Текст книги "Происшествие в городе Т"

Глава 17
Чудо в храме Усекновения

В Татаяре хромоногий пономарь церкви Усекновения, кутаясь от утренней прохлады в худую свитку, шел от сторожки к храму заправлять маслом выгоревшие лампады. Лицо причетника то и дело ломала зевота. С трудом поднимая калеченую ногу, взобрался по крутой каменной лестнице на паперть главного входа. Троекратно перекрестившись, подхватил болтающийся на грязной тесьме у самого колена ключ, вставил в замочную скважину и несколько раз повернул.

Случайный прохожий, окажись он в тот час у кованой калитки храма, выходящей на Аржанскую улицу, мог бы видеть, как пономарь вошел в церковь и как, спустя совсем непродолжительное время, выбежал оттуда, смешно выбрасывая вперед больную ногу и яростно размахивая руками. Буквально скатившись со ступенек, бросился к стоящему чуть поодаль от храма священническому особняку.

Через пять минут батюшка в одном подряснике, со скособоченной бородой и спутанными власами, колыхая чрезвычайно вместительным животом, семенил по росной тропинке к главному входу. Рядом, припадая на ногу и боясь отстать, шел пономарь. Он что-то рассказывал настоятелю, потрясая в воздухе рукой.

Лишь только они вошли в храм, на той же тропинке появилась дородная круглолицая женщина. В одной руке она несла небольшую складную лесенку, другой зажимала под подбородком концы незавязанного платка. Перед тем как войти в храм, попадья поставила лесенку и единожды перекрестилась, после чего еще и озирнулась, не видит ли кто!

Все трое находились в церкви не более четверти часа, затем вышли. Матушка с лесенкой наперевес ушла вперед, а настоятель с пономарем остались на паперти. Батюшка велел запереть дверь, а ключ передать ему.

– И не болтай! – предупредил он пономаря.

Как ни был строг батюшка, как ни наказывал им всем молчать, все одно слух о том, что в церкви происходят какие-то чудеса, пополз по Татаяру. Слух разлетелся по городу, как стая напуганных колокольным звоном ворон. Уже к полудню у калитки, ведущей в церковный дворик, стали собираться празднично одетые любопытствующие. В большинстве своем это были маленькие смиренные старушки, которые стояли и пылающими глазами смотрели сквозь кованые завитки ограды на церковь.

И попадья и пономарь клялись и божились, что ни словом, ни полсловом никому не обмолвились. Да и когда, когда было обмолвиться, ведь не выходили за храмовую ограду. Настоятель только кряхтел в ответ. Хотя толпа его не очень-то и пугала. Люди там все больше безобидные, верующие. Разойдутся, если не объявится среди них смутьян-зачинщик. И точно накликал батюшка беду опасениями своими. Раздался знакомый всему городу звук осиновой трещотки. Колыхнулись люди, расступились, а вот и он – смутьян Андрюшка: рубаха красная, длинная, сам без порток, в руке трещотка. Кинулся, точно кот, на оградку и давай ее сотрясать.

– Пошто христьян чуда узреть не пущаешь? Отопрись, чудо людям за страдание ихнее дадено, а ты его в кармане прячешь!

Настоятель опустил руку в карман подрясника и нащупал ключ от храма. Все ж таки непростые это люди – юродивые, и откуда только им все известно? И хоть юродство как явление почиталось православной церковью, отец Северин не очень его одобрял. Да и как юродивого можно одобрять: ругается матом, пьет горькую, обнажается на публике. Нет, это, конечно, люди святые, и пусть они себе будут, но где-нибудь подальше от его прихода…

Верующие, стоящие возле Андрюшки и вдохновленные примером юродивого, тоже стали, несколько осмелев, к ограде подходить и руками ее трогать.

– Ну, началось, – проворчал настоятель и велел охающей матушке задами в полицию бежать, сообщить о готовящемся насилии.

– А может, обойдется? – проговорила она несмело. – Одумаются!

– Не одумаются, сейчас он их подзадорит, и сметут ограду, а потом за церковь примутся.

– А может, вынести им, показать?

