Текст книги "Рыба, кровь, кости"

16

– С чего мне начать? – спросил Джек.

Он глубоко вдохнул сигаретный дым, выстраивая ожидаемую театральную паузу, а потом принялся разворачивать передо мной сказочную историю о потаенных долинах, опиуме, воздушных лесах, потерянных картах, – она звучала настолько невероятно, словно ее взяли из готического романа, какие возили с собой мои родители, – о приключениях и удивительных путешествиях в волшебную страну за чудесами. Уже через пять минут я попросила Джека повторить кое-какие подробности, подозревая, что он и Ник состряпали для меня изощренный розыгрыш. Нет, все это истинная правда, настаивал мой родственник. Несколько лет назад он наткнулся на записи, сделанные в прошлом веке, о некоем утраченном лекарстве от рака. Он нашел эти бумаги, копаясь в архивах Флитвудов, которые вместе с прочей калькуттской собственностью семьи приобрел индийский филиал ЮНИСЕНС. В них содержались отчеты о первых исследованиях алкалоидов опийного мака, исследованиях, которые финансировал Филип Флитвуд, отец Магды.

– У Флитвуда были давние связи с Калькуттским ботаническим садом в Сибпуре – или Сибрапуре, как его называли в ту пору, – рассказывал Джек, – и его записи сопровождались роскошными рисунками: вне всякого сомнения, он использовал сибпурских художников из плеяды мастеров, обученных Уильямом Роксбером.

Я снова слышала голос Салли: сэр Уильям Роксбер, бог индийской ботаники.

– В отчетах упоминается чудотворный опийный мак зеленого цвета, содержащий таинственную новую группу алкалоидов, о которых мы ничего не знаем, – продолжал Джек.

Чем больше он говорил – а говорил он так насмешливо-отстраненно, что самые неправдоподобные вещи казались почти вероятными, – тем больше я узнавала в нем своего отца. Под внешней аристократичностью Джека проглядывало папино умение бойко рассказать историю, умение завладеть слушателем, обаяние площадного шулера, который наслаждается простодушием своей публики и может заставить вас поверить любому раскладу карт, даже если они из меченой колоды.

– Этот волшебный мак к тому же отличается необычайно высоким содержанием хлорофилла, светочувствительные свойства молекулы которого, как показывают наши текущие исследования, могут помочь вести прицельный огонь по опухолям и защитить иммунную систему.

Теперь я слушала гораздо внимательнее: речь зашла об иммунитете, очень близкой мне теме. Историю подхватил Гершель:

– Самое странное здесь то, что Флитвуд проводил свои исследования сто лет назад, а ведь строение хлорофилла не было известно вплоть до начала двадцатого века, когда Рихард Вильштеттер впервые сумел разложить его на отдельные компоненты. И все-таки исследования Флитвуда показывают, что алкалоиды зеленого мака в сочетании с хлорофиллом могут помочь предотвратить заболевание раком. Один из его химиков-ботаников записал, что высушенный млечный сок мака, если его съесть, вызывал состояние эйфорической бессонницы. «Осознанные сновидения» – так он его называл.

Этой фразой вполне можно было описать чувства, которые я испытывала в подвале Джозефа.

– И это еще не все, – продолжал Гершель, – речь пойдет о настоящем приключении. В бумагах Флитвуда Джек нашел приблизительные карты ареала произрастания мака. Цветок впервые обнаружили во время топографической съемки глухих пограничных долин между Бутаном и Тибетом, а наиболее распространен он около или в самом тибетском ущелье реки Цангпо, одном из самых глубоких и наименее изученных ущелий мира…

– Место легендарного – и так и не найденного – Радужного водопада, – вмешался Ник, – который одно время считался таким же высоким, как Ниагарский.

– Поэтому свою экспедицию мы решили назвать «Ксанаду», – сказал Джек, и в его голосе послышалась тень усмешки. – Годится для путешествия в затерянную долину, не правда ли? Конечно же, в нашу спутниковую эру таких вещей, как затерянные долины, не существует. И Ксанаду, и Шангри-Ла[28]28
  Ксанаду – легендарная летняя столица Монгольской империи Кубла-Хана, расположенная в современной Внутренней Монголии Китая; наибольшую известность, впрочем, приобрела после того, как С. Т. Колридж ввел ее в свою неоконченную поэму «Кубла Хан» (1798) в качестве метафоры богатства и изобилия. Шангри-Ла – вымышленная страна, затерянная в Гималаях, из романа Дж. Хилтона «Утерянный горизонт» (1933).


[Закрыть]можно отметить на карте с большой точностью.

Я размышляла о том, что расстояние – как, впрочем, и наши карты – стало относительным с тех пор, как наши способы перемещения перестали ограничиваться пешим ходом. Дорога в Тимбукту, например, больше не навевала мысли о загробном мире и путешествии за тридевять земель после того, как точное его местоположение стало основным местом назначения туристических групп, «ищущих приключений». Я знала об этой гибкости пространства, обманчивой достоверности картографии, еще когда прочитала о том, что даже второстепенные дороги на картах Британского картографического управления нарисованы в таком масштабе, что должны быть шириной примерно в пятьдесят ярдов. По-моему, это свидетельствует о том, как много всего не включают картографы, исходя из того, что именно на дорогах люди обычно и пользуются картами. Сойди с торного пути, и уже придется полагаться на иные указатели.

– Нам потребуется от трех до четырех месяцев, – говорил Джек. – Месяц, чтобы добраться, шесть недель на собирание мака и составление каталога, если цветок существует, и месяц на обратную дорогу. – Он ненадолго замолчал, наблюдая, какое впечатление производят на меня его слова. – Кристиану не терпится увидеть вас в нашей команде.

– В вашей команде? – Их сказка одурманила меня. – Это сон… – Я осеклась, решив, что следует держать свои осознанные сновидения при себе.

Джек улыбнулся – на этот раз его улыбка не так напоминала лезвие бритвы.

– Вам нравится идея похода в неизведанную глушь? Мы все от нее просто в восторге.

– Но зачем вам я? Я не ученый.

– У нас достаточно ученых, – возразил Гершель. – А вот фотографа, который зафиксировал бы все, что мы найдем, нет.

Я повернулась к Нику:

– Разве ты не едешь?

Айронстоун ответил за него:

– Разумеется, едет. Этот проект как раз по его части. И он будет чертовски полезен, он ведь говорит немного на непальском, а на бенгальском – совсем как носитель языка. Да что я, он ведь и есть носитель.

– Но я охотно признаю, что мне далеко до твоего профессионального опыта, Клер.

Я спросила Гершеля, зачем ЮНИСЕНС устраивать дорогостоящую экспедицию в поисках цветка, из которого якобы можно изготовить лекарство от рака.

– Разве ваша компания не занимается в основном разработкой ароматов и духов? Мне так сказал Ник.

Джек вмешался, прежде чем тот мог ответить:

– Потому что в это вложены большие деньги, вот почему! Вы слышали о мадагаскарском барвинке? Знаете ли вы, что винкалин, получаемый из его семян, входит в состав наиболее дорогих кремов Елены Рубинштейн против старения? А алкалоиды барвинка используются по всему миру для уменьшения раковых опухолей?

– Тогда почему… – начала я, собираясь спросить: почему тогда на Мадагаскаре не живут одни богачи? Я едва сдержалась.

Укрощение природы не имело ничего общего с надомным производством, объяснил Гершель. Диор выделял двадцать процентов из денег, предназначенных на исследования, на этноботанику, изучение активных молекул растений, и это была всего лишь одна из многих компаний, конкурировавших друг с другом из-за товаров «лесных людей».

– ЮНИСЕНС снарядила несколько исследовательских экспедиций для сбора образцов флоры в джунгли Мадагаскара, Бенгалии и Гайаны, – сказал Джек. – Мы работаем с шаманами местных племен – настоящими библиотекарями растений, которые составляют список леса, дают каждому растению имя и назначение. – Эти сведения он получил из первых рук, поскольку сам ездил в экспедицию в Гайану. – Это напоминало рассвет человечества, мечту ботаника.

– И в одних только девственных лесах Гайаны мы находим двенадцать новых полезных видов ежегодно! – добавил Гершель. – Если хотя бы один из многих тестируемых продуктов оправдает наши ожидания, это окупит следующие десять лет исследований.

Девственные леса, потерянные горизонты: они всегда влекли к себе мужчин гораздо больше, чем женщин (которые обычно с радостью соглашаются подождать, пока не проложат дороги и не пустят автобус). Мой опыт показывает, что мужчины любят ставить свои флаги там, где еще не ступала нога человека, им нравится думать, что они – первые, кто сказал или сделал какую-то вещь; поэтому я не стала говорить этим троим, как мало нового они мне сообщили. Меня заинтересовало, что никто из них не упомянул про Национальный институт рака в Бетесде, чья коллекция из тысяч растений, тестировавшихся на способность сопротивляться СПИДу и раку, оказалась настолько действенной, что теперь сотни лекарственных растений находятся под угрозой исчезновения из-за использования их фармацевтическими компаниями. Не вспомнили Джек с Гершелем и про конвенцию ООН, которую некоторые страны, в том числе и США, отказались подписать в основном потому, что она содержала пункты, предусматривающие разделение прибыли со страной происхождения того или иного вида.

– Разве тропические леса Мадагаскара не стерли с лица земли из-за барвинка? – спросила я так кротко, как только могла, вовсе не желая охладить пыл Ника и его друзей.

Джек отмел мое замечание в сторону.

– Цель оправдывает средства, – сказал он. – Благодаря лекарствам, извлеченным только из этого мадагаскарского барвинка, надежда жертв лейкемии на ремиссию теперь составляет девяносто девять процентов из ста, у больных болезнью Ходжкина этот шанс равен семидесяти процентам. Вы считаете, что нужно остановить производство только потому, что на этом лекарстве «Эли Лилли»[29]29
  Одна из крупнейших фармацевтических компаний в мире; среди производимых ею медикаментов, в частности, прозак.


[Закрыть] ежегодно зарабатывает миллионы?

Я знала лишь то, что стоит нам только найти чудодейственные растения, как мы тут же принимаемся уничтожать их. Но все эти сомнения по поводу Ксанаду были не единственным препятствием к моему участию в экспедиции.

– Честное слово, то, что вы мне рассказали, и вправду увлекательно – невероятно! – начала я. – Но я должна вам сказать… Я опознала одного из подозреваемых в деле об убийстве, и меня могут вызвать в суд в качестве свидетеля.

– Салли Риверс, – объяснил Ник Джеку.

– Прежде чем ехать за границу, я должна сообщить полиции.

Гершель подался вперед и вперил в меня убедительный взгляд своих карих глаз из рекламы «Боврила».

– Вам не нужно решать сейчас. Мы просто хотели бы, чтобы вы пришли в ЮНИСЕНС, познакомились с еще одним участником экспедиции, освоились с тем, чем мы занимаемся. Позвоните мне, когда обдумаете все это. – Он улыбнулся мне решительной улыбкой, похожей на рукопожатие, завершающее деловую сделку. – Но не тратьте слишком много времени на размышления. Мы собираемся выехать из северо-восточной Бенгалии на джипе в конце сентября.

Мужчины встали и пошли вниз; Ник и Гершель попрощались, сославшись на то, что должны вернуться на совещание. Когда они подошли к двери, Джек Айронстоун обернулся и одарил меня улыбкой, еще более чарующей, чем у Гершеля. Прежде чем этот высокий дальний родственник сумел меня обезоружить, я спросила, не может ли он ненадолго задержаться.

– Хотела немного поболтать о семейных связях, – сказала я. – Я сделаю еще чаю. Или кофе.

– Буду рад… – Его глаза критически рассматривали поднос у меня в руках: почти все чашки еще были наполовину наполнены водянистым варевом, которое я называла чаем. – И лучше кофе.

Я думала приготовить кофе и принести его обратно в библиотеку, чтобы не дать Джеку увидеть, в какой грязи я живу, и тем самым уберечь себя от смущения, но он уже прошел через прихожую и открыл дверь в гостиную. Когда я нагнала его, он изучал ящик стола, в котором бутылочки из-под духов Алекс валялись вперемешку с древними банками анчоусной пасты «Джентльмене релиш». Я включила чайник, стараясь не обращать внимания на застоявшийся запах жирного бекона, моего вчерашнего ужина.

– Вы не против растворимого кофе? Это все, что у меня есть.

– В таком случае пусть будет растворимый кофе.

Рядом с электрической плиткой, вернувшейся в гостиную после смерти Салли, стояли три пустые жестянки из-под фасоли «Хайнц». Я быстренько смахнула их, пока Джек смотрел в другую сторону.

– Вы знаете, доверительная собственность не означает, что вы должны стеснять себя рамками скудного воображения тети Алекс, – произнес он, вытягивая шею, чтобы прочитать заголовки, оповещавшие о похоронах Черчилля.

– Я, по правде сказать, никогда не увлекалась отделкой интерьеров.

– А как насчет сада?

– Я не часто там бываю с тех пор, как…

– С тех пор, как – что?

Я наливала воду в две чашки с «Нескафе», пользуясь этим, чтобы избежать пристального взгляда Джека.

– С тех пор, как нет Салли.

– У американцев такие странные эвфемизмы смерти.

Я протянула Джеку его чашку; он мрачно уставился в нее, будто подозревая, что жидкость отравлена.

– Надеюсь, вы предпочитаете черный кофе, – сказала я. – Молока нет, если только вы не предпочитаете свернувшееся… А это не эвфемизм. Я все еще думаю, что ее просто нет. Ушла. В дороге. Не умерла.

– Вы, похоже, были хорошими друзьями.

Я подошла к окну и выглянула в сад.

– Вы тоже были друзьями.

Услышав его шаги за спиной, я обернулась; казалось, мы надолго застыли, словно фигуры в стоп-кадре, когда действие еще только должно произойти. Застыли слишком близко друг от друга, и от этой близости мне стало неуютно.

– Друзья? С Салли? – спросил он. – Почему вы так думаете?

– Салли мне так сказала. По крайней мере…

– Она помогала моей тете, и я видел ее пару раз у Ника. Едва ли это можно назвать дружбой.

Повисло долгое молчание, во время которого я пыталась придумать, что еще сказать.

– Разве вы не рассказывали ей о родстве между ее семьей и вашей… моей?

– Каком родстве?

– Между Флитвудами и Риверсами, Айронстоунами и Риверсами… не помню… – Его недоумевающий взгляд заставил меня покраснеть. – Простите. Я думала…

Рассел, почуяв напряжение в воздухе, залаял, и Джек наклонился, чтобы погладить его, отчего мой бесстыжий терьер тут же перекатился на спину и призывно помахал задними лапами. Щекоча толстенький розовый живот Рассела, Джек спросил, не страшно ли мне «жить одной в таком огромном доме».

– Да нет, – ответила я: черта с два я доставлю ему такое удовольствие и признаюсь, что в последнее время боюсь всего на свете! – Толстя – ну, тот парень с Ямайки, что живет здесь, – он сказал, чтобы я приходила к нему, если стану совсем дерганой. Да и Рассел поднимает ужасный шум от всего подозрительного.

Джек выглядел озадаченным.

– Рассел? Ах, собака. – Рассел навострил уши, второй раз услышав свое имя, и слегка наклонил голову вбок, всем своим видом выражая учтивое вопрошание. – Он не похож на добермана.

– Взять его, Рассел!

Мой родственник вытянул обе руки в жесте примирения, когда Рассел неохотно вскочил и залаял.

– Согласен, лает он не хуже больших собак.

Довольный представлением, Рассел сел и принялся вылизывать свои яйца, милостиво позволив Джеку взять одну из валявшихся рядом с диваном книг, «Судебно-медицинское расследование смерти».

– Неплохое настольное чтение, – произнес он, задерживаясь на закладке – списке моих общих с Джозефом Айронстоуном черт. Затем он добавил как будто невзначай, словно разговаривал о погоде: – Значит, вы опознали убийц Салли?

– Одного из них.

– Вы попросили сохранения анонимности? Ник говорит, многие из свидетелей так и сделали.

– В этом нет большого смысла. Те, кто убил Салли, видели меня у стены. Они знают, где я живу, знают, кто я.

– Но они еще не знают, что вы вычислили одного из них на опознании. Храбрая девушка – вот так взять и выступить в суде, указать на убийцу, который может выпутаться.

Как мне хотелось бы, чтобы люди перестали повторять это.

– У полиции есть еще свидетели. Плюс ДНК-анализ. И потом, могут быть замешаны другие, не только те двое, которых я видела.

– Тем больше причин не ввязываться в это. Преступники могут подкупить кого-нибудь посолидней в обмен на легкий приговор.

Я хотела сменить тему:

– Послушайте, мм… Вообще-то я попросила вас остаться… Вообще-то я надеялась, вы сможете рассказать мне что-нибудь о моей – нашей – семье.

– Вашей или моей?

– Это не одно и то же?

Он прикурил сигарету.

– Видите ли, – начал он, и скобки морщин в уголках его рта разошлись, освобождая место для слабой улыбки. – Я не вполне уверен.

– Значит, вы никогда не знали моего отца, – робко произнесла я, не ожидая многого, особенно при том, что Джек явно не проявил никакого интереса к нашему родству.

– Напротив, я знал Колина, когда был ребенком. Но это было – надо же, целых тридцать лет с тех пор, как я видел его в последний раз? Уж не помню, когда он там уехал в Америку.

– А может быть… вы знали его родителей? – Я заторопилась. – Дело в том, что я пыталась найти хоть что-нибудь о Флитвудах, семье Магды. Я спрашивала поверенного по делам имения и ходила в Сомерсет-Хауз…[30]30
  Сомерсет-Хауз – бывший елизаветинский дворец, на территории которого ныне расположены различные выставочные залы, некоторые образовательные заведения и правительственные учреждения, в том числе главный отдел записи актов гражданского состояния.


[Закрыть]

– Вряд ли вы там что-либо отыщете. Большинство родных Магды из Индии. Можно найти упоминание о них в Восточном отделе Британской библиотеки, хотя я сомневаюсь. Большая часть семейных бумаг уничтожена.

– Во время войны?

– О да, это была настоящая война. – Он не потрудился прояснить свое замечание. – Странно, что вы не заглядывали тут в библиотеку. Магда оставила обширные дневники. Лет за сорок, а то и больше. Вы не пытались поискать семейную историю в них?

– Да, но… как вы и сказали, их очень много, и все они немножко туманны. Она была своеобразная старушка. Ее заметки о растениях точны, как у ученого, но все, что касается ее самой, просто непостижимо. Я надеялась, что вы сможете сообщить мне кое-какие недостающие мелочи.

– Что я могу вам сказать? – Он искусно притворился, будто копается в памяти, а потом угостил меня до странности незначительным кусочком: – Вы, наверно, знаете, что Магда устроила серию выставок неподалеку отсюда в конце тысяча восемьсот восьмидесятых годов? – Я помотала головой, и он быстро продолжил, как будто читал скучную, но заслуживающую внимания проповедь: – Ее целью было принести искусство в рабочие массы Ист-Энда – района, в то время довольно известного из-за убийств Джека Потрошителя. Сложно представить, кого она воображала себе посетителями своей галереи, учитывая, что большая часть местного населения состояла из драгеров, водовозов и представителей прочих профессий, связанных с рекой, а также коробейников и чернорабочих, воров-собачников, грабителей, проституток… Тем не менее попытка Магды просветить их оказалась настолько успешной, что позднее она построила постоянную галерею – разрушенную, к сожалению, взрывом бомбы во время войны. – Без всякой интонации в голосе он добавил: – Бомбы, которая убила родителей вашего отца. Колину в это время был год, кажется.

– Что… Откуда вы знаете? – спросила я, пытаясь скрыть боль и гнев, вызванные тем, как он выложил мне эту историю. Может, так Джек хотел дать мне понять, не без чувства легкого превосходства, что мои родители тоже были выходцами из числа воров и проституток.

– Кон рассказал мне. Конгрив, мой отец – сын Магды и брат Александры.

– Сын Магды был вашим отцом? Но как?

– Он женился очень поздно, – перебил Джек, предупреждая мой следующий вопрос. – А Алекс усыновила вашего отца после бомбы. – Его голубые глаза на секунду остановились на мне; в них явно что-то скрывалось. – Вы должны это знать.

– Нет, – ответила я, еще не в состоянии понять то, что Джек, сорокалетний мужчина, мог протянуть руку и ухватить два столетия.

Как там пелось в старой песенке? Я танцевала с мужчиной, который танцевал с девушкой, которая танцевала с принцем Уэльским? Передо мной стоял человек, способный взять историю под локоток и пройтись с нею в вальсе, и все же, как и мой отец, он предпочел этого не делать. Почему?

– Разве Колин вам ничего не рассказывал? – спросил он. Я покачала головой.

– Но почему поверенные Алекс мне ничего не сообщили?

– Вероятно, они сами не знали. Алекс очень бережно хранила семейные тайны. Вряд ли я могу поведать вам еще что-то, разве только, что ваш отец серьезно разругался с Алекс и сбежал в Америку, когда ему было восемнадцать или около того. С Алекс многие ссорились, в том числе и я. Она была весьма вздорной женщиной.

– Но… – начала я снова. – Я искала семейные снимки…

– Вы их и не найдете – Алекс все сожгла.

– Из-за ссоры с моим отцом? – Это казалось как-то слишком, если только дело не касалось других членов семьи, но что я об этом знала?

Его рот снова искривился в почти веселой улыбке.

– Нет. Это случилось задолго до Колина.

Снова наступило непродолжительное молчание; я ждала новых подробностей, но Джек, кажется, больше не желал мне ничего сообщить. Возможно, его скрытность отражает всего лишь определенное английское воспитание, думала я; может, ему просто не хватало моей американской способности охотно делиться сведениями и советом. И все-таки я спрашивала себя, не затаился ли внутри этого тщательно продуманного сооружения совсем другой Джек.

– Вы больше ничего не помните о детстве моего отца? – Я не отставала, подозревая, что он, этот мой родственник поневоле, просто подправлял факты, так же как подправлял свои эмоции. – Я хочу сказать, этот сад – настоящий рай для ребенка, а папа никогда о нем не говорил.

Не считая старой фотографии папы, вспомнила я вдруг: сад Джека.

– О да, детство ведь и считается раем, не правда ли? – отозвался Айронстоун. Следующие слова он произнес с такой сухостью, что они прозвучали еще более расхолаживающе: – Но что если это ад, каким он стал для Алекс и моего отца? Тогда поиски семейной истории уже несколько теряют свою привлекательность, не так ли?

Я не нашлась, что ответить, а красноречивый взгляд, который он бросил на часы, заставил меня отказаться от всякой мысли выспросить его о намеках Дерека Риверса относительно родства между Айронстоунами и Риверсами.

Перед уходом он еще раз бегло оглядел комнату.

– У меня такое впечатление, что это место для вас скорее лагерь, чем настоящий дом, Клер.

– Ну что ж, моя семья всегда вела немного цыганский образ жизни, так что эта затея с Ксанаду как раз в моем духе. У меня большой опыт походов и жизни в лагере.

Он рассмеялся на это сухим, лающим смехом, от которого Рассел навострил уши, нахмурился и сморщил свою пятнистую мордочку, беспокоясь, что что-то упустил. После ухода Джека я чувствовала себя точно так же.