Текст книги "О времени и о себе"

 
Известно, что на Женский день
Стихи мужчины сочиняют.
Их пишут все, кому не лень,
И все, кому не лень, читают.
 
 
И вот сегодня наш отдел,
Вернее, мальчики отдела,
Отвлекшись от АСУшных дел,
Девчонок поздравляют смело.
 
 
Мы вам желаем, как всегда,
Здоровья, счастья, настроенья,
Чтоб миновала вас беда,
Чтоб посещало вдохновенье!
 
 
Прекрасны будьте, как сейчас!
Какой шарман! Какие краски!
Желаем, чтоб всегда у вас
На нас хватало б женской ласки.
 
 
Недели две тому назад,
Зимой, любимые сестрицы,
Вы подарили всем подряд
Нам поварские рукавицы.
 
 
Мы начали их примерять,
Не всем они пришлись нам впору,
Но делать что, едрёна мать,
И попривыкли к ним мы скоро.
 
 
Сейчас с перчаткой мы «на ты»,
О, как полезна тренировка!
И вот сбываются мечты,
Жратву теперь готовим ловко.
 
 
У нас сегодня – страшный суд!
Мы всё спекли, сварили сами.
Боимся, что еду внесут,
А нас в обрат – вперед ногами.
 
 
Посовещавшись много раз,
Решили мы – чего бояться?
Мы очень смелые сейчас!
Такие мы, сестрицы, братцы.
 

Лично я приготовил к этому дню печенье и рассказ о том, как я его готовил.

 
Друзья! Печенье – высший класс!
Его представлю вам сейчас.
Я пёк уверенной рукой,
Пекя его, забыл покой.
 
 
Уверен, каждый подтвердит,
Что творог нынче – дефицит.
Но я скажу вам: есть пока
В продаже кое-где мука.
 
 
И может каждый гражданин
Купить пока что маргарин.
И вот решил я не скупиться,
Достал я соду и корицу.
 
 
И маргарин я размягчал,
В него я творог мягкий клал,
И соду в уксусе гасил,
Корицы много положил.
 
 
Потом муку я добавлял,
Потом всё полчаса мешал,
Потом я тесто раскатал
И стакано́м круги кромсал.
 
 
И каждый в руку брал кружок,
И клал на сахарный песок,
И складывал кружок как мог,
В плиту засовывал и пёк.
 
 
Пока я этот вёл процесс,
Влез в сахар я, в муку залез.
Но вот печенье я испёк!
Ну как? Я смог или не смог?
 

По целому ряду вопросов СКБ АНН, а потом НПО Нефтехимавтоматика, работали в тесном контакте с Ленинградским центральным конструкторским бюро арматуростроения (ЦКБА). Наши сотрудники бывали в командировках в Ленинграде, а сотрудники ЦКБА в Москве. Между сотрудниками двух организаций устанавливались не только производственные, но и товарищеские отношения. Ленинградские коллеги помогали москвичам попасть в знаменитые ленинградские театры, на выставки в Эрмитаже, в Русском музее, на творческие вечера знаменитых ленинградских актёров. Мы, москвичи, пытались ответить им тем же.

Помню, как в 1977 году в десятидневную командировку в Москву приехала моя ленинградская коллега Ася Цигельницкая. Кроме того, что она была хорошим специалистом по своей специальности, она страстно любила искусство, особенно театр, и была, как сейчас говорят, фанаткой Жана Батиста Мольера, французского комедиографа XVII века, и нашего современника, актёра театра и кино, Михаила Державина. Вот такое интересное сочетание.

Не знаю, случайно Ася попала в Москву в это время или нет, но как раз именно в 1977 году в культурной жизни Москвы произошло важное событие – Театр сатиры поставил спектакль «Тартюф». Мольер – вообще любимый автор москвичей, а тут не просто Мольер, а ещё и Театр сатиры! Пресса спектакль превозносила! Хвалили как постановку в целом, так и исполнителей. Поставил и оформил спектакль француз Антуан Витез. Главную роль – самого Тартюфа – играл Миша Державин.