– Чего вынести? – прошипел он. – Ты думаешь, что говоришь? – Он постучал пальцем себе по лбу. – Прознает епархиальное начальство, приход закроют, и куды мы тогда с тобой, к самоедам? Беги давай, пока тут делов не наворочали. Скажи в участке, что собралось человек двести. Да нет, говори триста, скорее приедут!

Попадья подвязала головной платок двумя узлами, с такой силой затягивала их, точно не собиралась больше никогда развязывать.

Когда к месту начинающегося бунта прибыл оповещенный попадьей околоточный надзиратель Бибиков, самый большой полицейский во всей губернии, юродивый так раззадорил людей, что они приступили к активным действиям. Отодвинув засов кованой калитки, стали просачиваться в церковный двор, а некоторые уже принялись царапать храмовую дверь. Сам юродивый забрался с ногами на кирпичную опору ограды. Выказывал при этом полное отсутствие исподнего и, пуская слюни, пел, богохульно перевирая, сорок пятый псалом.

Осталось совсем немного до того срока, когда толпа меняет личину. Вместо старушек-смиренниц появляются скандалящие гарпии. Белобородые, на прямой пробор расчесанные тихие старички в косоворотках превращаются в двоюродных братьев злого волшебника Черномора, а худосочные исповедального вида молодые люди, на лицах которых только выступила плесень будущих бород и усов, неожиданно даже для самих себя наливаются мускулатурой и пробуют плечом, а крепки ли запоры… В общем, околоточный, как бы плохо тогдашние люди ни думали об околоточных, появился вовремя. Он выбрался из таратайки, отчего та вершков на десять стала выше. Придерживая рукой шашку, пробрался к кирпичной опоре.

Юродивый, завидя Бибикова, издал победный возглас:

– А вот, люди, поглядите, подмогу нам бог послал! Дядя, ты скажи, пущай он народ к чуду допустит.

– А ну слазь! – не сказал, гаркнул околоточный, и всех, кто стоял недалеко, обдало чесночным ветром. Толпа поежилась, ибо страшен был полицейский, огромный, круглоголовый, с черными, как печная копоть, усами и кулачищами не менее десяти фунтов весу в каждом.

Но на юродивого ни внешний вид околоточного, ни его громкий голос, похоже, никакого впечатления не произвели.

– А вот не слезу! – воспротивился он и, высоко задрав рубаху, показал околоточному как символ личной свободы причинное место. Старушки зажмурились, мужская часть толпы осторожно хихикнула.

– Посажу в холодную! – пригрозил юродивому Бибиков.

– Не посадишь, за меня люди вступятся!

– Это какие же люди? – Надзиратель тяжелым взглядом, от которого так и тянуло сибирским холодком, обвел присутствующих. – Эти, что ли?

– А хоть бы и эти!

– Здесь в проулке, – обратился околоточный к собравшимся, – стоит взвод конных жандармов с нагайками, так что предлагаю тихо-мирно разойтись по домам, иначе… – полицейский не договорил. Стоящий выше всех юродивый первым заприметил боязливо приближающегося к толпе настоятеля, который только после появления околоточного осмелился выйти из дому.

– Вот он, лихоимец! – закричал юродивый, указывая грязным пальцем в сторону настоятеля. – Где чудо спрятал, сказывай! И гляди, не ври!

– Какое чудо? – спросил Бибиков. – О чем он талдычит?

Настоятель внимательно посмотрел в лицо околоточного, а не разболтала ли матушка чего. Но на батюшку смотрели глуповато-бесхитростные глаза стража порядка, нет – не разболтала.

– Бог его знает, – шепотом ответил настоятель, – мало ли что ему в голову взбредет. Спасибо, что приехали. Вы меня вот от него избавьте, – настоятель чуть заметно повел глазами в сторону юродивого, – а остальные сами разойдутся. Чудо какое-то придумали…

– Да, да! – сочувственно замотал своей огромной головой Бибиков. – Чудо, где они, чудеса-то? А насчет этого, то сейчас попробую его оттуда снять.

Околоточный подошел к опоре и, глядя вверх на юродивого, завел такую речь:

– Ты бы сошел со столбика, неровен час оступишься да вниз свалишься. Хорошо, если на землю, только и делов, что больно будет, а если вот сюда угадаешь? – Бибиков осторожно прикоснулся к острым пикам церковной ограды.

– Сойду, если он людям чудо в церкви узреть даст!

