Текст книги "Осколки зеркала моей взрослой жизни"

Письмо для «N» в Израиль

 
Не знаю я опять с чего начать…
Ведь с умной женщиной имею дело,
Уж у меня давно седая прядь,
И голова уже отяжелела.
 
 
Казалось бы, что срок прошел большой…
Мне божий дар здесь – каждая минута.
Я – классика, увы, – не стал Левшой,
И может даже сбился я с маршрута.
 
 
Дюже достойное не сделано.
С землеустройством хотел я продолжать –
В далеком прошлом в нем был демоном…
Я без гражданства: другое стал искать.
 
 
Я подучился, искал работу.
Ярмо любая есть, что не по душе.
Обряд был в доме святой субботы,
И ручку даже нельзя держать левше.
 
 
Имел за жизнь я восемь лучших лет –
Что в академии, опосля ВУЗа.
Объехал в тот период много мест,
Земля прибавила мне чувство вкуса.
 
 
Был в академии шеф – хитрый жук;
Зато в землеустройстве был человек.
Стал академик первый – «не от скук».
Второй, не знаю – ускорил ли свой бег…
 
 
Последние я десять лет писал.
«О чем?», – ты спросишь. – Обо всем на свете.
Стихов я пополняю арсенал,
Ну, а живу теперь почти аскетом.
 
 
О балетмейстере, из них большой,
Гиганте танца, – Джордже Баланчине.
Сидел я с книгами весь с головой,
Все время бросил я в эту пучину.
 
 
Какой пожизненный был труженик:
И говорить о нем могу я долго, –
Имел по жизни пять подруженек,
А сколько всяких млели от восторга…
 
 
Родной Уланский меня расстроил,
Осталось лишь на углу его кафе:
Ороговевший живой канкроид…
Отложен приговор аутодафе.
 

Пусть позабавит тебя эта чепуха

 
Нелля, милый ты мой человечек!
Как живешь ты там – в своей обители!
Буду тебя помнить, дева, вечно…
Помнишь ли ты наши чаепития!
 
 
Как хотелось мне порой тебя коснуться:
Твоей жизни и твоей ухмылки…
Посмотреть в глаза чернющие, как блюдца,
Или осушить с тобой бутылку.
 
 
Даже сидя, не шутил с тобой –
Слишком ты была серьезна.
Милый, добрый, смелый образ твой
Не давал мне поводов к курьезам.
 
 
Женщин умных в жизни так немного,
Скольких я на жизни повидал:
Для меня это почти что догма…
Будешь ли ты тут мне возражать!
 
 
Почему всю жизнь ты прожила,
Девочка, в обнимку только с книжкой!
Мысль в тебе жила: «мужик – вахлак»!
Не хотела может жить вприпрыжку!
 
 
Иль боялась – будет изменять!
Так послала бы его к чертям!
Горизонт у жизни так манящ…
Не подвергла ты себя страстям.
 
 
Но поверь мне, – есть другие страсти,
Ведь не все же родились кобелями,
Держат нас они не в меньшей власти.
Ты представь на миг – у компа он ночами.
 
 
Женщины в его стихах, – созданья,
Что мы видим иногда в кино.
Есть предмет мечты и обожанья,
Нежное и сладкое вино…
 
 
А пока что надо уже спать.
Скоро петь уж нашим петухам.
Завтра ты успеешь дочитать.
Ты прости мне эту чепуху!
 
 
Это все красивая лишь рифма,
Что на ум приходит иногда…
Для меня теперь они – молитвы
Для Всевышнего, Его суда.
 
 
P.S. Тебе стишок – почти что шутка.
Найди же прочитать его минутку!
Забудь о том, что я не вдов:
Я пошутить всегда готов…
 

Ты на арене был колдун

 
Когда-то шел ты на манеж,
Ты был любимец всех трибун,
Теперь ты стар – прошел рубеж:
А был прекрасный клоун.
 
