Текст книги "Амур с капральской тростью"

IV

Год и даже больше прошло с того утра на учебном плацу, и благодаря попечению своей наставницы, красивого полковника, руководствовавшейся принципами Руссо[11]11
  Руссо Жан Жак (1712—1778), французский писатель и философ; представитель сентиментализма; в своих произведениях («Эмиль, или О воспитании», 1762) идеализировал «естественное состояние» человечества.


[Закрыть], благодаря учителям и еще более благодаря поразительной русской пластичности, Иван Нахимов из невежественного крестьянина, полудикого крепостного превратился в достаточно образованного и воспитанного человека.

Он, хоть и поверхностно, но знал о мире, его устройстве, об истории, географии, естествознании и литературе не менее придворных императрицы, он двигался с достоинством и грацией версальского кавалера, и, что представлялось главным, говорил по-французски лучше большинства русских его времени, а также читал по-французски, что и вовсе умели лишь единицы из его «образованных» соотечественников.

Но прежде всего он стал отменным солдатом, никогда больше не забывал откусывать патрон, а в скорости заряжания он достиг той сноровки, которой могли похвастаться лишь самые опытные из старых гренадеров Фридриха Великого, и считался лучшим «муштровщиком» молодой солдатской поросли. Давно уже сержантские нашивки украшали его форменный мундир, однако он не успокаивался на этом и стремился добиться большего. То было время, когда простые солдаты благодаря своей неустрашимости перед врагом, благодаря своим талантам или благосклонности красивых женщин достигали высоких военных постов, время Орлова и Потемкина.[12]12
  Потемкин Григорий Александрович (1739—1791) князь Таврический, государственный деятель и военачальник, генерал-фельдмаршал (1784), организатор дворцового переворота 1762 г., фаворит и ближайший помощник Екатерины II способствовал освоению Северного Причерноморья, руководил строительством Черноморского флота. После присоединения Крыма к России получил титул светлейший князь Таврический. Главнокомандующий русской армией в Русско-турецкой войне 1787—1791 гг.


[Закрыть]

Иван Нахимов тоже мечтал о золотых эполетах и о широкой ленте Креста святого Георгия. Всякую свободную минуту, которую предоставляла ему служба императрице, он неустанно посвящал тому, чтобы заниматься военными дисциплинами; с одним прусским дезертиром, сыном немецкого пастора, он штудировал тактику греков и римлян, а также анализировал боевые походы русской армии. В военных кругах и даже при дворе начали проявлять к нему интерес.

Злые языки называли его Потемкиным госпожи Меллин.

А между тем, хотя несомненно именно Амур был тем, кто с капральской тростью муштровал его в различных науках, отношения красавца-гренадера со своим полковником в кринолине до сих пор оставались совершенно невинными. Впрочем, и самой госпоже Меллин меньше всего был ясен характер ее интереса к нему.

Однажды вечером – Иван Нахимов со своей ротой только что заступил в караул во дворце – он сидел под сенью кустов благоухающей сирени в Царскосельском парке, притаившись подобно пугливой птице, и читал, когда неожиданно совсем рядом с ним он услышал шелест женского платья. Иван затаил дыхание, но это его не спасло.

– Кто здесь? – раздался чей-то женский благозвучный и энергичный голос.

Иван вышел из укрытия и принял уставную стойку. Перед ним стояла величавая женщина, повелительный взгляд которой с приветливым любопытством остановился на нем.

– Солдат? – сказала она улыбнувшись. – Да к тому же солдат, который читает?..

Она взяла книгу у него из рук.

– Даже по-французски… «Анти-Макиавелли»… ну, мой брат Фридрих[13]13
  Имеется в виду прусский король Фридрих II Великий, который был незаурядным литератором, в частности, автором вышеупомянутого памфлета.


[Закрыть] может быть доволен, он уже при жизни стал достоянием народа. Как тебя зовут-то?

– Иван Нахимов.

Дама извлекла книжку и внесла в нее его имя; затем вернула солдату его книгу и двинулась дальше вниз по аллее.

На следующее утро, незадолго до смены, дежурному подразделению была дана команда построиться для почетного приветствия. Иван стоял на фланге, солдаты взяли ружья на караул, знамя склонилось до земли, барабаны ударили дробь: в карете, запряженной четверкой вороных, мимо промчалась прекрасная женщина в горностае.

