита в Тегеран президент Джимми Картер произнес ритуальный тост «За великого лидера Ирана и иранский народ!» и те слова, которых ему не забудут и не простят: «Иран – островок стабильности в этом неспокойном регионе». Шах был доволен речью дорогого гостя, но в Тегеране уже начались антишахские выступления. На сей раз ни САВАК, ни вооруженным силам не удалось покончить с протестами. Напротив, они ширились, захватывая все новые города, пока не достигли столицы. В Иране вспыхнула Исламская революция, которая будет иметь огромные последствия для всего мира.

Шах Реза Пехлеви был важнейшим союзником и опорой Соединенных Штатов на Среднем Востоке, но американцы проморгали перемены, происходившие в стране. Они слепо верили во всемогущество шаха. Американские дипломаты и разведчики в Тегеране не интересовались настроениями оппозиции. Они не спасли шаха и не спасут себя…

4 сентября 1978 года в Тегеране протестующие начали с молитвы. Десятки тысяч вышедших на улицы иранцев повторяли слова из Корана. Через три месяца, 10 и 11 декабря, число протестующих уже измерялось сотнями тысяч. Они скандировали: «Да здравствует Хомейни! Нам не нужны партии, мы хотим правительства Аллаха! Смерть шаху!» Как отмечают исследователи, это был поединок не на жизнь, а на смерть. Изгнанник аятолла Хомейни против шаха, восседающего на троне, как павлин. Добродетель против порока, аскетизм против расточительства, бедность против надменного богатства – вот как тогда воспринималось это противостояние. И аятолла стал быстро брать верх.

В Тегеране объявили военное положение. В городе росли баррикады. Молодежь схватывалась с военными. Солдаты стреляли в упор. Убитые и раненые падали, другие продолжали идти. По городу поползли слухи: «Стреляли израильтяне!» Ведь мусульмане не могут убивать мусульман. Кто же тогда убивал? Видимо, израильские солдаты, которых вызвал шах для своей охраны…

Демонстрации в Иране проходили с цветами, которые предлагали солдатам, отправленным их разгонять. Солдаты, стоя у пулеметов, не знали, что делать. Толпа бросала им цветы со словами: «Брат мой, солдат, зачем стрелять в братьев? И войска отказывались разгонять толпу, выходили из повиновения, переходили на сторону протестующих.

В ноябре десятки тысяч демонстрантов жгли и громили все, что в Тегеране ассоциировалось с Западом. В столице, вспоминали очевидцы, не осталось ни одной самой мелкой лавчонки, торговавшей спиртным. Демонстранты обшаривали город, выискивали бутылки с вином, коньяком, виски и разбивали их об асфальт. Столь же методично крушили банки. Выносили все, что там было: мебель, настольные лампы, счетные машинки. Опустевшее здание поджигали…

С 1 октября 1978 года по 31 января 1979 года Иран покинули сто тысяч состоятельных людей. Они вывезли из страны свои деньги – пятнадцать миллиардов долларов. В ноябре 1978 года страна была парализована, остановилась даже нефтяная промышленность.

Когда народ восстал, шах обнаружил, что он сокрушил все политические партии и легальную оппозицию. В результате ему не с кем договариваться о компромиссе. В отчаянии он назначил премьер-министром считавшегося либералом Шапура Бахтияра, который в правительстве свергнутого шахом Мосаддыка был заместителем министра труда. Наверное, шах ощутил дыхание истории, когда сразу после назначения новый премьер отправился на могилу Мосаддыка и поклялся в верности его идеям.

8 января 1979 года в Тегеран прилетел заместитель командующего американскими войсками в Европе генерал Роберт Хайзер. Иранские военные хотели взять власть. Они просили американцев только гарантировать их от советского вторжения. Остальное они берут на себя: восемьсот тысяч солдат, восемьсот генералов, шестая по мощи армия в мире… Но Соединенные Штаты не желали второй раз участвовать в государственном перевороте в Иране. Американцы отговорили военных от путча.

Видя, что народ не успокаивается, шах Реза Пехлеви и его семья покинули Иран 16 января 1979 года. В Египте его приветствовал президент Анвар Садат. Многие верили, что шах вскоре вернется, как это произошло в 1953 году. Никто еще не мог предположить, что в стране начинается настоящая революция. «Надеюсь, мы успокоим волнения и восстановим отношения между шахом и народом», – говорил премьер-министр Бахтияр.

Командующий иранскими военно-воздушными силами получил приказ сбить самолет, на котором в страну прилетит Хомейни. Генерал пожелал услышать приказ от самого шаха. Аудиенции он не получил, поэтому приказ не исполнил.

1 февраля поклонники аятоллы захватили аэропорт. Один из иностранных военных атташе поинтересовался у иранских генералов, каковы их личные планы. «Ты думаешь, мы станем сидеть и наблюдать за происходящим? – ответил командующий ВВС. – Когда Хомейни прилетит, мы его встретим, отвезем в подходящее место и убьем вместе с его помощниками». 2 февраля на чартерном рейсе «Эйр Франс» в страну триумфально вернулся аятолла Рухолла Хомейни, главный враг шахского режима, ненавидевший шаха за его реформы. Его встречали так, как в Иране никогда и никого не встречали. Пять миллионов восторженных иранцев выстроились на улицах, чтобы своими глазами увидеть имама. На экранах телевизоров мир увидел беснующуюся толпу, женщин с безумными глазами. Тот самый военный атташе находился в аэропорту, когда прилетел Хомейни. Командующий ВВС действительно там появился – чтобы приветствовать аятоллу. Он надеялся вымолить себе прощение.

Хомейни предлагали посетить Тегеранский университет – колыбель революции. Он поехал на кладбище, где хоронили жертв шахского режима, и сказал: «Ислам пытались погубить четырнадцать столетий. Мы вернем его к жизни кровью нашей молодежи. Очень скоро мы освободим Иерусалим и вознесем оттуда молитвы Аллаху». Он отказался иметь дело с правительством Шапура Бахтияра, назначенным шахом, сказав: «Я вырву им зубы». 11 февраля правительство перестало существовать. Бахтияра вывезли из страны под видом стюарда самолета «Эйр Франс». Новое правительство возглавил сторонник Хомейни Мехди Базарган. Хомейни потребовал от Америки выдать бежавшего из страны шаха Мохаммада Реза Пехлеви, который находился в Нью-Йорке, вернуть Ирану все деньги шаха, принести народу Ирана извинения за вмешательство в его внутренние дела и обещать больше этого не делать.