Текст книги "Рыба, кровь, кости"

– Любопытный танец, который исполняют эти микроскопические кусочки планктона, – всего лишь реакция на изменение яркости неровного пламени свечей, – объяснил Кинг, – так как они привыкли питаться на поверхности океана ночью, а на рассвете погружаться на многие сотни футов. Они проводят день на глубине, а потом, с приближением вечера, снова начинают выбираться наверх. И так день за днем.

«Я пристально вглядывалась сквозь зеленый объектив в мир, противоположный нашему. Ибо, в отличие от нас, эти зеленые существа избегали света».

Кинг кивнул одному из своих помощников, и тот немедленно накинул покрывало на одну из сфер, словно на клетку с ярким зеленым попугаем.

– Сними микроскоп, Мэгги, и смотри, что будет дальше! – объявил ее отец. Его голос дрожал от еле сдерживаемого возбуждения: Флитвуд предвкушал фокус, который они собирались проделать.

Магда вообразила, будто оба мужчины одеты в черные плащи, возможно, даже с подкладкой из красного шелка. Как и все фокусники, Кинг не торопился, зная, как подогреть интерес публики.

– Сначала я должен отдать должное присутствующему здесь молодому ботанику Флитвуда, чей небывалый интерес к зеленому цвету привел его к открытию свойств этих маленьких морских созданий. – Арун молчал, и Кинг продолжил спектакль: – Но более всего я должен превознести заслуги Филипа Флитвуда, человека, предложившего следующий шаг. – Он прошептал своему помощнику: – Свет!

И шепота было вполне достаточно, потому что все присутствующие притихли, как на службе в церкви. Задутые свечи погасли, оставив в воздухе резкий запах пчелиного воска и дыма. И тут один край стола озарил узкий бледный луч света. Поначалу он был не ярче, чем месяц, пробивающийся сквозь облака; круг света стал медленно двигаться вдоль ворса бархата, словно луна над темной рекой, постепенно становясь из серебристого желтым. Когда луч дошел до шара, он уже палил с силой полуденного солнца.

Магда, чей взгляд был прикован к лучу, не успела заметить, как движение в воде внутри шара начало все более и более усиливаться по мере приближения света; наконец можно было подумать, что она в буквальном смысле закипела.

– Теперь смотрите внимательно! – раздался пронзительный шепот Кинга.

Все случилось очень быстро – слишком быстро, чтобы Магда смогла разобрать, что происходило. Мужчины столпились вокруг нее, сгорая от нетерпения заглянуть в микроскоп. Один за другим они прижимали лица к этому увеличенному миру, дабы убедиться в справедливости своих подозрений.

«Моему отцу и Кингу удалось взломать зеленый цвет на отдельные частицы, вдохнуть в цвет жизнь, а потом убить ее. Крошечные создания разрывались на части перед нашими глазами».

Джордж Кинг объяснил этот фокус своей восхищенной публике:

– Думается, во всем виноват хлорофилл, зеленый пигмент растений. Оттого, что эти крошечные планктонные существа прозрачны, свет, попадая на зеленый цвет внутри них, запускает ужасную разрушительную реакцию. Свет, поглощенный растениями, не может быть растворен.

Тут вставил слово приглашенный ботаник из Уэльса:

– Поэтому овцы и непрозрачны. Иначе моя собственная страна превратилась бы бог знает во что!

Магда бросила взгляд на Аруна и увидела на его лице отражение собственной тревоги. Ее отец и Кинг, как и все прочие, были слишком взволнованы, чтобы заметить. Она стала проталкиваться в сторону Аруна, слыша, как гости вокруг живо обсуждают увиденное: «Живая фотографическая запись… светоразрушительные свойства…»

Когда они с Аруном очутились лицом к лицу и руки их разделяли лишь считанные дюймы, Магда прошептала:

– Вы не этого хотели, верно?

Он сокрушенно покачал головой.

– Я уверен, они движутся в очень опасном направлении. Но они меня больше не слушают.

Он резко повернулся на каблуках и вышел из комнаты. Магда поймала взгляд своего отца и принялась обмахивать лицо веером, показывая, что хочет выйти на воздух. Отец был слишком занят сыпавшимися на него со всех сторон поздравлениями и потому лишь неопределенно кивнул ей в ответ.

Снаружи она обратилась к старому мали, сидевшему на корточках рядом с кучей листьев, которую он сгреб граблями.

– Куда пошел саиб?

Садовник медленно выпрямился, опираясь на свои грабли, и махнул рукой в сторону большого баньянового дерева.

– Саиб пошел туда, мем-саиб. – Он снова опустился на землю, не обращая внимания на свежий ветерок, разбрасывавший листья вокруг него.

Магда чуяла в воздухе запах приближающегося дождя и ощущала его прохладное дыхание на своих разгоряченных щеках. Миновав дом Роксбера, она увидела впереди фигуру Аруна. Она позвала его по имени как раз в тот момент, когда первые капли дождя упали на ее лицо. Каждая тяжелая капля приземлялась с глухим звуком, вздымая воронку пыли. Она решила, что Арун не услышал ее, и снова окликнула его по имени, а мерные удары капель о землю между тем становились все более частыми и отрывистыми. Она уже была в нескольких ярдах от индийца, когда он наконец обернулся и заметил ее. Его лицо выражало скорее смирение, чем радость встречи; он сказал:

– Быстрее, миссис Айронстоун! Пока вы не вымокли до нитки! Можно спрятаться под баньяном.

И они вместе побежали под теплым дождем, огибая опушку леса, где каждая ветка высоких деревьев была увешана зловещими, похожими на птеродактилей силуэтами летучих собак.

♦ ♦ ♦

Л. Ficus benghalensis. Баньяновое дерево

(неизвестный индийский художник, ок. 1886)

Несмотря на то что этот поразительный образчик из «Наследия Айронстоун» проникнут подлинной динамичностью, отсутствующей в столь многих индийских ботанических рисунках, общее впечатление, им производимое, имеет таинственное, темное свойство – вызывающее боязнь и обожание; все вместе весьма отличается от трезвого британского взгляда на вещи. Магда подписала на обратной стороне рисунка: «Баньян. Корни или ветви? Главная река или приток? Генеалогическое древо».

Вэл учил меня, что имена, которые мы даем вещам, могут задать неверное направление для истолкования. Главный путь, артерия, предполагает управление стихиями, притоки – нет. Подобные метафоры опасны, хотя и соблазнительны, говорил Вэл, потому что игра слов все чересчур упрощает. Например, я знаю, что «хвост», или «отросток», или «основание», состоящее из атомов углерода внутри молекулы хлорофилла, можно отсоединить вместе с атомом магния в ее сердце, если разрушить естественные свойства молекулы под действием высокой температуры или кислоты. Но даже тогда кольцо внутри молекулы останется прежним. Даже в нефтепродуктах, например бензине, кольцо из атомов сохраняется. Или возьмем, к примеру, те неуловимые клетки, которым ученые дали почти мифическое название стволовых. Глубоко скрытые в нашем костном мозге, защищенные корой из костей, они представляют собой прародителей всех прочих кровяных клеток. Образуя внутреннее, самое первое кольцо у нашего семейного древа, они могут преображаться и разветвляться, образуя сколь угодно большое количество новых стволов и клеток. Они, кажется, называются «недифференцированными», потому что не имеют отличительных качеств или свойств, и «незрелыми», так как эти безликие клетки способны развиваться в любые клетки нашего организма.

– Проблема поиска совпадений в том, насколько легко ты их находишь, – говорил Вэл; он хотел обескуражить меня – и потерпел неудачу.

♦

Магда нырнула под сень воздушных стволов и ветвей баньяна и оказалась наедине с Аруном в зеленой комнате; дождь продолжал барабанить снаружи, и от этого их уединение казалось еще более полным. Она прислонилась к ветке, пустившей корни в землю.

– Это ведь индуистское дерево сказителей? – спросила она, пытаясь ослабить возникшее между ними напряжение.

– Да, – ответил Арун. Его натянутая улыбка говорила, как неловко он чувствовал себя от их внезапной близости. – Все наши предания начинаются под баньяновым деревом у реки.

Испытывая волнение, она прошлась по их потаенной полянке, гладя рукой корни и ветви.

– Дерево сказителей, – пробормотала она. – Но как узнать, где именно начинается история, если все корни и ветви переплелись друг с другом?

В Индии об этом не беспокоятся, объяснил он, здесь все истории двигаются по кругу. Почти тут же добавил, словно его следующие слова естественным образом дополняли сферическую природу их беседы:

– Я уезжаю, миссис Айронстоун.

Она резко опустилась на одну из нижних веток дерева.

– Куда?

– Пойду по следам моего отца, в Тибет. Думаю, так будет лучше.

– Да, конечно, я понимаю.

Она расплакалась – он еще никогда не видел, чтобы женщина плакала вот так, бесшумно. Ее глаза просто наполнялись слезами, которые собирались у оправы очков и скатывались вниз, прочерчивая блестящие дорожки на щеках, посыпанных матовой пудрой. Магда была тонкой женщиной, ростом выше среднего, но, сидя там, она казалась очень маленькой и тяжелой. Несправедливо, что она навязывает ему такие чувства. Ему хотелось поднять ее на ноги, чтобы они снова оказались в более или менее равном положении.

– Все из-за этих экспериментов, миссис Айронстоун. Они все неправильны, опасны. Понимаете, я пытался обнаружить, что именно в зеленом маке могло приводить к уменьшению опухолей. В старой записной книжке моего отца есть несколько рисунков зеленой пасты, которая добывается из растения, – мы решили, что это экстракт хлорофилла. Но мой отец нигде не уточняет, как именно использовать эту пасту, надо ли ее глотать или намазывать на кожу или опухоль. Он только говорит, что опухоли будут постепенно уменьшаться после такого лечения, которое должно также включать в себя настойку млечного сока мака и наблюдение шамана. Он ясно дал это понять: «Суть в том, чтобы лечить всего человека, а не одну лишь опухоль». Иначе лечение может дать обратный результат…

– Обратный?

– Оно может вызвать разрастание опухолей. – Он плотно прижимал палец к переносице, так же как Магда, когда ей натирали очки. Позабыв, с кем говорит, он воскликнул: – Флитвуд вбил себе в голову, что зеленый мак нам не нужен и только один хлорофилл разрушает опухоли. Он остановил все исследования мака. Как Джордж Кинг, он мнит, что задает вопросы, но он не видит, что эти вопросы ограничиваются скромными возможностями человека. Ученые тоже могут быть близорукими или дальнозоркими, они тоже могут страдать от периферического зрения и цветовой слепоты. Как часто они не замечают утраченный элемент, невидимый, а ведь он может оказаться куда важнее всего, что видно и что содержится в пробирке или стеклянном шаре!

– Что вы будете делать?

– Я сказал вашему отцу, что отправляюсь искать мак.

Он наблюдал, как руки Магды крутят ручку зонтика, словно это был микроскоп, в котором она наводила резкость.

– А что если ваш мак исчез?

– У меня есть отчеты моего отца. И… эта его история о том, что происхождение мака связано с нашим собственным. Немного надуманно, но все-таки… Считается, что моя семья происходит из места, которое он назвал «Воздушный лес», неподалеку от ущелья реки Цангпо. Своим названием оно обязано множеству древних орхидей, которые живут на ветвях деревьев долины, там им не надо бороться за выживание с другими растениями.

– Эпифиты, – произнесла она, словно ребенок, повторяющий заученный урок. – Растения, живущие на других растениях, но не являющиеся паразитами. Мне всегда было интересно, куда они пускают корни.

– В воздух, – отозвался он так же машинально, – в солнечный свет.

Она знала ответ не хуже его. Между ними шли две беседы: одна на словах, другая в безмолвии.

– Вы как-то сказали, при первой нашей встрече, что зеленый мак используют как противоядие от печали. Думаете, такое лекарство способно было бы помочь моему мужу?

– Вы знаете, у меня нет доказательств.

– Я могла бы поехать с вами.

Видя ее посреди этого выверенного рая, он представил себе, какими покажутся ей дороги его отца. Арун знал, что, как и все британцы, Магда доверяла картам, – эту веру он сам когда-то разделял. Но на карту не всегда следует полагаться. Карта, например, покажет, что легче всего попасть в Восточные Гималаи, следуя вдоль коридора рек, узкого, покрытого буйной растительностью отрезка длиной примерно семьдесят пять миль, где потоки, рождавшиеся в ледяном сердце Тибета, сбегали вниз со своих засушливых высокогорий и втискивались между двумя высочайшими горными цепями мира, чтобы вылиться оттуда в Индию и Китай. Зеленая дорожка муссона. На первый взгляд покажется проще пройти между горными грядами, нежели карабкаться на них. Обманчивое впечатление.

– Ущелья глубоки и тесны, – говорил ему отец, – они заполнены непролазным лесом, а реки совсем не судоходны и отделяются друг от друга утесами, острыми как нож. Только когда ты заберешься далеко на восток, к коридору реки Меконг, где уже не властен муссон, только тогда будет нужно или хотя бы возможно пройти по перевалу на плоскогорье. Но для этого сперва необходимо пересечь завесу дождя и подняться на нагорье Юньнань. Нет, самый простой путь к лесам за Гималаями лежит через границу горных цепей к востоку или западу от речного «прорыва», как говорят военные, надо обогнуть его прежде, чем реки окончательно вгрызутся в сушу.

Юному Аруну эти покрытые чешуей реки представлялись длинными зелеными ящерицами, драконами, сжавшими джунгли в своих когтистых лапах.

– И есть еще одно соображение, самое важное из всех, – продолжал отец. – Во влажных джунглях, покрывающих южные склоны Гималаев и наполняющих ущелья пиявками, змеями и лихорадкой, селения встречаются редко, а те, что есть, едва ли настроены дружелюбно. Там нет дорог, лишь труднопроходимые тропы. Там никто не ездит, потому что нет пастбищ; нет пищи, потому что земля не возделывается.

– Позвольте мне описать одну дорогу, которая вам повстречается, – сказал Арун Магде, стараясь отпугнуть ее тяжкими испытаниями своего отца. – Она никогда не опускается ниже десяти тысяч футов и часто поднимается выше шестнадцати тысяч. На ней вы повстречаете лишь едущих верхом тибетских гонцов, которые останавливаются только для того, чтобы поесть и сменить лошадей. Их плащи наглухо застегнуты, чтобы сохранить в тайне те письма, что они везут, их лица потрескались, глубоко запавшие глаза налиты кровью, а тела до мяса изъедены вшами, – они считают, что именно этим язвам обязаны запрету снимать одежду. – Он вздохнул. – Мое собственное состояние, когда я проходил по этому пути землемером, было не лучше, а ведь по сравнению с некоторыми тропами моего отца это был широкий тракт. Иногда я целыми днями не встречал ни одного человека. Единственные живые существа, которые мне попадались, были пиявки не толще иголки, которые подстерегали на каждом листе и каждой ветке, везде, где дорога уходила ниже шести тысяч футов, там они неистово метались из стороны в сторону. Если ходить там босиком, то по ногам скоро потечет кровь; даже если надеть длинные штаны, эти твари проберутся внутрь сквозь дырочки в обуви; их можно оторвать только огнем, иначе их укусы вызовут заражение.

Щеки Магды снова порозовели. Она смотрела на него так, словно он описывал самое увлекательное приключение в мире. – Когда мы отправимся на поиски этого мака, какую дорогу выберем? «Обогнем прорыв» с востока на запад?

♦ ♦ ♦

М. Искусственные горизонты: заметки в Гималаях

(приписывается Магде Айронстоун, ок. 1886–1888)

Дневник выскользнул у меня из рюкзака, и я машинально взглянула на страницу. Мой брат Робин, убежденный в случайной природе всего живого, любил играть в такую игру; урони какую-нибудь книгу – не важно какую (руководство по эксплуатации автомобиля, учебник химии для девятого класса, характеристику Потрошителя), – закрой глаза ине глядя ткни пальцем в какую-нибудь строчку; тогда она будет направлять твои действия весь следующий день. Мой палец опустился на слова «обогнуть прорыв». Мне это ни о чем не говорило. Магда вычеркнула большую часть слов под этой фразой – неужто пыталась скрыть то, что написала, даже от себя самой? Можно было различить лишь несколько предложений, но одного из них было уже достаточно: «карта неизведанной страны».

♦

Выйдя из Калимпонга, объяснял ей Арун, маленького торгового городка, откуда его отец начал свое последнее путешествие, нужно сперва пересечь Гималаи Сиккима, потом обогнуть речное ущелье, прорыв, к западу и пройти на восток триста миль по обнаженному, открытому всем ветрам Тибетскому нагорью в поисках затерянного водопада.

«Обогнуть прорыв». Магда написала эти лишь наполовину понятные слова, и ее мысли заполнились туманными детскими мечтаниями, на границе между сном и явью. «Можно сказать, что мое пристрастие к миражам, далеким горизонтам, мое предпочтение несбыточного долговечному началось там, в той опасной бреши между постижимым и скрытым, в зазоре между явлениями». На примере Джозефа Магда узнала, как сложно точно определить начало пагубной склонности. И все-таки она могла назвать верную дату, так же как и тот день, когда она получила подтверждение своей болезни: когда она впервые наблюдала за яркой точкой света, отразившегося от вершины отдаленного утеса. В то утро Канченджанга, одна из высочайших гор мира, ослепляла своим блеском благодаря особому геодезическому приспособлению, поймавшему ее свет, – гелиографу Аруна; с этим затемненным зеркальцем Магда не расставалась во всех своих последующих путешествиях, даже в старости, – так обанкротившийся игрок, просадивший все на скачках, может хранить свой первый выигрышный билетик.

«Проблема измерения недостаточной оснащенности будет существовать всегда. Искусственные горизонты – вот как мы называли эти зеркальца из темного стекла и лужицы ртути. Искусственные потому, что изначально они использовались в секстантах, инструментах для измерения высоты солнца и звезд над уровнем моря. В горах, хотя ты и находишься на крыше мира, естественные горизонты не видны, и потому надо изобрести искусственный, да еще так, чтобы не вызвать подозрений (мы ведь, как и ботаники, считались шпионами). Гелиографы работают только на солнце, поэтому для ночных наблюдений мы брали с собой ртуть в раковинах каури и наливали ее в чашу для подаяний, какие используют паломники. Ртуть становилась нашим горизонтом. Это было задолго до того, как я разобралась во всех ее свойствах, осознала безумие доверия к жидкому металлу».

«Карта неизведанной страны: вот что я такое». Женщина, оставившая маленькую дочь с няней и отославшая сына обратно в Англию, «для его же блага». Женщина, упрятавшая своего мужа в больницу в Калимпонге. Женщина, лгавшая отцу и изобретавшая собственные способы триангуляции, чтобы исхитриться провести украденное время с человеком, которого любит. «Вот так у нас и происходило составление карт неизведанных земель. Немного обмана, лживое обещание совершенства. Как и Большая Съемка Индии, эта наша карта тоже была неспособна сгладить все неровности и ошибки.

Мы находимся здесь в интересах растениеводства. Как невинно это звучит. А я собираю весенние цветы, как любая другая девушка в мае».

Но легионы орхидей исчезли, стараниями Хукера и ему подобных. Эти цветы, когда-то озарявшие ветви деревьев, словно мириады свечей, были украдены. Мир отца Аруна изменился, хотя Магда точно так же, как и Хукер, просыпалась под дикую музыку тибетских монахов, певших песни и дувших в свои жуткие рожки в буддийских монастырях и храмах, музыку, раздававшуюся с другого конца долин. Большинство ночей они провели под открытым небом – так она познакомилась с зыбкой шкалой неудобства, узнала разницу между зудящим покалыванием после постели из сосновых иголок и тупой болью от сна на твердой земле. «Как-то утром он принес мне ягоды лесной земляники на листе папоротника. Они пахли духами». Он повесил ягоды себе на уши и принял преувеличенно серьезную позу танцора, кокетливо закатив глаза и вращая руками, чем рассмешил их обоих.

Весной они встретили маки цвета неба, осенью холмы озарились пожаром кизиловых ягод. Но зеленых маков они так и не нашли.

«Он изучал зеленый цвет так, как другие изучают классическую архитектуру. Он пытался разложить хлорофилл на отдельные части задолго до появления приспособлений, достаточно чутких, чтобы различить столбики азота, цоколи углерода и центральную колонну магния. Он был моей любовью, моей жизнью, моей зеленой мыслью в зеленой тени».

Когда ранней весной 1888 года Магда вернулась в Калимпонг, ее ждало известие, что Джозеф исчез из больницы. Письмо от отца, отправленное несколько месяцев назад, сообщало, что ее муж вернулся в Калькутту, тощий, больной, не способный толком объяснить, что и как, и вся его одежда была измазана сажей. Слухи о его все более и более недопустимом поведении просочились из Черного города и медленно поползли по запруженным народом улицам, чтобы запятнать хранившиеся в первозданной чистоте неоклассические особняки Белого города. «Ты должна немедленно вернуться домой, Мэгги, – писал ей отец. – Надеюсь, это письмо дойдет до тебя вовремя».

Пока смерть не разлучит нас, горько думала она. Смерть или обстоятельства.