 
Всегда смеялся весь народ.
Ты выдумками восхищал!
Ведь над тобой висел цейтнот…
И каждый новых трюков ждал.
 
 
Неужто ты не заслужил
Своим большим искусством
Достатка? Сцены старожил,
Как в твоем доме пусто…
 
 
Ты помогал другим в нужде,
И делал это втайне.
Теперь бываешь ты в беде,
Нуждаешься ты в займе.
 
 
Твои заслуги велики,
Любимый клоун века!
Мы пред тобою должники:
Ты цирка – наша веха.
 

И где найти мне нужные слова

 
И где найти мне нужные слова,
Чтобы тебя в том убедить;
Что не плету опять я кружева:
Не буду я тебя сердить.
 
 
Я так устал от самого себя,
Запутался в своих грехах.
Везде все низвергал тебя, любя,
В моих безумных кутежах.
 
 
Прости, любимая, за вахлаков,
Приятелей тех прошлых лет:
По большей части – с детства босяков;
За дым дешевых сигарет…
 
 
За шум, за недостойные слова,
За излияния выпить –
За эту простоту их естества,
Чтоб неудачи усыпить.
 
 
Последний раз прошу прощения,
Моя царица Савская!
Прошу же – не верши отмщение
За мое братство хамское!
 
 
Я обещаю покончить с этим:
Их не увидишь больше ты.
И если веришь – давай отметим!
За них испытываю стыд.
 

Боготворю тебя, Марина!

 
Ты была отдушиной для всех –
Согревала всем ты людям душу!
Горек и не лезет в глотку хлеб…
Я тебя уж больше не услышу.
 
 
Всем хотела сделать ты добро.
Ты искала к этому пути все.
От тебя так веяло теплом…
Сколько милых имели мы бесед.
 
 
Не сосчитать всех мицв на пальцах рук!
Тебе на месте не сиделось:
С подружками всегда был твой досуг…
И как случилось – заболела?
 
 
Нам достались только от тебя
Теплые от дел воспоминанья –
Дочери счастливая судьба,
И ее о мамочке признанья…
 
 
Молодая ты ушла от нас:
Так твоя судьба распорядилась.
Щедрым был души твоей алмаз –
Ты не зря на свете уродилась…
 

Давай решать все в диалогах

 
Мы с тобою вечно в глупых ссорах,
И обычно – все по пустякам.
Пять минут болезненных укоров…
А потом мы бродим по углам.
 
 
Мы уже давно с тобой не дети.
Разные характеры у нас.
Надо бы себя держать в ответе!
В гневе забываемся подчас…
 
 
Но потом, остывши, примолкаем, –
Ищем к примиренью некий путь.
Все равно люблю тебя, родная!
И прошу: что я сказал – забудь.
 
 
Ты меня прости, что не сдержался,
Извини – во всем я был неправ!
И чего я глупый бесновался?..
Виноват во всем мой дикий нрав.
 
 
Раним грязью мы друг другу душу
Тем потоком мата разных слов.
От постыдных слов краснеют уши…
Может хватит этих номеров?
 
 
Неужель, важны так пустяки?
Жизнь сложней, чем маленькие беды.
Дети все же слышат, ангелки.
Что мы ищем и… какой победы?
 
 
Даю слово – тебе уступать!
Я готов решать все в диалогах.
Как детей мы можем воспитать,
Если ищем мы для ссор предлоги!
 

Я тебя уж давно полюбил

 
Я тебя уж давно полюбил
За твой голос чистый и бельканто
И с тех пор я в корчму зачастил,
Не хожу же я за баландой.
 
 
К моим шуткам ты равнодушна.
Уже шепчутся люди вокруг,
Намекают взглядами гнусно…
Сколько я испытал смутных мук!
 
