Текст книги "Происшествие в городе Т"

Глава 15
Пьяный корень

Костры – небольшая (если прикинуть на глаз, дворов тридцать, не более) деревушка, живописно расположенная у подножия невысокого, с пологими склонами холма, – встретили Меркурия Фролыча Кочкина одиноким петушиным криком. Петух голосил громко и радостно, но не по поводу приезда в Костры чиновника особых поручений, а по возложенным природой обязанностям – утро занималось! Кроме этого хоть и радостного, но одинокого крика не слышно было в деревне других звуков: мычания коров, блеянья овец, не говоря уже о лошадином ржании. Даже собаки, и те не лаяли, а это было верным признаком царящей здесь бедности – зачем заводить пса, коль у тебя украсть нечего.

Пока ехали по единственной деревенской улице, осматривали костровские избы. Кучер Прохор все больше по левой стороне глазами водил, а чиновник особых поручений – по правой. Хотя, сказать правду, и смотреть-то было не на что. Нищета всегда была на Руси первой деревенской приметой, и Костры в этом смысле ничем не отличались от других подобных деревень. Странность была в другом: пока ехали, не встретился ни один человек, и если бы не мужик на околице, можно было подумать, что пуста деревенька… А вот отчего пуста, непонятно.

– Повымерли они все, что ли? – тревожно озираясь по сторонам, проговорил кучер, и его неожиданно потянуло на воспоминания. – Помню, в детстве мне бабушка сказки рассказывала. Любил я их, сказки эти, про Кощея Бессмертного. Вот в сказках этих перед логовом Кощея всегда деревенька стояла, как эта, без церкви. Ну, да и понятно, какая у нечистой силы церковь может быть, а что самое главное – людей в этой деревне не было, точь-в-точь как у нас здесь…

– А ты про мужика на околице забыл, – сказал Кочкин.

– Нет, как же можно про него забыть, в сказках тоже кто-то есть. Кто Ивану-царевичу дорогу указывает? Но встречается он ему не в самой деревне, а около нее. Все как у нас… А вы сами-то, Меркурий Фролыч, что думаете?

Чиновник особых поручений ничего на это не сказал, потому как не знал, что говорить, только громко вздохнул. Деревня, о которой упоминал в своем сонном бреду душевнобольной старик, действительно оказалась деревней из бреда сумасшедшего. Это пугало, но в то же время разжигало любопытство. Кочкин больше, конечно, был подвержен любопытству, чем страху, но и у него при взгляде на пустынные улицы и дома время от времени шевелилось внутри паскудное липкое чувство. Да еще кучер донимал разговорами.

– А может, тут это, упыри живут? – рассуждал вслух Прохор. – Я где-то слыхал, что есть такие. Они только ночью шастают, а днем прячутся, потому как солнечного свету боятся… Они, эти упыри, говорят, кровь у людей пьют…

– Это как же?

– Ну как, горло разгрызают и пьют! Упыри!

– Да! – только и сказал чиновник особых поручений.

– Ваше благородие, а ваше благородие?

– Чего? Не все еще про упырей рассказал?

– Да нет, может, того…

– Чего того?

– Развернуть оглобли да шурануть отседа, уж больно место сказочное, Лукоморье какое-то. Да и этот Лука Лукич, едем к которому, неизвестно кто. Может, он и есть Кощей Бессмертный! Может, он людей кушает, а сейчас время к завтраку…

– Ты что же это, веришь, что Кощей Бессмертный существует? – со смехом в голосе спросил Кочкин, однако глаза его при этом не смеялись. Почувствовал чиновник особых поручений, как после упоминания сказочного персонажа холодок пробежал между лопатками.

– Ну… не верю, конечно же, я все ж таки человек православный, однако-ти в жизни всякое случается! А у нас тут совсем все похоже…

* * *

Улица вывела их к большому, недавно выстроенному дому под железной крышей. На продолговатой, выдающейся далеко вперед пристройке они увидели вывеску – большой кусок кровельного железа, а на нем выведено белой краской:

«Питейное заведение – У хорошего человека Луки Лукича Сопикова!»

После прочтения этой вывески Кочкин рассмеялся.

– Ну вот, ты говорил, что к Кощею Бессмертному едем, а это всего лишь целовальник.

– Да они в сто раз хуже Кощея Бессмертного, уж я-то знаю, – ответил на это Прохор.

Только остановились, на задах кабака за высоким забором что-то забухало, громко, раскатисто. Меркурий Фролыч не сразу смог понять, что этот звук – лай цепного пса. По густоте и силе этого лая можно было предположить, что собака, которой он принадлежал, ростом с холмогорскую корову.

– Здесь есть что прятать, – выбираясь из коляски, весело проговорил чиновник особых поручений. – Может быть, и мы чем разживемся!

Меркурий Фролыч подозвал к себе кучера, что-то нашептал ему на ухо. После, подхватив саквояж, взлетел на крыльцо и, изобразив на лице неземную радость, решительно отворил скрипучую кабацкую дверь. Похоже, что в Кострах кабак вообще не запирался, а работал круглосуточно. Доли секунды хватило чиновнику особых поручений, чтобы осмотреть помещение и увидеть все, что нужно.

За прилавком питейного заведения копошился какой-то человек. Что именно он делал, было не видно, но по тому, как напрягалось его бритое, с одутловатыми щеками лицо, можно было предположить, что занятие это требовало от него значительных физических усилий. Заржавленным, точно у лежалой селедки, глазом человек коротко зыркнул в сторону вошедшего и продолжил ковырять под прилавком. Посетителей в кабаке не было. Это объяснялось ранним часом, но виноторговец, очевидно, не терял надежды, что кто-нибудь заглянет да спросит шкалик чистой.

Прямо с порога быстрым шагом чиновник особых поручений направился к прилавку, говоря при этом то, что тут же на ходу и придумывал:

– Ну, наконец-то, наконец-то я добрался до вашего медвежьего угла! Дорога, вы уж меня извините, дрянь! Два раза за семнадцать верст бричка ломалась. Один раз вообще чуть было в овраг не угодили, и обидно было бы. Нет, не моя смерть на дне сырой балки, а то, что плакала бы тогда наша с вами сделка. Но прежде, чем я вам все расскажу и покажу, здравствуйте!

Кабатчик, выпрямившись, оторопело посмотрел на него.

– Здравствуйте, – проговорил с растяжкой на букве «а».

– Что-что? – завертел головой Кочкин. – У меня складывается такое впечатление, что вы, дорогой Аким Акимыч, мне не рады, что вы меня не ждали. Но у нас же с вами был уговор! Я бросил все, потратил кучу времени, поехал в ночь, а вы смотрите на меня как на проходимца! Скажите еще, что вы меня не приглашали!

Чиновник особых поручений говорил быстро, уверенно, этого требовала выбранная им тактика. Собеседника нужно было ошарашить, опрокинуть, сделать виноватым, вспенить ему мозги и только после этого, разобравшись, извиниться.

– Прощени… просим…

– Да что вы все прощения да прощения, говорите по существу!

– Обмишурились вы, я не Аким Акимыч!

– Ах, вот оно что, ну так позовите мне Акима Акимовича! Вы, вероятно, приказчик? Как я сразу-то не понял!

– Нет, ваше степенство, я не приказчик, я хозяин! – Кабатчик этой ошибки простить не мог – обиделся.

– Если вы хозяин, то кто Аким Акимыч? – спросил Кочкин.

– А нету никакого Аким Акимыча!

– Что значит «нету»? – Теперь оторопело смотрел чиновник особых поручений.

– А вот так, нету, и все!

– Я что же это, деревни спутал? Ну, этого не может быть! Ведь мы ехали, как нам объяснили…

– А вы, позвольте спросить, в какую деревню ехали?

– В какую деревню?

– Да, в какую деревню!

– В Селезни!

– В Селезни? – Кабатчик поджал бесцветные губы и поднял глаза к потолку. – Да у нас вроде нет такой деревни.

– Это точно?

– Точно, нет!

– Твою мать! – выругался Кочкин и с грохотом опустил свой саквояж на обитый железом прилавок. – И что? Где мне теперь искать этого Акима Акимыча? Выходит, что я зря съездил!

– А он, этот человек, он кто? – спросил кабатчик как бы между прочим.

– Да кто? Так же как и вы – виноторговец! Вы уж, ради бога, извините меня, что я вот так вот запросто. Вас, кстати, как зовут?

– Ничего, бывает, а зовут меня Лука Лукич Сопиков, да там, на вывеске написано…

– Да не смотрел я на вывеску, потому что был уверен в том, что здесь живет Аким Акимыч Сеновалов!

– Что-то вроде как знакомая фамилия, – начал в свою очередь подвирать целовальник. Фамилию он эту не слышал, но ему стало интересно, за какими такими делами понадобился виноторговец этому, по всей видимости, ловкому малому.

– Может быть, вы его все-таки знаете? – В глазах гостя блеснул огонек надежды.

– Нет, так вот сразу я вам не скажу. Фамилия вроде знакомая, а вроде и нет. А он по какому такому делу вам нужен?

– По какому делу? – Чиновник особых поручений приценивающе посмотрел на кабатчика. – Да привез я ему вещицу одну…

– Что за вещица-то?

– Да вам это, наверное, без надобности, – отмахнулся Кочкин.

– Нет, мне интересно, что там другому-то торговому человеку понадобилось, может, и мне это сгодится! Да и вы, получится, не зря ехали…

У чиновника особых поручений Меркурия Фролыча Кочкина был огромнейший опыт общения с людьми, занимающимися винной торговлей. Он знал, что одно из самых трудных в жизни дел – это суметь разговорить кабатчика, получить от него какие-нибудь сведения, выпытать нужную информацию. Кабатчик хитер, подозрителен, изворотлив, с ним просто так не сладить. Его жизненный опыт огромен, потому что он черпает его из моря проходящих мимо прилавка людей. Но как и у всех прочих, так и у виноторговцев имеются слабости. Слабость, она вообще свойственна человеку, только вся хитрость заключается в том, что не всегда ее видно. Порой посмотришь на иного – монолит, глыба гранитная, не подступиться, бей его кувалдой – все нипочем. Тут у любого руки опустятся. А ты не торопись, кувалду отставь да посмотри внимательно. А вот она и трещинка-слабинка, легонечко так, долотцом, тюкни в нее раз-другой, глядишь, и раскололась глыба на несколько частей. Так-то!

Слабостью торговцев зеленым вином, как, впрочем, и любых других торговых людей, является выгода, вернее – стремление к ней. Все, что кабатчик ни делает, он делает или, по крайней мере, старается делать с выгодой для себя. Это его главная задача и цель жизни. А это его и губит. Потому что в погоне за выгодой он порой теряет здравый смысл, тупеет и, как глухарь на токовище, за чистую монету может принять любую обманку, все, что якобы сулит выгоду.

И вот Кочкин, зная про эту трещинку-слабинку, тюкнул в нее долотцом, в двух словах рассказал кабатчику о таких выгодах, что у того перехватило дыхание. Меркурий Фролыч врал легко и искусно: слова его лились свободно, как вода, были просты и доходчивы, а голос искреннее, чем у святого подвижника. И кабатчик верил ему – да и как не поверить, ведь гость говорил о том, что напрямую касалось целовальника. Он говорил о каком-то чудесном корешке, который у него с собой вот здесь, в саквояже… И если этот корешок даже не покрошить, а просто обмакнуть в питие, человек, выпивший это питие, хмелеет мгновенно и, более того, хочет еще, да и того мало, другого пить отказывается наотрез, сколько его ни уговаривай.

– А как корешок-то этот называется? – блестя глазами, спросил кабатчик.

– Называется он пьяный корень!

– Пьяный корень, это подумать только! Так его, значит, в водку обмакивать надо?

– Какая водка? – взвился Кочкин. – Никакой водки!

– А чего тоды?

