Текст книги "Против лома нет приема"

– Шла бы ты, фрекен Петерсон, куда подальше! – проворчал Юрка. – Я тебе врал? Ни хрена подобного! Я четко сказал, как есть! Какие мальчики могли бы до тебя добраться, небось видела?! Мы тебя им не отдали. А вот они-то, между прочим, наверняка собрались бы тебя отдрючить, прежде чем замочить. Короче, я сплю. Начнешь бубнить – я тебя, на фиг, к Коле отведу. Мне лично выспаться хочется.

После этой гневной тирады, а может быть, всерьез восприняв угрозу насчет Коли, Аня притихла, а Таран с чувством исполненного долга задрых без задних ног и задних мыслей.

НАРУШЕНИЕ РЕЖИМА

Водяра – вещь, конечно, коварная. Человек, который привык жить по режиму, от подъема до отбоя (как Таран, например) и обходиться без «родимой» подолгу, после приема нескольких сот граммов, безвариантно испытывает смену биоритмов. У Тарана эти самые биоритмы выработались еще с прошлого лета. То есть организм у него привык, что в 22.00 его укладывают в койку и позволяют дрыхнуть до 6 утра. При этом всякие физиологические нужды на этот период отключались и о себе не напоминали. Вот утром – другое дело. В общем, все по режиму.

Конечно, иногда в этот устойчивый распорядок вклинивались всякие изменения типа ночных стрельб, тактических занятий, поездок к Надьке на выходные. Зимняя «командировка» тоже проходила не в соответствии с «мамонтовским» распорядком. Но все же в основном физиология работала по графику.

А вот нынче произошел капитальный сбой. Тарановы почки, возмущенные тем, что в организм залили 250 грамм явно вредной для него жидкости, потребовали ее слить среди ночи, примерно в час. Ну и поскольку Таран лет с четырех научился не писать в постель, пришлось ему прервать свой законный отдых и топать вниз, по указанному тетей Фросей маршруту.

В доме стояла блаженная тишина, нарушаемая только храпом в три глотки. Коля храпел в маленькой комнате, в горнице дрыхла Фрося, а в кухне, на раскладушке, – один из охранников. Второй покашливал на крыльце, нес службу. Овчарка где-то у ворот побрякивала цепью – тоже бдила помаленьку.

Таран, исполнив «интернациональный» долг, вернулся обратно. Вошел в комнату, закрыл задвижку, чтоб Коля, сходив по аналогичной надобности, дверь не попутал, и аккуратно, чтоб не шуметь, улегся на свое место.

Однако выяснилось, что Таран, проспав всего часа три, спать больше не хочет. Какие-то градусы в организме остались, впитались в кровь и начали гулять по жилушкам. В том числе и тем, которые подпитывали ту самую систему, благодаря которой Юрка нынче числился папашей. Система эта как-то шибко самостоятельно приняла боевое положение, хотя ей никто команд не давал и никаких конкретных целей не указывал. Тарану, на разумном уровне, было глубоко плевать, есть под одеялом на соседней кровати какой-либо живой организм женского пола или там бревно деревянное сопит под одеялом. Однако помянутая система, ни с того ни с сего проснувшись, начала посылать в головной мозг всякие перспективные планы и заманчивые предложения, которые еще вечером башка осудила и признала недостойными.

Все эти предложения и планы, ясное дело, были устремлены на соседнюю кровать. Потому что там тихо посапывало существо, обладавшее своей системой, без которой Юркина явно чуяла дискомфорт.

Само собой, поначалу все это носило подсознательный характер и в работе были какие-то спинномозговые центры, отвечающие, как еще помнил Юрка из школьного курса, за всякие там безусловные рефлексы. Таран полагал, что главное – не обращать внимания на всякую похабность, которая лезет в голову. А система сама уймется помаленьку.

Юрка честно и благородно повернулся на правый бок, дабы даже краем глаза не пялиться на соседнюю койку, и, зажмурив глаза, стал мобилизовываться на то, чтоб заснуть. Минут пять или чуть поменьше он пролежал не шевелясь, с закрытыми глазами и ровно дыша. Он уже начал ощущать было, будто система убаюкалась и помаленьку выходит из состояния боевой готовности.