Попасть на спектакль было практически невозможно. В связи с этим «Тартюфом» я попал в довольно трудное положение. Дело в том, что я сказал Асе, что Миша Державин – мой друг и что мне ничего не стоит попросить у него два билета на спектакль. Ася очень обрадовалась, а я начал действовать. Несколько дней упорных телефонных звонков к результату не привели – Миши никогда не было дома. Что делать?

Звоню его сестре Ане. Говорю, что мне совершенно необходимо иметь два билета на «Тартюфа» и прошу её попросить Мишу за меня. Заодно спрашиваю, как ей самой понравился спектакль и главный исполнитель.

– А ты знаешь, – отвечает она, – я ведь спектакля-то ещё не видела.

– То есть как это? – спрашиваю я, ничего не понимая, – спектакль идёт уже давно, а у всех ведущих артистов на каждый спектакль хоть пара билетов, а есть. Не так ли?

– Так-то оно так! – говорит Аня, вздыхая, – только есть люди, которые намного важнее, чем родственники.

– Кто же, например?

– Ну как – кто? Дантисты, портные, продавцы из продовольственных и промтоварных. Мало ли кто! Сказал, что на следующий спектакль, может быть, даст один билет маме. А Тане и мне – как-нибудь потом. Понял? А ты говоришь, что тебе прямо сейчас нужны два билета! Ты уж или потерпи ещё пару месяцев, или доставай билеты как-нибудь сам.

Деловая часть разговора закончилась. Я понял, что звонить Мише по этому вопросу больше не нужно, и что спасение утопающих – дело рук самих утопающих.

А ведь я уже пообещал Асе, что мы идем на следующий спектакль. Пикантность ситуации заключалась ещё и в том, что мне показалось, что Ася мне просто не верила, что я знаком с Мишей. А я-то говорил, что мы с ним не просто знакомы, а – друзья! Она была убеждена, что советский инженер, и народный артист из Театра сатиры – две вещи просто несовместные.

Как быть? Что делать? Если мы не попадем на спектакль, значит я – просто мелкий лгун!

Как всегда, тяжесть ситуации принуждает к активным действиям. За два часа до начала спектакля я был уже у театра.

Через некоторое время появились спекулянты билетами. В этот вечер мне было ничего не жалко. Не торгуясь, я купил за сумасшедшие деньги два билета в престижном девятом ряду партера и тут же позвонил Асе в гостиницу.

– Привет, – сказал я, – всё в порядке! Миша, как и обещал, подарил мне два билета на сегодня. Ты одевайся, сейчас я заеду за тобой на машине. Чао!

Все складывалось великолепно! Минут за сорок до начала я уже припарковался недалеко от служебного входа в театр и с глубоким чувством собственного достоинства достал из кармана драгоценные билеты.

– Ой, смотри! – вскрикнула вдруг Ася, – смотри, сам Державин идёт! Вот он! Подходит к служебному входу! Ну подойди к нему, поговори с ним, докажи, что ты с ним знаком!

Это был действительно Миша. Медленной походкой подходил он к лесенке служебного входа. При желании, конечно, я мог бы его догнать. Ну, а что дальше? Благодарить его за билеты, к которым он не имеет никакого отношения?

– Нет, знаешь, нельзя беспокоить актёра перед спектаклем. Он же сейчас весь в роли.

– Скажи лучше, что ты с ним просто незнаком! Впрочем, я так и думала!

Миша уже вошёл в театр. Дверь служебного входа захлопнулась за ним, наш разговор потерял актуальность.

А потом был спектакль. Я сидел в девятом ряду партера и впитывал в себя Мольера. В спектакле было занято много известных актёров, но самыми известными из них, благодаря, конечно, телевизионной передаче «Кабачок «13 стульев», были Миша (пан Ведущий) и Зиновий Высоковский (пан Зюзя).

Спектакль мне очень понравился (одно слово – Мольер!), но больше всех мне понравился Миша в роли Тартюфа. Он играл просто замечательно! Зрители принимали его «на ура». После спектакля ему устроили длительную овацию. Ася хлопала в ладоши со всех сил и кричала: «Браво!».