– Чего тоды? Простая вода, вот чего. Простая вода! Желательно родниковая, но можно и из лужи, и эта вода становится как водка! Да нет! Вру! Она становится водкой! Слыхал, небось, про Кану Галилейскую? Вот тут почти что то же самое!

Целовальник судорожно кивнул. Последние слова Кочкина подкосили его. Он забыл обо всем, а тут еще чудесный гость достал из саквояжа, по которому в продолжение всего разговора похлопывал, что-то завернутое в тряпицу и развернул. Дурно пахнуло от лежавшего в ней кривого отросточка.

– Вот он – пьяный корень!

– И пахнет приятно, – потянул носом кабатчик.

– Aromatisch, – сказал Кочкин.

– Чего? – не понял целовальник.

– Воды давай.

Вода тотчас же появилась – полный чайный стакан. Кочкин осторожно двумя пальцами взял корешок, чуть отвернувшись от целовальника, проговорил какие-то похожие на заговор слова, после обмакнул в стакан и сразу же вынул.

– Готово, – сказал он громко и радостно.

В этот самый момент дверь кабака распахнулась, и какой-то нищий, калека перехожий, с порога прогундосил:

– Подайте Христа ради…

– Иди, иди отседова! – замахал на него руками кабатчик. – Не до тебя!

Но Кочкин остановил его, выразительно посмотрев на стакан и чуть скосив голову в сторону нищего.

– Давай, давай, заходи, – вмиг подобрел все смекнувший целовальник, – заходи, гостем будешь!

Резкая смена настроения кабатчика насторожила нищего, и он не тронулся с места, только пропищал:

– Подайте копеечку!

– Подходи сюда, подходи, – поманил его пальцем кабатчик, – мы всякому человеку, если он человек, конечно, рады. А помочь нуждающемуся, так это первейшее из дел. Сейчас я тебя накормлю, но вначале выпей для аппетита.

Грязь на лице нищего медленно сложилась в улыбку. Он шумно потянул носом, быстро подошел к прилавку, взял дрожащей рукой стакан и выпил одним духом. После чего тут же, с пустым стаканом в руке, свалился замертво.

– Помер! – ахнул целовальник, явно представивший себе каторгу и прочие жизненные неудобства.

– Нет, – спокойно ответил Кочкин, даже не глядя на упавшего, – жив! Пьяный корень, конечно же, силен, но не смертелен.

Нищий, лежа на спине и прижав пустой стакан к растерзанной груди, вдруг открыл глаза и заговорил голосом попа-расстриги:

– Много я пивал и всякого, но такого чуда-расчудесного не приходилось. Буду молиться за вас всю жизнь, ежели позволите еще один стаканчик за ваше здоровье с превеликой благодарностию испить.

Услышав это, кабатчик сначала замер, вращая глазами, потом стал трясти перед собою сжатыми в кулаки руками, после суетливо забегал по зале, не зная, что делать и за что браться. Он хватал какие-то тряпки, пытался ими тереть столы, бросал, бежал за прилавок, гремел там посудой. Чиновник особых поручений весело наблюдал за кабатчиком. Ему было известно это состояние, целовальника лихорадило, он предчувствовал выгоду.

Кочкин, понаблюдав за ажиотацией Луки Лукича, нагнулся к нищему, буквально выдрал у него из рук стакан и громко сказал Сопикову:

– Давай еще воды!

Спешно, как того требовала ситуация, был изготовлен еще один стакан пития. Кабатчик как мог заслонял от нищего всю творимую Кочкиным алхимию, хотя в этом и не было никакой необходимости, нищий даже не смотрел в их сторону. Убогого сообща подняли, усадили на лавку, прислонив к стене, и дали выпить. Уже лежа под лавкой, нищий пробормотал похожие на гимн слова благодарности и захрапел, извлекая из своей простуженной глотки резкие варварские звуки.

– Проспится, снова просить станет, последние штаны отдаст, но без пития не уйдет, – заметил Кочкин.

Целовальник на какое-то время потерял способность к человеческой речи, что явно указывало на крайнюю степень удивления и восторга. Он только хлопал глазами и все порывался ухватить Кочкина за рукав, но тот ловко уклонялся от этих проявлений дружеского расположения. Наконец дар речи вернулся к кабатчику, и он трудным голосом спросил:

– А на сколько хватит этого корешка?

– Хороший вопрос, чувствуется деловой подход, – похвалил целовальника Кочкин, явно уходя от ответа. Однако кабатчик не унимался, и голос его при этом делался таким просительным, что хотелось отдать человеку последнее.

– Так на сколько бочек?

– На сорок, – подумав, ответил Кочкин.

– На сорок бочек! – зажмурился целовальник.

– Но если с умом, – чиновник особых поручений замолчал и чуть подался вперед, как бы сообщая этим, что сейчас он раскроет тайну, – а ты, я вижу, парень не дурак, ты на все восемьдесят его растянуть сможешь.

Кабатчик пошатнулся. Возможная выгода большим мешком с деньгами навалилась на него сзади, стало трудно дышать. А как еще подумал, что вот возьмет гость да и уйдет, и корешок с собой заберет, в глазах помутилось. Понял он, что нужно во чтобы то ни стало уговорить гостя продать корешок. Ведь что за жизнь без чудесного корешка? Ведь теперь это не жизнь, а так – пребывание.

Все вокруг померкло, темнота опустилась на мир, и только кривой отросточек на грязном платке сиял неземным, ослепительным светом. Виделось Луке Лукичу в этом свете много, очень много серебряных кружочков, ведра, мешки, тазы – и все с белыми монетами. Серебро – как раз то что нужно: и деньги, и разум не замутится. «Надо уговорить, надо уговорить!» – твердил он про себя. А где уговаривать, как не за обильным и жирным застольем.

Двери на запор. Нищий, черт с ним, пусть спит, а мы за стол. Гость на предложение хозяина согласился сразу же, без ломоты, точно ожидал такого поворота.

Глава 16
Барский повар

– Эй, Матрены! – крикнул Сопиков, и тотчас же в зале появились две похожие на черниц тетки. – Гость у меня дорогой, угостить надо!

Только он это сказал, тетки, точно двое из ларца, забегали, зашныряли, да так согласно и так скоро, что десяти минут не прошло, как стол был накрыт, а тетки исчезли так же, как и появились, внезапно.

– Это кто ж такие? – удивленно глядя на все это действо, спросил Кочкин.

– Да так, две женщины, – потупя взор, ответил целовальник.

Меркурий Фролыч не стал допытываться, пусть его…

Угощение было и обильным, и жирным. Потчевал Лука Лукич своего нечаянного гостя настоящим, что удивительно, рейнвейнским. Говорили все больше о пустяках. Кочкин спрашивал, а Лука Лукич ему охотно отвечал, щедро подливая гостю рейнвейнского в надежде, что смягчится у того сердце и отдаст он корешок за недорого. Однако, подмечал целовальник, обладатель дивного корешка ест мало, да и пьет так, что все в рюмке остается. «Видно, опасается! Кабы чего не подмешали!» – думал Лука Лукич.

– Почему деревня называется Костры? – начал издали заводить Кочкин.

– Так это после одного случая. Раньше на этом месте, – кабатчик ткнул пальцем в стол, – вот на этом самом, город был…

– А куда же он делся, город этот?

– Сгорел!

– Что, прямо вот так взял и весь сгорел?

– Да, прямо вот так взял и весь сгорел, – утвердительно кивнул кабатчик.

– Интересно.

– А дело, ежели вам интересно, вот как было. Татары к городу подходили. В городе войско – десять кольчужников пьяных да один фузейщик без фузеи. Как оборониться? Вот и пошел среди горожан слух, будто бы татары люди дикие, вот как звери, и огня отродясь не видывали, и одно от них спасение – костры вокруг крепостного частокола разложить. Басурмане увидят огонь, испугаются и убегут. Сказано – сделано. Мы ведь, известно, на дурные дела скорые. Но, видать, близковато костры от городских стен разложили. Ветер, дело божие, не в ту сторону. Огонь на стены, стены, понятно, гореть. Оттудова на башни, башни занялись, стали падать, да на крайние дома, одним словом, выгорел город дотла. Татары, те мимо прошли, то ли огня испугались, – Лука Лукич хихикнул, – что вряд ли, скорей всего смекнули: какая там добыча, где зарево такое. На месте пожарища деревня отстроилась, по событиям Кострами назвали.

– А скажи-ка мне, Лука Лукич дорогой, вот ехал я по деревне по вашей, что-то людей совсем не видно, точно мор прошел, куда они подевались?

– А кто где. Кто на заработки уехал, кто спит еще. Народец тут, сказать правду, с ленцой…

– Так что, у вас ни промыслов, ни ремесел никаких нет?

– Да какие промыслы, какие ремесла, ничего нет. Народишко, говорю, с ленцой, вот и не хочет ничем заниматься, ему бы только сивухой налиться да спать.

– Ну, это же для вас хорошо, торговля идет!

– Хорошо-то оно хорошо, а только ведь я просто так, задаром, не налью, мне деньги платить надо, а если люди ничем не занимаются, где они деньги-то возьмут? Негде. Получается, что все страдаем.

– Как же вы свою торговлю поддерживаете?

– Да выкручиваемся, – с неохотой ответил целовальник.

– Без ремесел плохо, – заметил гость и отпил рейнвейнского. – А я слыхал от людей, что будто бы кто-то у вас здесь ложки делает – железные?

– Да что вы! У нас в деревне вообще никаких умельцев нету, даже деревянных никто не режет, а железные – это о-го-го ремесло какое. Тут настоящий мастер нужен.

– Вот и говорят, будто бы живет у вас тут некто мастер Усов, и он якобы делает железные ложки.

– Брехня, нет тут такого. У нас даже и фамилии такой нету… Хотя постой, постой, – кабатчик почесал голову, – припоминаю. Был Усов, был. Давно, еще при крепости, но ложки он не делал…

– А что делал? – заинтересовался Кочкин, хотя виду не подал. Да и потом, то, что в деревне когда-то жил кто-то по фамилии Усов, это ведь еще ничего не значит.

– Он у тогдашнего помещика Дубова поваром служил.

– А других Усовых, значит, не было?

– Нет, не было, только вот повар!

– И куда он делся, повар этот?

– Так его на каторгу сослали.

– За что? – удивился Кочкин.

– Ну, тут история была… такая история, что и в книгах не прочтешь…

– Ну-ка, расскажи, что за история такая, может быть, я ее слышал!

– Да это вряд ли. А там кто знает? Ну, в общем, слушайте. Повар Усов – он хоча и при барине, но вольный был. Его помещик Дубов откуда-то из города привез. Повар-то вольный, а вот девка ему крепостная приглянулась. Решил жениться. Пошел к барину, к Дубову, разрешение испросить. Барин разрешение дал, но про себя решил девку ту первым испробовать, и испробовал… Повар Усов узнал про то, озлился, и запала ему в голову мысль отомстить. Но как? Долго думал и наконец придумал. Дубов сам из себя не больно видный был, но отличил его Бог, дал ему голос. Пел как соловей, девки во всей деревне млели. Много он их, девок, через этот свой голос попортил. И решил Усов по этому ударить…

– Это как же? – спросил Кочкин.

– Ну, так вот, слушайте, что придумал Усов. Взял он барскую ложку, наточил ее…

– Как наточил? – сузились глаза у Меркурия Фролыча.

– На точильном камне. Ну, так вот, наточил да за обедом своему «благодетелю» и подсунул. Барин стал есть, да пол-языка себе и отхватил. С тех пор стали называть их не Дубовы, а Безъязыковы. А Усов на каторгу попал, да там, говорят, и сгинул. Так-то, – закончил свой рассказ Лука Лукич.

Целовальник заметил, что после того, как рассказал про повара Усова, гость его задумался, крепко задумался, точно что-то напомнила ему история.

– Никак слыхали вы уже про это? – спросил кабатчик у изменившегося лицом Кочкина.

– А? Нет, не слыхал. Не слыхал, просто перед глазами картина явилась, фантазия. И стало, признаюсь, как-то не по себе… – Чиновник особых поручений зябко приподнял плечи. Он был несколько раздосадован тем, что не смог скрыть от кабатчика эмоций, и теперь, чтобы не вызвать у него подозрений, разыгрывал чувствительность.

– Да уж, – согласился с ним целовальник, – радости в этом мало, самому себе язык отрезать. Ну, а с другой стороны, поделом ему, Дубову этому. Я думаю, что Усов сделал правильно, по закону оно, может быть, и неправильно, а вот по совести – правильно. Мы же того не знаем, а у него, может быть, к девке той крепостной настоящая любовь была, а не просто зов плоти. А тут ему сообщают такое… – сказав, Лука Лукич налил вина.

Выпили еще рейнвейнского, помолчали. По целовальнику было видно, силится он что-то спросить, но не может, только щеки надувает. Кочкин полез в карман, достал оттуда часы, щелкнул крышкой, и у Луки Лукича точно пробку из горла выбило:

– Мне, ваше степенство, вот что интересно, а сколько он может стоить, корешок такой?

– Купить, что ли, хочешь? – подавляя зевоту, спросил Кочкин.

– Ну, это смотря по цене, люди мы, как видеть изволите, небогатые, – опустил глаза Лука.

– А сколько тебе за него не жалко?

– Сколько не жалко?

– Да!

Кабатчик задумался, однако глаза выдавали, что ему, сколь ни запроси – хоть копейку, все жалко будет. Но все же он решился:

– Десять рублей! – сказал Лука Лукич сипло и часто-часто заморгал, будто бы в оба глаза разом соринки залетели.

– Десять рублей? – Кочкин даже привстал, а под лавкой почему-то зашевелился нищий.

– Сто, сто рублей! – тут же поправился целовальник, испытывая при этом чувство расставания с душой.

– По рукам, – согласился Меркурий. – Тащи деньги, если они у тебя есть!

Быстрее солнечного света метнулся целовальник в зады своего кабака. Захлопал дверями, загремел ведрами. Сбивая руки, отодвигал ящики, шарил впотьмах, не было времени лампу зажигать. Тяжело дыша, на ощупь отсчитывал вертлявые серебряные кружочки. Но как ни спешил Лука Лукич, все одно не успел. Когда вернулся в «залу», чудесного гостя уже не было, а вместе с гостем пропал и нищий. Выбежал на крыльцо, только и увидел, что скрывающийся за поворотом зад дорожной брички. Топнул ногой по пыльной камышовой чувихе и простонал:

– Двести рублей давать нужно было!

* * *

Нищий, вошедший в кабак как раз во время изготовления пьяного зелья, был не кто иной, как кучер Прохор, успевший мало того что задать лошадям овса, так еще переодеться в заранее приготовленные лохмотья и измазать лицо грязью. После стал возле двери и принялся ждать условного сигнала, а условным сигналом, как вы понимаете, было громко сказанное чиновником особых поручений слово: «Готово!»

Прохор уже не в первый раз принимал участие в подобных представлениях, поэтому на обратной дороге, как всегда, сокрушался:

– Кабы мы с вами, Меркурий Фролыч, эфтим делом сурьезно занялись, вот деньгов-то у нас было бы! А может, и вправду – бросить полицию, да на вольные хлеба! Целовальников – их на наш век хватит!

– И не жалко тебе людей дурить? – спросил Кочкин.

– Это кого же жалеть, кабатчика? Он нас не пожалеет, он, кровопивец, из нас последнее вытянет. В том, чтобы кабатчика обдурить, большая польза обществу!

Кочкин не стал уточнять, что за польза такая, только рассмеялся на слова кучера.

Пока дорожная бричка с чиновником особых поручений, подгоняемая ветром хороших новостей, катилась в сторону Татаяра, там происходили еще более удивительные события.