– Да пожалуйста! – тут же согласился священник и пошел отпирать храмовую дверь. – Только не все сразу.

Удивительна она – Россия, вот только что люди толкались о запертую дверь, бились, рвались чудо узреть, и неизвестно, чем бы это все закончилось, но вот дверь открыта – иди, смотри… и нет желающих. Юродивый, только препятствия в виде запертой двери не стало, замолк, тихо со столбика спустился да и канул куда-то. Прочие, лишившись вожака, стоят, с ноги на ногу переминаются, а заходить в церковь не решаются, уж так оно у нас повелось – чудо всегда за запертой дверью, а открыли дверь, и нету чуда!

Околоточному все же удалось несколько человек затолкать в храм. Не успели они еще оттуда выйти, а толпа стала редеть. Сначала ушли задние, за ними потянулись передние, и вскорости не осталось ни души. Когда последние вышли из церкви и увидели, что нет никого, то кинулись бежать в страхе быть пойманными как зачинщики. Околоточный только посмеялся над этим, свистнув им вдогонку, отчего убегающие добавили скорости. Инцидент был исчерпан, по крайней мере, так казалось Бибикову.

– Может быть, наливочки? – предложил настоятель околоточному.

– С радостью, но в другой раз, дела! – отказался Бибиков от угощения, простился и уехал.

Священник подождал, пока таратайка околоточного не скроется из виду, затем вошел в храм. Осторожно ступая под строгими взглядами образов, прошел в северный придел. Отодвинул приставленную к высокой солее ступеньку, за которой открывалась темная ниша. Пошарив рукой, вынул из нее завернутый в старую фиолетовую рясу прямоугольный предмет. Разворачивать, впрочем, не стал, подержал в руках и сунул сверток обратно в нишу, которую сразу же и закрыл. Устало присел на ступеньку и задумался. Странные дела творились последнее время в церкви.

Глава 18
Икона святого Пантелеймона

– И что она за напасть такая и откуда взялась? – проговорил вслух священник. – И почему со мною эта напасть приключилась? Видать, сильно грешен я, а кто нынче не грешен, кто? Иной, посмотришь, и не усердствует, и в церковь ходит хорошо если один раз в месяц, а на исповеди так и вообще не бывает, и ничего – живет, благоденствует, все печали его стороной обходят. А может быть, это, – настоятель округлил глаза и выпрямил спину, догадка поразила его, – может быть, это знак мне, знак свыше?

Отец Северин встал со ступеньки, на которой сидел, проверил, плотно ли она придвинута к солее, после чего подошел к висящей напротив большой поясной иконе святого Пантелеймона. Стал на колени, перекрестился щепотью и отвесил двенадцать, по числу апостолов, низких поклонов. Затем поднялся, приблизился к лику почти вплотную и, глядя в нарисованные глаза святого, спросил:

– Скажи мне, пресветлый отрок, мученик за грехи наши, ответь недостойному твоего величия человеку, кто подает знаки мне?

Молчал святой, смотрел на настоятеля своим умильно-отрешенным взглядом и молчал. Однако в голове отца Северина вдруг заметались, зароились мысли. «Кто подает такие знаки? Бог? – спросил он сам у себя и сам же ответил: – Нет, разве может быть в Боге что-то злое и темное? Бог есть добро и свет! Знаки его – знамения – проникнуты любовью к человеку, даже мысль о том, что Бог станет делать то, что произошло сегодня в храме, кощунственна! Но если не Бог, тогда кто? Неужели это…» – Имя врага уже готово было сорваться с губ настоятеля, но кто-то опередил его и тихо за спиной сказал: «Сатана».

Если бы над самым ухом отца Северина кто-нибудь выстрелил из пушки, он испугался бы намного меньше, чем от этого негромко сказанного слова. Медленно, стараясь не дрожать и все-таки дрожа всем телом, настоятель повернулся. Позади, у самого амвона стоял человек. Солнце сквозь узкие храмовые окна светило ему в спину, и лица было не рассмотреть. Но странным образом горели глаза незнакомца, точно уголья, по крайней мере, так показалось отцу Северину. Батюшка хотел осенить себя крестом, да правую руку словно отсушило. И подумал святой отец в то страшное мгновение, что это сам князь тьмы явился сюда и смотрит испепеляющим взглядом.