 
Но ни взгляда, и ни улыбки…
Хоть торчу в корчме я с рассвета.
Или я свершаю ошибку:
Ты – жестокая сердцеедка.
Неужели красные розы
Ни о чем тебе не сказали!
В твоем взгляде вижу я грозы:
Не любви ли это сигналы?
Думать я не могу ни о чем:
Вслух зову тебя: – Карменсита!
И на сердце лежит тяжкий ком…
Кто твои целует ланиты?
 

А я ведь из породы волокит

 
Какое море милого очарованья
Вчера услышал в ваших я словах!
Не торопитесь же сказать мне: «До свиданья!»,
Ведь это может будет впопыхах.
Какой-то внутренний огонь зажегся сразу:
Он не подвластен мне, и все сильней.
Я чувствую, предвижу я для встреч преграду…
Не знаю почему, но Вам видней.
Но продолжаю я надеяться на встречу.
Подумайте и дайте знать: когда.
Готов я подчиниться Вам и не перечить,
Мне важно знать бы, что я Вам не чужд.
Хочу лед сердца тонкий растопить вещами,
Которые Вас могут восхитить.
Я знаю – любите Вы нас, мужчин, ушами…
А я ведь из породы волокит.
 

Забудь меня

 
Забудь меня!
Не пробуждай же чувств порывы.
Не мучь себя!
Ко мне будь только справедливой.
 
 
Не плачь при мне,
Не падай на свои колени…
Гляди в манеж –
Игру все смотрят на арене.
 
 
Я так устал
Выслушивать твои терзанья.
Я не роптал…
И не нужны мне оправданья!
 
 
Ты вспомни все!
Как я страдал с тобой доныне:
Кто был сосед –
Тебя я видел с ним в машине.
 
 
Ты мне врала,
Что все это не повторится.
Я не скала!
Теперь свободен я, как птица.
 

Реминисценции из детства (В. В. Алентовой)

 
Отца не стало вдруг в три года у шалуньи,
Мать пропадала в театре… Как-то надо жить…
Одна она была в квартире аж с полудня,
Играя – как и мама в театре, – не скулив.
 
 
А кукол не было. У ней была бумага,
И из нее их мама ловко мастерила.
От этих куколок имелся дух имаго:
Воображала действо, с ними говорила…
 
 
Ей мамочка не могла позволить сладости:
Мороженое, пончики или конфеты…
А для малышки это – источник радости,
Ребенок еще мал и не растет аскетом.
 
 
А тут такое искушенье! В сумке… деньги.
Быть может мамочка и не заметит даже…
Хотелось ей покаяться об инциденте,
Но мать копила деньги и была на страже.
 
 
Как мама плакала, ту кражу обнаружив!
Она, конечно, знала об ее желаньях
И не ругала, тем ее обезоружив…
Ведь понимала – крошке нужно воспитанье.
 
 
Однажды крошка малярией заболела.
Мать ей лекарство по часам принять велела,
Показывая, как будут выглядеть часы…
И нечем сладким было ту горечь закусить.
 
 
На день рожденья ее как-то приглашают
К соседям рядышком, в более богатый дом…
Она поспешно вкусный пирожок съедает,
Ей блюдо с ними пододвигают, видя то.
 
 
И тут она характер сразу проявляет,
Отказывается молча напрочь что-то есть.
Что съела быстро пирожок… она страдает.
Она решила, что не уронит мамы честь.
 
 
Одно весьма суровое воспоминанье –
Увозят маму заболевшую в больницу,
Ее, еще совсем малышки, то страданье…
Куда увозят ее маму эти лица?
 
 
И уже взрослой в Москву приехав, не могла
Она лет тридцать слышать песню «Эх, дороги»…
Ведь неотложка маму из дому увезла:
Напоминала эта песня те тревоги.
 
 
И ее матери характер и привычки
Она взяла для своей жизни за основу.
Рожденная на севере, теперь москвичка:
Ее характер, как у матери – суровый.
 

