Текст книги "Ленька Пантелеев"

– Эй, кум! Эй, кума!..

* * *

…Он работал в «Экспрессе» уже второй месяц. Весь месяц он возил тележку. Правда, был у него в этой работе небольшой перерыв. Однажды хозяин поставил его для разнообразия вертеть колесо. Ленька обрадовался. Ему казалось, что это легче, а главное – ближе к производству. Все-таки это человеческая, а не лошадиная работа. Но уже на другое утро он сам попросил Адольфа Федоровича снова поставить его на тележку. Вертеть колесо, может быть, было и легче, но это была такая тупая, бессмысленная, монотонная работа, на какую, вероятно, и лошадь, если бы ей предоставили выбор, не променяла свои вожжи, дугу и оглобли.

Прошел месяц, а хозяин и не заикался о заработной плате.

Несколько раз Александра Сергеевна робко спрашивала мальчика:

– Ну как, Лешенька?

– Еще не платили.

– Ты бы спросил у него, детка. А? Что же это, в конце концов, за работа такая – без денег!

– Что же я могу сделать? – сердился Ленька. – Он сам не заговаривает; а мне неудобно.

– Неудобно! – язвительно смеялся Вася, нарезая толстыми ломтями ситник с изюмом, который он получал в булочной в счет зарплаты. – Мы бы такого хозяйчика давно к ногтю взяли. В союз заявите – сразу его прижмут!

На младшего брата Ленька по-прежнему смотрел с завистью и удивлением.

Вася много работал, уставал, но никогда не жаловался, на жизнь смотрел просто, все у него ладилось и настроение было неизменно ровное и веселое. Читал он немного, но, возвращаясь с работы, почти каждый день покупал вечернюю газету, в которой бегло проглядывал телеграммы из-за границы и более основательно – отдел происшествий и фельетоны «Из зала суда». Дома ни в будни, ни в праздники он ни минуты не сидел без дела, постоянно что-нибудь мастерил, починял, колол дрова, замазывал на зиму окна, даже ездил для этого в Удельную за мохом. Ленька тоже занимался по хозяйству, но для него это была обязанность, а для Васи – приятный долг, который он выполнял, как и все в жизни, легко и весело. От матери он унаследовал музыкальный слух. Работая, вколачивая гвоздь, починяя замок или отвинчивая гаечным ключом примусную горелку, он постоянно напевал что-нибудь ломающимся мальчишеским баском… По воскресеньям к нему приходили товарищи, большей частью такие же, как и он, «мальчики» – из соседних булочных, пекарен и кустарных мастерских. Ребята вели солидные разговоры, выходили по очереди на лестницу курить, потом шумной компанией отправлялись куда-нибудь – на собрание профсоюза, в кино или просто гулять.

Неделю спустя, узнав, что Краузе все еще не рассчитался с братом, Вася рассердился, обозвал Леньку «Степой» и «валяным сапогом» и заявил, что соберет ребят и они пойдут поговорят «с этим типом».

– Нет, благодагю вас, – вспыхнул Ленька. – Можете не ходить. Я и сам могу…

– Поговоришь? Сам? Ну и правильно, – улыбнулся Вася.

На другой день, собравшись с духом, Ленька зашел в кабинетик хозяина.

– Денег? – удивился Краузе. – Зачем тебе деньги, такому маленькому?

– Мне есть надо, – хмуро ответил Ленька.

Хозяин отвернулся, достал бумажник, послюнил пальцы, подумал и протянул Леньке две бумажки по десять миллионов рублей. По тогдашнему курсу на эти деньги можно было купить десять-двенадцать коробков спичек. Ленька хотел сказать «мало», но хозяин опередил его.

– Мало? – сказал он, заметив недовольное выражение на Ленькином лице. – Советую тебе помнить, голубчик, что в мое время мальчики первые два года вообще работали без вознаграждения. Заслужи, братец, поработай, тогда будешь получать больше.

Немного утешало Леньку то, что не он один находился в таком положении. По копейке (или, вернее, по миллиону) вытягивали от хозяина зарплату и остальные работники заведения. За спиной у хозяина роптали, называли его последними именами, но дальше ропота и разговоров дело не шло.

– Живоглот проклятый, – ворчал Захар Иванович. – Всю жисть на них хребет ломал, и вот опять черти навалились…

Однажды, когда хозяин стребовал с него четыре миллиона за разбитую бутылку пива, старик, сверкая глазами, сказал Леньке:

– Я ему когда-нибудь ноги переломаю, племяннику чертову!..

– Зачем же ноги ломать? – сказал, оглянувшись, Ленька. – Лучше заявить в союз или еще куда-нибудь. Его за такие штучки – знаете? – быстго к ногтю пгижмут.

– Да… заяви, – пробурчал старик. – Его прижмут, а он через неделю лавочку закроет, и, пожалуйста, Захар Иванович, иди, мети пол на Биржу…

Старик тяжело вздохнул, потянулся, похрустел костями.

– О господи… мирликийский, – забормотал он, закидывая голову и почесывая под жилеткой спину.

Ленька уже подумывал об уходе из «Экспресса», уже подыскивал исподволь другое место, но тут два события одно за другим ворвались в его жизнь, и ему пришлось не уходить, а убегать сломя голову из этого заведения.

Глава 11

Однажды после обеда они отправились с Захаром Ивановичем в очередной рейс. Хозяин поручил им отвезти два ящика лимонада к Детскосельскому вокзалу, четыре ящика пива на ипподром, а один ящик нужно было забросить по пути в небольшой трактир на Горсткиной улице. Оставив Леньку с тележкой на улице, старик потащил ящик во второй этаж. Ленька стоял смирно, как настоящая рабочая лошадка, равнодушно поглядывая по сторонам и придерживая в равновесии поручень тележки. Вдруг он заметил, что на него пристально смотрит какой-то мальчик. У мальчика было красивое, хотя и не очень чистое, слегка шелудивое лицо. Недобрые тонкие губы мусолили дорогую длинную папиросу. Из-под блестящего лакированного козырька фуражки-мичманки падал на бледный лоб замысловато закрученный чубик. Полосатая матросская тельняшка, широченный клеш, куцый люстриновый пиджачок… Таких мальчиков на рынке вертелось немало. Уже по одним глазам – настороженным, блудливым, воровато бегающим – Ленька легко определял, что это за мальчики и что они делают в рыночной толпе. Но этот мальчик не вертелся, а стоял в десяти шагах от тележки и, засунув руки в карманы клеша, прищурившись смотрел на Леньку.

Ленька испытывал неловкость. Он сразу понял, что где-то и когда-то видел этого мальчика. Но где, когда? Может быть, здесь же на рынке, может быть, давно, еще на юге, во время скитаний.

– Ты что смотришь? – спросил он наконец, не выдержав.

Мальчик с усмешкой шагнул вперед.

– Не узнаёшь? – сказал он, вынимая изо рта папиросу. – Нет.

– А ну, припомни.

– Не помню, – сказал Ленька.

– В реальном училище до революции учился?

– Волков! – закричал Ленька. И тут случилось ужасное. Руки его вздрогнули, он выпустил поручень, тележка качнулась вниз, и тяжелые ящики с грохотом и звоном посыпались на камни мостовой.

Ленька оцепенел. Наверно, целую минуту он стоял, поглядывая то на Волкова, то на поручень тележки, вздыбившийся над его головой, то на двери трактира, откуда с минуты на минуту должен был выйти Захар Иванович. Только после того, как тележку стала окружать толпа любопытных, он очухался и кинулся к ящикам. Он думал, что можно еще что-нибудь спасти. Но, увидев огромную разноцветную лужу и крошево из пробок и зеленого бутылочного стекла, он понял, что спасать нечего.

Волков тоже подошел к ящикам и стоял, заложив руки в карманы, усмехаясь и покачивая головой.

– Господи… что же делать? – пробормотал Ленька, вытаскивая из ящика заткнутую пробкой бутылочную головку.

– А что делать, – сказал, оглянувшись, Волков. – Смывайся – и все. Это чье пиво?

– Хозяйское.

– Ну вот. Что ж тут раздумывать?

Он толкнул Леньку локтем.

– Давай сматывайся!..

Ленька еще раз посмотрел на двери трактира и юркнул вслед за Волковым в толпу.

Сзади кто-то кричал:

– Эй, ты, курносый! Куда? Набедокурил, а сам удочки сматывать?!

– Давай-давай, не останавливайся! – подгонял Леньку Волков.

Работая локтями, он выбрался из толпы, свернул в какие-то ворота, провел Леньку через какие-то проходные дворы, мимо каких-то лабазов и овощных складов и вывел его на Международный. Тут оба мальчика остановились и перевели дух. Волков рассмеялся.

– Вот так встреча! А? – сказал он.

– Ужасно, – пробормотал Ленька, вытирая вспотевший лоб.

– Ничего… Говорят, знаешь, – посуду бить к счастью. Ты с какой это стати, дурак, лошадкой заделался?

– Так уж вышло, – объяснил Ленька. – Другой габоты не было.

– «Габоты»! – передразнил его Волков. – Рано ты, братец, работать начал.

Он достал из кармана голубую нарядную коробку «Зефир № 6», подцепил грязным ногтем толстую с золотыми буквами на мундштуке папиросу, важно, как взрослый, постучал мундштуком по коробке, подул зачем-то в мундштук и, сунув папиросу в маленькие белые зубы, с фасоном раскурил ее. Потом, спохватившись, снова вытащил пачку, протянул Леньке:

– Куришь?

Ленька поблагодарил и неловко взял папиросу. Прикуривая, он исподлобья смотрел на Волкова и чувствовал, как в нем просыпается старое, детское отношение к этому мальчику: Волков ему и нравился, и отталкивал от себя. Как и раньше, в присутствии Волкова Ленька робел и ругал себя за эту робость.

– Что ж мы стоим? – сказал Волков. Они остановились у витрины, на треснувшем и продырявленном пулями стекле которой белыми буквами было написано:

КАФЕ

«УЮТНЫЙ УГОЛОК»

– Пиво пьешь? – спросил Волков.

– Нет, – смутился Ленька. – А ты?

– Иногда позволяю себе такое баловство. А вообще не люблю. Горькое…

– Я тоже не люблю, – сказал Ленька, хотя до сих пор ему приходилось пить только слабенькое безалкогольное пиво «Экспресс».

– Ну все равно зайдем, какао возьмем или еще чего-нибудь.

Ленька замялся.

– У меня, понимаешь, денег нет, – сказал он, краснея. – Не беспокойся, дружок…

Волков с усмешкой похлопал себя по нагрудному карману.

* * *

…Они вошли в кафе, уселись в углу за маленьким круглым столиком. Подошла барышня в клетчатом переднике.

– Что вы хотите, мальчики?

– Дайте меню, – важно сказал Волков.

Он долго, с видом знатока, изучал карточку, наконец заказал бутылку пива, стакан какао, пару пирожных и бутерброд с сыром.

– Ну вот, – сказал он, потирая руки, когда официантка пошла выполнять заказ. – Я рад, ты знаешь, что тебя встретил.

– Я тоже, – из вежливости сказал Ленька.

– Ты что – все время в Петрограде жил?

– Нет, мы уезжали…

Почему-то Леньке не захотелось рассказывать Волкову обо всем, что с ним случилось за эти годы.

– А ты? – поспешил спросить он.

– О милый мой! Знал бы ты… Мне столько пришлось перенести за это время, что никакому Майн Риду и Жюль Верну и во сне не снилось.

