Текст книги "Собрание стихотворений"

Бунты

Князь Мира

 
Мне мой отец, отец лукавый,
сулил не раз свои миры
и открывал своей державы
неисчислимые дары.
 
 
Мне рассыпал земли богатства,
весь блеск металлов и камней,
сулил мне мир в довольстве братства,
покой размеренных полей.
 
 
Мне обещал царя корону,
покорства трепетную лесть;
я зрел князей, спешащих к трону, —
мне ликованья дань принесть.
 
 
И обнажал пиров забавы,
объятья жгучих, юных тел,
и соблазнял напевом славы,
и рисовал певца удел.
 
 
Но сын отверг отца соблазны,
да буду равен я отцу!
Пути отца и сына разны,
но все к единому концу.
 
 
И я себе в туманной дали
прозрел таинственную власть:
венок терзаний и печали —
мои в ней слава, право, страсть.
 
 
Его я выбрал, и ни лира,
ни меч, ни разум, ни багрец
так не пленят мне властно мира,
как мой мистический венец.
 
 
К нему несметными толпами
всех стран народы притекут
и перед всеми божествами
его над миром вознесут…
 

Мудрость

 
Я понял все, я все узнал,
но малым детям не скажу.
Над чем от юности гадал,
тем резвость юных пощажу.
 
 
Вот соберу детей как прежде,
пусть водят светлый хоровод!
Сам стану песни петь надежде,
развеселю старинный свод.
 
 
Я подойду к юнице с лаской,
глаза ей тихо завяжу;
дитя – забавив детской сказкой —
на камень белый положу.
 
 
Ее раздену осторожно,
ей поцелую лик шутя;
я – старый жрец, мне это можно,
она же – девочка, дитя.
 
 
Другим скажу: теперь бегите!
И пойте, дети, веселей!
Назад, на деда, не глядите,
сестра вас встретит у дверей…
 
 
И устрашусь ли жертвы малой?
Не долго стану целовать,
но сладко будет в крови алой
мне руки старые купать.
 

1904

* * *

 
Я человечество люблю.
Кого люблю, того гублю.
Я – дух чумы смердяще-гнойной,
я братьев ядом напою
и лихорадку страсти знойной
в их жилы темные волью.
 
 
Я ненавижу одиноких.
Глубин заоблачно-высоких
мне недоступна тишина
и мудрецов голубооких
святая радость не нужна
для мыслей черных и жестоких.
 
 
Но будет день, – преступный миг:
я подыму в них гордый крик,
я заражу их диким бредом,
и буду грозен и велик,
когда ни мне, ни им неведом
в них исказится Бога лик…
 

1903

I

 
Иду по улицам шумящим,
встречаю сумрачные взгляды,
наперекор любви просящим
свершаю темные обряды.
 
 
О, я – жестокий и беспечный,
для них не ведаю пощады!
О, в этой жизни скоротечной
иной исполнен я отрады.
 
 
Они идут, проходят мимо,
встает как пыль их вереница:
влачатся долго, нестерпимо
однообразные их лица.
 
 
К чему их столько?! – все как тени,
их речь – не речь, пустое эхо.
В глазах ни света, ни падений,
ни зла, ни гордости, ни смеха.
 
 
Вас проклинаю! Вам – забвенье!
Моей любви теням не надо,
вам серый хаос, вам – презренье!
Вас ненавидеть мне отрада.
 

II

 
Иду к другим, зову других,
зову отъявленно-преступных,
всех неге мирной недоступных,
бесстыдно-смелых и нагих!
 
 
Зову в провалы и подвалы,
в притоны тайные игры,
к пирам в кощунственные залы,
где ждут их пьяные костры.
 
 
Хочу в порывах исступлений,
в безумстве плясок, мигов, смен,
в чаду страстей, в бреду радений
сорвать запретов тесный плен.
 
 
Хочу, чтоб вспыхнули как пламя
они – свободные мечтой,
да будет свет их – миру знамя
ненасытимости людской!
 
 
Ко мне, ко мне, со мной в утеху,
в позор блистающим богам,
навстречу зною, злобе, смеху —
со мной к неистовым кострам!
 

III

 
Но сам с толпою мутно-пьяной,
пойду ль к дымящимся кострам?!
Нет, в час их жертвы, в час багряный,
себя им в жертву не отдам.
Не буду с ними в вихре дымном,
иной забавы захочу!
Меня да встретят светлым гимном
и да, поверят палачу!
 
 
Не отступлю пред старой ложью,
стопою легкой к ним сойду.
Заворожу их тихой дрожью,
с них глаз любовных не сведу.
 
 
А в час, когда безмерность муки
подымет в них проклятья крик,
я протяну к ним с лаской руки,
я покажу им новый лик.
 
 
Приникну с тихим поцелуем
к устам их, дрогнувшим в огнях,
мечту последнюю скажу им,
и загашу последний страх.
 
 
Скажу им – злобным – на исходе
про мир в обителях Отца,
скажу о радости в свободе,
о милосердьи без конца…
 

1905

Гимны огню

 
Пламя девственно-святое,
свет живительный земли,
звезды в благостном покое
нас от скорби не спасли.
Ты же, грозный, непорочный
разбуди свои огни!
Оробелых в час урочный
знойной лаской обмани!
Будет праздник: мы несмело
подойдем к святым кострам,
отдадим нагое тело
знойно-лижущим огням.
Как невеста молодая
ступим трепетно на них…
Ты, мучительно лобзая,
наш ликующий жених!
Нам спалишь лицо и руки,
обожжешь нам жадно грудь —
и откроешь в недрах муки
светозарной смерти путь!
 

 
Гори, гори, огонь священный!
Сыны забытые земли,
тебя с молитвою смиренной
в глухую полночь мы зажгли!
Согнал нас ветер с гор в пустыни,
от звезд не знали мы тепла,
и жизнь без таинств и святыни
в заботах мелочных текла.
Но был нам миг: среди видений
забыв заветы страшных слов,
на сладость гордую падений
мы променяли мир богов.
Переступили мигов грани
и победили сны огнем…
К тебе за таинством сгораний,
все разрешающий, идем.
Ликуй, дерзай огонь надменный!
Могуч твой яростный язык!
Светися вещий, неизменный,
блаженства скорого тайник!
 

 
Жарче, жарче пламя злое!
В диком трепете твоем
мы блаженство неземное
смертной мукой познаем!
Мой жених огнем жестоким
сжег мой девственный венок
и таинственно-глубоким
зрела жизни я поток.
Сладострастными речами
он мой разум опьянил
и бесстыдными огнями
тело робкое обвил.
Я безвольно, я безгласно
отдалась яру страстей,
мне ль бороться своевластно
с блеском пышущих огней?!
Жарче, жарче! Страх откинем.
Пойте люди? Мы в огнях…
Быстро, быстро с гимном сгинем
на ликующих кострах!..
 

1903

 
О пойте, пойте гимн страданью,
слагайте песнь его огню!
От испытанья к упованью,
от упованья к ликованью —
наш путь к сияющему дню!
 
 
За счастьем жалким, счастьем дольним
мы раболепно не пошли,
не сном плененные крамольным,
от мук невольных к мукам вольным
свою святыню понесли!
 
 
Нет, выше мира, мира тленья —
мир исступленья, мир мечты.
В огне ступени искупленья
и от паденья до спасенья
все звенья пламенем чисты!
 
 
О пойте, пойте гимн страданью,
пути так близки наяву!
От испытанья к упованью,
от упованья к ликованью,
от ликованья к божеству!
 

Пляски

 
Мы пляшем, пляшем, пляшем,
несемся с гиком по холмам,
пред богом плясок в круге нашем
пусть плоть покорствует кругам!
 
 
Дана нам радость в сочетаньи,
в сплетеньи тесном в сгибах тел;
священно голых ног мельканье,
блажен, кто в плясках быстр и смел!
 
 
Бегите, братья, шибче, девы!
Пусть ходит ветер от рубах.
От Бога – буйные запевы,
и Бог наш юный – чист и наг!
 
 
Ему не надо лжи и сказок,
пред ним быть вольно без личин,
пред Богом хмеля, Богом плясок
мы все в сплетеньях как один!
 
 
Быстрей и шибче до забвенья!
Растут желанья, резвость ног…
До исступленья, до паденья
нам заповедал пляски Бог!
 

1904

Созерцания

Ольха

 
Стоит в лесу угрюмая,
безмолвная ольха.
Над нею, – словно думая,
ночь белая тиха.
Кругом сосна корявая,
под мохом кочки пней,
вода в болоте ржавая,
ольха склонилась к ней.
Там корни влажной глиною
питаются на дне,
опутанные тиною,
трудятся в тишине.
Заклятьями глубокими
сплетенные с землей,
питают жизни соками
ольху с ее листвой.
Но скрыт игрой блестящею
их девственный тайник;
перед ольхой дрожащею
родной лишь явлен лик.
 

1903

Сонеты

 
Ты помнишь? – мы гимны Варуне слагали,
им вторили тихого Ганга струи,
и рощи и долы тем песням внимали,
и звезды, в волнах зажигая огни.
 
 
Мы были как боги, не знали печали,
но слезы восторга невольно текли:
те слезы мы в волны с молитвой роняли,
и волны их к лону морскому несли…
 
 
Ты помнишь, как лотосам стройным и нежным
о счастье людей и богов безмятежном
шептала чуть слышно, ласкаясь, река.
 
 
И лотос дрожал в упоеньи блаженном,
а в воздухе мерно с напевом священным
сливался молитвенный шум тростника?
 

 
Ты помнишь? – в стране пирамид раскаленной,
где с негой роскошною царственный Нил
лобзает и лижет волной полусонной
гранит многовечный безмолвных могил,
 
 
там, помнишь, Изидою жрец вдохновленный
молиться таинственно в храм уходил,
и падали ниц мы толпою смущенной
на камни в дыму благовонных кадил?
 
 
Под скорбные песни молитв покаянных
тонули мы в грезах туманных и странных,
но видеть не смели богини лица.
 
 
И сфинксы загадочно в волны глядели,
а волны струились к неведомой цели
и страхом сжимались людские сердца.
 

 
Ты помнишь ли берег Эллады счастливой,
под солнцем лазури прозрачной покой,
в дубраве мельканье наяды пугливой,
крик фавна и звонкую песнь под скалой;
 
 
а утром у моря, где лавр над оливой
склонился, увенчанный цепкой лозой,
ты помнишь богиню – всю в пене ревнивой
и прядь ее светлых волос над волной?
 
 
Там мирно трудясь над родными полями,
мы жили, не зная вражды с небесами;
ни злобы, ни грешных волнений в крови;
 
 
и просто к нам боги с небес приходили,
и смертных невинным напевам учили
и мудрому знанью и счастью в любви.
 

 
Ты помнишь берег Иордана,
куда гонимые тоской,
на голос строгий Иоанна
текли мы жадною толпой.
 
 
Он приходил к нам с гор Ливана;
был бледен – лик его худой;
горел как солнце из тумана
святых очей огонь сухой.
Он нас крестил водою чистой
 
 
и вел стезею каменистой
к смиренью, к подвигам святым!
не пил вина он и сикера,
и крепла дерзостная вера
при нем – в Грядущего за ним…
 

1902

Искушенье

 
Сквозь непроглядные туманы
лежал мне в горы тесный путь.
Болели ног усталых раны,
но сладко вера жгла мне грудь.
 
 
Я к звездам шел на свет лучистый,
блуждал и падал, шел опять,
и день и ночь огонь их чистый
не уставал душе сиять.
 
 
Но вот у бездны путь суровый:
он выше к звездам не ведет,
и дух иной во власти новой
передо мной с земли встает.
 
 
И беспредельно сладострастно
рисует пылкая мечта,
как упоительна прекрасна —
его земная нагота!
 
 
До звезд – ни крыльев, ни дороги,
а с утомительных вершин
пути так близки, так отлоги
к манящим призракам долин…
 

1901

Я – человек

 
Я – человек, работник Божий,
с утра до вечера тружусь;
«спаси нам, Боже, от бездожий
родную ниву!» так молюсь.
 
 
Я – человек, земле я предан.
Я – сам земля, от плоти – плоть,
но мною пот лица изведан,
и все отпустит мне Господь.
 
 
Я – человек, любви покорен,
в отдохновенья друг страстей.
С людьми я злобен и притворен,
но мать люблю моих детей.
 
 
Я – человек, страшусь могилы,
не за себя, за свой побег,
родные дети – сердцу милы;
продли для них мне, Боже, век!
 
 
Я – человек, я здесь прохожий,
не мной отмерен мне урок,
но верный вечной воле Божьей
от мыслей выспренних далек.
 
 
И так молюсь: «Дай и в морщинах
мне, Боже, сеять, жать, пахать,
любить без мысли мир в долинах
и землю потом прославлять!»
 

1904

Сады

 
Мне снятся поля благочестивых,
сады, ликующие красками цветов.
Нет лиц в садах, суровых, злых и некрасивых,
нет слез, тоски и неспокойных снов.
 
 
Резвятся дети, их весел смех беспечный.
Сплетают с девушками юноши венки,
несутся в пляску, – пляски бесконечны.
Как лани юные все быстры, гибки и легки.
 
 
Проходят женщины, как сладостные тени,
их ласков голос, как неба синь, их взгляд,
в молитве благостной сгибаются колени,
покорно все, как овцы к пастырю, спешат.
 
 
Отец их пастырь – святой и величавый;
как снег руно Его кудрей.
Не надо жертв Ему, не надо славы:
Он сам – дитя безумное среди детей.
 

1904

Полдень

 
Синее, синее небо. Томящая даль!
Ни тучки в небесной пустыне.
Спит все земное, не спит лишь о прошлом печаль,
да лист на дрожащей осине.
Тайны тягучие тихо подкрались:
спутан узор.
Тени застыли:
о смерти и вечности их разговор.
 
 
Мертвая, мертвая тишь! Нас томит этот зной!
Безжалостно солнце в лазури.
Боже, как грозен и мертвенен моря покой!
Мы страждем, томимся без бури!
 
 
Тени и тайны все те же и та же все тишь,
быть иль не быть? —
Чайка взлетела и вздрогнул камыш…
тайн оборвалася нить…
 

1902

Иванушка

 
Пчелки, пчелки мои золотистые,
я – ваш кроткий, тоскующий брат.
С вами цветики в поле душистые,
не со мной, не со мной, говорят.
 
 
Я один между вами все с думами;
вот брожу в благовонном чаду,
сердцем скорбный с мечтами угрюмыми
я чужой здесь, я мимо пройду.
 
 
Но уйду и для таинства старого
пчелок труд соберу, сберегу.
За вечерней свечу воску ярого
пред иконой с молитвой зажгу.
 
 
Будет теплиться жертва убогая,
жертва пчелок, цветов и моя.
Как они, стану снова пред Богом – я
как они – тихий сердцем и я.
 

1904

Вечер

 
Вот повеяло прохладой,
тени длинные легли
и над храмом, над оградой
чертят ласточки круги.
 
 
Стал на паперти церковной
сиротливо нищих ряд,
старцы в немощи духовной
знамя крестное творят.
 
 
И к Заступнице – Царице
под вечерний перезвон
богомольцы вереницей
подошли со всех сторон.
 
 
В небе мирно над полями
ровным пламенем горя,
с золотыми куполами
спорит алая заря.
 
 
Детям снится: их хранитель
отрок с благостным челом
безмятежную обитель
осенил своим крылом.
 

1903

На меже

 
Я сын своих полей – без пышности и сана
молюсь родной земле, молюсь подземным силам,
живительной росе полночного тумана
и с темной высоты сверкающим светилам.
 
 
Молюсь один, когда в селеньях люди спят,
молюся на меже, где благостней святынь
мне о Тебе в тиши колосья говорят
и на Тебя глядит пахучая полынь.
 
 
Молюсь в ночи – святой и благодатью сильной
без алтаря и слов, без крови жертвы тучной
молюсь, как молятся цветы мечтой беззвучной
о ниве зреющей, о жатве дня обильной…
 

1903

* * *

 
Солнце, солнце надо мною
под ногами – таль.
Радость родилась весною
умерла печаль.
 
 
Солнце, солнце – вековые
нам черты яви.
Ризы, ризы снеговые
с матери сорви!
 
 
Ей мы таинства готовим,
к ней – идем!
Солнце в небе славословим,
радостью живем!
 

В яру

 
Поля таинственно венчаются;
звучит призывно смутный голос.
Молчу, молюсь… Мольбы срываются.
К земле поник ядреный колос.
 
 
Ловлю ветров слова предвечные,
в яру лучей сбираю травы,
бегу, спешу в луга заречные
и в многотайные дубравы.
 
 
За лесом жду очами жадными,
сверкнет ли молния изломом?
Припав к корням, губами страдными
ищу воды под черноземом.
 
 
И нет пощады. Жар убийственный.
Лежу у дуба векового: —
молчит сурово темнолиственный.
В молчаньи, мнится, будет слово.
 
 
И громче звон в ушах томительный,
и боль в груди! Вот пал на землю.
Но свет открылся ослепительный…
О свет! От солнца смерть приемлю…
 

1904

Земля

 
В небе серебряном звон колокольный,
утренний воздух прохладен и тих;
с неба сойдет ко мне светлый, безбольный,
солнце – мой муж, мой жених…
 
 
Паром овеянная,
потом взлелеянная,
вся ли я прах?
Хлебом засеянная
вся в бороздах.
 
 
Солнечность, солнечность, в лоно
свято ко мне низойди!
Утро весеннее так благовонно,
буйно-томительный день впереди!
 

 
Замер вдали и синеется
Ро́сами дымно-овеянный лес.
Солнечность вечная сеется
с купола бледно-молочных небес.
 
 
Девственно-черная, вся обнаженная
мать, истомившись, в поту замерла.
Мукам покорная, вся распаленная
плоть свою детям на труд предала.
 
 
Солнечность, солнечность вешняя,
семя во мне напои!
В мире живая и в мире вся здешняя,
солнцу я раны раскрыла свои.
 

 
Ярость упала. Солнце устало,
реки подернулись белым туманом.
Тень от востока широко сбежала,
пала на землю к зияющим ранам.
 
 
Встали, подвиглись над ними прохлады,
силы ярёмные снова растут,
снова готовятся таинства страды,
деется древний, таинственный труд.
 
 
Сладостно семени в плоти приимчивой.
Силе молитесь родящего чрева!
В неге вечерней, в неге разымчивой
мать возрастит вам родные посевы.
 

1904

* * *

 
Священные кони несутся…
Разнуздан их бешеный бег.
Их гривы как голуби вьются,
их пена белеет как снег.
 
 
Вот гнутся макушками елки,
и пыль поднялась на полях.
Над лесом косматые челки,
подковы сверкают в лучах.
 
 
Как моря взволнованный ропот,
несется их ржанье с полей.
Все ближе, все ближе их топот
и фырканье гордых ноздрей!
 
 
Спасайся, кто может и хочет!
Но свят, кто в пути устоит:
он алою кровью омочит
священную пыль от копыт!
 

Стихотворения, не вошедшие в «Собрание стихотворений»

* * *

 
Мне снилось: с тобою по саду вдвоем
Мы темною ночью бродили.
Таинственно, тихо, все спало кругом,
Лишь ярко нам звезды светили.
 
 
Мне снилось: в густой и высокой траве
Нам путь светляки освещали,
И страшные сказки друг другу во тьме
Угрюмо деревья шептали.
 
 
Мне снилось: со мною ты под руку шла,
И что-то мне тихо сказала,
И словно огонь ты в груди мне зажгла,
И страшно, и жутко мне стало.
 
 
Мне снилось: с тобою по саду вдвоем
Мы темною ночью гуляли,
Таинственно, тихо все было кругом,
Лишь ярко нам звезды сияли.
 

Отвергнутый ангел
(Средневековая легенда)

 
Смятенье в замке Эйзенрека,
Настал Конрада смертный час
И за монахом человека
Шлет гордый рыцарь в первый раз.
 
 
С невольным страхом поп смиренный
К одру болящего спешит
И тот с улыбкою надменной
К себе ввести его велит.
 
 
И начал Эйзенрек в волненье:
«Ты знаешь, поп, я не любил
Твоих обеден песнопенье,
Дым фимиама, чад кадил;
 
 
Как перед кесарем, пред Богом
Я не сгибал спины своей
И не согласен я во многом
С твоим ученьем, иерей;
 
 
Но было мне одно виденье…
Оно изгрызло грудь мою:
Ей страшно смерти приближенье,
Мне с детства милое в бою!
 
 
Однажды враг в разгаре битвы
Мне выбил меч из сильных рук
И ждал я смерти без молитвы
И без раскаяния мук.
 
 
Вдруг мимолетно ангел нежный
Меня крылами осенил…
Но я в надменности мятежной
Его защиту отклонил —
 
 
И, светом рая осиянный,
Он улетел с слезой в очах,
Исполнен грусти несказанной,
С упрёком кротким на устах…
 
 
Удар врага был верен страшный,
Но панцирь мне не изменил,
Сломился меч – и в рукопашной
В тот день врага я победил, —
 
 
Я задушил его руками!
Но, без проклятий и угроз,
Он цепеневшими устами
Христово имя произнес…
 
 
И я кляну тот день несчастный:
С тех пор, с мучительной тоской,
Я вижу к жизни безучастный
Посланца неба пред собой.
 
 
Мне страшен взор его открытый,
Его слеза мне грудь сожгла
И влагой скорбно-ядовитой
Былую силу отняла.
 
 
Отец, мне больно бесконечно,
Мне страшно, страшно умирать!..
Скажи, ужель и там я вечно
Томиться буду и страдать?..
 
 
Виденье вновь… что́ это значит?
То он, прекрасный, предо мной!
Его мне жаль… О чем он плачет,
Скорбит безгрешною душой?
 
 
Да, я готов ему молиться…
О, научи меня, отец!..
Дай сил мне, Господи, смириться…
Будь милосерд… Пошли конец…»
 
 
Пролепетал – и вздох последний
С молитвой к Богу испустил…
И служит поп по нем обедни,
Струится к небу дым кадил.
 
 
И льются клира песнопенья:
«Рабу, смиренному Тобой,
Прости, Владыка, прегрешенья
И со святыми упокой!»
 

* * *

 
Им путь ночной томителен и труден:
Спят пастухи и сон их непробуден,
Стада бредут без цели, без вождей,
И соблазнителен и чуден
Им блеск блуждающих огней.
 
 
*
 
 
Над ними звезд немеркнущие хоры
Выводят в небе вечные узоры,
Но непорочный блеск их не для стад
И звезд невидящие взоры
Нечистым пламенем горят.
 
 
*
 
 
Их грудь ни разу песней не согрета.
Молись за них: есть время до рассвета!
Да взыдет солнце! Солнце пусть блеснет
И знойной ласкою привета
В них пламя чистое зажжет!
 

