Текст книги "Банкир"

– Что и произошло?

– Не совсем, – сказал Палмер, – некоторые из немецких ученых-ракетчиков уже двинулись к месту расположения русских войск. Другие отправились навстречу американским войскам, и, конечно, им не пришлось долго ждать, чтобы мы их нашли. Мы могли бы, пожалуй, добраться до Пенемюнде на день раньше, но по пути туда мы не раз попадали под обстрел и у нас были раненые – лейтенант, водитель моей машины и три пехотинца. Мы везли их в броневике командира, потому что у него были хорошие рессоры. Раненых надо было бы отправить в госпиталь, но мы не могли этого сделать, так как подчинялись приказу Хейгена. Мы продвигались от Гамбурга на восток, к Ростоку, и это составило что-то около ста двадцати миль. До Грейфсвальда оставалось еще свыше шестидесяти миль. Тут нам все же пришлось оставить броневик, спрятав его в чаще деревьев: раненые не выдержали бы тряски при большой скорости. От Грейфсвальда до Вольгаста было двадцать миль, а оттуда до Пенемюнде не более пяти миль.

– Сколько немцев вам удалось взять в плен?

– Фактически ни одного. Понимаете, это же не было взятием в плен войсковых частей. Мы просто брали их под стражу, не имея возможности обеспечить надежную охрану, так как они численно значительно нас превосходили. Мы могли осуществить эту операцию только потому, что они нам позволили их обезоружить.

– Ну, а как обстояло дело с видными немецкими учеными? Как они реагировали? Что говорили?

Палмер пожал плечами: – Ученые держались несколько высокомерно, во всяком случае наиболее видные. А те, кто был рангом пониже, главным образом политические шпионы, имели довольно кислый вид. После того как мы выловили их всех, что случилось уже неделей позже, оказалось, что некоторых очень видных ученых мы упустили. Правда, у нас были фон Браун, Эрике и Гаусс, а это уже не пустяк.

– Гаусс? – переспросил Стеккерт.

– Гейнц Гаусс. Эксперт по взрывам.

– А что с ним потом произошло?

– Гаусс здесь, в Соединенных Штатах, – пояснил Палмер, – он приехал вместе с остальными. Он… Я, право, не знаю, он, кажется, работает в одной авиационио-ракетной фирме. Несколько месяцев тому назад о нем что-то писали в газетах, если я не ошибаюсь, это было в «Стар».

– Джим как раз пишет об этом, – ухмыляясь, пробормотал Бернс, – ему для этого не нужно читать газету.

– А в связи с чем о нем писали? – продолжал расспрашивать Стеккерт.

– Я сейчас уже плохо помню, – ответил Палмер, – это было связано с каким-то двигателем, работающим на новом горючем, который взорвался во время испытаний. Остальное вы можете сами уточнить.

– Вам когда-нибудь доводилось встречаться с кем-нибудь из этих людей, которых вы взяли в плен?

– Мы не брали их в плен, – поправил его Палмер. – Наша задача заключалась в том, чтобы найти этих людей, опередив русских. Те, которых мы забрали с собой, сами приняли решение сдаться.

– А вы не поддерживаете с ними никакой связи?

– Нет, никакой. С Хейгеном мы, разумеется, встречаемся, мы по-прежнему друзья. – Посмотрев на Бернса и затем улыбнувшись Стеккерту, Палмер сказал: – Я уверен, что вам было бы гораздо интересней поговорить с самими немцами или с Эдди Хейгеном. Он сейчас на гражданской службе и работает в одной из крупных компаний.

– Однако это еще далеко не все, что вы могли бы рассказать, – вмешался Бернс, направляясь к столу Палмера и одновременно поглядывая на репортера.

– Я только что собирался спросить вас, – начал Стеккерт, – как это вы, человек, связанный с такого рода деятельностью, попали в банковское дело?

– Это моя основная профессия.

– Хорошо. Тогда скажите, как вы занялись такого рода деятельностью? – спросил репортер.

– Это не совсем так, как вы…– начал было Палмер.

– Можно разными путями служить родине, – перебив его, громко заговорил Бернс. – Некоторые выращивают пшеницу, чтобы кормить свой народ. Мистер Палмер специализировался в другой области. Он банкир, а это означает, что он охраняет национальный капитал и…– Бернс остановился и облизнул губы.

– И финансирует национальную промышленность, – добавила подчеркнуто медленно Вирджиния Клэри, следя глазами за блокнотом Стеккерта. – И действует при этом в рамках национальных традиций: свободного предпринимательства и частной собственности. Есть немало учреждений, которые могут сохранить вам ваши деньги. Однако лишь коммерческий банк олицетворяет собой истинно американскую частную, приносящую прибыль организацию. Прочие организации созданы на основе иных идей – общественной собственности, отрицания значения материальной заинтересованности. Это то, что, например, наблюдается в России, где…

– …где находятся остальные немецкие ученые из Пенемюнде, – перебил ее Бернс. – Теперь ты видишь, Джим, какая здесь связь? Нет ничего удивительного в том, что банкир берет на себя ту роль, которую играл Палмер в этой войне. Одно с другим тесно связано, то и другое служит целям обеспечения охраны истинно американских идеалов.

Карандаш Стеккерта, быстро скользивший по бумаге, замедлил свой бег. Стеккерт посмотрел на Палмера и вдруг спросил:

– Значит, вы рассматриваете свою деятельность именно в таком аспекте?

– Ну конечно, нет!

Карандаш застыл в руке репортера, он удивленно раскрыл глаза:

– Как же так?

– То, что говорили мистер Бернс и мисс Клэри, не имеет абсолютно ничего общего с приказами, которые я выполнял в Пенемюнде. Когда идет война, то живешь настоящим моментом. Делаешь то, что должен делать. И не задумываешься, зачем это нужно. Просто нужно, и все…

– Он хочет сказать, – торопливо вмешался Бернс, – что не остается времени подумать, когда вокруг рвутся снаряды…

– Вздор, – оборвал его Палмер, – во время войны не раз приходилось и ждать. Судя по вашему возрасту, мистер Стеккерт, вы должны это помнить. Когда выдавался свободный час, люди предпочитали поспать. Бывало и так, что ждали подолгу, но очень мало думали, черт побери!

– Да, припоминаю, – ответил репортер. – Правда, мы не продвинулись дальше Ремагена, но я все помню. – Губы Стеккерта чуть заметно изогнулись, а в глазах вспыхнул странный огонек. Он искоса глянул на Бернса, а затем в упор посмотрел в лицо Палмеру и улыбнулся. Впервые его улыбка была искренней.

Палмер опустил глаза. Да, ситуация принимала критический оборот. Идиотская подтасовка, которой его люди из отдела рекламы решили приукрасить репортаж, могла просто уничтожить его. Любой редактор, не говоря уже о редакторе газеты «Стар», отверг бы такую грубую стряпню. Но теперь, когда его опровержение зафиксировано, Стеккерт сможет сунуть куда-нибудь часть этих идиотских измышлений хотя бы для того, чтобы разъяснить его опровержение.

(…«Мистер Палмер скромно отрицал какую бы то ни было связь между его деятельностью в период войны и его работой в качестве вице-директора коммерческого банка в настоящее время. На вопрос, не считает ли он возможным отметить некоторую общность этих задач, он отверг идею о том…»)

– Пожалуйста, чуточку в эту сторону, – услышал Палмер голос фотографа.

– Только не рядом со скульптурой, – запротестовал Палмер.

– Идите сюда, – сказал Бернс, снова встав у окна. – Отсюда открывается великолепный вид на город и особенно на парк. Кесслер сделал не менее дюжины снимков, используя яркий свет, проникающий в комнату с потолка. Палмер продолжал отвечать на вопросы Стеккерта, пока тот не кивнул с удовлетворением и не спрятал свой желтый блокнот. Уже на пороге кабинета Кесслер еще раз покосился на скульптурную группу.

– Вы не разрешите мне как-нибудь зайти и еще разок посмотреть на эту штуковину? – спросил он Палмера.

– Пожалуйста, в любое время, – предложил Палмер.

– Знаете, не пойму, что в ней такое, в этой скульптуре. Она и раздражает меня, и вместе с тем я не могу оторвать от нее глаз.

– Я думаю, что именно в этом секрет ее успеха у публики, как вы считаете?

– Не знаю, как вам сказать, – признался Кесслер и крепко пожал руку Палмеру. – Могу только засвидетельствовать, что тот, кто может ежедневно созерцать ее в течение восьми часов, несомненно, обладает мужеством. – Повернувшись к Вирджинии Клэри, он сказал: – Ну, пока, Джинни, – и вслед за Стеккертом вышел из кабинета.

В молчании, воцарившемся после их ухода, Гарри Элдер закрыл дверь и с шумным вздохом, похожим на стон, рухнул в кресло рядом с Вирджинией.

– Присоединяюсь, – сказала Вирджиния.

– Эх вы, творцы общественного мнения, – с горечью заговорил Палмер, усаживаясь за свой стол. – Неужели вы могли вообразить, что кто-нибудь примет всерьез такую чушь?

– Вуди, – нараспев протянул Бернс, – Вуди, вы же великолепно отразили эту атаку.

– Так вот, оказывается, за что вам платят деньги? – спросил Палмер. – Чтоб вы прокладывали дорогу тем, кто меня атакует?

– Вы шутите, надеюсь? – всполошился Бернс. – Неужели вы решили, что я открыл путь атакующим? Вся эта история задумана только затем, чтобы заставить вас отрицать ее. Стеккерт глотал каждое ваше слово, точно поджаренные орешки, – и Бернс тихонько фыркнул. – Большая пресса может здорово обыграть это: «Высшее проявление человечности! Совершенно новый аспект! Живое, горячее сердце под накрахмаленной рубашкой». Видите? Этот Палмер – простой и честный парень, такой же, как я! Все будут в восторге, когда репортаж появится в «Стар».

– Вам ловко удалось вывернуться, – сказал Палмер. – Человеку, который вас не знает, никогда не пришло бы в голову, что вы на это способны.

– Вы меня сразили, – жалобно проговорил Бернс. – Скажи ему, Джинни, как это было.

Вирджиния Клэри кивнула: – Да, Бернс говорит правду, он действительно задумал это интервью таким образом.

Палмер обернулся к Гарри Элдеру: – Ну, скажите хоть вы что-нибудь!

Элдер снова вздохнул: – Это правда.

Палмер обвел всех троих пытливым взглядом. Ну, вы же видите, мысленно обратился он к ним, человек горит желанием действовать, что-то создавать, использовать свои силы на общее благо. Неужели из-за того, что я так уязвим, другие будут всегда пользоваться мною в собственных целях, для каких-то своих манипуляций?

Он опустил глаза на свой стол, недоумевая, почему у него такое чувство, будто по-настоящему его предала одна только Вирджиния?

Глава двадцать шестая

– Нет, – говорил Палмер, готовя вторую порцию коктейлей в больших, ручной выделки, бокалах Бернса, – вам придется подождать, пока не придет этот коварный ливанец. Я не собираюсь читать наставления дважды.

Он повернулся и понес бокалы через гостиную Бернса, устланную белым ковром неправильной формы, чувствуя на ходу, как густой ворс ковра буквально засасывает его ботинки. Палмер протянул Вирджинии ее бокал и сел напротив.

– Я не хочу, чтобы кто-нибудь узнал о нашей беседе, и это единственная причина, почему я не назначил ее в моем кабинете, – продолжал он. – Боюсь, что, стоит мне начать, и я повышу голос.

Вирджиния сидела, уставившись в свой бокал. Падающий сверху рассеянный свет отражался в коктейле, а от него в ее огромных темных глазах. В этом многократно преломленном освещении она показалась ему удивительно похожей на цыганку.

– Что именно вас больше всего сердит? – спросила она наконец. – То, что это вообще произошло, или то, что я не предупредила вас заранее?

– Я намерен сказать вам обоим весьма…

– Поскольку, – продолжала она, – я отлично сознаю, как нерадиво отнеслась к своим обязанностям. Как только Мак нагрянул сразу после ленча вместе с этим отрядом из «Стар», я должна была во что бы то ни стало дозвониться до вас.

– Вы не смогли бы найти меня. Я был в машине.

– Я могла бы перехватить вас а вестибюле банка, – возразила она.

Палмер сдержал улыбку. Он еще ни разу не видел, чтобы она раскаивалась. И по его твердому убеждению, лишь немногих она удостаивала этой привилегии.

– Да, вы могли бы,-сказал он каким-то деревянным голосом.

– Но честно говоря, мне и в голову не приходило, что Бернс мог это затеять, не согласовав предварительно с вами.

– Ну вообще-то я сам сказал ему об этом, – признался Палмер.

– Я думала…

– Был такой разговор сегодня ночью, вернее, после двух утра, когда мы оба уже основательно напились, – объяснил Палмер. – То есть я просто упомянул про Пенемюнде. Теперь вижу, что мне надо быть особенно осторожным с Бернсом. Одно лишнее слово, и вся нью-йоркская «Стар» обрушится на мою голову.

– А вы не думали о том, – спросила Вирджиния, все еще глядя в коктейль и не начиная пить, – что, если бы он попробовал поделиться с вами своей идеей, вы удержали бы его от этого?

– Конечно.

– Тогда просто удачно, что вы…– Она замолчала и посмотрела на Палмера, ставя свой бокал на столик рядом с креслом. Без подсвета снизу ее глаза выглядели еще более темными и глубокими. Казалось, она наблюдает за ним из двух пещер. – Я полагаю, – поправилась она, – я должна была сначала спросить вас, как, по-вашему, поможет ли делу статья в «Стар». Мне кажется, вы не придаете этому большого значения.

– Личная реклама не может помочь в борьбе со сберегательными банками. Какая, к черту, разница, был я в Пенемюнде или в Тимбукту во время войны?

– Это помогает создать образ.

Палмер скорчил гримасу:

– Скажите что-нибудь попроще!

– У нас, газетчиков, свой жаргон, – сказала она, снова взяв бокал. – Но создать образ – это все-таки кое-что значит. У общественности сложилось представление о вас, то есть у той части общественности, которая знает о вашем существовании. После того как статья появится в «Стар», вы станете еще более известным. Представление о вас будет более детальным, а детали будут положительными: человек действия, умный, с сильным характером, человек, твердо стоящий на ногах.

– Вы считаете такой образ верным?

Едва спросив, Палмер тут же пожалел, что нельзя взять назад вопрос и похоронить его навеки.

Он уже сознавал, что в его отношениях с Вирджинией Клэри что-то изменилось, и, вероятно, навсегда. Это произошло на приеме, когда они танцевали, и потом, когда возвращались домой. И перемена, как сейчас понял Палмер, была в ней.

В наступившей на какой-то момент тишине, боясь взглянуть Вирджинии в лицо, Палмер вдруг совершенно отчетливо осознал, что они всегда интересовались друг другом. Это, впрочем, было вполне естественно, поскольку она работала непосредственно под его началом. Тем не менее в тот вечер, когда они обедали у Шрафта, Палмер ясно почувствовал, что к концу обеда интерес Вирджинии к нему охладел. Остались только служебные отношения, впрочем очень хорошие. А после вчерашней ночи этот холодок растаял. И было трудно делать вид, что ничего не замечаешь. Это худшая сторона человеческих отношений, думал он. Невозможно долго игнорировать подобного рода заинтересованность и сохранять деловую беспристрастность. Стоит лишь откликнуться на теплое отношение, и ты тут же обнаруживаешь, что совершил непоправимую ошибку. Например, зачем ему понадобилось задавать вопрос о верности образа?

– Это верный образ, – наконец ответила Вирджиния таким серьезным голосом, что Палмер вынужден был взглянуть на нее. Она сидела, слегка откинувшись назад, и ее глаза больше не наблюдали за ним из глубоких пещер. Свет, падающий с потолка, смягчал очертания ее высоких скул.

– Это верный образ, – повторила она, – образ человека по имени Вудс Палмер-младший, каким я его увидела.

– Шизофреника мистера Палмера?

Она покачала головой: – Сложного мистера Палмера. – Она вздохнула и отпила немного из своего бокала. – Очень крепко, – заметила она. Потом отпила еще. – Очень хорошее виски.

– Еще бы!

– Имея в виду, что на те деньги, которые мы платим Маку, – сказала она, – он может позволить себе покупать самое лучшее. Палмер встал.

– Он должен был явиться в пять тридцать. – Палмер оглянулся, ища телефон, обнаружил его и набрал номер.

– Кстати, – сказала Вирджиния, – мне кажется, Мак представляет импортера этой марки и, вероятно, получает виски бесплатно.

Палмер услышал голос телефонистки.

– Мистер Бернс у себя? – спросил он. – Это мистер Палмер. – Он выслушал, поблагодарил и повесил трубку. – Я думал, телефонистки на коммутаторе умеют лучше врать.

– Он ушел на очень важное заседание? – предположила Вирджиния.

– И когда позвонит, она передаст ему мою телефонограмму, – закончил Палмер, – она, впрочем, не знает, какую.

– Что-нибудь очень внушительное?

– Из нескольких букв.

Она усмехнулась и отпила немного виски.

– Мне казалось, вы с ним отлично уживаетесь. Просто на редкость, принимая во внимание ваш и его характеры.

– У нас все в порядке.

– Вот как? Все в порядке?

– А надо больше?

Она подняла бокал в вытянутой руке и улыбнулась, кажется бокалу. – Вы заслуживаете какой-нибудь медали, как самый хитрый из всех мастеров беседы к востоку от Миссисипи. Вот уже дважды вы сумели увернуться, чтобы не услышать того, что я о вас думаю.

– А надо было выслушать?

– Почему бы и нет?

– А почему да?

– Я первая спросила. – Она отпила немного виски. – Дело в том, что я по натуре навязчива в своих оценках. И если объект моего внимания не проявляет к ним интереса, это действует на меня, как зажженная спичка на бензин. Я горю желанием высказать свое мнение. Просто жажду этого.

Палмер смущенно заерзал в своем кресле.

– Ну, я как-никак джентльмен, и мне невыносима мысль о том, что я причиняю вам страдания. И все же я хотел бы знать, почему вам это так необходимо?

– Мне кажется, – сказала она, как бы размышляя вслух, – по той же причине, по какой вы не любите высказываться.

– Разве я отказываюсь?

– Вы не хотите связывать себя.

– Это верно в какой-то мере.

– А я чувствую себя связанной, пока не поставлю каждого в известность о моем к нему совершенно определенном отношении.

– Каждого?

– Каждого, кто имеет для меня значение.

Палмер кивнул и отпил большой глоток виски. Через секунду ему удалось преодолеть странное чувство головокружения, вызванное ее словами. В конце концов, сказал он себе, многие имеют для нее значение. Я, например, как ее босс. В этом нет ничего особенного.

Он отпил еще глоток, поставил бокал и подошел к двери, выходящей на балкон. Он был расположен несколько под углом к зданию, как и все балконы этого дома, чтобы с каждого из них открывался вид на реку. Палмер смотрел на воду, быстро темнеющую в этот вечерний час, и на мерцание отраженных в ней и как бы уходящих в бесконечность огней моста Куинсборо. Позади звякнул о стекло кусочек льда. Секундой позже Палмер услышал, как она поставила бокал. И вот она уже у окна рядом с ним.

– Этот вид можно сделать еще красивее, – сказала она.

– Как?

– Сейчас покажу.

Она отошла, и через секунду свет в комнате погас, и она снова была рядом с ним у окна.

– Теперь, когда свет не мешает, – сказала она, – все стало гораздо яснее. Чуть позже погаснет последний солнечный луч и на небе останется только зарево заката. Если повезет, мы увидим на реке пароход. Настоящий пароход, а не баржу или буксир. Если было бы теплее, мы могли бы наблюдать за ними с балкона.

Со своей вечной привычкой анализировать, что, впрочем, помогло ему стать хорошим банкиром, Палмер поймал себя на мысли: откуда она все это знает – про вид из окна Мака Бернса. И неожиданно для себя услышал, как задает этот вопрос.

– Часто бывали здесь раньше?

– Не часто. Просто была раньше.

– Я и не представлял, что вы знали Бернса лично, до того как пришли работать в ЮБТК.

– Знала. Многие газетчики знают его.

– Могу поверить.

– Он проводит здесь свои личные инструктажи для Вика Калхэйна. Это традиция. Все собрания неофициальны и не подлежат оглашению.

– Понимаю.

Она повернулась, чтобы взглянуть на него:

– Понимаете?

– Конечно.

– Разумеется, – продолжала она, отвечая на невысказанный вопрос Палмера, – в этих случаях я не могла долго любоваться рекой. Но у двух-трех моих друзей квартиры с видом на реку. К тому же и сама я живу всего через квартал отсюда. По вечерам здесь приятно гулять. Я имею возможность любоваться этим видом круглый год.

– Это… э-э… хорошо.

– Удивительно, – вдруг сказала она, – я часто не могу понять – удовлетворены ли вы моим ответом или же вам просто до смерти скучно. Что за лицо!

– Безмолвное и непроницаемое.

– Идеальное лицо банкира… или игрока.

Палмер кивнул. Потом спросил: – Боже мой, где же Бернс?

– Он скоро будет.

– Вы что… вместе с ним запланировали эту сцену? – спросил Палмер. – Живописный вид, крепкие напитки с целью умаслить босса и смягчить выговор?

– У меня создалось впечатление, что напитки готовили вы.

– Да, правда. Я забыл.

– Мне бы еще выпить. Думаю, и вам не мешает.

Палмер направился к бару. Неяркого света с улицы ему едва хватало, чтобы ориентироваться. Он уточнил: – Мне больше не нужно, но тем не менее я еще выпью.

– Поскольку джентльмен не допустит, чтобы леди пила одна.

– Поскольку я не джентльмен, а вы не леди, – сказал он, готовя новую порцию коктейлей. – Я банкир, а вы мой помощник по связям с общественностью. – Он подал ей бокал и пошел к телефону. – Будьте добры, включите свет. Я совершенно не вижу диска.

– Не собираетесь ли вы отправить Маку еще одну телефонограмму?

– Я, – он положил трубку на место, – я думаю – нет. – Он вернулся к окну. – Смотрите, пароход! – сказал он.

– Это что, грузовой? Посмотрите, какой огромный! Зазвонил телефон. Вирджиния сразу же сняла трубку. – Квартира мистера Бернса, – произнесла она. – Ты, подлый тип, куда ты пропал?

– Дайте-ка мне, – попросил Палмер. Она удержала его, положив руку ему на грудь. – В Уолдорфе? Мак, серьезно. Тебе полагалось быть здесь час назад.-Слушая, она легонько коснулась рукой лацкана пиджака Палмера и стряхнула что-то.

– Девять тридцать! – воскликнула она. – Что, по твоему, мы должны делать до того? Сидеть здесь и обсуждать банковские операции?

– Дайте трубку,-сказал Палмер.

Она потрясла головой. – Думаю, что и я имею право сердиться – сказала она в трубку, – хотя это ничто по сравнению с негодованием мистера Палмера. – Ее рука мягко надавила на грудь Палмера. – Что за вздор, – сказала она в трубку. – Мы просто пойдем домой. Но он требует, чтобы ты был у него завтра в девять утра, даже если тебе так и не придется лечь спать, чтобы явиться к нему вовремя.

Палмер взял ее руку, отвел от себя и, удерживая ее у бедра Вирджинии, потянулся к телефону. – Секундочку, он хочет поговорить с тобой, – сказала Вирджиния.

– Почему такая задержка? – спросил Палмер, изо всех сил сдерживая себя.

– Вуди, миленький, – начал Бернс тем тоном, который газета «Нью-Йоркер» назвала «жалобным воем муэдзина». – Я так расстроен, что у меня просто сосет под ложечкой. Тут сейчас трое парней, от которых зависит моя важнейшая сделка. Мы проводим абсолютно закрытое совещание начистоту по вопросу об изменении некоторых важнейших расценок. Я просто заскочил в другую комнату, чтобы позвонить вам. Но честно, Вуди, я приду самое позднее к 9.30.

– Меня устраивает завтра в 9 утра, – холодно сказал Палмер.

– Тогда и побеседуем. Вы мне объясните, какая из сделок важнее, чем операции «Юнайтед бэнк». – Он медленно опустил трубку на рычаг.

– 20° ниже нуля на телефонной линии, – пробормотала Вирджиния.

– Черт бы его побрал! Но главное, я не верю ему. Почему бы это?

– Потому что у Мака есть привычка врать. Сейчас он, может быть, и не врал. Но вы правы, когда сомневаетесь.

Они немного постояли, задумавшись. Вдруг Палмер осознал, что держит ее за руку.

Он начал было разжимать пальцы, но тут же испугался, что движение слишком явное.

– Ладно, – услыхал он. – Можете отпустить мою руку.

– Что?

Она повернулась, чтобы лучше видеть его в сгущающихся сумерках.

– Ничего, – сказала она, шагнув к окну и тем самым освободив свою руку. – Ничего.

Он наблюдал за смутными очертаниями ее силуэта на фоне вечернего неба. Сумерки, мерцающие слабым светом, сделали ее выше, чем когда она стояла рядом с ним. Он подошел к ней.

– Вы должны понять, – сказал он, глядя не на нее, а в окно, – что чикагцам не хватает светского лоска.

– Мне кажется, им многого не хватает.

– Например?..

Он услышал ее медленный вдох. – Сердца, – наконец произнесла она.

– Нам отпущена обычная норма.

– Не более. Но некоторые из вас, кажется, не ощущают и этого.

– Вы так считаете потому, что я был холоден с Бернсом?

– Вовсе нет. – Она наклонилась вперед, ее высокий лоб прислонился к оконному стеклу. – Иногда я думаю, что вы таким и должны быть, чтобы добиться успеха в Нью-Йорке.

– Теперь я уже совершенно ничего не понимаю.

– Посмотрите на реку, – сказала она. – Все так и сверкает. Темные, быстрые, скрытые течения, коварные подводные камни и неведомые извилистые проходы между ними. Временами мне кажется, что вы можете преуспеть в этом городе, лишь обладая холодным бронированным сердцем.

– Я давно не видел своих рентгеновских снимков, но…

Долгое время оба молчали.

– Зато я вижу, – наконец сказала она. – Внутри вас какая-то смесь разных людей. Получается нечто вроде двойной экспозиции. Там есть горячий человек и холодный.

– В каждом так.

– Правда?

– Думаю, да. – Он слегка повернулся к ней и с удивлением увидел, что она пристально за ним наблюдает. – Горячий человек вовлекает тебя в беду. Холодный помогает из нее выбраться.

– В беду?

Он сделал неопределенный жест:

– Осложнения. Противоречия. Затруднения.

– Это не беда, – мягко возразила она, – это просто жизнь.

– Если вы правы, то жизнь – препротивная штука.

– Так и есть.

– Беспорядочная, – добавил он.

– Очень.

– Весьма унылая.

– Всегда.

– Трудно поверить, – сказал он. – Это… это…– Он опять сделал неопределенный жест и ощутил, что в темноте коснулся ее руки. Затем почувствовал, как ее пальцы взяли его руку.

– Обескураживающая, – сказала она.

«Должен я держать ее руку или отпустить? Отпустить ее быстро, будто горячую картошку, или сделать это медленно? Тем двоим внутри меня ничего на ум не приходит, но самое интересное, что ум здесь ни при чем», – подумал Палмер.

– В это тоже трудно поверить, – сказал он вслух.

– Вы не легко поддаетесь эмоциям, не так ли?

– Вообще никогда не поддаюсь, – поправил он ее.

– Неужели никогда?

Он негромко рассмеялся: – Я очень сожалел о тех редких случаях, когда это со мной приключалось.

– Это ужасно.

Даже в темноте он увидел, что она повернулась и взглянула ему прямо в лицо. Огни моста за окном зажгли в ее глазах маленькие искорки.

– Может быть. Но это правда.

– Такого убийственного признания мне еще никогда не приходилось слышать.

– Меня вообще-то в любое время трудно назвать весельчаком. А сейчас я, наверно, в своей наихудшей форме. Не люблю, чтобы надо мной кто-нибудь стоял, тем более Мак Бернс.

– А что вы любите? – неожиданно спросила она.

– Мир и покой. Порядок.

Она кивнула. «Чудесно, спокойно и тихо в могиле, но думаю, вас там никто не обнимет», – процитировала она.

Он вздохнул.

– Сегодня целый день меня изводят штампами. А теперь еще и вы цитируете Марвелла.

– Для меня это никогда не было штампом.

Он услышал, что ее обычный низкий голос стал еще ниже, и понял, что был жесток.

– Я не хотел…

– Знаю, – успокоила она его. – Но что бы ни имел в виду Марвелл, я думала именно так. – Она глубоко вздохнула:– Я процитировала это в наставление вам, а не себе.

Он почувствовал слабую дрожь ее руки.

– Не мое дело читать наставления. По идее я должна выслушивать их, не так ли?

– Завтра. В девять утра. – Он слегка сжал ее руку. – Вы будете там для украшения. Кому я действительно собираюсь читать наставление, так это Бернсу.

– Спасибо. – Она минуту помедлила. – Вы всегда так педантичны в обращении с людьми? Вроде первоклассного шахматиста, точно знающего ход каждой фигуры на шахматной доске?

– Не всегда.

– Лишь в том случае, когда удается избежать эмоций? – спросила она, как бы поддразнивая.

Он почти отбросил от себя ее руку.

– Хватит, – резко сказал он. – Вы пытаетесь использовать свое женское обаяние.

– Да.

– Вот уже несколько минут.

– Простите. – Она отошла от него. – Уже поздно. Пошли по домам.

В комнате было темно, а город за окном казался очень далеким. Его охватило острое чувство одиночества. Она касалась только его руки, но, когда отошла, он почувствовал себя совершенно покинутым. И вот теперь они уходят.

– Нет, – сказал он. – Простите меня. Это говорил холодный человек.

Она не двинулась, не моргнув глазом.

– А что говорит горячий человек?

– Он…– Палмер почувствовал, как его горло странно сжалось. – Он не…– Он кашлянул, но спазм не проходил. – Он не г-говорит, – услышал он и едва узнал свой голос. Эти слова, которые он с трудом, заикаясь, выговорил, казалось, еще сильнее сжали ему горло. Он на мгновение закрыл глаза и сосредоточился. – Он не говорит, – удалось ему повторить.

– Никогда?

– Кажется, что он…– Палмер замолчал и сделал трудный глубокий вдох. Напряжение в горле как будто распространилось и на легкие: ему с трудом удалось набрать достаточно воздуха. Он медленно открыл глаза, выпрямился, как бы подбираясь, сделал еще один судорожный вдох и быстро добавил:– К-кажется, он ум-м-ер.

– О-о!

– Очень давно, – закончил он. Слова вырвались в мучительном выдохе, почти как рыдание. Чувствуя, что комок снова подступает к горлу, Палмер с отчаянной торопливостью рванулся к ней. Он схватил ее руки и ощутил теплую кожу под своими холодными пальцами. Он притянул ее к себе, и слабый дымный запах духов, казалось, поглотил его. Ее мягкие губы приоткрылись, и он ощутил дымный вкус виски. И ее руки обвились вокруг него. И он стал медленно, а потом все быстрее тонуть.