Текст книги "Ленька Пантелеев"

Глава 10

Он шел по Невскому – оборванный, длинноволосый, босой, перепачканный углем и нефтью – и ему не верилось, что он шагает по родной земле. Слезы текли по его лицу, оставляя белые полосы на перемазанных углем щеках.

Больше трех лет прошло с тех пор, как он уехал из этого города. И вот он возвращается. Но разве это тот самый Ленька идет, который нотой 1918 года подъехал на извозчике к Николаевскому вокзалу и, увидев этот вокзал, с трепетом подумал: неужели ему и правда предстоит такой далекий путь, неужели он на все лето едет в деревню?

Нет, это уже не тот Ленька.

Он шагает по Невскому и с удивлением думает, почему это никто не смотрит на него и не показывает пальцами. Но таких, как он, на улицах очень много. Да и сам Петроград выглядит не таким чистеньким и нарядным, каким он выглядел четыре года назад. Город еще не оправился от разрухи. Уже отгремели пушки, но пахнет еще порохом гражданской войны. Булыжные мостовые разворочены. В витринах зияют огромные трещины. Люди выглядят больными и голодными, хотя на улицах уже попахивает жареными пирожками и над магазинами красуются новенькие, нарядные вывески: «Кафе», «Хлеб и булки», «Продукты питания»…

С трепетом поднимался Ленька по широкой полутемной лестнице, где каждая ступенька и даже каждая выбоина на ступеньке были знакомы ему и напоминали детство.

Клеенка на дверях была ободрана. Звонок не звонил. Ленька стучал минут пять. Наконец дверь наполовину отворилась. Из-за цепочки выглянула незнакомая женщина, старуха с завязанной щекой. У Леньки срывался голос, когда он спросил, дома ли Александра Сергеевна.

– Пошел, пошел, – ответила ему старуха и захлопнула дверь.

Ленька опешил, но, подумав и подождав, опять постучал. Женщина, не открывая двери, стала ругаться. Она заявила, что если Ленька сию же минуту не уйдет, она позвонит в домово й комитет и его заберут куда следует.

– Вы не ругайтесь, пожалуйста! – закричал Ленька. – Вы мне только скажите: Александра Сергеевна здесь живет?

– Никаких Александр Сергеевн здесь нету, – сказала женщина и, помолчав, добавила: – Уходи, пожалуйста…

Ленька, понурый, поплелся вниз. Он перешел улицу и заглянул в окна второго этажа. За окном – в бывшей детской – висела клетка с чижиком или канарейкой. На подоконниках стояли горшки с цветами. Форточка в бывшей столовой была заткнута полосатой подушкой.

До вечера Ленька бродил по городу. Вечером он решил поискать кого-нибудь из родных. На Екатерининском канале жила его тетка, мамина сестра. Ни номера дома, ни номера квартиры он не помнил. Только случайное детское воспоминание помогло ему отыскать этот дом. На высокой глухой стене он увидел огромный железный плакат: «Какао Жорж Борман». Толстый розовощекий повар в белом колпаке и в таком же переднике, зловеще улыбаясь, помахивал над головой банкой с какао. Ленька вспомнил, что этого повара он почему-то страшно боялся в детстве. Когда они с матерью подъезжали или подходили к этому дому, он отворачивался и зажмуривался. Этот повар снился ему иногда по ночам, как и позеленевший от петербургских туманов памятник композитору Глинке у Мариинского театра.

* * *

…Парадный подъезд был закрыт. Ленька поднялся по черной лестнице и позвонил. Облако вкусного пара ударило ему в лицо. На пороге стояла перед ним с поварешкой в руке его тетка. Не слишком храбро смотрела она на маленького оборванца.

– Что тебе нужно, мальчик? – спросила она, попятившись.

Ленька шагнул вперед. Сорвал с головы рваную кепку с полуоторванным козырьком, улыбнулся и сказал:

– Неужели не узнаете, тетя Рая?

Тетка всплеснула руками:

– Леша?!

Кинувшись с объятиями к Леньке, она остановилась на полдороге. Обнять и поцеловать его она не решилась. На ней было чистое нарядное платье и розовый в белую горошинку передник.

Конечно, первый вопрос, который Ленька задал, был: – Что с мамой? Где она?

Он с ужасом ждал страшного ответа. И вдруг он видит, что тетка повернулась к дверям, высунула голову в коридор и кричит:

– Шурочка!

Он не успел опомниться и сообразить, в чем дело, как уже очутился в объятиях матери. Мать целовала его, плакала и смеялась, и черные угольные пятна покрывали ее лицо, руки и выгоревшее ситцевое платье.

– Боже мой! Какое счастье, – говорила она, прижимаясь щекой к его взлохмаченной грязной голове. – Лешенька… Сынок… Мальчик… Где ты был? Ведь мы давно похоронили тебя. Васюша был уверен, что тебя волки съели на этой ужасной ферме.

– А где он?

– Кто? Вася? Он с нами живет. Он скоро придет. Он у нас уже совсем взрослый – не узнаешь его – работает в булочной. А эту ты узнаёшь?

В дверях стояла и с недоумением смотрела на происходящее десятилетняя курносенькая девочка в шерстяном клетчатом платьице, из которого она давно успела вырасти.

– Мама, кто это? – проговорила она испуганно.

– Лялька! Да ты что – не узнала?

Девочка вскрикнула, завизжала и кинулась целовать брата. Леньку вымыли в ванне. Мать сама остригла ножницами его сбившиеся в колтун космы, сама отскребывала его костлявую, покрывшуюся черной коркой спину жесткой греческой люфой[31]31
  Лю́фа – растение рода травянистых лиан, из которого делают мочалки.


[Закрыть].

Через полчаса пришел с работы Вася. Он еще больше возмужал, вытянулся, был на полголовы выше Леньки. Когда они целовались, в нос Леньке ударил приторный запах кондитерской: несвежего масла, помадки, каких-то эссенций… Волосы у Васи были осыпаны мукой, к пальцам у ногтей пристало засохшее тесто.

– Ты что так рано сегодня, Васюша? – спросила Александра Сергеевна.

– Мы не работали, у нас забастовка, – басом ответил мальчик.

– Какая забастовка?

– Хозяйчик договор не подписал, – важно объяснил Вася, и Ленька с удивлением и уважением посмотрел на младшего брата.

За чаем, когда собралась вся семья, начались взаимные расспросы. У каждого было что рассказать.

– Мы думали, что тебя волки загрызли, – говорил Вася. – Я два дня по лесу ходил, искал тебя. Ты почему, чудак, мне-то не сказал, что бежать собираешься?

– Я боялся. Ведь Дракон обещал убить меня.

– А что ж, и убил бы… Ему ничего не стоило. Между прочим, – усмехнулся Вася, – ты знаешь, что с этим Драконом случилось?

Ленька вздрогнул.

– Что?

– А вот что!.. – и Вася вместо ответа сложил из четырех пальцев решетку.

– Арестовали?

– Всех. И Дракона, и помощников его… Конопатого помнишь? В очках такой… И его взяли за шкирку. Оказалось, что все они – бывшие офицеры, белогвардейцы…

– Погоди, – сказал, побледнев, Ленька. – А как его фамилия?

– Чья?

– Директора.

– Гм… Шут его знает. Забыл. Ах да, вспомнил! Поярков Николай Михайлович.

– Я так и знал! – воскликнул Ленька.

– Что ты знал?

– Мама, ты помнишь?

– Кого? – удивилась Александра Сергеевна.

– Пояркова.

– Нет, мальчик. Откуда же мне знать его?!

– Ну что ты! Офицер… В Ярославле… Сын хозяина гостиницы. Еще мы на пароходе с ним встретились. Еще я его отпустил, дурак…

– Не может быть. Наверно, это совпадение, – сказала Александра Сергеевна.

– Не совпадение. Он только бороду отрастил. А я его еще на ферме узнал… Честное слово, я все время думал, что это он. Теперь бы я его, негодяя, не выпустил, – сквозь зубы сказал Ленька и увидел, что мать с удивлением и даже с испугом покосилась на него.

Рассказала коротко и она свою историю. И на ее долю тоже выпало немало передряг и злоключений.

* * *

…Ранней весной девятнадцатого года Александра Сергеевна выехала из Петрограда, сдав на вокзале в багаж несколько ящиков электрических лампочек, ноты, книги, канцелярские принадлежности и другие вещи, за которыми она и ездила в командировку. Поезда, которыми она ехала, шли медленно, как и полагалось им ходить в те дни, но почти до конца пути все было благополучно, и Александра Сергеевна рассчитывала, что через день-другой она увидит и сестру и детей.

До Уфы оставалась одна ночь пути. Ночью Александра Сергеевна проснулась от выстрелов, криков и стонов. На поезд напал дезертирский отряд. Бандиты разграбили поезд, расстреляли всю поездную прислугу, убили и ранили многих пассажиров, а человек двадцать увели с собой.

Александре Сергеевне удалось спастись. Вместе с соседкой по купе, известной уфимской коммунисткой, она спряталась на тендере, зарывшись с головой в угольную крошку. Когда бандиты скрылись, полуодетым женщинам пришлось идти восемнадцать верст до ближайшей станции. Дорогой Александра Сергеевна простудилась. В Уфе ее положили в больницу. Там от соседки по койке она заразилась сыпным тифом и прохворала больше двух месяцев. Из больницы выписалась летом. Стала разыскивать багаж. Оказалось, что багаж ее случайно шел с тем же поездом, на котором она ехала последний перегон и который подвергся разграблению. Отряд чекистов, высланный на поимку бандитов, обнаружил в окрестных деревнях большое количество электрических лампочек. Лампочками играли дети. Это помогло напасть на след бандитской шайки. Бандиты были схвачены. Но розыски вещей продолжались долго. Несколько раз Александра Сергеевна писала сестре, два раза писала Леньке, но почта в те годы работала скверно, и письма ее не доходили.

Когда в конце лета Александра Сергеевна вернулась к семье, она узнала от Ляли, что три дня тому назад Ленька бежал из города, взяв направление на Питер.

* * *

…Пришлось и самому Леньке рассказать о себе. Конечно, он рассказал не все, добрую (или, вернее, недобрую) половину утаил, но его и так слушали, разинув рты…

– Леша, а на какие же деньги ты жил это время? – спросила у него Ляля, когда Ленька кончил свой рассказ.

– Глупая… помолчи, – перебил ее Вася.

Ленька почувствовал, что краснеет. Губы у него запрыгали. Он сам удивился. Ему казалось, что за эти годы он уже разучился краснеть и смущаться.

Александра Сергеевна быстро поднялась и вышла из комнаты.

– Леша! На минутку, – позвала она его.

Он вышел. Она обняла его, крепко поцеловала и сказала на ухо:

– Ведь больше этого не будет, мальчик?

– Чего? – пробормотал Ленька.

– Ты понимаешь, о чем я говорю. Я не хочу тебя осуждать. Я знаю, как много трудного тебе пришлось перенести. Но ведь теперь с этим кончено? Правда?

– Да, – сказал Ленька, прижимаясь к матери. И в первый раз за этот день он выговорил слово, которое уже много лет не произносил вслух. – Да… мамочка, – сказал он задрожавшим голосом.

Она улыбнулась, потрепала его по щеке.

– Не унывай, детка. Все устроится. Скоро начнутся занятия, поступишь в школу, будешь учиться…

– Нет, – сказал Ленька.

– Как? Ты не хочешь учиться?

– Я хочу работать, – сказал Ленька.

* * *

…Семья лишь недавно вернулась в Петроград. Квартиру их, как бесхозную, заняли за это время другие люди. Александру Сергеевну с ребятами приютила сестра. Здесь же – в прихожей на старом «казачьем» сундуке – устроился и Ленька.

Жить было трудновато. Мать еще нигде не работала, перебивалась случайными уроками. Иногда по вечерам она заменяла знакомую тапершу – играла на пианино в маленьком частном кинематографе на Лиговке.

Ленька искал работу. Вася предложил помочь ему устроиться в той же кондитерской на Вознесенском, где работал он сам. Но Ленька отказался. Он мечтал о другом – о заводе.

Ему запомнилась фраза, сказанная когда-то в Мензелинске покойным Юркой:

– Тебе, Леничка, индустриальная закалка нужна…

О работе у станка, на заводе, он теперь мечтал, как недавно еще мечтал о возвращении в Петроград, а некогда мечтал о кругосветном путешествии, о разбойниках или о побеге на фронт.

Но найти работу в те годы было не так-то просто. Тогда не висели, как нынче, на каждом углу объявления: требуются плотники, требуются маляры, требуются инженеры, требуются подсобные рабочие… В те годы не работа искала человека, а человек искал работу. Страна еще не успела оправиться от жестоких ран, которые нанесли ей империалистическая война и иностранная интервенция. Еще не все заводы и фабрики работали – не хватало сырья, не было топлива. Даже опытные, кадровые рабочие, возвращаясь из армии домой, не сразу находили место. А у Леньки не было никакой специальности, никакой квалификации. И все-таки он не падал духом – искал. Целыми днями он скитался по городу. Он ходил на окраины – за Нарвскую и Московскую заставы, на Пороховые, на Выборгскую сторону. Он побывал на всех известных петроградских заводах – на Путиловском, на «Большевике», на «Красном Выборжце», на «Скороходе»… Он толкался в толпе безработных на Бирже труда, заглядывал в маленькие частные мастерские, в типографии, переплетные, словолитни[32]32
  Словоли́тня – предприятие, выпускающее шрифты и другие металлические типографские материалы.


[Закрыть]… Всюду ему говорили одно и то же:

– Мест нет.

А на пути его подстерегало немало соблазнов. И нужно было иметь много мужества, чтобы бороться с ними. Он видел мальчишек, которые стайками вертелись у дверей магазинов, кинематографов и пивных. Опытный глаз его сразу определял профессию этих бледнолицых и чубатых парнишек в полосатых тельняшках и широченных матросских клешах. Он проходил мимо, не останавливаясь, не желая иметь никаких дел с этими воришками-карманниками. Зажмурившись, он шагал мимо дверей чайных, кофеен и магазинов, откуда заманчиво пахло жареными пирожками, колбасой, пирожными, яблоками и конфетами.

В животе у него постоянно урчало. Дома сидели на пшенной каше и черном хлебе. Правда, жизнь впроголодь не была ему в диковинку. Но за эти годы Ленька разучился сдерживать себя: сегодня он голодал, завтра подвертывался «случай» и он наедался до отвала, лакомился мороженым и конфетами, ходил в кино, курил дорогие папиросы…

Теперь он курил, потихоньку от матери, махорку или окурки, которые подбирал на улице.

Но главным соблазном были книги. За эти годы мальчик так изголодался по чтению, по печатному слову, что любой обрывок газеты, старый журнал, брошюра приводили его в трепет. Он способен был часами толкаться в галереях Александровского рынка, где в маленьких полуподвальных лавочках торговали букинисты. Рыться в книгах стало для него настоящей страстью. По сравнению с другими вещами книги были дешевы. Их было много. Но Ленька не мог покупать их – у него не было денег. Мечтая о работе, он мечтал и о том дне, когда, получив первую получку и вручив матери ровно половину, с другой половиной он явится на рынок и накупит целую кучу книг. Роясь в книжной завали, он откладывал и прятал, засовывая куда-нибудь подальше, в темный угол, те книги, которые он рассчитывал впоследствии купить.

Но пока это были только мечты. И неизвестно было, осуществятся ли они когда-нибудь.

Усталый и голодный возвращался он вечером домой.

Мать ставила на стол ужин, с тревогой посматривала на сына и робко спрашивала:

– Ну как, Лешенька?

– Пока ничего нет, – мрачно отвечал он, наваливаясь на опротивевшую пшенную кашу.

– Ну что ж… Тем лучше, – утешала его Александра Сергеевна. – Значит, не судьба. Запишем тебя в школу. Будешь учиться.

– Нет, я буду работать, – угрюмо твердил Ленька.

* * *

…Был случай, когда он заколебался.

Проходя как-то вечером по Литейному, он остановился у витрины книжного магазина, загляделся и не заметил, как слева от него выросла какая-то фигура. Вдруг его сильно толкнули локтем в бок. Ленька оглянулся. Высокий молодой человек с потрепанным портфельчиком под мышкой, низко наклонившись и близоруко сощурившись, очень внимательно разглядывал на витрине толстую иностранную книгу.

– Вы что? – сказал, опешив, Ленька.

– А ничего, – спокойно и так же не глядя на него, ответил парень. И, наклонившись еще ниже, он по складам прочел: – Фрэнч… арчи-тектз энд скалп-торз… оф тзе… Гм. Это что же такое? Вы по-английски не кумекаете, сэр? Нет? Ах, вот как? Вы и разговаривать не желаете?!

«Сумасшедший», – подумал Ленька.

Парень повернул к нему худое смешливое лицо.

– Не узнаешь? Серьезно?