В длинной и долгой очереди в гардероб все говорили о спектакле, хвалили его, но в первую очередь, хвалили, конечно, Державина. Я скромно молчал и даже не отвечал на Асины уколы. В конце концов мы получили наши пальто и вышли из театра.

Во время спектакля прошёл снегопад, и все, кто приехали в театр на машинах, занимались их чисткой. Рядом с моей машиной стоял красный «жигуль», также, как и все машины, покрытый снегом. Хозяин его в кепке, натянутой почти до глаз, счищал щёткой снег с лобового стекла. Моя машина была уже почти чистой, можно было садиться в неё и ехать. Я машинально посмотрел ещё раз на спину владельца красных «жигулей» и понял вдруг, что я знаю эту спину. Сомнений быть не могло! Это – он! Собственной персоной!

В этот момент у меня было только два варианта. Первый – сейчас же сесть в машину и уехать, молчаливо признавая своё незнакомство с ним, а следовательно, свою ложь. Второй – заговорить с ним всё-равно на какую тему, чтобы доказать, что то, что я говорил о наших с ним отношениях – святая правда. На выбор варианта у меня не оставалось времени, так как он уже очистил все стекла и собирался садиться в машину.

– Ну что, можно садиться? Поехали? – ёжась от холода, спросила Ася.

– Подожди! Сейчас!

И резко повернувшись в сторону красного «жигуля», я неожиданно даже для самого себя, сказал в сторону спины его владельца:

– Михал Михалыч, если не ошибаюсь? Добрый вечер!

Он повернулся в мою сторону и долго смотрел на меня молча. От такой длинной паузы я просто растерялся. Я не знал, что мне дальше говорить и вообще, как себя дальше вести. Ася смотрела на нас двоих с огромным интересом. Между мной и Мишей было расстояние в два-три метра. Мы смотрели молча друг на друга, и вдруг он пошёл на меня. Он подошёл ко мне вплотную, крепко обнял меня и поцеловал.

– Добрый вечер, родной! – сказал он ласково и поцеловал меня ещё раз, – ну как тебе понравился мой Тартюф?

– Слушай, ну это – просто класс! – искренне сказал я, облегченно вздохнув. – Ты сегодня был просто велик! Железно!

Все играли хорошо, но ты – лучше всех! Поздравляю тебя!

Я обнял его и тоже поцеловал. Миша был явно доволен.

– А почему ты так редко звонишь ко мне, старик? – спросил он меня нежно. – Почему так редко ходишь к нам в театр? Кстати, ты видел уже «Горе от ума»? Мы поставили его ещё в прошлом году.

– Нет, – честно признался я и добавил зачем-то, что очень трудно достать билеты.

– Как это? – благородно возмутился Миша, – это другим трудно, а у тебя есть я! Звони мне в любое время! Только скажи, на какой спектакль и в какой день хочешь прийти к нам в театр и не думай больше о билетах! Кстати, о «Горе от ума». Позвони мне завтра же домой, я дам тебе два билета. Обязательно сходи на спектакль. Все говорят, что мой Скалозуб очень мил!

Он похлопал меня по плечу, поцеловал третий раз, сел в машину и уехал. Я долго стоял около машины, пытаясь постигнуть, что же всё-таки произошло.

– Ну вот, теперь я тебе верю, – услышал я откуда-то Асин голос, – Твой Державин – просто душка! Очень хочу посмотреть на него в роли Скалозуба. Ты завтра ему обязательно позвони и возьми билеты на «Горе от ума». Ладно?

– Ладно, – сказал я, ещё не придя в себя, – ладно, позвоню.

– А потом сразу же расскажи, как он с тобой говорил. Ладно?

– Ладно, – опять согласился я.

На следующий день я действительно позвонил Мише. Сказать по правде, я боялся, что снова не застану его. Но, на моё счастье, он был дома и сам снял трубку. Я ещё раз восторженно отозвался о вчерашнем спектакле и о его гениальной игре. И вообще, сказал я, в Театре сатиры хороших актёров много, а вот гениальных всего три – Миша, Шура и Андрюша. После такой артподготовки я решил перейти к делу и попросил всё-таки два билета на ближайшее «Горе от ума». Миша, как всегда, был ласков и обаятелен.