– Папа и мама твои живы?

– Мама жива, а папа…

Ленька с Волковым вошли в кафе, уселись в углу за маленьким круглым столиком.

Волков помрачнел. Тонкие брови его сдвинулись к переносице.

– Не знаю, – сказал он, оглянувшись. – Может быть, и жив еще… Во всяком случае, мама панихид по нем еще не служит.

Девушка принесла на подносе пиво, пирожные, дымящееся какао.

Волков с фасоном опрокинул над стопкой бутылку, отхлебнул пену.

– Угощайся, пожалуйста, – сказал он, покосившись на стакан с какао.

Ленька глотнул горячего сладкого напитка и опьянел, почувствовал, как по всему его телу разлилась приятная истомная теплота.

– Пирожное бери, – сказал Волков.

– Спасибо, – сказал Ленька, нацеливаясь на кремовую трубочку. – И ты тоже бери.

– Ладно. Успеется. Я сначала бутерброд съем.

– Не ладно, а хорошо, – поправил Ленька.

Оба засмеялись.

– Ты учишься? – спросил Ленька.

– Да как тебе сказать? В прошлом году учился. А в этом… скорее, что нет.

– Что значит: скорее?

– Дела, милый мой, не всегда позволяют посещать уроки.

Ленька не стал спрашивать, какие дела мешают Волкову посещать уроки. Это он и без расспросов хорошо понимал. Он пил какао, с постыдной жадностью ел сладкую, тающую во рту кремовую трубочку и смотрел на Волкова, который, морщась, потягивал темное мартовское пиво и лениво отковыривал от бутерброда кусочки сыра.

«Счастливый, – говорил в Леньке какой-то темный, глухой, завистливый голос. И другой – насмешливый, презрительный и даже немного горделивый голос тотчас откликался: – Вор… жулик… мразь… конченый человек!» Он ругал и Волкова и себя за то, что согласился зайти в кафе. Но уйти, не допив какао и не доев пирожного, он не мог. А кроме того, он был и благодарен Волкову: ведь тот спас его от беды, выручил его.

А Волков от пива уже слегка охмелел. Не доев бутерброда, он потянулся к пирожному.

– Эх, кутить так кутить, – сказал он. – Возьму-ка и я, пожалуй, какао.

Он постучал ножом по тарелке.

– Мадемуазель!

– Что прикажете, мосье? – с насмешливой важностью проговорила официантка, подходя к столику.

– Дайте нам еще какао… Два!

– Я больше не буду, – сказал Ленька.

– Будешь!.. Два! – повторил Волков, показывая официантке два грязных пальца.

Барышня отошла от столика и тотчас вернулась.

– Может быть, молодые люди, рассчитаетесь?

– Ага! – расхохотался Волков. – Не верите? Думаете, жулики?

Он выхватил из кармана бумажник. Ленька увидел в руках у товарища миллионы и почему-то испугался. Он не пил пива, но почувствовал, что голова у него закружилась.

Официантка взяла деньги и ушла.

– Я пойду, – сказал Ленька, поднимаясь.

– Куда?

– Мне надо. Поздно уже. Меня мама ждет.

– Мама? Жива? – удивился Волков.

– Да. Жива.

– Не пущу! – сказал Волков, схватив Леньку за подол рубашки.

Ленька оттолкнул его руку.

– Мне надо идти, – спокойно сказал он.

На лице Волкова мелькнула трусливая улыбка.

– Леша, присядь на минутку. Ленька сел на краешек стула.

– Леша, – сказал Волков. – Ты не огорчайся. Я знаю, ты огорчен. Плюнь на свои бутылки…

Он покосился в сторону буфета и шепотом сказал:

– Я тебе дело найду.

И, значительно посмотрев на Леньку, он ударил кулаком по столу:

– Клянусь!

– Хорошо, – покорно ответил Ленька.

– Леша! – Волков обнял его за плечи. – Я тебя люблю… Ведь я тебя всегда любил. Дай я тебя поцелую…

Ленька не успел отстраниться, как Волков привстал, покачнулся и чмокнул его в щеку.

– И вообще… – голос у Волкова задрожал. – Вообще… не забывай, что мы с тобой – осколки прошлого.

– Не знаю, – усмехнулся Ленька. – Я себя осколком не считаю.

– Да! Мы с тобой двое остались. Двое! Понимаешь? – Волков для наглядности опять показал два немытых пальца. – Где все? А? Никого нет… всех размело… Чижика помнишь?

– Помню, – сказал Ленька, отодвигая стул и поднимаясь. – Прощай.

Волков схватил его за рукав.

– Нет, Леша… Стой!

«Вот черт полосатый, – подумал Ленька. – Выпил на копейку, а бузит на миллион».

– Ну что? – сказал он сердито.

– Во-первых, почему – прощай? Не прощай, а до свиданья. Правда? Ведь мы с тобой встретимся еще? А?

– Ну, до свиданья, – сказал Ленька.

– Придешь ко мне?

– Приду.

– Адрес помнишь?

– А вы что – разве еще на старой квартире живете?

– Да, на Екатерингофском, угол Крюкова… Имеем одну роскошную полутемную комнату в четыре квадратных сажени…

Волков привстал и протянул Леньке руку. Хмель как будто оставил его или он перестал притворяться.

– Заходи, Леша, правда, – сказал он, заглядывая Леньке в глаза. – Мама очень рада будет. И я тоже. Честное слово!..

– Ладно, – сказал Ленька, напяливая кепку и направляясь к дверям.

– Так я тебя жду, Леша! Не забудь!..

– Ладно, жди, – сказал Ленька, не оглядываясь.

«Черт… аристократ… гадина», – думал он, выходя на улицу. Он был уверен и давал себе клятву, что никогда больше не встретится с этим человеком.

* * *

…На улице уже темнело. Накрапывал дождь. На Международном реденькой цепочкой зажигались неяркие фонари. Расхлябанный трамвай, сбегая с Обуховского моста, высекал под своей дугой фиолетовую искру.

И тут, очутившись под дождем на улице, Ленька вдруг вспомнил все, что случилось с ним в этот день, и на душе его стало муторно. Он почувствовал себя маленьким, ему захотелось поскорей к маме. Как хорошо, что она существует на свете! Забиться ей под крылышко, положить голову ей на грудь, ни о чем не думать, ни о чем не заботиться…

Впереди по тротуару шли две девушки, лет по шестнадцати, плохо одетые. Девушки о чем-то оживленно спорили. Обгоняя их, Ленька услышал, как одна из них запальчиво сказала другой:

– Ошибаешься, милочка, Энгельс вовсе не с таких вульгарных позиций критиковал моногамию.

Леньке почему-то стало завидно и грустно. Незнакомое слово «моногамия» показалось ему каким-то необыкновенно возвышенным, волнующим, далеким от всего того, чем он жил последнее время. Ему вдруг захотелось учиться, читать, узнавать новое. Захотелось просто делать то, что делают все ребята его возраста: сидеть в классе, выходить к доске, учить уроки, получать отметки…

«Пойду в школу, – решил он. – Не вышло с работой – плевать. Значит, не судьба. Поработать еще успею. Мне ведь еще нет четырнадцати лет…»

Эта мысль немножко подбодрила его. Он зашагал веселее. Но когда, поднимаясь по черной лестнице, он увидел в мусорном ящике разбитую молочную бутылку, он опять вспомнил все, что случилось с ним сегодня на Горсткиной улице.

«Может быть, Краузе уже разыскал меня и сидит у мамы? – подумал он. – Нет, не может быть… Ведь он даже не записал моего адреса…»

Но все-таки он чувствовал себя очень неважно, когда, дернув шишечку звонка, услышал, как задребезжал на кухне колокольчик.

Дверь ему открыла тетка.

– Ты что ж это так поздно, работничек? – спросила она строго.

– Почему поздно? – уныло огрызнулся Ленька. – Обыкновенно… как всегда… работали… Мама дома?

– Дома, – ответила тетка. И почему-то с улыбкой (и с улыбкой зловещей, как показалось Леньке) добавила: – У нее гости.

* * *

…В коридоре на вешалке висела потрепанная кожаная тужурка. Ленька с удивлением осмотрел и даже пощупал ее. Ни у кого из домашних такой тужурки не было.

Он приоткрыл дверь и осторожно заглянул в комнату. За круглым чайным столом под голубым абажуром сидели Александра Сергеевна, Ляля и какая-то полная женщина в сереньком платье и в белом оренбургском платке, накинутом на плечи. Женщина сидела спиной к двери, пила из блюдечка чай и что-то говорила Александре Сергеевне. Голос ее показался Леньке знакомым.

Он скрипнул дверью и вошел в комнату.

– А вот и он сам собственной персоной, – весело объявила Александра Сергеевна.

Женщина торопливо поставила блюдечко и шумно повернулась вместе со стулом.

– Боже ж ты мой! – сказала она, широко улыбнувшись.

И улыбка ее тоже показалась Леньке знакомой. Но все-таки он не мог вспомнить: кто это?

– Здравствуйте, – сказал он, останавливаясь посередине комнаты и растерянно поглядывая на мать и сестру.

– Леша, да неужели ты не узнаёшь? – воскликнула Александра Сергеевна.

– Нет.

– Это же Стеша! – закричала, захлопав в ладоши, Ляля.

Теперь он и сам удивился: как он мог ее не узнать? Правда, Стеша изменилась – пополнела, посмуглела почему-то. В уголках около глаз у нее появились чуть заметные морщинки. Но все-таки это была та же веселая, бойкая Стеша, которая водила его когда-то на прогулки, купала в ванне, рассказывала ему перед сном страшные сказки про царевича Дмитрия и учила его – в «темненькой» у красного деревенского сундучка – начаткам политической грамоты.

От Стеши пахло знакомым, домашним, но кроме того и еще чем-то: резиной, клеем, машинным маслом…

– Его и целовать-то страшно, – говорила она, сильными руками обнимая Леньку за плечи, отстраняя его от себя и с улыбкой разглядывая. – Нет, вы посмотрите, какой кавалер вырос! А? На улице бы не узнала, честное слово!..

Глаза у нее были такие же искрящиеся, веселые, но мелькало в них и что-то грустное, сочувственное, когда она смотрела на Леньку.

– Эх, ты… дурачок… глупенький, – сказала она вдруг и, наклонившись, быстро чмокнула мальчика в щеку около уха.

У Леньки вдруг ни с того ни с сего задергались губы. – Степанида Тимофеевна, пейте, пожалуйста… остынет, – сказала Александра Сергеевна, и Ленька с удивлением покосился на мать: чего это она вдруг вздумала называть Стешу по имени-отчеству?!

– Леша, и ты тоже – иди вымой руки и садись. Посмотри, с каким роскошным подарком явилась к нам Степанида Тимофеевна!

Посреди стола стояла высокая зеленоватая банка с вареньем или повидлом.

– А мне вот что подарили! – пропищала Ляля, показывая над краешком стола маленький арабский мячик с красным треугольничком на черном шершавом брюшке.

– Да, – сказала Стеша, обращаясь к Леньке, – а тебе не подарю. Не рассчитала немножко. Оконфузилась. Тебе уж небось футбольный надо?.. А? Играешь?

– Нет… я не умею, – промямлил Ленька. Ему действительно никогда не приходилось играть в футбол. Какие там футболы! Не до футболов было…

* * *

…Намыливая на кухне серым жуковским мылом руки, лицо и шею, он почему-то вспомнил девушек, которых давеча обогнал на Международном. Потом вспомнился ему Мензелинск, зима позапрошлого года. Юрка, митинг на городской площади и песня о титанах труда, которую пели комсомольцы.