Альберт Эйнштейн…

 
Кому же показал язык Эйнштейн
На всем известной черной литографии?
Он выиграл в те годы его гейм
И тем заслуживает эпитафии.
 
 
Ведь он рассматривал свою модель,
Как некую ступеньку в познавании,
Чтоб в будущем пробить в умах туннель
Теории такой существования.
 
 
Теории относительности гений –
Альберт Эйнштейн бессмертен навсегда!
Он вызвал в жизни столько недоумений,
Что споров не смолкает суета.
 

Потушен до утра ночник

 
Казнящие отрывки книг
Вновь перечитаны, как прежде.
Потушен до утра ночник,
И мысли роятся в надежде:
 
 
Что завтра будет новый день,
Ей, может, много легче станет
От сердца до концов ногтей:
Не будет в доме больше паник.
 
 
Случилось все это всерьез.
И видеть больно, неприятно…
По коже аж бежал мороз,
Хотелось капель валерьяны.
 
 
Не чувствует она вину
Или скрывает так умело.
Она подобна шалуну
И просится домой несмело.
 
 
В ее больших глазах туман,
Ей неуютно в этом месте.
Ведь по природе – атаман.
Ее натура вся в протесте.
 
 
И мне ее безумно жаль.
Здесь время тянется так нудно…
Отсутствует тут календарь,
Волнения – сиюминутны.
 
 
Всегда общительна была –
Сейчас она не в лучшем виде.
Ей вовсе не до юных ласк,
От встряски ей самой обидно.
 
 
Когда она вернется в дом:
«Хочу я верить в такой исход,»
Забудем думать о худом
И будем вместе встречать восход.
 
 
Она ошиблась в этот раз:
Ее благие пожеланья
Ушли в былье – уж не саврас,
Не знала, что идет в закланье.
 
 
Упрямая всю жизнь была.
Мне больно говорить все это…
И в лямке падает бурлак,
Как догорает сигарета.
 
 
Я не виню тебя ни в чем.
Нельзя быть в жизни дон-кихотом!
Считаю – сгинул твой ярем.
Спасибо за твои щедроты!..
 

Другу «по-несчастью»

 
Вам в эмиграции случалось ли, хотя бы раз,
Мужчину повстречать голубоглазого в анфас?
Увидеть – как хороший, добрый, теплый человек
В мир излучает мягкий, теплый свет вокруг для всех.
 
 
А может мне и, наконец-то, крупно повезло:
Увидел я однажды в эмиграции его.
В его больших глазах я ощущаю – есть добро.
Я чувствую, что можно положиться на него.
 
 
Друг «по-несчастью» в суете бегущих дней мирских –
Я помню, как ты на двенадцатой тогда возник:
Со всеми познакомился и, в том числе, со мной,
И через час рассказов стал, ну просто, – «в доску свой»!
 
 
Твоя любовь к рассказам с нехитрой клоунадой –
Что в этом месте тщедушном людям еще надо!
Людей ты быстро иллюзией приободряешь
И тем ярмо работ у коллектива явно облегчаешь.
 
 
В Нью-Йорке музицировать ты бросил, чем владел:
Здесь конкуренция и музыка – не твой удел.
Сочувствую… Но видно, ты – не классик-музыкант.
А нужен тут, даже на улице играть, талант.
 
 
Нагрузки воз большой везешь, что так необходим.
Из уважения за это мы тебя щадим.
И нам, конечно же, спокойней под крылом твоим:
Для всех из нас, завязанных, ты стал почти родным.
 
 
Дух коллектива следует держать в таком аду.
Почти весь день рабочий здесь слышны эскапады.
Все это достигаешь ты искусно, рудокоп:
Пусть будет у тебя на жизненном пути легко!
 

Меня спросите: «Чего я жду?»

 
Я в комнату твою тихонько захожу,
Когда еще ты в неге искусственных миров.
И иногда, прильнув рукой к плечу – бужу:
Ты воскресаешь от виртуальных своих снов.
 
 
Ты, к сожаленью, не поэт, а журналист.
Быть может, даже реалист, минималист.
Ты маленьким стишком хотел меня приблизить,
А мог бы на твоем английском осчастливить.
 
 
То было лишь одно четверостишие:
Была ль в нем рифма правильная слышима?
Но страстно как оно звучало на английском –
На языке тебе уже родном и близком!
 
 
А дальше было множество таких статей:
И про футбол и баскетбол, и про хоккей,
Про реслинг, про бейсбол, про игры в школе,
Про бедных лошадей, сгоревших поневоле…
 
 
Сейчас ты пишешь лишь о Мэджике статьи:
В них ты описываешь тоже вид борьбы.
Я рад, что ты такой весьма разносторонний –
Неугомонный, ищущий себя и скромный.
 
 
Работаешь ты в дружном скромном коллективе:
Не знаю – думаешь ли ты о перспективе?
Да, Мэджик видно – очень мудрая игра,
Ты только время не теряй для жизни зря.
 
 
Я знаю, босс, твой друг, тебя не огорчил,
Писать статью не побоялся поручить.
Как счастлив я, что не ошибся твой мудрый босс.
Он видел: живой твой интерес к игре возрос.
 
 
Тебя благословляю это продолжать!
Лишь я хочу твою улыбку увидать.
Желаю в деле активного участия,
Дерзать, не забывая о семейном счастье!..
 

Моей любимой теще

 
Писать про матушку жены обычно очень сложно:
Ведь принято всегда смешно подтрунивать над ней.
Но я попробую, быть может, очень осторожно
О теще молодой и доброй рассказать моей.
 
 
Я сожалею, не был с ней во времена войны.
Все сведения о теще я получил от дочки.
Она вела себя, как верный патриот страны:
С душою молодою выполняла все до строчки.
 
 
Потоки бедных беженцев лишь появлялись где-то,
Она встречала часто их, особенно зимой,
И привечала их, забыв свой сон и свой покой,
И не жалела отдать свое не лишнее пальто.
 
 
Я понимал, что она мать и обожает дочку.
И на меня смотрела, как на слугу простого:
Не дай бог, я не угодил или сказал не в точку
В ее роду понятиям принятым, устоям.
 
 
Но мы прожили с нею вместе уже много лет.
И каждый вечер, если ее дочки дома нет,
Я должен был идти рыскливым на станцию метро –
Как муж любвеобильный встречать ее, как «фигаро».
 
 
Иль были у нее другие «завихрения»:
Тем, что я не придавал особого значения.
Однако в ее мыслях и устарелом взгляде –
Читал я недовольство «генерала на параде».
 
 
Но в большинстве своем она была всегда права.
Мы не могли решить, когда отъезд нам ожидать –
Была проблема, которую мы дали ей решать:
Все делала она, не показав плохого нрава.
 
 
Отказ пришел к нам, как ожидание в «Бедламе».
Она словами стремилась нас морально вдохновлять.
Ее слова, поступки, так дух наш поднимали!
Мы знали, – взялись, то ни за что нельзя нам отступать.
 
 
Имели деньги мы порой от быстрой распродажи.
И тут для всей семьи она была весьма щедра:
Помимо купли вещевой для выезда поклажи,
Она, как мать – душой ко всем была всегда добра.
 
 
Шутила. Вспоминала свою юность и смеялась.
Ярона шутки могла слушать без конца[6]6
  О муже написано стихотворение во второй книге.


[Закрыть].
С ним, с мужем, в поезде в купе вагона повстречалась
И вспоминала, как он хотел им купить рыбца.
 
 
Как в юности она хотела в оперетте петь –
Отец узнал и, посмеявшись, приказал: «Не сметь!»,
Затем спросил уже серьезно так: «Ты ж не кокетка?»,
И заключил: «Не быть в семье еврейской шансонетке».
 