Но вот тут-то соседняя койка о себе напомнила. Там начались какие-то шевеления, ворочанья и шорохи. То ли Аня на другой бок повернулась, то ли подушку поправляла под головой. Но как-то уж очень резко, даже немного зло так Юрке показалось.

А потом Таран ощутил затылком, что Аня на него смотрит. Хотя затылок, как известно, у нормальных людей, к каким относился и Юрка, по идее, ощущает что-либо, только когда к нему прикасаются. Но Таран прямо-таки физически ощутил какое-то легкое щекотание на своей стриженой башке. Хотя точно знал, что дотянуться до него Аня не могла и даже подуть Юрке в затылок, как это иногда делала, балуясь, Надька Веретенникова, госпожа Петерсон была не в состоянии.

Возможно, Таран счел бы свои ощущения чистой воды бзиком. Если б Аня, скажем, повернулась на другой бок и, перестав щекотать взглядом Юркин затылок, начала ровно дышать, то он, наверно, все же заснул бы. Однако все пошло по-иному.

Дело в том, что ровного дыхания у Ани что-то не получалось. И вообще она отчего-то никак не могла найти удобного положения. Таран в ту сторону не глядел, да и если б повернул голову, тоже вряд ли что сумел бы рассмотреть. В комнате стояла густая темень, ни через дверь, ни через окна, выходившие на густые кроны деревьев – и к тому же плотно зашторенные! – света в комнату не поступало. Однако уши – тоже неплохой информатор. Уж во всяком случае, нескольких шумно-глубоких вдохов Ани они не смогли не услышать.

Таран был уже не новичок в таких делах. Его личная Надька такие вдохи-выдохи делала только в тех случаях, когда ей очень и очень хотелось. Сначала Таран еще не очень соображал, даже пугался, что у нее сердечко прихватило или астма началась, но постепенно разобрался и уже после первого такого вздоха, долетевшего до ушей, приходил в готовность номер один. Конечно, на приснопамятную систему, вроде бы начавшую успокаиваться, Анины вздохи подействовали, как команда «подъем!».

Конечно, Юрка вполне понимал, что Надька – это Надька, а Аня – это Аня. То есть если он четко знал, что Надька жаждет именно его, то насчет Ани он не мог быть точно уверен. У Ани, насколько ему известно, имелся Гена. Она вполне могла по нему соскучиться, тем более что он, видишь ли, весь в учебу погрузился, а свою девушку подзабыл. Таран теперь точно знал, что в девушек тоже надо регулярно погружаться, причем даже тогда, когда этого не очень хочется. Он ведь иногда уставал от Надьки, но, когда понимал, что та мается, находил силушку и превозмогал усталость.

Вся эта логика строилась на разумном уровне. Однако возбуждение в Юркином организме уже начало этот самый разум пережимать. И в голове забродили всякие противные мыслишки, что вообще-то Аня может хотеть и не конкретно Гену, а, так сказать, мужика вообще. А потому-де ежели Та(ран слезет со своей кровати и переберется к Ане, то она его не прогонит…

Ясное дело, Юркина совесть взялась шипеть и ворчать. Мол, ну и паскуда же ты. Таран! Как ты потом в глаза Надюхе будешь глядеть, а? Вспомни, падла, что она себя с пятого класса блюла ради тебя, гаденыша, и к себе допустила сразу после откровенных шлюх Дашки и Шурки, которых за весь без мале-го год совместной жизни ни разу не помянула, не говоря уже о том, чтоб попрекнуть тебя ими! Вспомни, что она тебе Алешку родила, немало помучившись! Ведь она же, бедняжка, столько раз за тебя переживала и сейчас небось ждет не дождется, когда ты вернешься. И зимой ждала, волновалась, в госпиталь на сохранение угодила из-за этого. А ты? Тогда, зимой, за малым делом не изменил… Полина эта, будь она неладна, почти совратила. Если б не кошка Муська со своими когтями, которую ты невзначай потревожил, то польстился бы на эту подстилку московскую, не гнушаясь тем, что ее за сутки до того на той самой «нехорошей даче» Паваротти с .Форафоном поимели. И на Гальку жирную не без вожделения пялился, запросто мог бы за нее ухватиться, если б время позволило. Да что там эти! Ведь иной раз на Милку – «королеву воинов» глядишь и сожалеешь, что так и не трахнул… В общем, гад ты, Таран, и змей подколодный по жизни!