– Кто эта женщина? – шепотом спросил он стоявшего рядом сослуживца.

– Ты разве не знаешь? – ответил тот. – Да кому ж это еще быть, как не нашей матушке-царице!

Иван покраснел как маков цвет.

– Что это у тебя опять лицо так покраснело? – крикнул Павлов, вкладывая шпагу в ножны. – Это нарушение регламента, непозволительно, чтобы кто-то из солдат в шеренге был краснее других. Я прикажу тебя за это на сутки запереть в колодки.

V

Пробило шесть вечера. Час, когда госпожа Меллин ожидала у себя великовозрастного воспитанника, красавца-гренадера. Молодая очаровательная женщина уже добрые полчаса взволнованно расхаживала по будуару, только время от времени останавливаясь перед большим зеркалом трюмо, чтобы еще и еще раз убедиться, какой привлекательной делает ее открытый домашний халат из белой кисеи с розовыми бантами. Прошло, однако, еще полчаса, а Ивана все не было. Нетерпение прекрасной амазонки, привыкшей приказывать и видеть, как все исполняется по ее малейшему указанию, нарастало с каждой минутой. Она села за клавесин и принялась играть. Пробило семь.

Госпожа Меллин гневно вскочила и послала в казарму.

– Куда он запропастился? – крикнула она возвратившемуся слуге.

– Иван Нахимов находится под арестом.

– Под арестом, кто посмел?

– Господин капитан Павлов распорядился посадить его в колодки.

– Посадить в колодки! – ахнула полковник. – Ну хорошо, мы еще посмотрим!..

Когда на следующий день Иван появился ровно в назначенный час, госпожа Меллин торопливо спросила:

– Что ты там натворил, за что твой капитан велел посадить тебя в колодки?

– За то, что я покраснел.

– За то, что ты?.. Ах! Не могу поверить, вот мерзкий тиран! – крикнула прекрасная амазонка.

И при каких же обстоятельствах ты покраснел? – продолжала она расспрашивать.

– Когда мимо проезжали Их величество царица, – простодушно признался Иван.

– Та-ак… тогда ты этого заслужил, – пролепетала госпожа Меллин; ее губы зловеще подрагивали, в темных глазах вспыхнул огонь. – Что же заставляет тебя краснеть при виде царицы, она так сильно тебе нравится, может, ты влюбился в нее, что скажешь? Разве ты не знаешь, что влюбляться в императрицу преступление, даже вообще влюбляться?.. Ты обязан думать лишь о своем ружье и о своих книгах. Ах, впрочем, есть хорошее средство тебя вылечить, погляди-ка на это!

Ревнивая женщина схватила свою трость и сунула ее под нос испуганно обомлевшему фавориту.

– Ты меня понимаешь, надеюсь?

– Да, понимаю, – сказал Иван, но из всего произошедшего он прочно усвоил лишь то, что Иван Грозный со своими опричниками, как о них поется в народной песне, был ангелом по сравнению с его капитаном и полковником.

– Так, – сказала госпожа Меллин, – а сейчас мы продолжим чтение «Науки любви» Овидия.[14]14
  Публий Овидий Назон (43 г. до н. э. – около 18 г. н. э.), римский поэт, которому и принадлежит книга озорных поучений «Ars amatoria» («Наука любви»).


[Закрыть]

Она уселась на маленькую софу, а Ваня устроился на табуреточке у ее ног. Она протянула ему французский перевод Овидия. Он раскрыл книгу в том месте, где лежала розовая шелковая закладочка, и начал читать… однако голос его дрожал.

VI

Для полка наступил тяжелый день. Когда к утреннему рапорту дама-полковник являлась в пресквернейшем расположении духа, в том душевном состоянии, в котором внушающая солдатам страх деспотиня всегда «справедливо», однако с неумолимой строгостью и без малейшего снисхождения, до тех пор играла кнутом и шпицрутенами по солдатским спинам, пока досадливые морщины на ее челе не разглаживались. Вот и сегодня ей необходимо было назначать наказания, слышать крики и стоны, видеть кровь, и все это лишь потому, что вчера вечером она не захотела принять объяснения Ивана, несмотря на его искренность. Возможно, это вспыхнувшая ревность?

Ее мрачный туалет – черный бархатный камзол, отороченный темным собольим мехом, тесно охватывал в талии надетое под ним платье из той же материи и тех же цветов и затем расходился сзади широкими складками – прекрасно соответствовал ее нероновскому настроению. Она готова была сейчас поджечь казарму и превратить в пепел весь свой полк.

Офицеры и унтер-офицеры стояли перед ней и по очереди рапортовали полковнику.

– Солдат Петр Репкин был схвачен на месте преступления, когда взломал лавку купца Новосильцева, – доложил один капитан.

– Это его первый проступок? – спросила госпожа Меллин.

– Так точно, до сих пор он очень хорошо себя вел…

– Тогда его в наказание достаточно только высечь.

– Сколько ударов прикажете?

– Пятьдесят.

– Дмитрий Пашков обокрал своих товарищей… – доложил другой командир.

– Пашков? Разве он не подвергался уже наказанию? – спросил военный Нерон, хмуря брови.

– Так точно, наказывался неоднократно.

– Ладно, тогда этого малого следует на сей раз проработать покруче, – с недоброй улыбкой решила госпожа Меллин, – пусть он у меня сначала недельку полежит разложенным на «кобыле», да притом в темной камере на воде и хлебе, а потом прогнать его десять раз шпицрутенами сквозь строй в двести солдат.

– Такое человеку едва ли выдержать, – возразил было командир, – он еще молод и слаб.

– Да пусть хоть умрет под шпицрутенами! – крикнула красивая женщина-вампир. – Невелика потеря для общества.

– Сержант Исидор Чоловик во время потасовки в трактире не подчинился своему поручику и поднял на него руку.

– Подобные случаи должны караться с особой строгостью, – сказала госпожа Меллин, – иначе дисциплина вконец разболтается. Сержанта разжаловать в рядовые и двадцать раз прогнать сквозь строй в двести солдат. Если он после этого выживет, отправить его в Сибирь.

После сытного обеда, полуразморенно, полураздраженно сидя на балконе своего небольшого дворца, госпожа Меллин наблюдала за экзекуциями, проводившимися по ее приказу в исполнение на большом плацу перед казармой. Она хладнокровно смотрела, как приговоренных ею привязывали к столбу, как под кнутом профоса они истекали кровью или без сил падали от ударов шпицрутенами между рядами ощетинившихся штыков. А почему бы нет?.. Разве она поступала несправедливо? Она никого не мучила, она лишь находила удовольствие в правосудии, которое вершила по закону и совести.

Внезапно что-то подтолкнуло ее спуститься в казарму. Она, вероятно, даже не могла бы толком себе объяснить, что, собственно, потянуло ее туда, но она подчинилась этому порыву. Надев небольшую круглую соболью шапку на напудренные добела волосы, с испанской тростью в руке, она размашистым шагом пересекла плац. Что за зрелище предстало ее глазам во дворе казармы! Перед строем своей роты, опираясь на шпагу, стоял Павлов, а в то время как два капрала пытались привязать ремнями к приготовленной лавке для телесных наказаний ее упирающегося фаворита Ивана со связанными руками, который в бессильном отчаянии сыпал проклятия и плакал. Казалось, сопротивление красавца-гренадера вот-вот будет сломлено, и его товарищи злорадно радовались возможности послушать, как он, уже давно вызывавший зависть, сейчас застонет под капральской тростью, когда на помощь ему вовремя подоспела госпожа Меллин.

– Что здесь происходит? – крикнула она уже издали.

Капралы тотчас же остановились.

– Я наказываю солдата, – произнес капитан холодно, хотя внутри все клокотало, поскольку он тоже считал Ивана своим счастливым соперником.

– За что? – спросила женщина-полковник. – И по какому праву?

– По праву, предоставленному мне как командиру роты, наказывать своих людей за дисциплинарные проступки, – ответил Павлов по-прежнему невозмутимо.

– В чем этот человек провинился? – продолжала госпожа Меллин. – Верно, опять в каком-нибудь пустяке, может теперь он был излишне бледен, стоя в шеренге?

– Вчера вечером после вечерней зари он на целые четверть часа ушел из расположения части, – пропуская намек мимо ушей, сказал капитан.

– Скажите пожалуйста, на целые четверть часа? – издевательским тоном произнесла женщина-полковник. – И за это такое бесчеловечное позорное наказание?

– Не имеет значения, нарушается ли вечерняя заря на одну минуту или на целый час, – возразил Павлов. – Впрочем, дело здесь усугубляется еще и другим обстоятельством. Этот человек категорически не желает объяснить свое отсутствие, да, он наотрез отказывается отвечать, где он провел вчерашний вечер и чем в это время занимался…

– Если вопрос только в этом, – промолвила госпожа Меллин, – то я сама могу дать на него исчерпывающий ответ. Мне известно, где Иван Нахимов был вчера вечером. Этого вам, господин капитан, должно быть вполне достаточно.

– Нет, мне этого недостаточно, – воскликнул Павлов, на лбу у которого от ярости вздулись жилы, – я должен знать, где человек находился.

– Вы действительно хотите это знать? – насмешливо поинтересовалась госпожа Меллин. – Ну хорошо, Иван Нахимов вчера вечером был у меня!..

Павлов изменился в лице, в рядах роты возникло оживление.

– Но даже если, несмотря ни на что, человек заслуживает наказания, – проговорила госпожа Меллин с достоинством, буквально сразившим Павлова, – то наказывайте его по-человечески… никогда не забывайте, что он один из ваших братьев, который оступился.

– Ах! Знаем мы эти смехотворные сентенции, эти новомодные идеи французских философов, – отмахнулся Павлов, совершенно выходя из себя, – а вам не следовало бы забывать, что вы оскорбляете меня, дворянина и офицера, да и саму себя, выставляя на посмешище из-за простого солдата.

– Вы полагаете? – промолвила госпожа Меллин, глаза которой уже метали молнии, но которая тем не менее сохраняла спокойствие и насмешливость. – Я же, напротив, считаю не более чем смешным претензии, основывающиеся на таких преимуществах, как жалованная дворянская грамота и офицерский патент, которые можно в любой момент разорвать. И что тогда останется, коли нет того единственного, что еще пользуется сегодня уважением – подлинных духовных ценностей.

– Но я пока еще офицер! – крикнул Павлов.

– Вам им недолго осталось быть, – резко и язвительно бросила в ответ полковник в кринолине, одновременно срывая с Павлова эполеты.

– Как вы смеете..? – запинаясь пробормотал тот, хватаясь за шпагу.

– Здесь я представляю царицу, и тот, кто выказывает неповиновение мне, нарушает свой долг перед государыней, – продолжала госпожа Меллин, и ее бархатный наряд угрожающе зашелестел. – Я наистрожайшим образом запретила наказывать моих солдат палкой. Вы нарушили мой запрет и тем попрали свой офицерский долг. Вы бунтарь, сударь, и заслуживаете быть наказанным в назидание остальным. Отныне вы разжалованы мной в рядовые, а вас, Иван Нахимов, я произвожу в капитаны и назначаю командиром роты.

Павлов был близок к обмороку. Он не проронил ни звука, глаза его были полны слез, тогда как облагодетельствованный Иван, на котором тут же развязали веревки, поспешил преклонить колено перед прекрасной амазонкой.

– Могу ли я в день, когда вы одарили меня такой милостью, – произнес новый капитан, – просить вас еще об одном, особом, одолжении, милостивая госпожа?

– Ну?

– Оставьте рядового Павлова в моей роте, – враждебно сверкая глазами, попросил Иван.

Дьявольская усмешка мелькнула на красивом безжалостном лице уязвленной женщины.

– Быть по сему, но при одном условии…

– Извольте приказывать, – сказал Нахимов.

– Итак, я передаю рядового Павлова в ваше личное распоряжение, господин капитан, – промолвила госпожа Меллин, – а что касается смехотворных филантропических сентенций французских философов, то в данном случае попытайтесь о них забыть, дорогой Нахимов, и купите себе заблаговременно хорошую плетку, ибо собак и слуг надобно сечь!

VII

Через несколько дней после разразившейся катастрофы, низринувшей Павлова с его призрачной высоты к ногам заносчивых врагов и бесповоротно отдавшей его на их произвол, Тобольский полк был направлен в полевой лагерь, который согласно особому распоряжению Екатерины Второй, большой почитательницы Фридриха Великого, был устроен для войсковых маневров по прусскому образцу и находился лишь в часе езды от Царского Села.

Новоиспеченный капитан Иван Нахимов стал здесь предметом самого пристального внимания как со стороны офицеров, так и придворных дам, которые по обычаю того времени, кто анонимно, кто вполне открыто перед всем светом, одаривали его дорогими вещами. Он как раз сидел в своей палатке с несколькими товарищами за игрой в карты, когда туда вошел лакей в ливрее царской дворцовой прислуги, поклонился, передал любимцу фортуны большой сверток и тотчас же снова исчез.

– Ага, новый подарок, счастливчик! Что бы это могло быть! – перебивая друг друга, закричали молодые офицеры.

Нахимов осторожно развернул упаковку. В ней оказалась одна из тех роскошных шуб, какими Екатерина Вторая имела обыкновение одаривать французских философов, когда те приезжали в Петербург навестить ее.

Возглас единодушного восторженного изумления последовал за распаковкой.

Нахимов поднял вверх поистине царский подарок и рассмотрел его: это была большая просторная шуба из зеленого бархата, подбитая и щедро отороченная темным собольим мехом.

Подлинно великокняжеская шуба! – воскликнул один из товарищей.

– Да, под стать самому царю, – заверил другой.

– Но что я с ней буду делать? – вздохнул Нахимов, который уже успел стать тщеславным, точно кокетливая женщина. – Не могу же я носить ее со своим мундиром!

– Что ты выдумываешь, – перебило его несколько голосов разом, – ведь это же домашняя шуба!

– Давай-ка, примерь ее, – сказал молодой поручик и хотел было сам помочь Ивану облачиться в подарок.

– Нет, нет, – возразил тот, для чего же у меня денщик? Эй! Павлов!

Бывший капитан быстро и послушно, однако без тени смирения, подошел к ним. Он носил теперь обыкновенный солдатский китель, но был по-прежнему аккуратно причесан.

– Помоги-ка надеть шубу! – приказал Нахимов.

Павлов молча повиновался.

– Великолепно! – воскликнули офицеры.

В домашней шубе Нахимов и в самом деле выглядел просто великолепно, чуть ли не как переодетая женщина, одна из екатерининских амазонок.

– Однако к ней, бесспорно, не хватает турецких шаровар и домашних сапожек! – решил молодой граф, побывавший в Париже.

– Ты думаешь? – промолвил Нахимов. – Что ж, это можно попробовать. – Он уселся на кровать и протянул Павлову ногу. – Ну, чего пялишься? – нетерпеливо закричал он, когда бывший капитан, задумавшись, на мгновение замешкался. – Стягивай! Ты теперь обыкновенный солдат, мой денщик, следовательно, мой раб, или…

Павлов повиновался. Когда туалет был закончен, Нахимов подошел к зеркалу и с удовлетворением осмотрел себя со всех сторон.

– Ну, твоя красавица действительно щедра, – сказал молодой граф.

– Как? Кто? – удивленно спросил Иван.

– Я имею в виду нашего красивого полковника, госпожу Меллин!

У Павлова от услышанного даже губы побледнели.

– Госпожа Меллин?! – удивился Нахимов. – Ты считаешь, что она…

В ответ товарищи громко расхохотались. Между тем Нахимов ненароком сунул руки в карманы шубы.

– Ой, что это? – пробормотал он, вытаскивая небольшой футляр.

– Еще что-то? Позволь взглянуть, – попросили товарищи.

Нахимов открыл футляр и вместе со всеми застыл, потеряв дар речи, ибо в нем лежал портрет царицы, оправленный бриллиантами, и написанная ее собственной рукой записка.

«Великолепному капитану Ивану Нахимову от благорасположенной к нему императрицы Екатерины Второй».

Нахимов покраснел до кончиков ушей, но не оттого, что, как подумали товарищи, нежданно-негаданно удостоился многообещающей милости императрицы, а от высказанной графом идеи, что подарок мог быть от госпожи Меллин.

«Стало быть, это уже был общеизвестный факт, сказал он самому себе, что тебя любит эта прекрасная женщина, и что ты, в свою очередь, тоже любишь ее. Все это значит, только вы сами, ты и она, об этом даже не догадываетесь. Однако товарищи правы – такое положение нужно изменить!»

И словно бы желая дать ответ на его полурассерженный, полуобрадованный монолог, в это время на пороге его палатки появилась госпожа Меллин в сопровождении двух других амазонок: княгини Любины Меншиковой и Ядвиги Самаровой.

– О! Сударыня! – запинаясь проговорил Нахимов в замешательстве. – Я, как вы изволите видеть, совершенно не в надлежащей форме, дамы… этот наряд…

– Наряд, хочу заметить, роскошный и импозантный, что свидетельствует о вкусе того, кто его выбирал, – произнесла госпожа Меллин, в лорнет разглядывая Адониса.

Павлов стоял в стороне ни живой ни мертвый.

– Наверное, чей-то подарок, – заметила госпожа Меллин, задрожав от ревности.

– Да, подарок, – робко, точно школяр, подтвердил Нахимов.

– От какой-нибудь дамы?

– Да… от… дамы.

– И кто же эта дама?

– Это… это… – Нахимов вытер со лба пот приговоренного к смерти, – это императрица.

– Императрица! – проговорила госпожа Меллин с наигранным безразличием. – Я именно так и предполагала, у нее есть вкус, отменный и тонкий вкус.

– Однако не желают ли дамы присесть? – предложил Нахимов, которому кровь ударила в голову. – Эй, Павлов, подай-ка стулья!

Госпожа Меллин, только сейчас заметившая своего бывшего обожателя, надолго задержала на нем странный взгляд своих темных глаз, затем вместе с княгиней Меншиковой опустилась на оттоманку, у входа в палатку.

– Мы хотим посидеть на свежем воздухе, – сказала она.

– Поставь стол и стулья перед палаткой! – приказал Нахимов.

Бывший капитан повиновался с усердием холопа, опасающегося побоев. Когда все расселись, Нахимов велел подать холодные закуски и вино. В один миг все было исполнено.

– Довольны ли вы своим денщиком? – небрежно поинтересовалась госпожа Меллин, пока Павлов наполнял бокалы.

– Совершенно доволен, – сказал Нахимов, – он послушен как собака и юрок как молния. Будь он, впрочем, другим, то я из тех людей, кто его скоренько бы выдрессировал. Еще бутылку!

Павлов поспешил принести ее.

– О! Как вы сегодня красивы! – начал Нахимов, пододвигая свое походное кресло ближе к госпоже Меллин.

– Я?.. И почему именно сегодня? – улыбнулась в ответ госпожа Меллин. – Что-то раньше вы никогда не замечали, что я красива, господин капитан.

– Я… в самом деле, – запнулся Иван, – как бы я и раньше мог отважиться на такое признание, однако я всегда готов был поклясться, что вы самая красивая женщина при нашем дворе.

– Уточню; после императрицы, – с коварной досадой ввернула госпожа Меллин.

– Нет, прежде императрицы.

– Вы вдруг так галантны!

– Я не галантен, я влюблен, – прошептал Нахимов.

Госпожа Меллин пожала плечами.

– Я знаю, что вы противница мужчин, – продолжал Адонис, – что люблю я без всякой надежды на взаимность.

В эту минуту вернулся Павлов и, откупоривая бутылку, услышал последние слова.

– Отчего же без надежды? – возразила госпожа Меллин, кокетливо поигрывая веером.

– Ах! Вы делаете меня счастливейшим из смертных! – ликуя, вскричал Нахимов. – Наполни бокалы, Павлов!

Бывший капитан весь затрясся от гнева и ревности, и так получилось, что вместо бокала этой восхитительной женщины, которую он сейчас любил еще неистовее, чем когда-либо, он вылил красное вино на ее белое, расшитое разноцветными шелковыми букетиками платье.

– Экая неуклюжесть! – ахнула госпожа Меллин.

Нахимов вскочил на ноги, сорвал с гвоздя плетку, висевшую у входа в палатку, и хотел было ударить Павлова, однако тот молниеносно выхватил из-за пояса нож и приставил его к груди не в меру разыгравшегося счастливца.

Нахимов отвел удар, с невероятной силой обрушился на дрожащего от возбуждения противника, выбил у него оружие, швырнул наземь и уперся коленями ему в грудь.

Все это произошло мгновенно. Дамы, в ужасе повскакивавшие было со своих мест, начали хохотать, увидев Павлова, который, точно червь, в бессильной ярости извивался под ногами Нахимова.

Прибежали солдаты и связали Павлова. Когда его уводили, он успел увидеть, как госпожа Меллин подняла свой бокал в направлении Нахимова и выпила за его здоровье. Потом он больше ничего не видел. Свет померк в его глазах.