 
Могу я вспомнить другие смешные эпизоды:
Когда «спидолу» слушая, все мы собирались,
И как ложились дружно, тихо мы на пол, – в те годы
Любые новости лишь оттуда появлялись.
 
 
Готовила она премного и всегда отменно,
И от души меня и всех любила угощать:
«Покушай эту рыбу в маринаде непременно,
Я гарантирую при всех – ты не умрешь, мой зять».
 
 
В Нью-Йорк приехав, вначале задумала она
Открыть когда-нибудь поблизости пекарню где-то.
Но нервотрепка от отказов силы забрала,
И сладкие ее мечты тогда канули в Лету.
 
 
Красиво, замечательной жизнью прожила она
Немного лет счастливых с ее любимым мужем.
Во всех делах – и в горе и в радости – была верна.
Брак во второй раз, а ведь могла, – ей был не нужен.
 
 
А внуков как лелеяла, без памяти любила –
Какая же недюжинная была в ней сила!
Тут «на два фронта» часто, не ленившись, как могла –
Как настоящая пчела над улеем кружила.
 
 
Но вот последние пять лет она болела.
На внуков глядя, говорила, что: «сожалеет,
Что вряд ли побывать на свадьбах их успеет».
В воспоминаниях прошлых ее душа кипела.
 
 
В войну в совхозе, будучи старшим товароведом,
По карточкам пайки она вспомоществовала:
Сиротам, втихаря, их без карточек давала –
От мицвы все ее лицо горело добрым светом.
 
 
Жила всю свою жизнь с еврейскими заветами:
Она давала цдоки в нашу синагогу бедным;
На кладбище бывала, где устраивала с нами
Дань уважения; давала всем больным, согбенным…
 
 
Ее мы вспоминаем пред мужем непорочной:
Ушли от нас Вы безвозвратно быстро в мир иной,
Для всех из нас остались Вы божественно любимой –
С душой такою юной, нравственно неповторимой.
 

Твое терпение было бесценно

 
Моя жена, в тебе нашел я друга!
Ты – сорок лет мне верная подруга.
Я счастлив, что это сказать могу.
Ты знаешь то, что нужно к очагу.
 
 
Как мне тебя вознаградить – не знаю?
За сыном ходишь часто ты, борзая.
А он, мой сын, добрейшая душа:
Живет, как божий ангел – не греша.
 
 
Ты направляешь его в русло жизни:
Ведь ты в еврействе воспитана была.
Ты на молитвах дедушки взросла.
Не получается порой – не кисни.
 
 
Он ропщет на тебя, хоть понимает.
Зато не лжет и не из попрошаек.
А ты его пытайся убедить
Как надо правильно, умело жить.
 
 
Не каждый может для своих ребят
Так опуститься у жены до пят,
Сказав: «Я восхищен и горд тобою –
Любимой умною моей женою!».
 

Встреча на поминках сестры…

 
Вы были дивным украшением стола
В печальном облачении с гостями.
И взгляд Ваш был, как неприступная скала,
Хоть сколько не ходи вокруг кругами.
 
 
Ваша одежда, не похожая на всех,
Спина прямая с тонким станом сзади…
Крутилося вокруг Вас много непосед:
Что тайное мелькало в Вашем взгляде?
 
 
Мне так хотелось почему-то Вас украсть,
Чтобы виденьем Вашим насладиться.
На миг во мне безумная родилась страсть –
Чтоб были в вечер Вы моей жар-птицей!
 
 
Я был уже готов шагнуть, поверьте мне!
Когда еще придется вновь восхититься.
Быть может, я бы вызвал в Вашем сердце гнев…
Но я готов к Вашим стопам склониться.
 
 
Жаль, что знакомство наше не состоялось…
Я так хотел бы еще раз увидеть Вас!
Я не желал бы чтоб так все и осталось:
Вы в моем сердце – видение, мираж…
 

Вопросы века нынешнего

Что делать с «дедовщиной» в армии?

