Текст книги "Робкое дыхание"

11

– Да это чудесно! – воскликнула Эмилия, когда Георгос выложил за завтраком новость. – Правда, Алис?

– Да… наверное, – вяло согласилась она, переводя озадаченный взгляд серых глаз с сына на покрасневшую Иви, которая надеялась, что ни та ни другая не подумают, что медовый месяц уже начался.

Она на миг прикрыла глаза. Господи, она сама с трудом в это верила. Когда утром она проснулась в своей кровати, все происшедшее казалось нереальным, пока Георгос не постучался. Он вошел, не дожидаясь ответа, подобрал с пола изодранную рубашку, которую Иви хотела поднять, но уснула.

Увидев, что она закрылась простыней, Георгос весело рассмеялся, а потом велел ей одеваться и побыстрее спускаться к завтраку. Как-то так выходило, что когда он говорил «прыгай» , она прыгала.

– Куда же вы поедете? – взволнованно спросила Эмилия.

– Кто же говорит, куда отправляется на медовый месяц, – с кривой улыбкой упрекнул он ее. – Я оставлю Рите номер телефона со строгим наказом звонить только в случае крайней необходимости. Мы с Иви хотим покоя и уединения.

– Конечно, конечно, – Эмилия широко улыбнулась. – Нам бы и в голову не пришло портить вам медовый месяц, правда, Алис?

Алис выглядела так, словно до нее вдруг дошло, что Иви отринула память о старшем сыне ради более красивого и удачливого младшего брата. С горьким возмущением смотрела она на Георгоса, а потом перевела разочарованный взгляд на Иви.

Ее тоже охватило возмущение. Если Леонидас не возражал бы, так почему против его мать? И потом, кончилась ее власть над собой. Георгос околдовал ее такими чувственными чарами, против которых не устояла бы ни одна женщина. Даже сидеть сейчас напротив него за завтраком было сущей мукой. Она удерживала себя от того, чтобы не глазеть на него, чтобы притормозить рвущиеся воспоминания. Георгос… его губы на ее груди… его ладони под ее ягодицами… тело, идеально слитое с ней…

Она вздрогнула, сдавшись, и посмотрела на него. Лицо было непроницаемо спокойным, не напоминая тот искаженный страстью образ, который предстал перед ней при лунном свете. Господи, да она отдаст что угодно, лишь бы снова увидеть его таким.

– Ешь, ешь, Иви, – ровным голосом велел он. – Тебе еще собираться.

Она укладывала вещи, когда в комнату заглянула Алис, неуверенность ее шагов говорила, что, может быть, впервые в жизни она собралась побороться с чем то, а не просто пожаловаться или спрятать голову в песок, как страус.

– Иви, дорогая, – осторожно начала она.

– Да? – Подавив раздражение, Иви улыбнулась и подняла на нее глаза.

– Ты… ты ведь понимаешь, что делаешь, да? Я хочу сказать… Георгос – это совсем не то, что его брат. Леонидас был нежной романтической душой, а этот весь в отца. Очень земной, плотский человек, если ты понимаешь, что я имею в виду.

Иви очень хорошо поняла, что имела в виду Алис.

Та положила ей руку на плечо.

– Ты ведь не ради Леонидаса это делаешь, да?

– Ради него? – непонимающе переспросила Иви.

Алис вспыхнула.

– Ну это он ведь заставил дать обещание, что вы с Георгосом поженитесь. Может, ты думаешь, что таким образом будешь ближе к Леонидасу, оставшись рядом с его братом? Но они совсем разные, Иви, – предупредила она с панической ноткой в голосе. – Георгос не такой, он похож на отца.

Иви пришло в голову, что, должно быть, муж Алис был столь же сексуален, как, Георгос, и она не смогла с этим справиться. Может, ей вообще не нравился секс. Может быть, мужская сила супруга пугала ее, вот почему он искал других женщин для удовлетворения своих физических потребностей.

С пониманием и жалостью Иви поглядела в бледное испуганное лицо этой женщины. Бедняжка…

Но пусть она не думает, будто Иви приносит какую-то святую жертву или что она не понимает, какой человек Георгос. Иви взяла обеими руками руку Алис и сжала ее в ладонях.