Зов

 
Звездной сетью, ровной, яркой,
Озарен души тайник
И, в слезах, с молитвой жаркой
Я к земле приник.
 
 
– – – – – –
 
 
Люди спят, до звезд высоко, —
Только, слышу, в тишине
«Смертный!» шепчет издалека
Голос чей-то мне…
 
 
– – – – – –
 
 
Знаю, то к себе, прощая,
Сына мать-земля зовет:
Слышит он твой зов, родная,
И к тебе идет!
 

Терцины

 
В темницу смрадную был брошен я судьбой.
Мой ум был угнетен оковами сомненья,
Душа была мрачна, сжималась грудь тоской.
 
 
И вдруг явилось мне чудесное виденье:
Прекрасный некий муж предстал передо мной,
С челом, отмеченным печатью вдохновенья.
 
 
Сияньем неземным нетленной красоты
Как солнцем озарен был лик его чудесный
И взор его был чист, как ясный луч звезды.
 
 
И он мне руку дал и из темницы тесной
В дыханьи творческом божественной мечты
Вознес на высоту, где ждал нас храм небесный.
 
 
И мы вошли в тот храм. Как стая голубиц
В нем юных дев толпа нас окружила с пеньем
При звуках сладостных архангельских цевниц.
 
 
И песне дивной той внимал я с упоеньем
И в сонме ангелов Творцу, простертый ниц,
Молился радостно и плакал с умиленьем.
 
 
И мы вошли в алтарь – и я затрепетал
В священном ужасе: как лава огневая
Передо мной там путь из пламени сиял
 
 
В ту царственную высь, где, в свете утопая,
Престол Всевышнего над солнцами пылал.
 
 
…………………………………
 
 
С тех пор я слеп, друзья, с тех пор я слеп и глух:
К сиянью тленному бесчувственны зеницы
И к голосам земли мой безучастен слух.
 
 
Но мужа дивного целительной десницы
Прикосновеньем вдруг мой окрылится дух —
И, внемля, видит рай в стенах моей темницы.
 

Свиданье

 
Был купол храма в небе светел,
Был день заветный середа;
Меня дьячок у храма встретил
И поклонился как всегда.
 
 
Дала пятак я старой нищей,
Остановилась у скамьи.
Все было тихо на кладбище,
В пыли купались воробьи.
 
 
Я не забыла уговора
И прождала на месте срок,
Сидела долго у забора,
Чертила зонтиком песок.
 
 
И так же храм был в небе светел,
Я шла назад, была одна.
Никто из встречных не заметил,
Какая стала тишина.
 

На перекрестке и во храме

 
Как вор, я, отрок, в новолунье,
Переступив родной порог,
Пробрался к молодой колдунье
На перекресток трех дорог.
 
 
Меня учили: женщин гадки
Объятья, ласки, нагота.
Но в ведьме – юность и загадки
И не людская красота!
 
 
И ей для тайны сладострастья,
В селе старуху обокрав,
Принес я кольца и запястья
И зелень ядовитых трав…
 
 
Я жду. Вот белая рубаха
Мелькнет над рожью в полумгле,
И с ведьмой – жадною до страха —
Я припаду к родной земле.
 

 
Я отроком познал тщету земных стремлений
И, бросив отчий дом, бежал в заветный храм,
Где, закаляя дух от сладких искушений,
Уж много лет служу нездешним божествам.
 
 
И я люблю мой храм, его немые своды,
Задумчивую тень от сумрачных колонн…
Здесь все мне говорит о торжестве свободы
В сознаньи радостном, что жизнь – минутный сон.
 
 
Проходят дни мои неслышной чередою
Среди высоких дум и сладостных молитв,
И не влечет меня лукавою мечтою
К земле ни песен звон, ни шум кровавых битв.
 
 
В бесстрастьи от богов – мне высшая награда:
Любви жестокий жар я остудил в себе
И жду бестрепетно, когда моя лампада
Иссякнет медленно в мерцающей мольбе.