 
В Российских СМИ все чаще
публикуются теперь картины
Очередных жестоких, новых фактов жуткой «дедовщины».
Кто помнит бесчисленные случаи, что бывали раньше?
Но остро встал этот вопрос сейчас –
что с этим делать дальше?
 
 
Один сержант-старослуживец договорился до того,
Что «Дедовщина» в нашей армии – гарантия порядка:
Что новобранец прибывший есть «дуб», не знает ничего –
Ему неоценимо нужна армейская «зарядка».
 
 
Министр обороны обвиняет СМИ, недавно заявив,
Что публикации в печати срывают на весну призыв.
И даже предложил при этом словесную компанию –
Как юных новобранцев убедить и взять в заклание.
 
 
И журналист Леонтьев наш подобострастно ему вторит,
Что журналист любой в понятиях службы
сродни фантасту:
Элита быть в армии не склонна –
она лишь в медиа творит,
Что надо профи-армию создать со службой по контракту.
 
 
Он прав, касаясь на счет звезд больших эстрады и элиты,
Которые своих сынков от службы в армии спасают.
Они что, родились от «королевских» кровей, нас простите, –
И ненависть простых
призывников лишь только вызывают.
Уже проведен в интернете плебисцитарный соцопрос,
Спланирован ряд мер –
как следует бороться с этим злом.
И что ж: на попов, раввинов, муфтиев
вдруг появился спрос?
Или предложено снабдить солдат
мобильным телефоном?
 
 
Есть и другого рода, на первый взгляд, стоящие меры,
Но приведенные из даже нашей выборки примеры –
Весьма дорогостоящи, даже смешны, неординарны.
Смешно – какой служитель бога
будет спать в солдат казарме?
 
 
Пока когда-нибудь правительство решит эту проблему,
Они всегда будут иметь эту тяжелую дилемму:
Как оградить от преступления пришедших новобранцев?
И – как заставить отслужить
богатеньких сынков-засранцев?
 

Беды Чернобыля продолжаются

 
Случилось это горе ровно тридцать лет назад
На Украине в атомном объекте в Чернобыле…
Там люди, в ней живущие, попали прямо в ад,
И многие навечно головы свои сложили.
 
 
Тут дикий факт случился, что в папках не потерян:
Когда весенний ветер облаков радиоактивной пыли
К Москве шел, но был, согласно МАГАТЕ, расстрелян…
Москву спасли ведь, – а с Брянщиной были слепые?
 
 
С тех пор поселки небольшие там есть поныне:
Они – официальная зона отселения,
Но здесь живут десятки тысяч населения.
Им обещали построить городок в пустыне.
 
 
Здесь нет пока какой-либо работы и сейчас,
И нужной помощи какой-то нельзя добиться:
Лишь стоит с просьбой малой какой-то обратиться,
Им говорят: «Здесь нету сел – и не дурите нас!».
 
 
На улице там даже летом ходят не как в городах:
У них от обуви обычной невольно ломит ноги.
Родятся малыши с уродством на своих устах.
Места есть, где радиацией заражены дороги.
 
 
Известно: радиация – одна из катастроф,
Опасная по месту и времени полураспада;
Другая ж, внутри людей цветя, дает нам «дохляков».
И это надо знать начальству – такая вот шарада.
 
 
Природа создала всего два вида йода:
Один – радиоактивный, а другой – обычный.
Йод, как известно, необходим для функций зоба.
Прими второй… и жизнь останется привычной.
 
 
Незнание законов радиации прискорбно!
А потому запасов не хватило всем тогда.
Землю очистили, но… что делать? Уже поздно:
Теперь вся радиация в зобах людей, – беда!
 
 
И как быть с желанием России расплодиться?
Теперь здоровья нету, и денег нет лечиться.
Пусть лидер государства пока подумает об этом,
И люди чтоб не оказались «раритетом».