Верхняя губа его, над которой росли какие-то серенькие жиденькие усики, подрагивала, сдерживая улыбку.

– Ах, Леша, Леша! Нехорошо, голубчик! Ей-богу, нехорошо!.. Братьев забывать – великий грех. Вот, погоди – гости придут, они тебе в наказание все бутылочки побьют.

– Сережа! Бутылочка! – испугался и обрадовался Ленька.

– Он самый.

Крестные братья сунулись обниматься, но не обнялись почему-то, а только сильно тряхнули друг другу руки. Через минуту они уже шагали по Невскому в сторону Садовой.

– Ты почему не приходил? – спрашивал Ленька.

– Как не приходил? Я два раза у вас был. В девятнадцатом был – не достучался. А в прошлом году пришел – вас нет. Какая-то прыщавая тетка меня выгнала да еще и мазуриком обозвала.

– Да, я и забыл. Мы ведь в другом месте сейчас живем.

– И мы тоже. Впрочем, ведь ты у нас не бывал. Мы теперь недалеко от Эрмитажа, на Миллионной живем. Барона Гинцбурга не знал случайно? Вот мы у него в квартире и обретаемся. Ничего квартирка. Холодно только. А ты что такой бледный, Леша?

– А ты-то, думаешь, розовый?

– Крестная как? Здорова?

– Да, спасибо. А Аннушка как?

– Какая Аннушка? Ах, мама? А что ей делается? Работает, как всегда, белье стирает. Ты где учишься?

– Нигде, – сказал Ленька и почему-то смутился и поспешил объяснить: – Я работать буду. То есть еще не знаю, буду ли. Хочу, во всяком случае. А ты?

Бутылочка посмотрел на него с удивлением.

– Учусь, конечно. В будущем году вторую ступень кончаю.

– Постой!.. Когда же ты успел?

– Что ж не успеть? Мы не зевали, братец. За два года три классика успели отмахать.

– Ты же ведь хотел, я помню, кондуктором или вагоновожатым стать.

Бутылочка громко засмеялся.

– Ну и память же у тебя!.. Да. Совершенно верно. Вагоновожатым хотел. И на газетчика тоже одно время курс держал. Но это, братец мой, когда было? В доисторические времена. До семнадцатого года. А сейчас у меня другие намерения; хочу, понимаешь, инженером быть.

У Садовой крестные братья расстались.

– Крестненькой кланяйся, – сказал Сережа, обнимая Леньку и целуя его в щеку.

– Ты же к нам придешь?

– Приду, конечно…

Бутылочка тщательно записал адрес, подробно расспросил, как удобнее пройти – подъездом или через ворота, – но почему-то не пришел. Следующая встреча крестных братьев состоялась лишь через пять или шесть лет, когда Бутылочка уже кончал институт инженеров путей сообщения.

А после этого разговора на Невском Ленька несколько дней ходил растерянный. Сережа ему ничего не сказал, не упрекнул его, но удивленный взгляд, который он бросил на крестного брата, узнав, что тот не учится, запомнился Леньке. Два-три дня он действительно колебался: не послушаться ли матери, не подать ли заявление в школу?

Но подумав, он решил не сдаваться. Он продолжал ходить и искать.

И вот ему как будто повезло. Он нашел работу.

* * *

Однажды, возвращаясь после долгих блужданий по городу домой, он проходил по Горсткиной улице. В те годы эта незаметная узенькая улочка, соединяющая Фонтанку с Сенной площадью, была очень шумной и оживленной. Здесь, по соседству с Сенным рынком, располагалась городская толкучка. В неуютных грязно-зеленых домах этой улицы было много мелких лавочек, мастерских, чайных, пивных и трактиров. С утра до ночи стоял здесь несмолкаемый гвалт: с грохотом и руганью продирались сквозь толпу ломовые извозчики, орали пьяные, визжали, высекая искру, примитивные станки точильщиков, стучали молотки «холодных» сапожников, пели бродячие певцы, уличные торговцы и торговки на разные голоса расхваливали свой товар: лимонный квас, пирожки, семечки, московские дрожжи…

Подходя к Сенной, Ленька заметил на стене углового дома небольшую вывеску:

Заведение искусственных минеральных вод

«ЭКСПРЕСС»

Сущ. с 1888 г.