– Конечно, родной мой, конечно, я дам тебе два билета. Но только знаешь что, только не на этот спектакль. Тут, понимаешь, у меня на этот спектакль попросил билеты мой зубной врач. Я уже обещал ему. А на следующий спектакль я обещал ещё одному человеку. Так что ты позвони недельки через две, и всё будет в порядке. Лады? Ну, целую тебя, родной!

Не помню, что случилось через две недели, но «Горе от ума» я посмотрел уже без Аси таким же образом, как и «Тартюфа». Спектакль мне, конечно, очень понравился. Все актёры играли замечательно! Публика восторженно принимала Анатолия Папанова в роли Фамусова и Андрея Миронова в роли Чацкого! Мишин Скалозуб был очень мил.

В 1978 году мой друг, венгр Антал Сабо, с которым я дружил ещё с институтских времён (он учился в Нефтяном институте одновременно со мной), позвонил мне из Будапешта и сказал, что в следующем году на озере Балатон будет проведена Международная конференция по новым разработкам в области автоматизации в нефтяной промышленности. Он, как один из членов организационного комитета, пригласил меня подготовить к этой конференции доклад на английском языке по моим разработкам, переслать его в оргкомитет, а потом прочитать его на конференции. Я, конечно, согласился, написал доклад, перевёл его на английский язык и пошёл показать его заместителю главного инженера по этой тематике. Тот попросил оставить доклад у него на пару дней. Через два дня он вызвал меня и сказал, что доклад ему понравился, написан хорошо и соответствует теме конференции. Но для того, чтобы участники конференции поняли, что эти разработки не только товарища Нисмана, а всей нашей организации, в соавторы статьи должен быть включён лично он, как куратор этой тематики. А доклад делать на английском языке, сказал он, поеду я. Таким образом, в оргкомитет конференции была направлена статья двух авторов, причём я был второй. Докладчиком был назван я. Оргкомитет одобрил статью и включил моё выступление в основную программу конференции.

За неделю до открытия конференции позвонил Антал и взволнованным голосом спросил, как я себя чувствую. Я ответил, что у меня всё хорошо и, в свою очередь, спросил, почему он меня об этом спрашивает. Тем же взволнованным голосом он сказал, что в оргкомитет конференции пришло письмо от Миннефтехимпрома СССР о том, что к их сожалению, я не смогу присутствовать на конференции по состоянию здоровья. Узнав об этом, я тут же обратился за разъяснением к соавтору моего доклада. Он ответил мне просто и ясно, сказав, что так решило Министерство и чтобы я не волновался, так как текст доклада с фамилиями двух авторов будет опубликован в материалах конференции. Я всё понял.

Примерно такая же история произошла со мной чуть позже, в 1979 году. В это время Миша Державин был женат на Нине Будённой, дочке легендарного маршала Семёна Михайловича Будённого. Нина работала в Агентстве печати «Новости» (АПН). Ознакомившись с моими стихами и другими литературными произведениями, она спросила меня, почему я нигде не публикуюсь. Я сказал, что мои литературные труды нигде не принимают. Нине, видимо, понравилось написанное мной, и она обещала помочь опубликовать хотя бы что-нибудь из написанного. Обещала пойти вместе со мной в несколько отделов АПН, показать мои работы и попросить опубликовать их. Сказала, что её хорошо знают и уважают в АПН и что она имеет там влияние.

И вот настал день, когда мы с Ниной Семёновной и моими литературными писаниями пошли по кабинетам АПН. В каждом кабинете нас встречали одинаково вежливо и, я бы даже сказал, ласково. Просматривали мои стихи, мою прозу, мои репризы, улыбались, хвалили, поздравляли. Все, у кого мы были, обещали через несколько дней позвонить Нине и мне и сказать о своём решении.

Выйдя из здания АПН, мы с Ниной обменялись мнениями о наших визитах и об их предполагаемых результатах. Нина была полна оптимизма и была уверена в скорой публикации моих работ. Я же был в большом сомнении не только в том, что публикация состоится. Я был совершено не уверен, что хоть кто-нибудь из АПН позвонит мне. Всё кончилось очень ожидаемо. Мне, конечно, никто не позвонил. Нине позвонили все, у кого мы были. Все сказали одно и тоже: сами по себе работы нормальные, и их можно было бы опубликовать, если бы у них был бы автор с другой фамилией. Как и в случае с конференцией в Венгрии всё было понятно.

Вообще, к этому времени обстановка в стране и, естественно, у нас на работе стала довольно напряжённой. Резко возросла эмиграция из страны. Причины были самые разные, писать сегодня о них не имеет смысла. Власти, а следовательно и руководство организаций, пытались всеми силами препятствовать этому. Подающим заявление на выезд предлагали уволиться с работы по собственному желанию, урезали заработную плату, просто увольняли. Проводили общие собрания, на которых объявляли подавших заявление об отъезде предателями родины и т. д. и т. п. и пр.

Основной причиной, которую озвучивало большинство «предателей», было воссоединение семей. Но было ещё много причин, по которым люди хотели уехать. Дело в том, что власти в это время усилили давление на определённые группы населения, не давая им возможностей реализовывать себя наравне с другими. Резко возрос антисемитизм. Некоторые профессии стали для евреев совершенно недоступны. Поступление евреев в высшие учебные заведения стали очень проблематичны. Дошло до того, что на всей территории СССР было запрещёно изучение иврита, преподавателям иврита грозили наказания вплоть до тюрьмы.

Будущее представлялось довольно трудным и мрачным. Нормальному человеку невозможно объяснить, как и почему можно запретить изучать тот или иной язык. Это выходит за пределы нормального мышления.

В 1979 году заявления об отъезде из страны подали шесть человек из НПО «Нефтехимавтоматика». По каждому из них были общие собрания, на которых патриотически настроенные сотрудники клеймили своих бывших товарищей по работе и обзывали их всякими словами.

Подал заявление и уехал в Израиль мой друг и сокурсник Зорик Вассерман, который был свидетелем на нашей с Людой свадьбе. Подал заявление и уехал в Америку мой школьный друг-одноклассник Семён Глухов, лауреат Государственной премии за разработку барокамеры для космонавтов. Уехали два двоюродных брата Люды. Ещё много знакомых подали заявления, но вместо разрешения на выезд власти начали выдавать отказы. В народе появилось новое слово «отказник». Отказы были разные. Самыми распространёнными были отказы с формулировкой «Отсутствие мотивов воссоединения». Власти считали указанное в заявлении родство недостаточным для воссоединения. Наиболее остроумные отказники называли этот отказ музыкальным – «Отсутствие мотивов».

Мы с Людой долго обдумывали и обсуждали создавшуюся ситуацию и решали, что нам делать. К этому времени у меня прекратилось совместительство и в ИПК «Нефтехим», и в МИНХ и ГП. Рукопись книги «Исполнительные устройства систем регулирования», которую я написал по заказу издательства «Химия», лежала в том же издательстве «Химия» мёртвым грузом, несмотря на то, что рецензенты, назначенные самим издательством, написали о ней положительные отзывы. Люде после защиты и утверждения диссертации не присвоили звание доцента. Мы думали о своём будущем и о будущем нашей дочери и, к сожалению, не находили его светлым. В результате долгих и мучительных размышлений мы приняли решение о выезде из страны. Приглашение приехать в Израиль пришло к нам от моего двоюродного брата Лёвы, сына родного брата моего папы. К тому времени Лёва с семьёй жили в Израиле уже больше десяти лет.

Заявление в ОВИР МВД (Отдел виз и регистраций Министерства внутренних дел) мы подали в конце 1979 года, а в начале 1980 года начались карательные операции против нас. Первой пострадала Люда. Заведующий кафедрой, на которой она работала, доцент Петров, заявил ей, что она не может больше работать в ВУЗе, так как кроме специальности, советский преподаватель должен воспитывать студентов в духе преданности Родине, а человек, желающий покинуть Родину, должен быть отстранён от такой работы. Говорил он с Людой грубо, не стесняясь в выражениях. Это и понятно, он ведь, вышел не из учёных, а из военных. И её тут же уволили. Конечно, она была очень расстроена. А когда она рассказала мне о своей беседе с Петровым, я сразу представил себе этого солдафона, безнаказанно издевающегося над своей же сотрудницей, и написал ему резкое письмо в стихотворной форме. Настолько резкое, что Люда не разрешила мне отправить это письмо адресату.

Со мной было по-другому. Генеральный директор НПО вызвал меня для беседы. Я уже упоминал, что с Кузьминым мы были знакомы уже давно, ещё с института. Поэтому наш разговор не был строго официальным. Вначале он рассказал мне, как его ругают (он, правда, сказал другое слово) за то, что люди из его организации подают заявления на выезд. Особенно сильно его отругали (он повторил ранее сказанное слово) из-за меня, специалиста высокого ранга. И вот он пригласил меня, чтобы предложить мне уволиться по собственному желанию и устроиться на работу где-нибудь в другом месте. Я ответил, что это мне не подходит, так как директор другого места на работу меня просто не возьмёт. Тогда, сказал он, если я не уволюсь, он переведёт меня на более низкую должность, не позволит мне руководить сотрудниками и уменьшит мою заработную плату в два раза. На этом наша беседа закончилась и в скором времени мне принесли копию приказа по НПО, по которому я был переведён на должность инженера-конструктора 1 категории с окладом ровно в два раза меньшим, чем был у меня до этого. Все сотрудники, работавшие до этого со мной, были переведены на работу в другие проекты. Приказ был помещён на доску объявлений, чтобы об этом знали не только в отделе, где я работал, но и во всём НПО.

Генеральный директор сдержал своё слово. Что было делать мне? Я долго думал об этом, считал этот приказ незаконным и, хоть понимал, что идея эта безумная, решил подать и подал заявление в районный суд на НПО «Нефтехимавтоматика» о возвращении мне моей должности и моего оклада. Через несколько дней после этого меня пригласил на беседу официальный юрист НПО и сказал, что для меня же будет лучше, если я заберу своё заявление назад, так как выиграть суд у меня нет никаких шансов. Я отказался, и в марте 1980 года был приглашён на рассмотрение моего заявления в суд Ждановского района Москвы. Рассмотрев моё заявление, суд принял решение отказать мне в моих просьбах. Судья зачитала решение суда, юрист НПО подошёл ко мне и напомнил, что предупреждал меня, чтобы я не затевал это дело.

Народ начал расходиться, а я почему-то замешкался и остался один в зале суда. И вдруг судья попросила меня подойти к ней и сказала, что я имею право обжаловать её решение в Московском городском суде. Я сказал, что знаю об этом, что теоретически я имею на это право, но сегодняшний суд показал, что это будет бесполезно, тем более, что я не знаю, как это заявление написать. Судья внимательно посмотрела на меня, предложила мне сесть рядом с ней и сказала, что прямо сейчас напишет от моего имени заявление в Московский городской суд с обжалованием её решения. Мне останется только переписать его своей рукой и отнести в Мосгорсуд. Я не поверил своим ушам, а она в течение получаса написала каллиграфическим почерком, фактически, жалобу на саму себя. Я благодарил и кланялся, а она пожелала мне успеха и ушла в судейскую комнату.