Бодро и фальшиво насвистывая мотив этой песни, он с удовольствием растирал лицо грубым кухонным полотенцем и думал о том, что ему повезло. Он избавлен от необходимости объясняться с матерью. А кроме того, он чувствовал, что с появлением Стеши в его жизнь врывается что-то хорошее, светлое, мужественное и сильное.

Когда он вернулся в комнату, за столом шел шумный разговор. При его появлении разговор оборвался. Он понял, что говорили о нем.

– Степанида Тимофеевна, – сказал он, усаживаясь за стол и принимая из рук матери стакан жидкого чая, – а вы как это нас разыскали?

– Это что за новости еще?! – рассердилась Стеша. – Какая я тебе Степанида Тимофеевна? Может, и тебя прикажешь Алексей Иванычем называть? Как разыскала? А так и разыскала. Ходила, ходила и нашла… А ты что, кавалер, говорят, грузчиком заделался?

Ленька покраснел, смутился, заерзал на стуле.

– Да, Леша, – сказала Александра Сергеевна, – вот и Степанида Тимофеевна тоже считает, что тебе надо учиться.

– Да боже мой, да какие могут быть разговоры! – воскликнула Стеша. – Лешенька, да как же тебе, голубчик, не стыдно, в самом деле? Такой способный!.. Вторым учеником в реальное поступил. И вдруг все забросить! Нет, уж ты как хочешь, а я от тебя, господин хороший, теперь не отвяжусь. Изволь поступать в школу…

– Он же не может, он работает, – вмешалась в разговор Ляля.

– Да, между прочим… Ты где работаешь?

– Тут… недалеко… на Сенной, у частника, – забормотал Ленька.

– Я слыхала, что у частника. Где? На какой улице? Как это тебя угораздило такого эксплуататора себе на шею заполучить? Он что, говорят, и договора с тобой не заключил?

– Нет, – со вздохом ответил Ленька, не зная, как замять этот разговор.

– Ведь вот негодяй, а?! Ну, погоди, выберу время, я с ним поговорю, с этим нэпманом.

– Ох, нет, Стеша, не надо, пожалуйста! – испугался Ленька.

– Почему не надо?

– Потому что… потому что я уже ушел от него.

– Как «ушел»? – ахнула Александра Сергеевна.

– А так, – сказал Ленька, багровея. – Надоело, взял и ушел.

– Совсем? – Совсем.

– А жалованье он тебе заплатил?

– Нет… Пока не заплатил. Но он обещал… на будущей неделе в пятницу…

– Ну, вот видите, как все хорошо получается, – обрадовалась Стеша. – Значит, решено и подписано: будешь учиться!..

Она с аппетитом не спеша пила из блюдечка чай, намазывала чайной ложкой на хлеб яблочное повидло и говорила:

– Нам, Лешенька, и рабочие нужны – квалифицированные, конечно, а не такие, что только тележку умеют толкать, – но еще больше в настоящий момент нам требуется интеллигенция, образованные люди. Владимир Ильич Ленин так прямо и сказал: в настоящее время первая и главная наша задача – учиться, учиться и учиться!

Откусив маленький кусочек хлеба и поправляя кончиком языка сваливающееся с бутерброда повидло, она засмеялась и сказала:

– Я вот и то, представьте себе, на старости лет за учебу взялась.

– Ничего себе «на старости лет»! – улыбнулась Александра Сергеевна. – Вам сколько, Стеша, простите за нескромность?

– Ох, и не спрашивайте, Александра Сергеевна! Двадцать восьмой пошел.

– Действительно – старушка.

– А что вы думаете! Меня уж «теткой» называют. А до революции всё, бывало, «девушка» да «барышня». А на фронте меня – знаете как? – Стенькой Разиной звали.

– Стеша, скажите, неужели вы действительно воевали?

– Воевала, Александра Сергеевна. Пришлось повоевать.

– Кстати, а где ваш брат, Стеша? – спросил Ленька и сразу же, по выражению лиц матери и сестры, понял, что задал вопрос вовсе некстати. За столом стало тихо.

– Что? – сказал он, краснея.

Стеша осторожно отставила блюдечко, с грустной усмешкой посмотрела на мальчика и сказала:

– Нет у меня, Лешенька, брата… Убили моего Павлушу еще в девятнадцатом, под Царицыном.

Ленька вспомнил фотографию высокого усатого человека, вспомнил его мягкий и вместе с тем мужественный голос, даже услышал как будто запах солдатской махорки, которую тот курил… И опять ему вспомнились Юрка, Маруся, корреспондент Лодыгин, Василий Федорович Кривцов – все, кто на его памяти погиб или пострадал за революцию.

– Что с тобой, Леша? – спросила Александра Сергеевна.

– Ничего… Я так… Ноги промочил. Кажется, я платок в пальто оставил, – пробормотал Ленька и, неловко отодвинув стул, быстро вышел из комнаты.

Когда он вернулся, Стеша говорила Ляле:

– Как же, Лялечка, видела, много раз видела. Я ведь, детка, и на деникинском фронте была, и на колчаковском, и с Юденичем повоевала. Я и Михаила Васильевича Фрунзе, и Ворошилова, и Буденного – всех перевидала…

– А Ленина? – спросил Ленька, подходя к столу.

– Нет, Лешенька, – ответила Стеша, пристально посмотрев на мальчика. Владимира Ильича я не видела, не привелось.

Стеша долго рассказывала о своих фронтовых делах, расспрашивала Александру Сергеевну о Васе, поинтересовалась у Ляли, как она занимается в школе… С Ленькой же она ни одним словом не обмолвилась о том, что с ним было за эти годы.

Прощаясь, надевая в коридоре тужурку и повязываясь платком, она сказала Александре Сергеевне:

– Так, значит, условились. В четверг в пять часов.

– Я не знаю, как вас благодарить, Стеша, – взволнованно проговорила Александра Сергеевна.

– Что вы, Александра Сергеевна! Полно вам… Значит, в четверг после гудка и приходите. Я как раз в завкоме буду.

Проводив Стешу, Александра Сергеевна вернулась к ребятам и, закружившись, как девочка, по комнате, захлопала в ладоши.

– Ура, детки! Живем!..

– Что с тобой? – удивился Ленька.

– Ты знаешь, какая наша Стеша чу дная! Она устраивает меня на работу. В клуб.

– В какой клуб?

– На «Треугольнике». Руководительницей музыкального кружка. Ты понимаешь, какое это счастье?

Ленька хотел как-нибудь выразить радость, но даже улыбнуться не смог. Александра Сергеевна перестала смеяться, внимательно посмотрела на него, оглянулась и тихо, чтобы не услышала Ляля, спросила:

– Что с тобой, мальчик?

– Ничего, – сказал Ленька.

– Что-нибудь случилось?

Ленька не мог огорчать ее в эту счастливую минуту ее жизни.

– Нет, – сказал он. И сразу же, чтобы переменить разговор, спросил: – Ты знаешь, кого я встретил сегодня?

– Кого?

– Волкова.

– Какого Волкова? Ах, Волкова?! Да что ты говоришь! Постой, постой… Реалист? «Маленький господинчик», как его называл Вася? Ну, как он живет? Ведь он, если не ошибаюсь, из очень богатой и интеллигентной семьи?

Ленька хотел сказать, что этот Волков из очень богатой и интеллигентной семьи – мелкий вор, жулик, что у него блудливые бегающие глаза и немытые руки, но ничего этого не сказал.

– Ты будешь с ним по-прежнему дружить? – спросила Александра Сергеевна.

– Нет, – не задумываясь, ответил Ленька. – Не буду.