Однако ничего похожего не произошло, «князь тьмы» со словами: «Я, кажется, напугал вас, простите меня, батюшка!» – сделал несколько шагов вперед, попал в полосу света от боковых окон и превратился в нашего старого знакомца – улыбчивого полковника фон Шпинне.

– Как бесшумно вы ходите, – переведя дух, проговорил настоятель, у него все еще дрожали коленки.

– Служба такая – тихая, – ответил Фома Фомич и тут же, не давая возможности настоятелю гадать, что за служба у незваного гостя, представился.

– Начальник сыскной полиции? – вопросительно повторил за ним священник.

– А вы, если не ошибаюсь, отец Северин.

– Да, это я.

– Стало быть, мне к вам.

– Но зачем я понадобился полиции? Тем более сыскной…

– Охотно вам объясню, только, если позволите, в другом месте, уж больно строго у вас здесь. Стоишь, как перед сенатской комиссией, – фон Шпинне обвел глазами иконостас, – и думаешь только об одном: как бы не сплоховать.

– Да, да, конечно, – суетливо проговорил настоятель и пригласил начальника сыскной следовать за ним.

Они вышли из храма. И после того как отец Северин запер дверь, направились к настоятельскому дому.

– Может, отобедаете с нами, – тихим голосом предложила попадья.

– Прошу великодушно извинить меня, но буквально только что из-за стола, – ответил Фома Фомич.

– Ну, тогда и я погожу, – сказал настоятель матушке и, обратясь к начальнику сыскной, спросил: – Где вам будет удобно поговорить, может быть, в моем кабинете?

– Да, пожалуй.

Через сени, переднюю прошли в небольшую комнатку с белеными стенами, столом под оливкового цвета скатертью и остекленным шкафчиком для книг, где среди прочих Фома Фомич успел заметить несколько томиков Вольтера. «О, да святой отец у нас вольнодумец!» – мелькнуло в голове начальника сыскной.

– Это книги не мои, – перехватив взгляд фон Шпинне, сказал священник. – Так, остались от прежнего батюшки, не выбрасывать же… Прошу вот сюда, садитесь. А нет, я сейчас уберу. Теперь можно. Переплеты, как сами можете видеть, кожаные, дорогие. Святое Писание в коленкор, а Вольтера этого в кожу, да и в какую: чистый сафьян из бухарского джейрана! Вот из-за переплетов и оставил.

– И что, вы никогда их не читали? – спросил, усаживаясь на жесткий стул, начальник сыскной.

– Врать не буду, читал, но только из любопытства и чтобы иметь представление. Некоторые нынешние, знаете ли, взяли привычку на него ссылаться, Вольтер то, Вольтер это…

– Ну, и как он вам показался?

– Как показался? Ересь, она и есть ересь, конечно, оформленная, ряженая, тем и привлекательная… для молодежи, студентов там и прочего. А таким ведь все равно, что читать, лишь бы вразрез с устоями нашими шло. Вредные это книжки, вредные!

– Согласен с вами, вредные. В былые времена за подобное чтение, пожалуй, и сана можно было лишиться. Вы, отец Северин, смелый человек.

– Да уж смелый, – смутился настоятель. – От прежнего батюшки остались, а я… чтобы не выбрасывать, вот и стоят… так, из любопытства…

– Ну, из любопытства так из любопытства, я ведь к вам, святой отец, не за этим пришел. – Фома Фомич подался вперед и понизил голос: – Люди болтают, будто бы чудо у вас тут произошло.

– Врут! – тотчас же выпалил настоятель. – И не верьте никому, это их юродивый взбаламутил, целую революцию здесь устроил. Пришлось, знаете ли, полицию вызвать!

– А откуда он, этот юродивый, взял, что у вас в храме чудо произошло? Именно у вас, не в другой церкви, которых в городе сорок сороков, а у вас?

– Кто же его разберет, убогого, какой с него спрос? Ночью что-нибудь не то привидится, вот он и бегает, «пророчествует».

– Стало быть, у вас все хорошо, ничего не случилось?

– Ничего, зря беспокоились, – мелко-мелко затряс головой отец Северин.

– А попадья говорит, что будто бы странности у вас здесь какие-то происходят…

– Вот глупая женщина! – выпалил настоятель и ударил себя кулаком по колену. – А я-то думаю, что это она мельтешит да глаза прячет, – проболталась! Выходит, вы все знаете?

– Хотелось бы эту историю от вас услышать. Вы же знаете, как рассказывают женщины: путано, сбивчиво, могут и приврать.

– Я, конечно же, расскажу, только не понимаю, какой в этом интерес для полиции, это внутрицерковные дела.

– Боюсь, вы ошибаетесь, отец Северин. Эти дела, может быть, и были внутрицерковными, но лишь до того момента, пока у вас здесь не собралась толпа. Хорошо, все обошлось. Но кто даст гарантии, что эти люди не соберутся здесь завтра? Вы можете дать мне такие гарантии?

– Нет, – потупился настоятель.

– Не можете. Ну, тогда хотя бы расскажите в подробностях, что у вас здесь произошло или происходит, какие такие чудеса?

Отец Северин погладил бороду, тяжело вздохнул и спросил у фон Шпинне:

– Вы когда-нибудь видели икону святого Пантелеймона?

– Неприятно сознаваться в своем невежестве, но нет.

– Тогда придется вам ее показать. – Северин поднял скатерть, выдвинул один из ящиков стола, покопался там, достал глянцевый листок и протянул начальнику сыскной. – Это не икона, но очень качественная репродукция, посмотрите внимательно.

Фома Фомич поднес листок к глазам. Канонически выписанный юноша с нимбом вокруг головы, одетый в золотые одежды, был изображен на этом листке.

– Когда я вошел в храм, вы разговаривали с его иконой? – спросил, подняв глаза на Северина, фон Шпинне.

– Да, – с неохотой ответил тот.

– И что же эта икона? – спросил Фома Фомич и вернул репродукцию батюшке.

– Святой Пантелеймон при жизни был целителем. Он получил этот дар от Бога, с утра до вечера лечил больных. Лечил всех, не разбирая ни званий, ни должностей: вельмож, рабов, заключенных в тюрьме… Как у всякого праведника, у него были завистники, они донесли на него. По приказу императора Максимилиана его арестовали и предали пыткам. Что палачи ни делали с ним, святой оставался невредим. Многие люди, видевшие это, уверовали во Христа. Уверовали во Христа и палачи, отказавшись предать святого казни, но Пантелеймон велел им выполнить приказ императора. Когда святому отсекли голову, из раны вместо крови потекло молоко… Ничего, что я так подробно?

– Напротив, это очень интересно, продолжайте, – проговорил начальник сыскной.

– Ну, так вот, поскольку святой при жизни был целителем, на иконах его принято изображать с ковчежцем в одной руке, в нем находится снадобье, и ложкой – в другой. Ложкой он раздает это снадобье нуждающимся в исцелении.

– С ложкой? – блестя глазами, переспросил начальник сыскной.

– Да, такая традиция иконописи, она пришла к нам из Византии. Ложка и ковчежец – это символы врачевания…

– Я где-то слышал, что символом врачевания является хирургический ланцет, – перебил настоятеля фон Шпинне.

– Это языческая символика, душу кровопусканием нельзя вылечить! – веско возразил отец Северин.

– И что же все-таки с иконой святого Пантелеймона, батюшка?

– Я когда был назначен сюда в приход, дела принимались в спешке. Пасха грядет, ревизию было устраивать некогда. В общем, принял я все как есть, все недочеты, которые в будущем обнаружатся, взял на себя.

– И что же, большие недочеты обнаружились потом? – спросил фон Шпинне.

– Нет, слава богу, никаких недочетов.

– Выходит, все хорошо?

– Выходит, хорошо!

– Тогда я не понимаю, зачем вы мне это рассказываете?

– А вот слушайте дальше. Все хорошо, за одной маленькой неисправностью…

– И что же это за неисправность?

– Спустя, может быть, месяц после Пасхи заставил я нашего пономаря протереть иконы от пыли. Надо заметить, что прежде это делалось не часто… Когда Яков протирал икону святого Пантелеймона, то обнаружил, что в руке целителя нет ложки…

– Нет ложки? – фон Шпинне, как ни старался, не смог скрыть удивления.

– Она была не нарисована. Ковчежец был, а ложки не было!

– И как вы это все объясняете?

– Да очень просто, икона эта из «новых»…

– Что значит из «новых»?

– Это значит, что написана она недавно, но не вчера, конечно, может быть, двадцать лет назад, может, позже. В последнее время иконопись стала массовой. Иконы как блины пекут, да и «богомазов» развелось, некоторые из них даже и канона иконописного не знают. Я поэтому и называю их «богомазами». Ну вот, может быть, по незнанию не нарисовали ложку, в спешке или еще по какой причине, сейчас-то чего уж гадать. Да дело, собственно, и не в этом… Обратился я по поводу этой иконы к иконописцу с просьбой ложку дорисовать. Он ни в какую. Не стану я с чужой иконой работать, пусть кто-нибудь другой. Ну, а кто другой? Нету другого. Пришлось, хоть это и накладно, заказать ему список…

– Что за список?

– Ну, копию. Мы так в церкви копии называем, – пояснил Северин и продолжил: – Повесили список. Старую икону, без ложки которая, куда девать, не выбросишь ведь? Я ее замотал в старый подрясник да и спрятал в храме…

– Я так понимаю, что это не конец истории? – заметил начальник сыскной.

– Не конец, это получается только начало. Слушайте дальше. Поменяли, значит, иконы, и все пошло своим чередом. Тишь, гладь да божья благодать. А тут, когда… – отец Северин задумался, – в марте или в начале апреля, точнее сказать не могу, помню только, что еще местами снег не стаял… Утром, я еще сплю, прибегает пономарь и говорит, что на иконе Пантелеймона ложка пропала! Я кинулся в храм, точно! Нет ложки!

– Как же такое может быть? – воскликнул начальник сыскной. – Просто какая-то мистика!

– Я поначалу, каюсь, тоже так подумал, но потом присмотрелся, а на стене-то старая икона висит, та, что я спрятал. Полез в схоронку свою, сверток с иконой на месте. Разворачиваю, а в нем список лежит! – После этих слов настоятель громко ударил тыльной стороной правой руки по ладони левой.

– Значит, их кто-то поменял местами?

– Получается, что так, – кивнул священник.

– А как вы думаете, кто это мог сделать?

– Вроде бы и некому, потому как про схоронку я один знал, да и зачем их менять, вот этого я в толк взять не могу… Ну, да ладно, слушайте дальше. Иконы я перевесил, старую так же завернул и спрятал, но уже в другое место. Прожили мы спокойно с того дня до сегодняшнего утра, а сегодня утром все повторилось! Что было дальше, вы уже знаете.

Начальник сыскной встал и под пристальным взглядом Северина направился к двери.

– Движение помогает мыслить… – обернувшись, пояснил он священнику, который было решил, что полковник уже уходит.

– Понимаю вас, – кивнул Северин, – я тоже, когда проповеди пишу, прибегаю к этому способу.

– Вы-то что сами думаете? – спросил фон Шпинне, возвращаясь и снова садясь на стул.

– Да есть у меня подозрение… – с неохотой в голосе сказал Северин.

– Какое подозрение? – насторожился полковник.

– Я думаю, что это делают мои завистники, они хотят убрать меня с прихода!

– Вы можете назвать их?

– Нет, не могу, я просто предполагаю, потому что другого объяснения у меня нет.

– А вы сообщили об этом церковным властям?

– Нет, да и что сообщать? Но теперь-то, после того как вы узнали, придется. А вдруг решат, что это все нечисто, да приход закрыть велят, вот и останусь я у разбитого корыта, – с тяжелым вздохом проговорил настоятель.

– А вы, святой отец, ничего не сообщайте, – сказал начальник сыскной и, как показалось священнику, слегка подмигнул ему.

– Ну, а как же…

– А что касается меня, то я вас, батюшка, не выдам, слово чести. Да и не мое это дело. Для того же, чтобы все эти события, которые происходили в вашей церкви, прекратились, вам нужно все-таки избавиться от старой иконы…

– Я не могу ее уничтожить! – воскликнул священник и даже привстал.

– Речь не идет об уничтожении, просто эту икону нужно куда-нибудь увезти, кому-нибудь отдать, и лучше, если это будет в другом городе. Вы понимаете меня?