Совесть на пару минут взяла верх. Устыдившись, Таран даже подумал о том, а не призвать ли на помощь верную подругу отрочества – «Дуню Кулакову»? Конечно, он от нее уже здорово отвык и испытал бы от такого дела жуткий стыд. Но уж лучше так, чем подлецом себя чувствовать…

Однако Таран сообразил, что при неспящей красавице это мероприятие может выглядеть весьма и весьма некультурно. Даже в темноте. Ведь кое-какой шорох от этого дела произойдет, а Аня после этого будет на него глядеть как на психа. Странно, но Юрку вдруг это дело стало очень тревожить – как Аня на него посмотрит! Хотя, казалось бы, если все пойдет путем, то уже завтра Таран отправится домой к Надьке догуливать свой прерванный отпуск, а «фрекен Петерсон» – в ту контору, где ей обеспечат жизнь, свободу и стремление к счастью. Во всяком случае, обещают. Может, спровадят ее в Штаты, где, говорят, по дешевке скупают наших спецов в компьютерном программировании, а может, и здесь, неподалеку, найдут местечко, где она будет для кого-то через Интернет деньги тырить… Таран, как известно, точно не знал, зачем Аня понадобилась крутым людям, и делал свои предположения.

С одной стороны, осознание того, что Аня с ним, в общем-то, видится последний раз, должно было вроде бы Юрку, и без того усовестившегося, совсем остудить. Но была и другая сторона, ибо без диалектики, несмотря на охлаждение интереса к марксизму-ленинизму даже в среде заядлых коммунистов

– они теперь больше по церквям шастают! – все-таки никуда не денешься.

Другая сторона состояла в том, что раз Аня и Таран назавтра разойдутся как в море корабли и больше друг друга не увидят, то «нечто», могущее между ними произойти, как бы само по себе канет в Лету. И здешние московские или подмосковные жители навряд ли побегут докладывать Птицыну, что Таран трахнул свою «подопечную». Дело житейское, с нее не убудет. Соответственно никто не доведет до Надьки, что ее славный муженек, мягко говоря, гульнул. Если, конечно, Таран сам не расколется. Но ведь Надька не будет его расспрашивать. Съездил и съездил, живой вернулся – и слава богу! На фига Тарану самому на себя стучать и делать Надежде больно?

Однако это все была теория. Может быть, Таран так и заснул бы со всеми своими терзаниями и сомнениями, если б со стороны Аниной кровати не донеслись новые звуки.

Сперва Таран услышал легкий электрический треск – у его Надьки тоже иногда синтетика искрила, когда она ночнушку снимала. Потом прошуршало что-то под одеялом, и Аня снова тяжко вздохнула, почти застонала.

Юрка почти непроизвольно и очень резко повернулся лицом в ее сторону. Конечно, получилось шумно, кровать заскрипела. Аня сразу же замерла, притихла. Таран сразу понял: застеснялась своих вздохов и шевелений. У них ведь, баб, тоже утешитель есть типа «Дуни Кулаковой» – какой-нибудь «Ваня Пальчиков» или как его там кличут…

Конечно, Тарану лучше всего было сделать вид, будто он во сне ворочался и ничего не слышал. Но его прямо-таки как магнитом потянуло к Ане. Нет, конечно, прыгать с кровати он не стал и уж тем более – перелезать к соседке. Но повернуться и смотреть в другую сторону уже не мог. Тем более что, несмотря на тьму, заметил, что Аня откинула руку в сторону, так что эта рука, опираясь на локоть, горизонтально висела над промежутком между кроватями ладонью вверх. А поскольку промежуток составлял, дай бог, полметра, то рука эта оказалась совсем рядом с Юркой. Сантиметрах в двадцати, самое большее.

Само по себе это ничего не говорило. Но почему-то эта самая рука завладела сознанием Тарана. Ему вдруг очень захотелось ее погладить. Хотя никакие сомнения и покаяния никуда не делись, по-прежнему терзая Юркину душу. Кроме того, Юрка вовсе не был уверен, что Аня, почуяв его прикосновение, попросту не отдернет руку и не разразится гневной тирадой. Тем не менее он все же решился.

Вытянул руку, дотянулся левой рукой до Аниной и осторожно подставил свою ладонь под теплые пальчики. А потом положил сверху правую руку и осторожно, мягко, почти невесомо погладил.

Вообще-то даже если б Аня по-настоящему спала, то сейчас наверняка бы проснулась. Потому что, несмотря на всю бережность этого прикосновения, руки у Тарана были довольно шершавые и мозолистые. Кожа на ладонях мало чем отличалась от той, что на пятках росла. И не заметить этого Аня никак не могла. Однако руку она отдергивать не стала. Должн быть, ей эти шероховатые жесткие лапы особо неприятных ощущений не доставляли.

Сперва Таран ограничился тем, что погладил только пальчики, потом, чуя, что это не вызвало протеста, провел ладонью по запястью. Затем он тихо слез с кровати, сел на корточки и неторопливо проехался от запястья до локтя…

– Не надо… – прошептала Аня так, что Таран безо всякого переводчика понял: надо! Но все-таки спросил:

– Тебе неприятно?

– Нет… Просто это не ко времени, – голос у нее был несколько отрешенный, какой-то вялый. И вообще похоже было, что она явно не совсем в себе.

Таран не стал говорить, что не согласен с ее заявлением насчет «не ко времени». По его разумению, это как раз ко времени было, ибо ночь – самое время для таких романтических занятий.

Вместо этого он провел ладонью от локтя до плеча, одновременно прижав к губам ее тонкие надушенные пальчики. А когда убирал руку, случайно задел круглую, упругую грудку, прятавшуюся под тонкой шелковой сорочкой. Аня при этом тяжко вздохнула и пробормотала:

– С ума сойти… Не надо. Пожалей меня, а?

Юрка опять-таки не стал заявлять, что он вообще-то ее гладит именно потому, что жалеет, видя ее тяжкие муки. Во-первых, это было не совсем откровенно, а во-вторых, уж очень нахально. К тому же Тарана уже охватило сладкое и бесстыжее предвкушение того, что уже неизбежно должно было свершиться.

Аня, плавно высвободив свою руку из рук Тарана, перевернулась со спины на левый бок. И тем самым освободила край кровати. Юрка осторожно приподнял одеяло, мягко придвинулся к горячему, дрожащему как в ознобе, обтянутому шелковой ночнушкой телу, а потом ласково обнял со спины, просунув левую руку под подушкой. Колени Тарана прикоснулись к Аниным ножкам, а головастый прибор через сатин Юркиных трусов и все тот же шелк Аниной сорочки неплотно прижался к пухлой и ласковой попе. А носом Юрка уткнулся в ароматные, пахнущие чуть ли не розами, пышные Анины волосы, которые она на ночь освободила от стягивающей их в конский хвост» заколки и как следует расчесала.

В следующий момент Таран разыскал под волосами жаркое ушко и тронул его мочку языком, одновременно положив правую руку ей на грудки. По-прежнему поверх ночнушки. Нет, не потому, что боялся забраться за ворот. Он уже прекрасно понимал, что его отсюда не прогонят. Просто Юрке хотелось растянуть это ворованное удовольствие.

Именно в эти мгновения Таран перестал внутренне спорить с самим собой и осуждать свое аморальное поведение. В конце концов, ничего особо страшного не происходит. Насчет Надьки и себя он как-нибудь разберется на досуге. А отказаться от Ани он уже не мог. Слишком далеко забрел, и если он сейчас даст задний ход, то будет всю жизнь каяться и себя проклинать. Да и Аня небось просто-напросто сочтет его импотентом или идиотом. Насчет «импотента» Таран несколько перегнул. Он уже достаточно тесно к ней прижался, чтоб Аня могла его заподозрить в несостоятельности. Но вот счесть его идиотом, который сперва залез к девушке в постель, а потом оттуда сбежал, ограничившись поцелуем в ушко, она при таком раскладе просто обязана.

Дальше он вообще уже ни о чем не думал. Еще раз провел ладохой по шелку, прикрывающему зыбкие шарики, потом сдвинул ладонь на животик, мягонький и нежный, потом опустился ниже поясницы, но не стал сразу же хвататься за подол ночнушки, а погладил округлое, в меру пышное бедро, где все еще был ласковый шелк, и сделал небольшое открытие: на Ане не было трусиков. Наконец он съехал с шелка и погладил сперва одну коленочку, потом другую. Уже непосредственно по горячей и чуть влажной коже.

– Ты чудо…– неожиданно прошептала Аня, довольно долго лежавшая в безмолвии, должно быть, вся перелившись в осязание. – Я с ума сойду…

Таран тоже был готов сойти, но не торопился. Слишком уж много приятного было в этой ворованной девице. Ни одна из трех прежних партнерш не доставляла Юрке такого удовольствия, хотя еще до самого главного дело еще не дошло.

Он вновь вернул ладонь на грудки и неторопливо, бережно пощупал, уже с меньшей воздушностью, но без жадности и нетерпения. Затем плавно скатил руку вниз, пронырнул под подол ночнушки, к мохнатому треугольничку и стал осторожно шевелить пальцами волоски. Аня и до этого дышала неровно, а после этого и вовсе зачастила – как видно, эти Тарановы ласки ее возбуждали крепче прежнего. Ее тело как-то напряглось, дрожь еще больше усилилась. Ляжки Ани при этом были сначала плотно сомкнуты, потом чуточку расслабились, чтоб дать возможность Юркиным пальцам пролезть между ними, а потом вновь крепко стиснули его. По Аниному телу прошло что-то вроде слабых судорог.

– О-о-ох! – вырвался у нее страстный стон. – Юричек! Ой, мама-а!

Таран сильно удивился. Ну и дела! Насчет того, что бывают девки, которые кончают от одних только поглаживаний, он, конечно, слышал, но не больно в это верил. В его практике таких случаев до сих пор не было. Правда, однажды он ради разнообразия просунул Надьке пару пальчиков и довел ее до кондиции вручную. Однако сейчас он Ане даже мизинчика не вставлял. Только погладил эти лохматинки-курчавинки – а она и кончила! Что ж, век живи – век учись, дураком помрешь.

После того как Аня разрядилась, на нее накатила расслабуха. И Юрка понял, пора и ему дело делать, а не фигней заниматься. Можно было, наверно, переложить ее, покорную, как куклу, на спинку. Но Таран эту супружескую позицию уже много-много раз употреблял. А вот так, как они сейчас лежали, на боку, когда партнерша спиной к партнеру расположена, Юрка давненько не пробовал. Потому что у Надьки в такой позе кончать не получалось, а он не хотел оставлять ее без сладкого…

Но Надька – это Надька. А может, у этой получится? И Таран, чуточку приподняв Анину ляжку, аккуратно пропихнул своего головастика-баловастика в жаркую и сладкую, нежно скользкую пучину. А потом обнял Аню покрепче и понесся к цели…

ВОЗВРАЩЕНИЕ ОТКЛАДЫВАЕТСЯ

– Вставай, лежебока! – Чья-то крепкая рука по-мужски сильно тряхнула Юрку за плечо, но голос, хоть и грубый, был все-таки женский. И даже вроде бы знакомый…

Таран открыл глаза. Так и есть, Фрося его разбудила.

– Здоров дрыхать! – порадовалась Фрося, скаля золотые .зубы. – Тебе надо в пожарники идти. Там, говорят, берут только тех, кто сутки подряд проспать может. А из пожарников, блин, теперь аж в премьеры набирают!

Юрка политикой мало интересовался. Правда, прикол насчет того, что кое-кто получил мента вместо импичмента, он уже слыхал, но как там и кого утвердит Дума, не переживал. У него своих забот до хрена и больше.

Прежде всего Тарану хотелось понять, что ему вчера приснилось, а что нет. Потому что многое из того, что хранила память, казалось плодом больного воображения. Он похлопал веками, покрутил башкой, посмотрел вокруг себя. Нет, насчет того, что он ночевал на этой «запасной точке», ему не приснилось. И водку вчера он пил, нос чуял перегарный душок, исходивший из глотки. Но вот в то, что ночью он Надьке изменил, верить просто не хотелось. И поначалу Юрка даже нашел аргументы, вроде бы опровергающие это печальный факт.

Лежал он на той самой кровати, куда вечером ложился. А память утверждала, будто он так и заснул в Аниных объятиях. После четвертого или даже пятого раза. Та койка, на которой будто бы все это сумасшествие происходило, стояла аккуратно заправленной и выглядела такой девственно-нетронутой, что ни в жисть ничего плохого не подумаешь. Это был первый аргумент, который любому разумному человеку показался бы очень шатким.

Второй аргумент состоял в том, что Таран не обнаружил рядом с собой Ани. Он ее напоследок, перед тем как заснуть, обнял аж руками и ногами. Если б она встала, то наверняка побеспокоила бы его. Но Таран не помнил, как она от него уходила, а потому хотел думать, будто и не забирался к ней в постель.

– Голова не болит? – спросила, ухмыляясь, Фрося. – Может, пристограммишься для похмелки?

– Нет, – мотнул головой Юрка. – Не надо… Голова у него действительно не болела. То ли водка была хорошая, то ли доза незначительная. А может, вчера ночью весь алкоголь с потом вышел… В последнем случае выходило, что балдеж с Аней не приснился.

– Чего головой крутишь? – съехидничала Фрося. – Девку ищешь? Все, брат, тю-тю! Увез ее Коля к хорошим людям.

– Давно? – поинтересовался Юрка самым тормозным тоном.

– Часов в девять. Жаль было ее поднимать, конечно, но куда денешься – дела зовут! С подглазниками поехала, мятая, подмазаться не успела, но довольно веселенькая. Видать, ты ее хорошо подрючил! У нас внизу аж потолок трясся. А уж орала она – как в кино! Мне аж завидно стало…

– Ни хрена не помню… – пробормотал Таран, чуя, как загораются уши. Значит, правда, значит, не во сне приснилось… Ой, позорище!

– Конечно, не помнишь, – хихикнула Фрося. – Мы с Колькой тебя, сонного тетерю, добудиться не смогли. Пришлось за руки, за ноги брать и перекладывать. Видишь вон, уже и постель ее перестелила, а белье в бак покидала. Простыню всю изляпали, поросята… Хоть бы презервативами пользовались, как вас телевидение призывает!

– СПИД не дым, глаза не выест, – мутным голосом произнес Юрка. – Насчет меня Коля никаких команд не давал?

– Давал, – кивнула Фрося, – одну-единственную. Чтоб ты сидел здесь и ждал, пока он вернется. А он уже небось скоро объявится. Времени-то полпервого уже! Ладно, вставай, одевайся и шлепай в кухню. Пожрешь, кофейку хлебнешь, придешь в норму…

Таран стал помаленьку одеваться. Вяло и лениво. Нет, сказать, будто он сильно не выспался или какую-то слабость в организме испытывал, было бы неправдой. Выпивка и все, что произошло потом, удручающе подействовали лишь на, так сказать, морально-психологическое состояние.

Во-первых, Юрка ощутил к себе глубокое презрение оттого, что выпил эти несчастные 250 грамм. Что стоило вчера отказаться? Сказать: «Не пью!» – и все. Навряд ли стали бы силком наливать в конце концов. А все эти обычные пересуды насчет «уважаешь или не уважаешь» Юрке пофигу. Мнение здешних «друзей» его не волнует, он в этой гребаной Москве засиживаться не намерен. В конце концов мог бы сослаться на то, что ему его губернский «хозяин» запретил.

Эта самая условная четвертинка здорово понизила степень самоуважения Тарана. Блин, он же в последнее время очень гордился тем, что не употребляет! Что он, выросший в семействе, которое на протяжении всей Юркиной короткой жизни медленно, но уверенно катилось под горку вместе со всей страной, не пристрастился к этому гадскому «змию», который уже необратимо погубил его родителей. Ведь был убежден, что уже ни разу больше к этой дряни не прикоснется! Однако же прикоснулся. И фактически добровольно, с удовольствием.

Но, конечно, хуже всего было то, что произошло потом, когда Таран, оставшись без тормозов, полез к Ане. Нет, ясное дело, это могло бы произойти с ним и в трезвом виде. Потому что Аня, как видно, сама этого хотела. Зачем и почему – другой вопрос. С другой стороны, брать или не брать то, что ненавязчиво предлагалось, должен был сам Таран решать. И винить за то, что повел себя похабно, тоже самого себя следовало. Теперь Юрка, вернувшись домой, каждый раз, общаясь с Надеждой, будет хоть немножко, но врать. И может быть, она, почуяв это самое вранье, тоже ему отплатит. «Та, у которой я украден, в отместку тоже станет красть». Цитата эта так и вертелась у Тарана в голове. Он ведь когда-то, когда был еще влюблен в Дашу и пытался достичь ее культурного уровня, много стихов читал. И даже сам писал, правда, хреново.

Спустившись в кухню, Таран поздоровался с одним из охранников, который молча и сосредоточенно ворочал челюстями, уминая отбивные с картошкой прямо со сковородки. Тот только кивнул, а Фрося, возившаяся у плиты, подала Юрке нож и вилку, а затем сказала:

– Присоединяйся.

Мужик вскоре встал из-за стола и пошел то ли отдыхать, то ли службу нести, за весь завтрак (или уже обед?) вымолвив всего-навсего одно слово:

– Спасибо!

Таран принялся кушать. Без особого энтузиазма, но все-таки он съел пару отбивных, доел всю картошку со сковородки и выпил здоровенную кружку растворимого кофе со сгущенкой. Чем больше ел, тем больше притуплялось и ослабевало раздражение, настроение помаленьку улучшалось, а мысли приобретали более приятное течение. Эдакое самоуспокаивающее, утешительное.

В конце концов ничего особо ужасного он не сделал. Надьке, конечно же, ничего не скажет, и она вообще никогда не узнает о том, что мужик у нее пакостник. Даже если Птицыну, допустим, после Юркиной поездки доложат о том, что Таран проявил моральную неустойчивость, он его в самом худшем случае пристыдит с глазу на глаз на правах Лешкиного крестного отца, а то и вовсе оставит это дело без внимания. Но, скорее всего, никто из здешней публики ничего Птицелову докладывать не станет. Кому какая разница, что Таран попользовался этой эстоночкой? Вот если б он на этой почве ее отпустил или еще какой-то вред принес, тогда неприятности были бы большие. А сейчас все путем, Коля проспался и увез ее куда требовалось, теперь, ежели что, сам и ответит…

Постепенно Юрка совсем успокоился и перестал заниматься самоедством. В конце концов он мужик или нет? Другой бы на его месте вообще сейчас сам собой восторгался. И ночка ведь, прямо скажем, удалая получилась… Именно с этого момента Таран начал вспоминать недавнее прошлое уже в совсем ином, приятном ракурсе.

Да, Аня, которая казалась такой взрослой, умной и рассудительной, показала ему, что такое горячая эстонская девушка, которая в Москве воспитывалась! У Тарана разом все его представления о Прибалтике пошли под откос.

Сначала она то ли по-настоящему стеснялась, то ли умело играла в стеснительность, а потом так разошлась, что только перья полетели. И Таран, которого Надька приучила было к умеренности в этих делах, тоже начал выкладываться… Как вспомнишь, так вздрогнешь!

Завершив трапезу, Юрка хотел было вернуться в комнату, но в это время со двора послышался лязг отпираемых ворот и урчание машины, а еще через несколько минут в дом вошел Коля.

– Отоспался? – спросил он довольно хмуро.

– Как смог, – отозвался Юрка. – Когда вы меня обратно возвращать собираетесь?

Коля, как видно, этого вопроса ожидал.

– Своевременно или несколько позже. Точнее, как раз несколько позже. Я вообще-то думал, что отправлю тебя сразу, как только Аню на место отвезу. Но тут небольшое осложнение вышло. Нет, с ней все нормально, доехали без проблем. Те, кто с ней встретиться жаждал, встретились. Ну, а я уже собирался сюда ехать, только решил немного перекурить. Вдруг подбегает парень и орет: «Ты еще не уехал? Слава богу!» В общем, оказалось, что Ане для ее дела нужно кое-что из дома прихватить. Дискету под номером 18-09. Как мне объяснили, она сама предлагала съездить, но тем, кто с ней работает, показалось это слишком рискованной затеей. Во-первых, никто не знает, что у нее на уме, может, она эту дискету просто придумала, чтоб попытаться удрать. Во-вторых, «эти», которые вчера с нами махались, свое наблюдение с дома не сняли. То ли подозревают, что она еще может появиться, то ли еще по какой-то причине. Скорее всего стеклят, чтоб мы из квартиры чего-нибудь не вынесли. Наших ребят они знают наперечет… Догадываешься, об чем речь пойдет?

– Ну и ловкие вы ребята! – покачал головой Юрка с явной язвительностью в голосе. – Меня, что ли, собрались на скок послать? Я замки вскрывать не умею…

– Какой скок? – произнес Коля. – Вот, она ключики дала, видишь?

– Ну и что? Квартира небось на сигнализации стоит… Вы с Птицыным это дело согласовали?

– Нет там никакой сигнализации – это раз. С Птицыным все согласовано – это два. Никто из наших ребят у Ани на квартире не бывал и даже расположения комнат не знает, а ты знаешь даже то, где дискеты лежат, – это три. Наконец, если хочешь, можешь сам не ходить, а предложить это сделать Аниному хахалю, Гене этому самому. Она ему записочку написала на всякий случай, там же его адрес написан… Ты поел?

– Покормили.

– Тогда давай, топай.

– Прямо сейчас? – удивился Юрка.

– А хрена ли телиться? Раньше сядешь – раньше выйдешь…

У Тарана никаких вещей с собой, как известно, не было, так что собираться ему было не надо. Они с Колей вышли во двор и уселись в темно-красную «Ниву», на которой тот, как видно, отвозил Аню к «хорошим людям».

Выехали со двора, прокатили по поселку и так далее, по знакомому маршруту в сторону Ленинградки.

– Туда, к самой улице, – объяснял Коля, придерживая баранку двумя пальцами,

– я тебя не повезу. Где-нибудь на «Соколе» выгружу или даже раньше. На «Речном вокзале», например. А дальше поедешь городским транспортом. Деньжата на это дело есть?

– Есть, – кивнул Таран.

– Ну и нормально. Теперь давай по времени прикинем. Часа три тебе на все это дело хватит?

– Смотря где высадишь, наверно, – хмыкнул Таран. – На «Соколе» – одно, на «Речном вокзале» – другое.

– Да там минут пятнадцать разницы будет, ерунда! Короче говоря, я тебя буду ждать на «Речном» с четырех до пяти вечера. Если в 17.00 не появишься, начнем тебя искать. Будем считать, что нештатная Ситуация какая-то.

– Ну, а такое может быть, что ты уедешь, а я в 17.05 появлюсь? Что тогда делать?

– Хороший вопрос. Тогда позвонишь по телефону Клавдии Михайловне. Зимой ты по нему звонил, говорят.

Таран помнил и этот телефон, и дальнейший порядок действий, и то, что произошло потом.

Зимой он звонил по телефону из квартиры Лизки Матюшиной, после того как узнал, что Павел Степанович убит, и не решился идти на запасную явку.

Тогда трубку, как и полагалось по сценарию, снял мужчина. После чего Юрка произнес первую условную фразу:

«Будьте добры, позовите Клавдию Михайловну!»

На это тамошний мужик должен был ответить:

«Извините, но тут такая не проживает». Именно так и ответил этот тип.

Потом необходимо было как можно естественнее произнести:

«Ой, прошу прощения! Мне нужна Клавдия Васильевна, я отчество перепутал!» Юрка сказал точка в точку как велели и очень натурально.

Далее мужику полагалось еще раз «обломить» Тарана, то есть сказать: «Клавдия Васильевна отсюда переехала полгода назад». А вот после этого он должен был произнести самое основное: «Попробуйте позвонить по телефону 908-09-30».