Дома, аккуратно переписав заявление, я начал думать, относить его в Мосгорсуд или нет, есть ли у меня шансы или нет. А потом всё-таки решил отнести – чем чёрт не шутит, мало ли что может произойти, всё может случиться. В суде мне объяснили, что рассмотрение моей жалобы – дело нескорое, что придётся ждать, может быть, несколько месяцев. И я, уже в должности инженера-конструктора 1 категории, начал ждать. Слушание моего дела состоялось спустя четыре месяца. Я был приглашён на слушание судебной повесткой, приехал, осмотрел зал заседаний, увидел юриста НПО и сел подальше от него. Было зачитано моё заявление с обжалованием решения Ждановского районного суда. Затем выступил юрист НПО и поддержал это решение. После этого слово было предоставлено прокурору. Им оказалась женщина небольшого роста, средних лет. Говорила она, неожиданно для меня, громким и резким голосом. В вводной части своей речи она кратко напомнила существо вопроса. А потом, когда она сказала, что переходит к своему мнению по этому делу, я подумал, что сейчас повторится то, что было в районном суде. Я слушал и не верил своим ушам. Прокурор сказала, что по её мнению руководство НПО совершенно безосновательно устроило расправу над своим сотрудником, не совершившим никаких незаконных действий. Ни в одном гражданском или уголовном кодексе нет статьи, говорящей, что за подачу заявления на выезд из страны руководство организации имеет право понижать его в должности и урезать его заработную плату. Поэтому она просила Мосгорсуд удовлетворить жалобу гражданина Нисмана, вернуть его на прежде занимаемую должность, восстановить его прежнюю заработную плату и компенсировать разницу в заработной плате за прошедшие четыре месяца. Суд удалился на совещание, а я сидел ни жив, ни мёртв, ожидая его решение. Сколько времени прошло, я не помню. Помню только, что судья зачитала решение, в котором повторялось всё, о чём просила прокурор. Мне сказали, что решение суда я могу получить через неделю. Домой я летел на крыльях, чтобы рассказать об этом Люде. На следующий день, придя на работу, я увидел на доске объявлений приказ об увольнении юриста НПО.

Казалось бы, всё хорошо! И должность прежняя, и оклад-жалование прежний, и потерянные деньги получил. Правда, прежних сотрудников в отдел не вернули, сказали, что они уже выполняют другую работу. Вроде бы всё хорошо, но каким-то десятым чувством я чувствовал приближение чего-то нехорошего. К сожалению, я не ошибся. Генеральный директор не мог простить мне то, что он проиграл суд. И теперь он решил действовать наверняка. Через пару месяцев по его указанию была организована аттестационная комиссия для проверки соответствия руководящих сотрудников НПО занимаемой ими должности. Тогда я подумал, да и сейчас думаю также, что комиссия эта была образована специально для меня. Почему? Да потому что в результате работы комиссии все прошедшие через неё сотрудники соответствовали своим должностям. Все, кроме одного. И этим одним был, конечно, я. Назначенные генеральным члены комиссии решили, что, так как у меня нет подчинённых, я не могу выполнять работу, соответствующую должности главного конструктора проекта и должен быть переведён на более низкую должность. К моему удивлению, голосование за это решение не было единогласным. Два члена комиссии оказались недостаточно послушными, тем более, что голосование было тайным. Итак я снова, уже в третий раз, оказался инженером-конструктором 1 категории с соответствующим окладом.

А ответа из ОВИРа на наше заявление всё не было. По существующим тогда нормам ОВИР должен был отвечать на такие заявления не дольше, чем через два месяца. Мы ждали ответа уже больше двух лет, и наконец, ответ пришёл. Это был отказ. Но не музыкальный, трудно было нам отказать из-за отсутствия мотивов воссоединения, так как меня приглашал мой брат. Поэтому отказ был объяснён тем, что мой отъезд «Противоречит интересам государства в настоящее время». Спустя какое-то время, я начал даже гордиться формулировкой этого отказа. А тогда было не до гордости. Семье из четырёх человек трудно было жить на половину моей бывшей зарплаты и пенсии Людиной мамы.

Надо было как-то подрабатывать. А как? Я начал выполнять контрольные работы и курсовые проекты для студентов-заочников различных институтов по разным предметам – математике, физике, английскому языку и т. д. и т. п. и пр. Выполнял я эти работы качественно, студенты были мной довольны и рекомендовали меня другим студентам.

Кроме этого, иногда по вечерам я выезжал на машине и ждал, пока меня кто-то попросит подвезти. Такси тогда было мало, и люди, как правило, «ловили» проходящие машины.

Я одевался для этого в «спецодежду» – потёртую кожаную куртку и кепку, надвинутую на глаза – чтобы меня не узнавали. Я подъезжал к вокзалам, к концу спектаклей в театрах, ко времени закрытия ресторанов. Бывали вечера удачные, бывали и неудачные. Так и жили. Когда приходилось особенно туго, продавали вещи, которые не являлись предметами первой необходимости. Подали повторное заявление в ОВИР на выезд.

Интересно было отслеживать, изменилось ли, а если изменилось, то как, отношение ко мне со стороны сотрудников отдела и сотрудников НПО. Было много неожиданных для меня моментов. Некоторые сотрудники, которые были со мной в приятельских отношениях, перестали со мной не только разговаривать но и здороваться. Другие, с которыми я был почти не знаком, наоборот, стали чаще общаться со мной, явно показывая свою приязнь и готовность помочь мне в создавшейся ситуации. В отделе номер шесть произошла такая же поляризация. Даже начальник отдела и его заместитель стали относиться ко мне в это время по-разному. Особенно внимательно я наблюдал, как ко мне относятся молодые сотрудники отдела и мои бывшие подчинённые.

5 января 1983 года, в свой 47-й день рождения, я пришёл, как обычно, на работу, сел за свой стол и начал работать. Через полчаса ко мне начали подходить сотрудники (правда, не все), они поздравляли меня, желали всего хорошего, почти каждый из них дарил небольшой подарок. Причём это происходило на глазах тех, кто в этом не участвовал и по всей видимости, этого не одобрял. Сказать, что это было мне приятно, это значит не сказать ничего. Я был действительно растроган. Честно говоря, я этого ждал не от всех меня поздравивших.

В обеденный перерыв, когда почти все ушли в буфет и освободилось место у пишущей машинки, я подошёл к ней и быстро напечатал только что сочинённое стихотворение – ответное слово моим коллегам. После обеда каждому из поздравивших меня я передал экземпляр его.

 

Ответное слово друзьям

Растроган я почти до слез,
Хоть и не плачу я пока,
Но я не в шутку, а всерьёз:
Вы не забыли старика.
 
 
Я сразу не соображу,
Но есть слова такие, есть!
Я так, друзья мои, скажу,
Что это мне большая честь!
 
 
Как взволновали вы мне кровь!
Вы так добры! Вы так нежны!
С друзьями понимаешь вновь,
Что, нет, любовь – не за чины!
 
 
С друзьями может всяко быть,
И плач случается, и смех,
Но радостно друзей любить,
И я, друзья, люблю вас всех.
 
 
Я знаю, кто мои друзья.
Я не предам их, не продам.
Вам говорю сегодня я:
«Я вас люблю! Спасибо вам!»
 
 
Забылся, кажется, совсем.
Пробило ровно сорок семь.
А мне-то кажется порой,
Что я красивый, молодой.
 
 
А мне-то кажется порой,
Что я весёлый, озорной.
И кажется мне, что ещё
Могу любить я горячо.
 
 
Что, в общем, я не хуже всех,
Что впереди ещё успех,
Что он прекрасен, мой удел,
Что впереди так много дел,
 
 
Что вечно буду молодым,
Что я любим, любим, любим!
В ушах стоит истошный крик:
«Тебе уж сорок семь, старик!»
 

В феврале 1983 года совершенно неожиданно позвонил Володя Попадько, который к этому времени был уже доцентом кафедры автоматизации технологических процессов РГУ НГ. Он сказал, что хочет встретиться со мной. При встрече рассказал, что на кафедре ему поручили читать студентам курс «Исполнительные устройства систем автоматического регулирования», который раньше читал я, и попросил меня дать ему мои материалы по этой теме. Не дожидаясь моего ответа, он сказал, что знает в каком положении я нахожусь и предложил мне совместно с ним выпустить на эту тему брошюру, которая сможет являться также учебным пособием для студентов. Всю организационную работу по изданию брошюры, продолжал Володя, он берёт на себя, фамилии авторов будут напечатаны в алфавитном порядке, я получу 75 процентов гонорара, он – 25. Так мы и договорились. В этом же году вышла в свет брошюра «Расчёт и выбор исполнительных устройств систем управления нефтяной и газовой промышленности». Авторы – Л. Н. Нисман и В. Е. Попадько. Володя достойно ответил мне на помощь, которую я оказал ему более десяти лет назад.