Качество ЭКСТРА

У дверей заведения стояла тележка, ручку которой держал сутулый, похожий на цыгана старик в зеленой суконной жилетке. Две девушки в клеенчатых фартуках выносили и устанавливали на тележку ящики с черными закупоренными бутылками.

Человек с донкихотской бородкой стоял на тротуаре и записывал что-то в синюю тетрадку.

Ленька подошел ближе и лениво, без всякого интереса заглянул в один из ящиков.

– Тебе что надо? Брысь отсюда! – замахнулся на него карандашом человек с бородкой.

Ленька поднял голову и, ни о чем не думая, а просто по привычке спросил:

– У вас работы какой-нибудь не найдется?

Дон-Кихот смерил его беглым взглядом.

– Тебе сколько лет? – спросил он.

– Пятнадцать, – не моргнув глазом, соврал Ленька.

– А ну, подними этот ящик.

Ленька заметил с двух сторон ящика дырки, похожие по форме на ванильные сухари, сунул туда пальцы, поднатужился и поднял ящик.

– Зайди, поговорим, – сказал человек с бородкой, показав карандашом на открытую дверь заведения.

Ленька с трепетом поднялся по каменным ступенькам и вошел в темное прохладное помещение. В нос ему ударил запах сырости и фруктовых сиропов. За дверью шумела какая-то машина. Что-то вертелось, что-то хлопало и стучало. Сердце мальчика быстро-быстро забилось. Вот оно! Хоть и маленький, а все-таки завод! Неужели он будет работать? Господи, только бы не сглазить, только бы не сорвалось.

Через минуту с улицы вошел человек с бородкой. Он провел Леньку в маленькую, как чулан, комнатку, где стояла у окна дубовая конторка, а на стене висели канцелярские счеты и зажатые металлической лапкой бумаги.

– Если украдешь что-нибудь – выгоню, – сказал он, усаживаясь за конторку и открывая ключиком какой-то ящик.

– Ну вот… Зачем? – смутился Ленька. – Я и не думал вовсе.

– Если сейчас не думал, то после можешь подумать. Предупреждаю. Дальше… Если придут из союза или еще откуда-нибудь, говори, что ты мой племянник. Понял?

– Понял, – ответил Ленька. Но так как на самом деле он ничего не понял, он позволил себе спросить: – А почему, собственно?

– Почему, собственно? А потому, что платить за тебя страховку и прочие глупости я не намерен.

Хозяин спросил у Леньки, где он живет, кто его мать, и, удовлетворившись этими расспросами, сказал, что завтра с утра Ленька может выходить на работу. Взявшись за ручку двери, Ленька осмелел и спросил:

– А на какую работу вы меня поставите?

Хозяин посмотрел на него строго.

– В мое время, голубчик, мальчики не спрашивали, на какую работу их поставят… Ты что – не комсомолец случайно?

– Нет, – сказал Ленька и почувствовал, что краснеет.

* * *

…Домой он прибежал, задыхаясь от счастья.

– Мама! Ура! Поздравь меня. Устроился… На завод поступил.

Александра Сергеевна сначала тоже обрадовалась. Но когда Ленька рассказал ей, куда и при каких обстоятельствах он поступил, она приуныла.

– Лешенька, дорогой, – сказала она, обнимая мальчика, – ты бы подумал все-таки, прежде чем соглашаться. Ну что это в самом деле, скажи, пожалуйста, за занятие – лимонад делать?!

– Что значит – лимонад? – обиделся Ленька. – И лимонад людям нужен, если его на заводах делают. Это у тебя, мамочка, прости, пожалуйста, буржуазные предрассудки. Тебе бы пора знать, что всякий физический труд – благородное дело. Ведь вот Вася у нас булочки и пирожки делает – ты же не возражаешь?!!

– Ну хорошо, – сказала Александра Сергеевна. – А сколько они тебе, по крайней мере, платить будут?

Об этом Ленька на радостях даже забыл спросить у хозяина.

– Что значит – сколько? Сколько положено, столько и заплатят.

– Может быть, мне сходить, поговорить с ним? – предложила Александра Сергеевна.

– Ну вот еще! – возмутился Ленька. – Что я – маленький, что ли?

– Ох, не нравится мне эта затея…

– Ничего, мамочка, не горюй. Это только начало. Мне бы квалификацию получить, а уж там я…

* * *

Но и на этот раз Леньке не удалось получить квалификацию.