– Не тревожьтесь так, Алис. Я хорошо понимаю, что Георгос совсем не такой, как Леонидас, но это не значит, что он плохой человек, замужеством с которым нельзя гордиться. Мы все продумали. Я хочу детей, и он тоже. Вы знаете, его первая жена отказывалась рожать, она притворялась, будто хочет забеременеть, а сама все время сидела на таблетках? Поэтому-то Георгос и развелся с ней.

Алис чувствовала себя явно шокированной.

– Я… не знала этого. Бедный Георгос.

– Вот-вот, бедный Георгос. У вашего младшего сына, Алис, тоже есть чувства. Он тоже сделан из плоти и крови, как и Леонидас. Порой мне кажется, что вы об этом забыли…

Иви немного помолчала, чтобы ее слова дошли до Алис.

– Без отцовского одобрения мальчик еще может обойтись, – мягко добавила она, – но ничто не заменит материнской любви. У Леонидаса хоть это было.

Алис в ужасе взглянула на нее.

– Но Георгоса я тоже люблю! – настаивала она. – И всегда любила.

– Не сомневаюсь, но вы редко это показываете.

– Я… мне… – Явно расстроенная, Алис без сил опустилась на краешек кровати. – Мне казалось, он никогда не нуждался в моей любви так, как Леонидас…

Иви оставила эту тему, надеясь, что она поступила правильно. Была какая-то горькая ирония в том, что она заботится об отношениях Георгоса с матерью и так его защищает, в глубине души не будучи уверенной, что такой уж он прекрасный человек. Все это ее очень смущало.

– Чего ты наговорила моей матери? – сказал Георгос, шагнув в открытую дверь. – Я только что встретил ее на лестнице, и знаешь, что она сделала? Обняла меня и поцеловала, сказав, что любит меня и желает нам всяческого счастья.

Иви сделала невинное лицо.

– Может, она пожалела о своей нелюбезности за завтраком?

– Да, а я, может, Джек-потрошитель, – сухо ответил он. – Опять ты взялась за свои Таммины штучки?

– Таммины штучки? Это что такое?

– Неважно. Мне больше нравятся твои другие штучки, которые начинаются, когда ты остаешься без одежды. – Он притянул её к себе и поцеловал, пока она не задохнулась в полном смятении.

– Дверь открыта, – возразила она, когда он принялся расстегивать пуговицы, рядком идущие по лифу ее платья. – Может кто-нибудь войти.

Он рассердился.

– Чего б я только не дал за собственный дом, где мне не надо следить, открыта ли дверь и не войдет ли кто-нибудь. Да не возражай, не возражай. Не настолько я жесток, потому и увожу тебя сегодня. Я хочу какое-то время иметь тебя в полном распоряжении, – пророкотал он и, протянув руку, ухватил Иви за косу, обмотал ее вокруг шеи и медленно потянул к себе. – Я намерен посмотреть, как эти прекрасные волосы рассыплются по подушке. – Он улыбнулся, глядя в ее расширившиеся глаза. – Я много чего намерен с тобой сделать…

Наклонив голову, он с неожиданной нежностью припал к ее губам, которые раскрылись навстречу с тихим стоном. Георгос резко оторвался от нее, круто развернулся и вышел из комнаты. Иви глядела ему вслед в полном смятении и сумятице чувств. Его сексуальная власть над ней не поддавалась контролю. Куда все это заведет?

* * *

Пока в какой-то отель на морском берегу. Красивый отель с номером для новобрачных, столь порочно богатом и роскошном, что она ошеломленно осматривалась, понимая, что устроен он так специально для того, чтобы возбуждать и подстегивать чувственность.

Вокруг царили богатые, насыщенные цвета – красный, золотой, кремовый. Все убранство номера вызывало желание изведать его на ощупь – пальцами… или обнаженным телом.

В одном конце огромной прямоугольной гостиной, устланной красным ворсистым ковром, стояли две кремовые кушетки и стеклянный кофейный столик, в другом – стол на две персоны перед стеклянными дверями во всю стену: они выходили на балкон с чудесным видом на море. Стоило нажать кнопку около выключателя, и все исчезало: пышные кремовые портьеры, скользнув, смыкались, создавая в комнате атмосферу легкой интимности и чувственности.

В спальне не было намека на интимность – здесь все кричало о ней. И кремовый ковер, и громадная круглая кровать с красным бархатным покрывалом в центре комнаты, и атласные кремовые простыни. С первого взгляда заметить их Иви не могла, в глаза бросались шесть атласных кремовых подушек в изголовье, крытом красным бархатом.

Шесть подушек? Качая головой, Иви прошла в ванную, и тут у нее просто глаза полезли на лоб при виде хрустального светильника, резных сверкающих кранов и огромной ванны-бассейна с гидромассажем, простиравшейся от стены до стены под окном из толстого листового стекла.

Георгос, пристально наблюдавший за ней во время этого молчаливого путешествия, подошел к ней сзади, положил руки на плечи и притянул к себе. Она немедленно напряглась, устрашившись перспективы заниматься любовью при дневном свете. Или принимать ванну прямо под окном, пусть в него вряд ли кто заглянет, если не зависнет перед фасадом отеля.

– Ну и как ты находишь вид? – тихо спросил он, водя губами ей по уху и вызывая невольную дрожь.

– Очень… очень мило.

– Ночью он еще лучше, – пробормотал Георгос ей в ухо. – Романтичней.

Наживка была проглочена, и она обернулась к нему, охваченная внезапной ревностью.

– Ты здесь уже бывал, да? С одной из твоих женщин?

– Я – нет, – отрекся он. – А Янис – да. Он мне об этом месте и рассказал сегодня утром, когда я обрисовал нашу с тобой ситуацию.

– И что… что Янис сказал? Про нас, я имею в виду.

Георгос рассмеялся.

– Он совсем не удивился. По правде говоря, Иви, прошлым вечером мы с тобой попались к Рите в сети. Она попросила Яниса наехать на тебя. Правда, он совсем не сопротивлялся и с удовольствием бы продолжил, если бы я не отреагировал так, как задумала Рита.

Иви пришла в изумление, хотя знала, что Рита хотела свести их с Георгосом. Но втягивать в спектакль Яниса, пожалуй, уж слишком, о чем она и сказала.

– У Риты есть сильные мотивы желать, чтобы мы оказались вместе, – сухо пояснил Георгос – Эта женщина немилосердно амбициозна и уже не первый год желает стать в фирме больше, чем секретаршей. Первый ее шаг по этой лестнице – заполучить большую ответственность, дать своему шефу другие интересы, помимо работы. Брак с кем-нибудь вроде тебя следует квалифицировать как другие интересы…

И он снова начал расстегивать пуговицы на ее платье. На этот раз она не остановила его. Зачем? На самом деле и она этого хотела так сильно, что ее сотрясала внутренняя дрожь. Она стояла, сдерживая эту дрожь, пока он снимал с нее одежду, и радуясь тому, что он не делал попыток ни поцеловать, ни приласкать ее, снимая вещицу за вещицей.

К тому времени, как она предстала перед ним в одежде Евы, взгляд ее затуманился, кожу обдало жаром, сердце бешено колотилось. Но оттого, что он был полностью одет, она внезапно смутилась и едва не поддалась искушению чем-нибудь прикрыться. Но выдержала, горделиво стоя перед Георгосом, хотя руки у нее невольно сжались в кулаки.

– Как ты хороша, – пробормотал он. Тыльной стороной пальцев он едва дотронулся до кончиков ее грудей, и она громко ахнула. Застонав, он опустил голову.

– Господи, Иви, понимаешь ли ты, как сильно я тебя хочу?

Она просто смотрела на него, не в силах произнести ни слова.

– Ты нужна мне немедленно. Никакой прелюдии. – Это он говорил, подхватив ее на руки. – Тебе сейчас достанется только сознание, что я никогда не чувствовал себя так ни с одной женщиной. Я не смогу управлять собой так, как делал это прошлой ночью. Я этого добился, наплававшись в холодной воде почти до изнеможения и сняв остроту желания. А сейчас ты мне нужна немедленно. Я не хочу тебя обидеть, не хочу ни испугать, ни разочаровать тебя. Но я должен это сделать. Не говори «нет» .

Он не стал ждать ее ответа, припомнила она потом. Он положил ее лицом вниз поперек этой экзотической кровати, раздвинул ее ноги и коротко, но только коротко, приласкал ее. Напряжение в ней усилилось при звуках сбрасываемой одежды. Но к нему примешивалось и волнение от мысли о том, как он смотрит на нее, обнаженную и распростертую на этом красном бархате. Кровь зашумела у нее в ушах.

Она ахнула, когда он проник в нее, ногти ее впились в бархат, когда она почувствовала, как продвигается вглубь его член. Ее тело инстинктивно отозвалось на это, жадно ожидая каждого нового толчка. Несколько мгновений она стремилась куда-то вверх, но вдруг все внезапно кончилось, оставив ее с бьющимся сердцем и с зависшим в каком-то приподнятом состоянии телом.

Она лежала, почти наслаждаясь тем, что облегчение не наступило, радуясь, что для нее еще не все кончилось. Потом услышала шум бегущей в ванной воды, почувствовала, как он перевернул ее, поднял на руки и отнес в ванную. Горячие струи воды восхитительно ощущались всем ее по-прежнему возбужденным телом. Он устроил ее поудобней в своих объятиях, но когда она наконец взглянула ему в лицо, то с изумлением обнаружила в устремленных на себя глазах беспокойство.

Ее улыбка просто положила его на обе лопатки, это было очевидно.

– Тебе не было неприятно? – спросил он, все еще хмурясь.

– Прелестная закуска. – Она плотнее прижалась к нему. – А когда же основное блюдо?

В его смехе прозвучали удивление и облегчение.

– Ты самая милая, сексуальная и великодушная девочка. Бог ты мой, я никогда не смогу насытиться тобой!

– Рада это слышать, – сказала она, озадаченная собственной развязностью. Она никогда не подозревала о существовании в себе такой лукавой эротичности. Это Георгос развратил ее? Или отель такой?

– Сядь сюда, – внезапно велел он и переместил ее на свое место так, чтобы оказаться спиной к окну. Первоначальное разочарование от того, что он разделил их тела в пространстве, вскоре улетучилось без следа, когда он взял губку и начал обмывать ее ступни, икры, колени, медленно продвигаясь вверх и скользнув меж ее ног, в то время как его ноги задвигались под ее спиной.

У Иви заколотилось сердце, когда она поняла, к чему он клонит, что собирается делать. В затененной спальне – это одно, но здесь, в ванной, при свете дня, прямо под окном?

Она сглотнула несколько раз, пока он вымыл ее самым тщательным образом, но когда, отложив губку и слегка ее приподняв, он припал своим жаждущим ртом к ее трепещущему лону, она крепко зажмурилась. Спина ее выгнулась, голова запрокинулась назад, волосы веером разлетелись по поверхности воды.

Мне не следовало бы этого позволять, обеспокоенно сказала себе она. Это просто полное порабощение, вершина распутства.

Но он же твой муж, возразил другой голос. А ты его жена. Не может жена быть распутной, когда она со своим мужем…

В любом случае уже поздно сопротивляться. У нее перехватило дыхание, в крови запылал огонь. Она еще плотнее зажмурила глаза, отдавшись чувственным ощущениям. Нет смысла бороться с ними, нет смысла. О Боже…

* * *

Два последующих дня навсегда остались в ее памяти, как самые поразительные сорок восемь часов жизни. Она перестала задаваться вопросом о пристойности своих действий, особенно о своем сексуальном отклике на действия Георгоса, на то, что он делал или предлагал. Вскоре все стало казаться самым нормальным и естественным.

Возможно, потому, что он был таким любящим, даже когда их объятия обжигали. Потом он всегда с такой нежностью обнимал ее, говоря восторженные слова. Похвала, как обнаружила Иви, – мощное возбуждающее средство. Что бы он ни просил, она выполняла это охотно, стремясь принести ему удовольствие, радуясь его наслаждению больше, чем своему собственному.

Познания ее также значительно расширились. Она обнаружила, что подушки годятся не только для того, чтобы класть их под голову, что кожа кушетки под обнаженным телом дает не менее чувственные ощущения, чем атлас простыней, что у женщины за один раз может быть куда больше оргазмов, чем у мужчины, но главное – что Георгос самый замечательный, заботливый, изобретательный любовник на свете.

Оба вечера они обедали обнаженные у себя в номере, куда им подавали полный обед, включая шампанское. Каждый раз Иви порядком пьянела, настолько, что, насытившись в объятиях Георгоса, становилась весьма разговорчивой, рассказывая ему свою жизнь с самого начала и до тех пор, как она попала в их дом.

Он оказался сочувственным слушателем, особенно после того как узнал, что отец ее умер, когда она была еще совсем маленькой. На следующий вечер она дошла до второго замужества матери, и Георгос находил нужные слова, чтобы смягчить эти более свежие и тяжкие воспоминания. Но когда она попыталась перейти к Леонидасу, он немедленно остановил ее.

– Нет, Иви, – резко сказал он. – Это я не желаю слушать. Я знаю, ты считаешь, что он бы понял все это… – Георгос сделал широкий взмах над обнаженными телами. – Может, ты и права, но все-таки я сомневаюсь. Я несколько своеобразно делаю то, о чем просил меня брат, – защищаю тебя.

Он рассмеялся, заметив ее потрясенное лицо.

– Да-да, Иви, тот предновогодний вечер ясно показал мне, что ты уже оправилась от своего горя и потерь и что тебе угрожает опасность стать жертвой какого-нибудь умного и бессовестного мужика. Ты очень милая, желанная, полная жизни, любви и страсти девушка. В ту ночь тебе так же был нужен мужчина, как мне – женщина. Я предпочел решить обе эти проблемы таким вот образом, а не дать тебе затеряться в мире, который жесток к наивности и невинности.

И снова она изумилась, и снова Георгос рассмеялся.

– Не думай, что от наших занятий в этом номере ты стала менее невинной или менее наивной. Ну, узнала ты несколько новых сексуальных поз, узнала несколько более изощренных способов доставить мужчине наслаждение. Ни от того, ни от другого ты не сделалась умудренной жизнью женщиной. Ты стала более беззащитной перед темными страстями мужчины. А сейчас, по-моему, тебе надо немного поспать. Утром я отвезу тебя домой. Медовый месяц, похоже, кончился.

Он отодвинулся от нее. Иви долго-долго лежала рядом и думала, не он ли и есть тот самый бессовестный мужик. А если даже и нет, разве он не воспользовался ее новообретенной чувственностью, разве не продолжает делать ее жертвой, беззащитной перед его желанием и темной страстью?

Так она лежала и думала, пока он вновь не придвинулся к ней и не притянул к себе.

– Терпеть не могу женщин, которые не спят, когда я им велю, – пробормотал он, накрывая ее губы своими. Иви боролась с желанием оттолкнуть его, сказать, чтобы он убирался к черту. Но, похоже, она не в силах отказаться, она уже заодно с ним.

Нельзя, чтобы все делалось по его желанию. Она все-таки оттолкнула его, но смогла лишь опрокинуть на спину, и уселась на него верхом. Волосы темной завесой упали ей на лицо. Он уже показал, как заниматься любовью, когда она сверху, как именно доводить его до безумия. Ей необходимо довести его до безумия сейчас, необходимо увидеть, как в их отношениях переменится власть, пусть даже и временно.

– Не надо, не надо, – простонал он, когда она довела его до самой грани во второй раз, только затем, чтобы вновь отступить, вынуждая и его отступить с ней вместе.

– Но я думала, что тебе так нравится, дорогой, – поддела она, задыхаясь.

– Я тебе покажу «дорогого» , нахалка ты маленькая.

Как он ухитрился так быстро переменить положение их тел, она понять не смогла, но вдруг оказалась распростертой на спине – раскинутые руки сжаты в жестких тисках, тело пригвождено его тяжестью.

– А теперь поглядим, кто тут главный, – прорычал он.

– Да, поглядим, поглядим, – лукаво парировала она, с жестокой решимостью действуя своими внутренними мускулами, быстро и яростно увлекая его за собой в бездну.

12

Иви и Георгос завтракали: она – в купальном халате, а он – в белых боксерских трусах, когда зазвонил телефон. Звук показался таким чужеродным, что какой-то миг они обменивались удивленными взглядами.

– Администратор, наверное, – сказал Георгос после второго звонка. – Я им звонил, пока ты была в душе, и просил приготовить счет. Хотят, наверное, уточнить количество шампанского, которое мы проглотили.

Он поднялся и по красному ковру пошел к телефонной столику. Иви с обожанием смотрела на его огромное тело, еще недавно нагонявшее на нее страх. Она полюбила все, что в нем есть даже эти устрашающие и властные манеры.

Теперь, если он рявкнет на нее, если неодобрительно нахмурится, отдаст грозное приказание, она уже не будет трястись от страха, а улыбнется про себя. Потому что он только лает, но не кусается, ее муженек. Страстен, да. И плотского в нем много, о чем предупреждала ее мать. Но агрессивный и порою тяжелый характер скрывал привязанность и нежность, которые ему не всегда удавалось спрятать. Иви не представляла, что когда-нибудь будет его бояться.

Ее размышления прервал внезапный возмущенный возглас:

– Ради Бога, Рита, вы сами не могли это уладить? Вряд ли я могу расценить пересмотр предельного срока подряда как крайне неотложное дело.

Когда Иви бросила в его сторону удивленный и, вероятно, слегка укоризненный взгляд, он подмигнул ей, одновременно продолжая распекать несчастную Риту. Иви не переставала удивляться.

– Придется мне, видно, прерывать медовый месяц, – заявил он, раздраженно прищелкнув языком. – Если вы так демонстрируете свои организаторские таланты, мадам, то я, пожалуй, пересмотрю вопрос о вашем повышении. Нет-нет, уже поздно, я не могу на вас надеяться. Буду у себя к часу. Постарайтесь находиться на месте, а не в поисках этих мерзких сандвичей с деревенским сыром, которыми вы только и питаетесь.

Он повесил трубку, на его лице появилась злорадная усмешка.

Иви была потрясена. Он ведь и так собирался на работу после того, как отвезет ее утром домой.

– Ох, Георгос, это жестоко, – упрекнула она его, все еще ухмыляющегося со злым удовлетворением.

– Жестоко? Черта лысого! – фыркнул он, отмахнувшись. – Эта ведьма, сующая нос в чужие дела и манипулирующая людьми, заслужила, чтоб ей наподдали пару раз. Я ей еще не простил, что она вырядила тебя под Новый год как уличную девку, а потом напустила на тебя Яниса с его жадными лапами, чтоб взвинтить меня еще сильней. До чего ж хитрая бестия!

– Но она же нравится тебе, – возмущенно заметила Иви. – И меня вовсе не выряжали как уличную девку. Я выглядела очень мило.

– Ты выглядела голой в этом платье.

– Я не выглядела голой. Просто… просто на мне не было лифчика.

– Этого достаточно, чтоб у всякого нормального мужика с горячей кровью дыбом встала шерсть, не говоря уже о прочих частях тела.

– Не будь таким грубым, – сказала она в ответ, в смятении чувствуя, как ее лицо заливает стыдливый румянец. А всего-то минуту назад она считала, что он уже не может ее смутить. Похоже, она ошиблась.

– Я думала, тебе мое тело нравится. – Сказанные в раздражении слова прозвучали глупо и по детски.

– Ты знаешь, что это так и есть. А с чего бы, по-твоему, я не давал тебе одеться эти два дня? Кстати, почему ты закутана в этот дурацкий халат? Сними с себя эту гадость.

– Не буду. – Ее преисполнила решимость отказаться от роли маленькой сексуальной рабыни, хоть ей это и нравилось. – Раз ты решил, что наш медовый месяц окончен, значит, мое сидение голышом за столом с тобой кончилось тоже!

Его глаза опасно сузились, и она прямо-таки задрожала от внутреннего страха, стараясь этого не показывать.

– Я… мне нравится заниматься любовью с тобой, Георгос, – сказала она со слабой претензией на твердость в голосе. – Но всему есть время и место. Леонидас не возражал бы, чтобы ты сделал меня своей женой, но он не захотел бы, чтобы ты меня развращал.

– Развращал? По-твоему, сидеть обнаженной перед своим мужем – это разврат?

– Есть нагота и нагота, – швырнула она в ответ, хотя почувствовала, как растет в ней возбуждение под этим роскошным халатом. Открытие было нежелательным, и кровь в ней окончательно вскипела. – И есть мужья и мужья! Я прекрасно знаю, что ты меня не любишь, тем не менее мне хочется чувствовать, что мы занимаемся любовью, а не сексом. Мне хочется чувствовать себя твоей женой, а не… а не шлюхой!

Господи, что на нее нашло, как могла она такое сказать? Ни разу за эти дни она не почувствовала себя шлюхой, да и не знает, как они себя чувствуют. Другое дело, немного игриво-порочной и восхитительно-сексуальной, вот и все. Все время она была с ним заодно каждый миг, каждое движение.

Он сидел очень неподвижно, его лицо посерело.

– Ты считаешь, что я обращался с тобой как со шлюхой? – спросил он угрюмо.

Иви не могла ни взять свою ложь обратно, ни продолжать в том же духе. Внезапно – и совершенно не понимая отчего – она разразилась слезами. Вид у Георгоса стал совсем потрясенный. Он привстал, собираясь, видимо, подойти к ней и утешить ее, но передумал.

– Извини… – тускло произнес он. – Я не знал. Я думал… надеялся, что…

Очевидность его горя заставила ее вскочить на ноги. Обогнув стол, она упала на колени возле стула Георгоса, стиснула его ногу и положила мокрую щеку к нему на бедро.

– Я не думаю этого, – всхлипнула она. – Не знаю, почему я так сказала. Не знаю, почему я плачу. – Она умоляюще взглянула на него снизу вверх сквозь мокрые ресницы.

Он поднял с лица ее рассыпавшиеся волосы, руки его дрожали.

– Я думаю, – медленно произнес он, – что ты, наверное, чувствуешь себя виноватой. Перед Леонидасом, – добавил он, когда она озадаченно заморгала.

– Но почему я должна чувствовать себя виноватой? – наивно спросила она.

– Потому что я здесь, а он – нет. Потому что ты разделила со мной ту страсть, которую, наверное, предпочла бы разделить с ним.

– Но я не разделяла с ним такой страсти, – выпалила она. – Я… я его любила, но… никогда не чувствовала с ним того, что чувствую с тобой!

Как ни странно, это признание ничего не изменило.

– Знаю, это называется сексом, Иви, – согласился он в присущей ему манере называть вещи своими именами. – Сексом, или плотским влечением, или похотью. Подобные чувства я вызывал у женщин не раз и не два, этот послужной список у меня длинный. Не жди от этого слишком многого и не спутай с чем-нибудь еще. Бога ради, не думай, что ты в меня влюбилась. Твоей любви я не хочу, она принадлежит Леонидасу. Я хочу твоего тела в своей постели каждую ночь и ребенка в обозримом будущем. Поскольку, кажется, ты не возражаешь против таких перспектив, то и причин для слез никаких нет, ведь правда?

– Д-да, наверное, – утвердительно кивнула она, в глубине души не совсем уверенная в этом. А если слова Яниса в день свадьбы обернулись правдой? Если она действительно влюбилась в очень красивого и очень сексуального младшего брата Леонидаса?

Эти вопросы мгновенно повергли ее в замешательство. Как она могла? Она по-прежнему любит Леонидаса всем сердцем и душой. Память о нем не покидала ее разум ни на миг. Но тело ее, однако, любило Георгоса. Нет, нет, заметалась она. Не может быть любовью это ужасное ощущение, что все переворачивается в животе, это желание прижать губы к его телу, это стремление притянуть Георгоса к себе так близко, чтобы почувствовать, как бьется его сердце рядом с ее собственным. Это было именно то, о чем говорил он, – секс, плотское влечение, похоть, Я не влюбилась, смутно подумала она, я плотски увлечена.

Инстинктивное отвращение, вызванное этой мыслью, подняло ее на ноги и повело прочь от искушения, прочь от Георгоса.

– Пойду… пойду уложу вещи, – нервно сказала она, не в силах поднять на него глаза.

Поспешно ретировавшись в спальню, она услышала, как он устало вздохнул и пробормотал что-то вроде: «Медовый месяц и вправду кончился» .

* * *

– Ты какая-то притихшая, – сказала ей Рита во время их еженедельного турне по магазинам. – Разве ты не счастлива с Георгосом?

Минуло шесть недель с их медовых двух дней, шесть недель, за которые были исполнены два пункта, намеченных Георгосом. Она проводила каждую ночь в его постели, и она была беременна, по оценке врача, которого она посетила на прошлой неделе, с Нового года.

Георгос встретил эту новость неожиданно сдержанно. Иви после обеда пришла к нему в кабинет, где он по-прежнему иногда проводил вечера, порой лишь за полночь присоединяясь к ней в постели. В такие ночи он старался не дотрагиваться до нее, когда тихонько забирался под одеяло, но ночью их тела соприкасались, сводя на нет его попытки воздержаться. Теперь Георгос не был так буйно изобретателен, как в те дни, но, казалось, стал более жадным, более страстным, если это возможно. Услышав о ребенке, он замолчал и бросил на нее несколько отчужденный взгляд. Потом прокашлялся и, передвинув на столе какие-то бумаги, снова посмотрел на нее, на сей раз с довольно равнодушным выражением.

– А ты довольна? – спросил он.

– Очень, – честно призналась она. – Мне всегда хотелось детей.

Он кивнул, его губы изогнулись в какой-то странно печальной улыбке.

– Я думала, ты тоже хочешь детей, – выпалила она. – Я думала, ты обрадуешься!

– Я очень рад, – сказал он.

– Не похоже.

– Просто я немного потрясен, что ты забеременела так быстро, вот и все. Но, надо полагать, в данных обстоятельствах это и неудивительно… – Несколько секунд он хмуро смотрел в пол, а потом вновь поднял на нее глаза. – Хочешь вернуться в свою спальню?

Она была ошарашена и вопросом, и той жесткостью, которая проступила на его лице и в прекрасных голубых глазах.

– Почему это… почему бы мне этого хотеть?

– Я думал, может, доктор так посоветовал, учитывая предыдущий выкидыш.

– Нет, он сказал, что мне можно делать все, что я делаю обычно. Он… он особо подчеркнул, что нет никаких причин воздерживаться от нормальной половой жизни.

– Что значит нормальная половая жизнь? – сухо спросил Георгос.

Вопрос поверг Иви в замешательство.

– Я… я не спросила. Нормальная, я полагаю. Не… не знаю. – Она покраснела, сама не понимая почему.

– Я ему позвоню и выясню, что он имел в виду. А пока, я думаю, тебе лучше спать в прежней комнате.

– Но я не хочу! – запротестовала она.

– Это всего лишь временная мера.

– Что подумают твоя мать и Эмилия?

– Ничего они не подумают, когда ты скажешь им о ребенке, разве только, что я очень внимательный и чуткий муж. Не устраивай из этого шума, Иви. Это моя обязанность – заботиться о благополучии, твоем и малыша. Не добавляй мне трудностей.

Она уставилась на него, думая, что и ей будет трудно. Часы, проведенные в постели, были единственным временем, когда они оказывались одни, единственным временем, когда отступали чувства, каждый вечер обуревавшие ее за обедом. Она пожирала его глазами за столом, проскучав по нему весь день, а он едва смотрел на нее, едва перебрасывался словом. А теперь он хотел лишить ее и этой единственной части суток, которая приносила ей радость, которую она ждала всем своим существом.

Но вряд ли она могла с ним спорить, идти наперекор его доводам. В этом здравомыслии не было нужды. На этой стадии беременности занятия любовью не опасны для ребенка.

– Иви, почему ты не отвечаешь? – тормошила ее Рита. – Георгос плохо с тобой обходится?

Иви отвлеклась от своих раздумий и возмущенно запротестовала: