Текст книги "Дидро в Петербурге"

Княгиня весьма долго заставила ждать себя.

Наконец она вошла в зал.

У Дидро учащенно забилось сердце.

Взгляд его пытался обнаружить гайлярдию, но напрасно: он не находил ни красной, ни белой. Он терялся в догадках. Может княгиня не получила его письма? Или оно по недоразумению попало в чужие руки? В этот миг появилась императрица, лучась красотой, в совершенно белом наряде: белом атласном вечернем платье с длинным шлейфом и воланами белых кружев, с белым веером в руке. На полной, нежной шее сияли бриллианты, напудренные локоны волос – белоснежны… впрочем, нет, не совсем. Что это? От испуга душа Дидро ушла в пятки.

В белоснежных волосах императрицы, великой и гениальной женщины, прекрасной владычицы пятидесяти миллионов крепостных, пламенела гайлярдия, красная гайлярдия!

Красная гайлярдия! Всю ночь Дидро видел ее во сне. То она, подобно огромному солнцу, вставала в белом петербургском небе, то катилась мимо красной колесницей, которой правила богиня удачи. Наконец, она превратилась в красный волшебный цветок, который прямо на снегу расцвел под окнами Зимнего дворца. Дидро решительной рукой сорвал красный цветок, и теперь где он проходил, люди бросались перед ним ниц, лицом к земле, все двери распахивались перед волшебным цветком, прекрасная принцесса очнулась от тысячелетнего сна, протянула бедному философу руку и скипетр, и у этой принцессы были прекрасные глаза повелительницы и черты русской царицы.

– Екатерина! – вскричал Дидро и проснулся.

Стоял уже ясный день.

Позвонили. Дворцовый слуга, предоставленный в его распоряжение, вошел в опочивальню и внес два послания большого формата, который позволял угадать в них официальный документ.

– Два письма, ваше превосходительство, – доложил лакей, он неизменно величал Дидро «превосходительством».

– Кто их принес? – спросил Дидро.

– Слуга из Академии.

– Хорошо.

Лакей удалился.

Дидро вскрыл конверты, оба запечатанные большой печатью Академии наук. В одном оказалась красная гайлярдия, во втором – несколько слов, набросанных рукой княгини Дашковой: «Неверный, вынуждена я заявить Вам. Приходите как можно скорее. Я жду Вас».

– Легкомысленный! – крикнула княгиня навстречу озадаченному философу, когда часом позже он вошел в ее будуар.

– Я… почему? Вы еще издеваетесь надо мной, жестокая, – возразил Дидро.

– Таковы, значит, философские манеры, – продолжала Дашкова, – сперва делать признание мне, а потом императрице?

– Я… императрице?.. Я, кажется, догадываюсь… мое письмо…, – запинаясь, пролепетал Дидро, – но оно ведь предназначалось вам. А как же красная гайлярдия?

– Она означает, что Их Величество императрица Екатерина Вторая не без благосклонности восприняла ваше признание.

– Но я же люблю вас, княгиня, а не императрицу, – простонал Дидро.

– Это не меняет существа дела, – возразила Дашкова спокойно, – ибо императрица любит вас.

– Императрица… меня?

– Да, сударь, вас, – отчеканила Дашкова, – со мной же вы лишь затеяли фривольную игру.

– Но княгиня, клянусь вам…

– Это клятва философа и атеиста, – усмехнулась Дашкова.

– Я люблю только вас, – вскричал Дидро, – я молюсь на вас, маленькая богиня!

– Стало быть, вы действительно любите меня, – промолвила княгиня, меняя тон, – бедный Дидро, ну так знайте же: я тоже люблю вас, но теперь все в прошлом, ибо вы объяснились императрице…

– Но я же не делал этого!

– Да? А она уверена, что произошло именно это. Если вам дорога жизнь и свобода, – ответила Дашкова, – то вы ничем не должны обнаружить перед ней свою любовь ко мне. Здесь, на этих просторах, Екатерина всесильна.

– Что же теперь будет? – робко спросил философ.

– Кто знает? – ответила Дашкова, которой внезапно было даровано редкое удовольствие дурачить величайший ум современности. – Во всяком случае, императрица с некоторых пор подумывает о том, чтобы снова вступить в брак.

– О, боже правый! Она допускает такую возможность, – вскричал Дидро; он не мог скрыть восторга.

– Императрица занимается основанием в России эпохи гуманизма и философии, и ей был бы весьма кстати такой гениальный человек, как вы…

– Вы шутите.

– Я не шучу, – возразила Дашкова, – наш век не случайно называют философским. Монархи, генералы и государственные мужи видят в философах своих наставников, своих учителей, светила, которые их направляют и чей блеск усиливает их сияние. Европа едва ли удивилась бы, если Екатерина Вторая, философ на троне, разделила бы его с Дидро. Я надеюсь, что вы и тогда по-прежнему останетесь моим другом.

– Вашим обожателем до последнего дыхания, – воскликнул Дидро, прижимая руки княгини к своим губам.

– Тише! Ради бога, тише! – предупредила она. – Стены имеют уши, а в Петербурге особенно длинные! Отныне вы не имеете права любить никого другого, кроме императрицы.

– А царица вам доверяет?

– Во всем, она позволила мне прочитать ваше письмо, она призналась мне, что с первого взгляда испытывала к вам глубокую симпатию, она потребовала у меня печать Академии и собственноручно запечатала в конверт красную гайлярдию, знак ее благосклонности, и поручила мне передать этот конверт вам.

– Итак, все кончено, – вздохнул Дидро.

– Напротив, все только начинается, – воскликнула Дашкова, – но теперь вы все знаете. Вы – счастливейший из смертных. Вы – новый Эндимион[16]16
  Эндимион – в греческой мифологии охотник или пастух, возлюбленный богини Селены, которая усыпила его, чтобы тайно любоваться им.


[Закрыть], которому счастье явилось во сне. Идите же и у ног «большой» Екатерины не забудьте «маленькую».

После того, как Дидро вышел от нее, Дашкова звонко расхохоталась, затем уселась за небольшой секретер и написала Лажечникову.

Профессор не заставил себя долго ждать. Облако благовоний предшествовало его появлению. Он приложился к ручке княгини и, следуя ее знаку, занял место против нее.

– Лажечников, – с притворной выразительностью в голосе воскликнула княгиня, – бедный, бедный друг, вы пропали!

Лажечников изменился в лице.

– Пропал, почему? Я же не совершил ничего… ничего плохого… никакого преступления…

– Никто об этом и не говорит, – возразила княгиня, – дела обстоят много хуже, чем вы думаете… Но дайте мне честное слово, что вы будете немы как рыба.

– Даю честное слово.

– Дидро объяснился в любви императрице.

– Каков наглец! – закричал Лажечников.

– Скажите лучше, достойный зависти, – возразила Дашкова, – императрица отвечает на его страсть взаимностью и – только не слишком пугайтесь – даже подумывает вступить с Дидро в брак.

Лажечников просто онемел.

– Вы только представьте Дидро царем, а себя его подданным, – продолжала Дашкова, – ведь он, чего доброго, вместо «говорящей обезьяны», которой вы отравили ему существование, сделает для музея чучело из вас.

Лажечников как ужаленный вскочил с кресла и принялся неистово носиться по будуару взад-вперед, на чем свет стоит кляня Дидро, императрицу и час, когда ему суждено было появиться на свет. В конце концов он выбежал из дому, даже не попрощавшись с княгиней.

Он плюхнулся в карету и помчался к Орлову.

– Граф, мир рушится, – закричал он, вбегая к нему.

– Вы это серьезно? – растерянно спросил Орлов.

– Вы наблюдаете научные симптомы этого?

Лажечников пытался обрести дыхание.

– Еще какие симптомы, – выкрикнул он, отдышавшись, – императрица намерена вступить в брак!

– Императрица? – остолбенев от неожиданности, вымолвил Орлов. – И с кем же?

– С Дидро!

Екатерина Вторая больше не скучала, она постоянно развлекалась, одна сцена сменяла другую.

Орлов осаждал ее упреками, Лажечников ползал перед ней на коленях и плакал от ревности, Дидро на все лады, домогаясь ее благосклонности, так обольщал ее, что она с трудом сдерживала смех. Но самую большую забаву для злой царицы, умной женщины, представлял ее кружок, в котором Орлов, Лажечников и Дидро вели себя как трое зверей, запертых в одной клетке. Екатерина Вторая веселила себя тем, что немилосердно мучила всех троих, и с этой целью изобретала самые сумасбродные вещи.

Однажды вечером она организовала партию в тарок[17]17
  Тарок – карточная игра.


[Закрыть] этой троицы. В другой раз, во время игры в фанты, Орлов был вынужден дать Дидро десять поцелуев. И, наконец, она снова с совершенной серьезностью принялась обсуждать вопрос об учреждении Академии обезьян, в которой их должны были превращать в людей, и даже временно назначила Лажечникова ее ректором.

А Дидро так долго слушал разговоры о своей любви к императрице, что и сам, в конце концов, уверовал в это и с лихорадочным нетерпением ожидал момента, когда сможет броситься к ней в ноги.

Екатерина Вторая, наконец, предоставила ему удобный случай. Она пригласила его почитать с ней диалоги Платона[18]18
  Платон (427–347 гг. до н. э.), один из выдающихся греческих мыслителей, ученик Сократа. В 388–387 годах основал в Афинах собственную школу – Академию. В своем диалоге «Государство» развил идею о философах-правителях, что было весьма популярно в эпоху Просвещения и что обыгрывается в данной истории.


[Закрыть] и сама же назначила для сего чтения первый предзакатный час.

Дидро был вне себя от счастья: золотые фантазии и сладкие упования кружились в его голове.

Подошло время первого урока. После долгого перерыва Дидро снова находился наедине с императрицей. И как же прекрасна была она именно сегодня, когда устроилась рядом с ним у пылающего камина, как изящно ее маленькая ручка лежала на томе в кожаном переплете! Они начали читать «Государство» Платона. Дидро едва владел чувствами, и всякий раз – а происходило это довольно часто, когда императрица тонким пальчиком случайно дотрагивалась до его пальца, или своими локонами касалась его щеки, он вздрагивал, а когда она демонстративно увлекшись платоновой темой, положила руку на спинку его кресла и через его плечо заглянула в книгу, тогда его оставило всякое благоразумие и, не успев осознать, что натворил, он уже лежал у ее ног.

– Однако Дидро, что это вам пришло в голову? – воскликнула монархиня.

– Ваше величество, сошлите меня в Сибирь, – ответствовал Дидро, – велите отрубить мне голову, колесовать или четвертовать меня, но я люблю вас, я боготворю вас и не хочу жить ни минутой дольше, если вы оттолкнете меня от себя!

– Дорогой Дидро, прежде всего встаньте, – промолвила Екатерина Вторая, готовая вот-вот расхохотаться, – кто-нибудь может ненароком…

– О! Моя богиня! – взмолился Дидро и усыпал поцелуями руки царицы.

– Стало быть, вы действительно меня любите? – начала Екатерина; она была столь милостива, что не отняла у него руку.

– Как безумный.

– Ну, мой дорогой Дидро, – продолжала царица, – век наш, как вы знаете, весьма скептичен. Позвольте мне сомневаться в вашей любви до тех пор, пока вы не предоставите мне ее доказательств.

– Требуйте каких вам угодно, ваше величество, – воскликнул Дидро со страстной горячностью.

– Ну, тогда достаньте мне обезьяну, – быстро ответила Екатерина Вторая.

– Какую обезьяну? – в изумлении переспросил Дидро. – Какую обезьяну?

– Говорящую обезьяну с Мадагаскара, – пояснила царица, поднимаясь, – а до той поры больше ни слова о любви. Прощайте, мой дорогой Дидро.

С этими словами императрица выпорхнула из комнаты и, словно наказанного школяра, оставила ошарашенного философа стоять на коленях.

– Я в отчаянии, – жаловался Дидро княгине Дашковой, которая, улыбаясь, сидела за туалетным столиком и занималась прической.

– Почему? Ведь императрица вас любит, – возразила княгиня, миловидная, в белом утреннем неглиже и отделанной белыми кружевами пуховой накидке походившая на ребенка.

– Но она не верит в мою любовь!

– В вашу любовь? – спросила Дашкова. – Да вы в нее и сами не верите.

– Кто вам сказал?..

– Вы сами, – воскликнула Дашкова, – разве еще недавно вы искренне не клялись мне в том, что любите и боготворите только меня?

– Да, конечно, – промямлил, несколько смешавшись, философ, – еще недавно… Но сейчас, знаете ли… сейчас…

– Сейчас вы любите императрицу?

– Неистово.

– Вот и замечательно. Итак, что ж вам еще нужно?

– Императрица требует доказательств того, что я действительно люблю ее, и каких, вообразите себе, доказательств!

– Это вполне естественно.

– Она не желает поверить в мою любовь до тех пор, пока я не… Вы только представьте себе, принцесса… пока я не добуду ей «говорящую обезьяну».

– Ну, тогда отправляйтесь, с богом, на Мадагаскар, – рассудила Дашкова.

– Мадагаскар далековато, – возопил влюбленный философ, – и я совсем не уверен, что найду там хоть одну говорящую обезьяну.

– Не уверены?

– Я полагаю, что их вообще нет, – воскликнул Дидро с горечью, – мне, во всяком случае, еще ни одной не попадалось.

– Тогда мне жаль вас, дорогой Дидро, – резюмировала княгиня с ехидным сочувствием, – но я знаю императрицу, она не угомонится до тех пор, пока не будет иметь обезьяну. Только за руку с этой обезьяной вы сможете взойти на российский престол, только с ней завоевать сердце Екатерины.

– Я лишу себя жизни!

– Какая потеря для науки!

– Да, а что же мне еще остается делать?

Дашкова подперла грациозной рукой лукавую головку и задумалась, затем улыбка озарила ее лицо: «Бесценная идея, – проговорила она про себя, – и что самое ценное, ею я одурачу всех, даже императрицу».

– Друг мой, – вслед за этим обратилась она к философу, – если бы я была Дидро, то именно безысходность своего положения я обратила бы в преимущество.

– Но как? Вы только подскажите мне, как?

– Говорящей обезьяны, – продолжала Дашкова, – между нами мы ведь можем в этом признаться, не существует.

– Точно, не существует, – неопровержимо признал теперь Дидро.

– Однако императрица во что бы то ни стало требует ее в качестве доказательства любви к ней.

– Именно.

– Ну, дорогой мой Дидро, – с пафосом произнесла княгиня, – даже если вы не в состоянии доставить сюда обезьяну, то в ваших руках все-таки остается возможность представить императрице более убедительное доказательство своей любви, которое всенепременно ее взволнует.

– Я весь внимание.

– Подарите ей самого себя в качестве говорящей обезьяны.

– Я?.. Себя?.. В качестве обезьяны? – изумился парижский философ.

– Да, вы! – решительно заявила княгиня. – Вы уедете под предлогом исполнения императрицыного желания, затем велите зашить себя в шкуру обезьяны и через посвященного слугу дар будет преподнесен царице.

– Великолепная идея, – закричал Дидро, – принцесса, я хотел бы расцеловать вас за эту идею! – и, несмотря на крики и сопротивления маленькой Дашковой, он прижал ее к своей груди и от души крепко расцеловал.

Вечером при дворе только и разговоров было, что о внезапном отъезде Дидро на Мадагаскар за «говорящей обезьяной».

Несколько недель спустя после отъезда Дидро княгине Дашковой на имя президента Петербургской Академии наук было вручено через французского зоолога послание следующего содержания:

«Высокочтимая и глубокоуважаемая!

Известие о докладе и гениальной теории, выдвинутой нашим великим Дидро, быстро достигло его отечества. Но одновременно, к нашему огорчению, дошел также слух, что некий Лажечников, вероятно являющийся превосходным изготовителем звериных чучел, подверг эту теорию сомнению.

Мы спешим представить в Ваше распоряжение те доказательства, которые могут внести ясность в решение этого вопроса, и с глубоким почтением пересылаем Вам в качестве верноподданнического подарка для Их Величества, императрицы всея Руси Екатерины Второй экземпляр говорящей обезьяны с острова Мадагаскар.

Зоологическое общество в Париже».

Княгиня Дашкова никогда и слухом не слыхивала о парижском зоологическом обществе, однако мгновенно сообразила, что письмо выдумано Дидро, да и податель оного признался, что является никем иным, как простым учителем французского языка, которого Дидро раздобыл в Ревеле для своей комедии.

– И где же сейчас обезьяна?.. То есть, я хотела сказать, господин Дидро? – поинтересовалась княгиня.

– В гостинице «Око Господне», в которой мы остановились.

– Хорошо, скажите господину Дидро, что я сама заеду за ним в карете.

– Господин Дидро хотел бы, чтобы его транспортировали в клетке, – возразил словесник.

– Тем лучше, – молвила княгиня, – я, стало быть, прибуду с людьми, которые ее понесут.

После того, как сей Гермес[19]19
  Гермес в греческой мифологии был быстрым юным вестником богов и выполнял посольские функции.


[Закрыть] удалился, княгиня облеклась во все знаки своего сана: огромный allonoe, красную мантию, цепь, и, вооружившись жезлом, первым делом отправилась в Зимний дворец, чтобы уведомить императрицу о небывалом событии. Затем в сопровождении четырех дворцовых слуг, которые несли носилки, она поспешила на постоялый двор «Око Господне».

В Зимнем дворце тем временем собрался весь двор, чтобы встретить обезьяну со всем подобающим этому чуду природы почтением. По особому распоряжению монархини присутствовал также и Лажечников.

Момент, когда обезьяну доставили в зал, был весьма торжественен. Императрица стояла в окружении придворных дам, кавалеры расположились полуовалом.

Процессию возглавляла княгиня Дашкова с обряженным в докторское платье словесником, вслед за ней четыре дворцовых лакея внесли на плечах клетку и церемонно опустили ее в самом центре зала.

Императрица первая устремилась к клетке, и это для всех присутствующих послужило сигналом отбросить в сторону этикет и собраться вокруг. Они напирали и толкались, не считаясь ни с чем, как это обычно делает падкая до зрелищ чернь, с удивлением разглядывающая савояра[20]20
  Савояр – житель исторической французской провинции Савойя. Однако так именовали и бродячих укротителей мелких животных: барсуков, лисиц и т. п.


[Закрыть] цыгана с медведем.

Маска Дидро была столь удачной и ему удавалось так превосходно подражать осанке и повадкам обезьяны, что все были введены в полное заблуждение, за исключением Лажечникова, изготовителя чучел.

Его острый глаз даже сквозь прутья решетки тотчас же различил нитки, которыми была скреплена шкура.

«Ага! Человек в обезьяньей шкуре, – подумал он, – наберемся терпения и поглядим, что все это значит».

После того, как все досыта насмотрелись на чудо, императрица приказала перенести клетку в свои покои.

– А разговаривать она умеет? – полюбопытствовала прекрасная графиня Салтыкова.

– Как зовут обезьяну? – обратился Орлов к словеснику.

– Жак, – не долго думая, ответил тот.

– Жак! – по-французски крикнула императрица. – Ты умеешь говорить?

– Да, – внятно произнесла в ответ обезьяна.

– Она говорит! – воскликнула Екатерина Вторая.

– Она говорит! – удивился Орлов.

– Она говорит! – изумился весь двор. – Обезьяна говорит!

Французский «зоолог» предпочел поскорее унести ноги; у императрицы поначалу возникло было намерение поручить ему присмотр за чудом света, но потом для этого к обезьяне приставили надежного дворцового лакея.

Клетку установили в особых апартаментах, и императрица сама кормила обезьяну, которая с исключительной готовностью брала фрукты и конфеты из ее рук и вообще оказалась обезьяной в высшей степени образованной.

До самого вечера, уже одним своим присутствием в Зимнем дворце, она представляла достаточный повод для развлечения, однако нет ничего в мире более непостоянного, чем настроение женщины, а уж самодержице, очевидно, сам бог велел быть самой непостоянной из женщин.

В полдень Екатерина была просто очарована обезьяной, во второй половине дня та еще доставляла ей изрядную радость, но когда наступил вечер, обезьяна стала ей безразлична. Императрица сидела с Дашковой в будуаре и в задумчивости пощелкивала пальцами.

– Чем бы нам теперь заняться? – несколько пресыщенно спросила она.

– Велите привести обезьяну, – предложила княгиня.

Императрица с неподражаемым презрением скривила губы.

– Интересно, где сейчас Дидро? – начала она.

– На корабле, ваше величество.

– Жаль, мы могли бы продолжить урок.

– Но ведь есть обезьяна, – проговорила Дашкова.

– Не могу же я с обезьяной читать Платона!

– Почему бы и нет, – молвила в ответ княгиня, – надо только попробовать.

Монархиня пожала плечами.

– Я, однако, подумала, что нам хорошо бы знать, выдрессирована ли обезьяна, – сказала она, – и обучена ли она выделывать какие-нибудь кунштюки.[21]21
  Кунштюк (устар., заимств.) – фокус, трюк.


[Закрыть]

Княгиня немного испугалась за Дидро, и все же озорство одержало верх над состраданием.

– О! Разумеется, кунштюки выделывать она мастерица.

После этого императрица в сопровождении Дашковой отправилась с визитом к обезьяне, которая с весьма унылым видом сидела в клетке, однако с появлением обеих дам выказала несомненные признаки радости.

– Давайте выпустим ее из клетки, – предложила Дашкова.

– А она нас не покусает? – предположила царица, но быстро решившись, приказала дворцовому лакею позвать еще четырех других, вооруженных палками и кнутами. Когда челядь заняла свои места, клетка была открыта.

Дидро медленно вышел наружу и потянулся всем телом, которое изрядно затекло в тесной клетке от долгого сидения в фатальной обезьяньей позе.

– Эй! Ты умеешь показывать кунштюки? – спросила царица.

Обезьяна, с подозрением покосившись на устрашающие принадлежности в руках лакеев, отрицательно покачала головой.

– Нет?

– Нет, – ответила обезьяна.

– Но я желаю, чтобы ты проделала кунштюк, – с абсолютным произволом деспотини заключила императрица, – подать сюда палку, пусть она прыгнет через нее.

Один из лакеев горизонтально поднял палку, обезьяна попыталась прыгнуть, но затекшие ноги отказались служить, и она шлепнулась носом об пол.

– Еще разок, – не унималась императрица.

Обезьяна попробовала еще раз, еще четыре раза, но все безуспешно.

Екатерина Вторая потеряла терпение.

– Ну погоди, уж я тебя вышколю! – воскликнула она, гневно сверкнув глазами, и быстро взяла плетку из рук одного из слуг.

Дашкова готова была откусить себе язык, чтобы не расхохотаться, но Дидро было совсем не до веселья, он закричал и спрятался за клетку, где затаился, дрожа всем телом.

Плачевное зрелище, которое он представлял собой в эту минуту, вызвало, наконец, смех царицы.

– На сей раз это сойдет тебе с рук, – воскликнула она, – злая обезьяна, но я тебя еще выдрессирую как следует. Запереть ее в клетку!

И началось. Тут же позвали Лажечникова.

– Господин профессор, – сказала императрица, – я хочу, чтобы моя обезьяна научилась кунштюкам, и притом в самое ближайшее время. Я избираю вас ее тренером. Надеюсь, вы оправдаете мое доверие.

Лажечников, улыбаясь, поклонился.

– Пусть ее тотчас же перенесут к вам, – продолжала Екатерина Вторая, – распорядитесь обо всем необходимом, Катенька.

На сей раз дело приняло нешуточный оборот, теперь жалость Дашковой все же пересилила ее шаловливость. Проходя с профессором по анфиладе комнат, она чуть слышно, но настоятельно, сказала ему:

– Христом-Богом прошу, Лажечников, не причиняйте обезьяне никакого зла.

– А почему не причинять, если позволите? – спросил Лажечников с коварной кротостью.

– Потому что… потому что… – начав было, запнулась принцесса.

– Хочу вам заметить, – проговорил Лажечников, – что эта комедия может ввести в заблуждение дилетанта, но не глаз ученого, – ему, конечно, следовало бы сказать «чучельника», – эта говорящая обезьяна с Мадагаскара – абсолютный обман.

– Воля ваша, только молчите.

– Это человек!

– Не так громко, – взмолилась княгиня.

– Уж я-то плеткой постараюсь выбить из него его обезьянью сущность! – торжественно заверил Лажечников.

– Да образумьтесь вы, наконец, – возразила Дашкова в крайнем испуге, – это ведь как-никак Дидро!

– Дидро?! – Лажечников на мгновение замер от неожиданности, но его изумление быстро уступило место неописуемому триумфу, он весь сделался пунцовым от радости.

– Сам Дидро, – проговорил он с тонкой улыбочкой, – я очень рад, что вы мне об этом сказали, принцесса, и я даю вам честное слово, что обойдусь с ним так, как он того заслуживает.

Говорящая обезьяна по распоряжению княгини Дашковой была вместе с клеткой помещена в закрытые носилки и перенесена к Лажечникову, а Дидро даже не догадывался, что, собственно говоря, произошло с ним. Княгиня уклонилась от общения с обезьяной, а у профессора хватило ума скрыть от Дидро опасность, в которой тот оказался. Лажечников уселся в свою карету и поехал вперед. Жилище его располагалось в зоологическом музее, где он был исключительным повелителем и властелином, этаким совершенным пашой. У него было полдюжины кабинетных слуг, и они были приучены подчиняться каждому его взгляду, каждому жесту.

С того момента, как лакеи доставили клетку в музей и ворота за спиной их снова закрылись, Дидро оказался полностью отданным на милость и гнев своего соперника.

Лажечников поджидал жертву в музее. Комната, в которой установили накрытую ковром клетку, была по его приказу заранее ослепительно освещена. Он отослал слуг и собственноручно сорвал с клетки ковер. Дидро от испуга вскрикнул.

– Эй, обезьяна! – обратился к нему Лажечников, тыкая тростью сквозь прутья решетки. – Слушай внимательно все, что я скажу тебе. Императрица передала мне тебя для дрессировки, и, поскольку я должен как можно скорее обучить тебя сложнейшим кунштюкам, то без кнута, как ты понимаешь, не обойтись. Так что наберись мужества. Завтра утром первое занятие.

Обезьяна начала буйствовать, вопить и трясти решетку.

– Угомонись! – приказал Лажечников. – Не раздражай меня попусту, здесь я неограниченный властелин, и никто не спасет тебя от моего гнева.

Обезьяна забилась в угол и дрожала от страха и бешенства.

После этого Лажечников покинул помещение музея. Согласно его предписанию свечи были погашены, обезьяне же до следующего утра пришлось соблюдать голодную диету. Выспаться ей тоже не удалось, ибо положение ее в тесной клетке было довольно неудобным. Волнение ее скорее возросло, нежели улеглось, а если ей и удавалось ненадолго сомкнуть глаза, то ее мучили кошмарные сны.

На следующее утро Лажечников встал как всегда довольно поздно, долго совершал туалет и, наконец, велел привести к нему Дидро, который с самого рассвета с минуты на минуту ожидал своего истязателя и был уже скорее мертв, чем жив.

Пока клетку вносили в комнату, открывали дверцу и слуги палками выгоняли обезьяну наружу, Лажечников в роскошной домашней шубе уютно возлежал на турецком диване и с жестоким удовольствием наблюдал за Дидро. Красивое свежее лицо Лажечникова под кокетливым напудренным париком цвело, словно молодая роза, в то время как его оппонент, «будущий царь», под обезьяньей маской был бледен как полотно.

– Как тебя зовут? – спросил мучитель.

Дидро молчал.

– Подайте мне плетку, – произнес Лажечников, сопровождая свои слова едва заметным кивком головы.

Один из слуг угодливо протянул ему большую плетку на короткой рукоятке, при виде которой у бедной обезьяны оборвалось сердце.

– Жак, – крикнул он, – меня зовут Жак.

– Ага! Я вижу, ты вовсе не так глуп, как выглядишь, – отреагировал Лажечников. – Итак, мы начнем с прыжков через палку, Жак.

Профессор велел одному из слуг держать палку и затем тоном циркового укротителя крикнул:

– Але-е-гоп! Гоп!

Дидро покосился на плетку в руке Лажечникова, на палки слуг и со всем умением и сноровкой, на какие был способен, запрыгал через палку туда и обратно, и чем выше по приказу Лажечникова поднимали перед ним палку, тем выше он скакал.

– Браво! Браво! – воскликнул профессор. – Да ты, как я погляжу, смышленая. Теперь мы научим тебя подавать завтрак.

По знаку Лажечникова в комнату был внесен поднос с шоколадом для завтрака.

– Будь внимателен, Жак, – потребовал профессор, – переставь вон оттуда поближе маленький столик.

Обезьяна поспешила выполнить приказание.

– Очень хорошо. Теперь шоколад.

Это тоже получилось замечательно.

После этого Лажечников, с большим аппетитом, принялся за еду.

– Может, ты голоден, Жак? – коварно спросил он.

– О да! – ответила обезьяна.

– Очень голоден?

– Очень.

– Так и должно быть, – проговорил профессор.

После того как он закончил завтрак и обезьяна убрала сервиз и столик, Лажечников заявил:

– А теперь перейдем к более сложному. Ты умеешь стоять на голове?

– Нет.

– Не беда. Я, знаешь ли, тоже не умею, – сказал профессор, – но если кто-нибудь начал бы обучать меня чему-то с плеткой в руке, я, право слово, мигом захотел бы этому научиться, так же как и ты сейчас захочешь этого. Итак, – он замахнулся и щелкнул плетью.

В страхе Дидро дважды перекувыркнулся, но устоять на голове оказалось выше его обезьяньих способностей.

– Жак, ты невнимателен. Ты должен выполнять это на счет «раз, два, три», – крикнул Лажечников.

– Раз!

Дидро принял исходное положение.

– Два… Три!..

И обезьяна растянулась на брюхе.

– Ага! Да ты осмелился не подчиниться, ну погоди же! – закричал Лажечников, с подлинным наслаждением давно уже дожидавшийся этого момента. – Я научу тебя, – и он замахнулся плетью. Дидро подпрыгнул в воздух и попытался перехватить плетку, а когда из этого ничего не вышло, спастись от своего истязателя. Но Лажечников принялся гонять его из одного угла в другой до тех пор, пока тот, задыхаясь, не прокричал:

– Да прекратите вы, я же Дидро!

Этот неожиданный оборот дела заставил Лажечникова опустить плеть.

– Я Дидро! – еще раз торжественно заверил философ.

– Это может сказать каждая обезьяна, – возразил его мучитель.

– Черт бы вас побрал! – закричала обезьяна. – Я ведь и вправду Дидро, это же все только шутка.

– Если ты действительно Дидро, – с торжествующей серьезностью возразил Лажечников, – тогда приговором высших сил было превратить тебя в обезьяну и столь безжалостно отдать тебя в мои руки, чтобы остудить твои спесь и чванство, и чтобы, ты признал во мне своего господина и наставника. Ты признаешь это?

– Я же говорю вам, дорогой господин Лажечников, – ответила обезьяна, – что я вовсе не обезьяна, а настоящий Дидро, зашитый в обезьянью шкуру.

– Я спрашиваю еще раз: ты признаешь во мне своего господина и наставника? – воскликнул Лажечников.

– Я? В тебе своего наставника? Ах ты, жалкий чучельник! – закричал Дидро, прыгнул на ненавистного противника, схватил его за горло.

В ярости он задушил бы того, если бы не подскочили слуги. Делом нескольких мгновений для людей Лажечникова было одолеть несчастного и, по приказу хозяина, приковать цепью к массивной клетке.

– Так, мой дорогой Дидро, – проговорил Лажечников, сопровождая свои слова издевательским кивком головы, – стало быть, я – жалкий чучельник? Ну, подожди же у меня!

Он засучил просторные рукава великолепной домашней шубы и принялся хлестать прикованного соперника. Красивое лицо его сияло при этом от удовольствия, тогда как Дидро сначала неистовствовал, потом вопил и, наконец, взмолился о пощаде.

– Никакой пощады, – воскликнул Лажечников, продолжая хлестать, – до тех пор, пока ты не признаешь меня своим господином и наставником.

– Я признаю вас, – закричал Дидро.

– Не так, – проговорил его повелитель, – на колени!

Дидро колебался… Тогда на него обрушился еще один удар плети, и он упал перед своим соперником на колени.

На следующий день упражнения с палкой были продолжены. К вечеру Лажечников вернулся в музей и объявил Дидро о предстоящем визите царицы.

– Если вы предпримете хоть малейшую попытку нарушить свое обезьянье инкогнито, – присовокупил он, – вам конец. Ни на секунду не упускайте это из виду.

Во второй половине дня пожаловала Екатерина Вторая в сопровождении графа Орлова.

Лажечников предложил монархине устроиться поудобнее на диване, а сам в окружении слуг, из которых один снабжен был турецким барабаном, другой – тамтамом, вывел на показ, как он выразился, «укрощенную обезьяну».