На следующее утро он чуть свет явился в заведение. Там еще никого не было, только старик в зеленой жилетке поливал из жестяного чайника пол в темном коридорчике.

– Тебе что? – спросил он у Леньки.

– Я на работу пришел, – сказал мальчик.

– На какую работу?

– Сюда… Меня приняли.

– Попался, значит?

– Что значит «попался»? – не понял Ленька.

– О господи… Никола морской… мирликийский, – вдруг тяжело завздыхал старик, потягиваясь и поглаживая под жилеткой спину. – Ну ладно, – сказал он, – возьми швабру – пропаши пол в судомойне.

Ленька не был уверен, что «пахать» пол в судомойне входит в его обязанности, но все-таки взял швабру и пошел за стариком в заведение.

Через некоторое время пришел хозяин – Адольф Федорович Краузе.

– Молодец, – сказал он, увидев Леньку за работой. – Мальчики должны приходить раньше всех.

К восьми часам стали собираться и остальные рабочие заведения. Их было всего человек пять или шесть.

Все лимонадное производство помещалось в двух небольших комнатах, разделенных тяжелой каменной аркой. В одном помещении, побольше, стояла укупорочная машина. Девушка в клеенчатом фартуке, пользуясь маленьким цинковым стаканчиком с длинной ручкой, разливала по бутылкам сладкий фруктовый сироп. Другая девушка, купорщица, брала у нее бутылки, ставила их в машину, нацеживала из крана газированную воду и поворотом рычага ловко загоняла в горлышко бутылки пробку. Мальчик Ленькиных лет вертел колесо, которое приводило в движение весь этот мощный агрегат. В соседнем помещении стояла большая деревянная лохань, в которой мыли бутылки. Там же на кухонном столе две девушки оклеивали бутылки этикетками: «Лимонад», «Ситро», «Безалкогольное пиво Экспресс»…

Конечно, все это имело довольно жалкий вид и было совсем не то, о чем мечтал Ленька. Но все-таки, как-никак, это был завод. Не Обуховский и не Путиловский, но все-таки и здесь были машины, и люди, которые здесь работали, назывались рабочими и работницами.

В глубине души Ленька надеялся, конечно, что его сразу же поставят к машине. Но к машине его не поставили.

Он сидел на пустом ящике и любовался, как быстро и споро работает высокая белокурая купорщица, когда в комнату заглянул хозяин и ласково позвал его:

– Леня!

Ленька вскочил и вышел в коридор.

– Да?

– Ты город хорошо знаешь, голубчик?

– Нет, не очень, – сознался Ленька.

– Ну ничего, на первых порах тебе поможет Захар Иванович.

– Какой Захар Иванович?

– Вот этот старичок в жилете, который несет ящик… А читать ты умеешь?

– Я учился в третьем классе, – сказал Ленька.

– Прекрасно. Захар Иванович, наоборот, разбирается в грамоте слабо. Поможешь ему читать накладные. Сейчас вы поедете на Невский, угол Морской, отвезете два ящика пива в ресторан. Оттуда проедете к Александровскому парку… адрес в накладной указан. Потом съездите ни Васильевский остров… фруктовый магазин угол Большого и Четвертой линии. Там оставите остальные три ящика…

– А на чем мы поедем? – спросил Ленька, живо представляя себе это длинное и разнообразное путешествие по любимому городу.

– На чем поедете? На тележке. Собственно говоря, вы не поедете на ней, а повезете ее… Но это все равно. Захар Иванович тебе поможет. Он улицы знает хорошо. Только, пожалуйста, – ласково сказал хозяин, – будь осторожен. Имей в виду, что за каждую разбитую или пропавшую бутылку я штрафую…

Тележка уже стояла у крыльца. Мрачный Захар Иванович сидел на ящиках с бутылками и докуривал махорочную цигарку.

– Захар Иванович, познакомьтесь, – сказал Краузе. – Ваш новый помощник.

– Мы уже познакомились, – сказал Ленька.

Старик искоса посмотрел на Леньку, заплевал окурок и поднялся.

– Подержи тележку, – приказал он мальчику.

Ленька взялся за гладкий, отполированный руками возчиков поручень. Старик поставил на тележку восемь ящиков с лимонадом и пивом и обвязал их веревкой. Хозяин пересчитал ящики, записал что-то в тетрадку и передал старику накладные.

– С богом, Захар Иванович, – сказал он. – Уж, пожалуйста, голубчик, поспешите, не задерживайтесь. Ведь вас теперь двое.

Мрачный Захар Иванович сидел на ящиках с бутылками и докуривал махорочную цигарку.

– Уж это конешно, – забормотал старик. – Парой-то легше. Не изволь беспокоиться, Адольф Федорыч. До обеда отмахаем.

– Ну, Леня, в добрый час, – сказал хозяин, поднимаясь на крыльцо. – Бог в помощь, как говорили в старину…

Старик проводил его тяжелым взглядом. Таким же недобрым взглядом он посмотрел на мальчика.

– Ты кто – внук или сын будешь? – спросил он.

– Чей? – не понял Ленька.

Старик кивнул в сторону двери, за которой скрылся хозяин.

– Племянник, – сказал Ленька, усмехаясь и не зная еще, можно ли открыться этому старику и сказать, что племянник он – липовый.

– Значит, ты мне троюродным внуком приходишься, – строго сказал старик.

– Почему? – удивился Ленька.

– Почему? А потому, что я у этой сволочи в дядьях числюсь.

Старик поднял голову, зажмурился, вздохнул и забормотал:

– О господи… милосливый… мирликийский…

Потом крякнул, поплевал на руки и взялся за поручень.

– Тронули! – сказал он.

Тяжело нагруженная тележка дернулась и загромыхала по булыжникам Горсткиной улицы.

* * *

…Ехать мешала густая толпа, запрудившая улицу и рынок.

– Эй, кум! Эй, кума! – поминутно кричал Захар Иванович.

Толкать тележку оказалось нетрудно. Гораздо труднее было удерживать ее в равновесии. Тяжелые ящики тянули вниз. Когда Захар Иванович на минуту отпускал поручень, Леньке приходилось наваливаться на него животом – ему казалось, что сейчас его с силой подкинет в воздух.

С трудом продравшись через Сенную площадь, выбрались на Садовую, свернули на Комиссаровскую, бывшую Гороховую…

– Эй, кум! Эй, кума! – кричал без передышки старик. На углу Морской и Невского Захар Иванович снял с тележки два ящика и отнес их в ресторан. Груза на тележке стало поменьше, но зато и сил у мальчика поубавилось. Через час, когда они ехали от Александровского парка на Васильевский остров, Ленька уже качался, рубашка на нем была совсем мокрая, горячая струйка бежала от затылка по ложбинке между лопатками.

К обеду они вернулись в заведение.

– Ну как, лошадка? – весело спросил хозяин.

– Ничего, – сказал Ленька.

– Можешь идти пообедать. Недолго только, смотри!..

Ленька домой не пошел. Есть ему почему-то не хотелось. Он выпил полстакана ананасового, пахнувшего аптекой сиропа, которым украдкой угостила его разливальщица Галя, вышел за дверь и присел на каменной ступеньке. Через минуту из двери выглянул хозяин.

– Ты что же это тут расселся, голубчик? – сказал он. – В мое время мальчики без дела не сидели. На, возьми ключ, сбегай в подвал, принеси два ящика пробок…

После обеда хозяин послал Леньку и Захара Ивановича в Зимин переулок за баллонами с углекислым газом. Потом они отвозили шесть ящиков пива на поплавок к Летнему саду. Потом еще куда-то ездили.

Когда в десятом часу вечера Ленька вернулся домой, он не чуял под собой ног. Домашние накинулись на него с расспросами:

– Ну что? Как? Работал?

– Габотал, – ответил он коротко и, тяжело опустившись на стул, попросил есть.

– Наверно, весь день лимонад пил? Да? – с завистью спросила у него Ляля.

– Да, – хмуро ответил Ленька. – И пирожными все время закусывал.

Когда он тащился домой, ему казалось, что он умирает от голода. Но есть ему и сейчас не хотелось. Не доев перловую кашу, он бросил ложку и, сказав, что устал, хочет спать, ушел к себе в прихожую.

Но и спалось ему плохо. Всю ночь он ворочался на своем казачьем сундуке, всю ночь снились ему бутылки, ящики, накладные, огромные колеса тележки с блестящими натруженными шинами, трамвайные рельсы, тумбы и щербатый булыжник мостовых. И каждые двадцать минут он просыпался от сиплого стариковского голоса, который и во сне не давал ему покоя: