Текст книги "Сочинения русского периода. Стихотворения и переводы. Роман в стихах. Из переписки. Том II"

 
в передвечерний час когда
уже склонялись в ноч светила
а в Водолее восходила
Сатурна грозная звезда
да незаметно стал в зените
жизнь разоряющий Уран —
хотите ль вы иль не хотите
рожденные под ним – из стран
кидающий из жизней в жизни
лишающий друзей – отчизны
взлетающий перстом меча
от постоянства отуча —
в час тот с совидцами такими
пришол на землю человек
в морщинках с баками густыми
со сросшеюся пленкой век
мать на подушках приподнялась
взглянуть на сына в первый раз
и приглядевшись испугалась:
слепой – совсем не видно глаз
тут доктор ножницы кривые
с комода помрачнев берет
и делая шаги большие
к младенцу сгорбившись идет
мать вскрикнула а он смеется
и ножниц ужас отложив
на веки пальцы наложив
их раскрывает – не придется
прорезывать дитяти глаз
подайте грудь ему сейчас —
решает мать – забота снова
как научить сосать такова
но ткнувшись и поймав сосок
сын присосался и без спроса
грудь ручкой давит – наконец
краснеет пуговочка носа
отпал насыщенный – отец
меж тем под дверью отирает
глаза счастливые платком
и курит в форточку потом
на небо серое взирает:
ноч петербургская бела
под фонарем стоит прохожий
бредет другой из-за угла
на привидение похожий
 
 
переведен в столицу в полк
обзаведясь своей квартирой
он понял в жизни легкой толк
столичново пустово мира
толк в кутежах гонящих сон
в приемах шумных но отныне
в сем вихре будет помнить он
о кротко спящем в детской сыне:
в предутренний вернувшись дом
походкой непослушно тяжкой
взглянуть придет он перед сном
как дышет спинка под рубашкой
рукой неметкой крест чертить
и николаевской бородкой
поцеловав ощекотить
затылка вздрогнувшево щотку
 
 
а жизнь свой движет круг и вот —
в столице смутно муж на службе
в кастрюльке геркулес растет
спиртовки огонечек в луже
молочной – пляшет голубой
сын рад ему вдруг грохот вой
под окнами копыта крики
погаснул свет – наперевес
опущены мелькнули пики —
и опрокинут геркулес
рукой хладеющей неловкой:
с ребенком в кухню и на двор
в швейцарскую а от спиртовки
огнь ящерицей на ковер —
слетел двоится разбегаясь
предупреждением дымок
провеял – спешно возвращаясь
звонит отец и на порог
едва ступив – тут стало глуше
откуда гарь – поняв все вмиг
он николаевкою тушит
огонь и ищет где же Мик —
где сын где мать и вот с кухаркой
вниз чорной лестницей бежит —
в коморке дворничихи жарко
на блюдечке свеча дрожит
в чаду завернут в плед поспешный
ребенок в жениных руках
их вид в трагическом потешный
в нем смехом заглушает страх
заботливо полунахмурясь
он с ношей спящею домой
идет с испуганной женой
 
 
так первая промчалась буря
 
 
и дальше чертит жизни круг
как в осемнадцатом писали —
коловращается: из рук
отцовских на небесной дали
меж дачных голубых осин
кометы косу видит сын
и бабушка в суровой муке
к ним приезжает умирать
благословляя молча внука
ещо умеет крест послать
с высокой точно стол постели
ее костлявая рука
(как ногти страшно посинели
и вена вздулась как река)
в квартире жутко и просторно
звонки и шопот а потом
ево в карете валкой чорной
отвозят в хладный страшный дом
где примут бабушки кузины
старухи строго: их пасьянс
стол мраморный с ногою львиной
запретный лед – паркетный глянц
лоб запрокинуть – над пуками
люстр бронзовых круги картин
ему готовят балдахин
постель холодную как камень
и он не дышит и не спит:
гуляет ветер пол скрипит —
с какою быстротою к маме
он бросится когда она
за ним приедет – за ушами
потрогает тиха бледна
нет дома бабушки и ново
пуст незапретен кабинет
где бабушка жила – в столовой
в часах старинных жизни нет
(потом узнает он: в час смерти
остановилися часы)
спокойно все но холод чертит
круг тайны взмахами косы
и чуя этот холод в паре
с тревогой безотчотной в сон
зловещий первый погружон
он видит бабушку в кошмаре:
клубок от кресла откатясь
чернеет – бабушка на кресле
все ближе неживей чудесней
вдруг ставши вдвое – раздвоясь
уж с двух сторон теснит – пылают
глаза – круглятся и растут —
проснувшись с криком подымает
он дом – родители бегут
лоб щупают – на свет спросонок
кривясь в себя приходит он
но свет погас и – тот же сон
 
 
так фантастический ребенок
растет – он вечно одинок
(у матери все на примете:
чтобы болезнь или порок
не занесли другие дети)
она товарищей ему
игр хочет заменить собою
следит что детскому уму
занятно – вот в ночи луною
ребенка поразился глаз
она спешит уже тотчас
к нему на помощь и рисует
на стенах лунные моря
небес таинственные земли
вот к клавишам подсел даря
импровизацией и внемля
ему уж приучает мать
слух детский к времени и звуку
вот научился он читать
и мать ему готовит муку:
в ядь жизни подсыпает яд —
отравленные им глядят
со стороны на все явленья
все приучась переживать
– всеотвержения печать! —
лиш силою воображенья
 
 
столица хладная зимой
прогулки с матерью в гостинный
в час летний – финский брег морской
парк павловский полупустынный:
там на холме в древах семья
стояла белых изваяний
меж них резвилися смеясь
не знавшие ещо страданий
лиш отрок хиленький следил
веков на ликах отраженье
перстов у лир орлиных крыл
полузастывшие движенья
и руны каменных страниц
и свиток циркулем пронзенный
и слепота высоких лиц
томили дух неискушонный
потом и петербургский дом
их тайной жизнью населился —
 
 
а в доме заняты винтом
бросая карту отклонился
отец – неглядя отложил
– пасс – папиросу – пасс – качаясь
всплывали дымные ужи
тиш – вдруг стакан простывший чая
подпрыгнул на столе звеня
смешалось в крике все и стуке
и снова тиш – пасс-пасс – скользят
по картам – мыслят мыслят руки
 
 
уже по новому речист
тут над сукном испачкан мелом
сошолся бывший нигилист
теперь чиновник – с офицером
сначала – у сестры приют
найдя – с брезгливостью с надрывом
он жил: спор возгоревшись тут
грозил окончиться разрывом
не мог не побледнев взирать
одним лиш видом разъярившись
как Новым Временем накрывшись
зять любит в кресле подремать
 
 
(тогда мечтал он: как синица
зажеч российский океан
и приезжал отец в столицу
спасать: попавши в ураган
меж казаками – простирая
свой зонтик пробивая бреш
стоял бровями помавая
шепча: са-баки его еш—)
 
 
недоучась рожденный поздно
таким шол в жизнь идеалист
а в жизни: неудачи – мглист
чиновный петербургский воздух
им надышавшийся устал
погряз в раздвоенности в частном
и незаметно сам он стал
таким акцизником бровастым
и вышло что он был из тех
на ком ненужности трагичной
печать – не вкусит кто утех
стыдясь удачи в жизни личной
кто целомудрием своим
понятием опасным долга
врагам наскучил и своим —
испортив жизнь себе надолго
надолго или до конца
племянник помнит взор склоненный —
в движеньях бледново лица
над карточным сукном зеленым
зловещий ломберный отсвет
и в лёте тех же помнит лет
взметенный как костром зарею
над миром красный облак-дым:
пылало небо и под ним
стояли дети не игрою
сим зрелищем поражена
была душа их – в этот вечер
истории провеял ветер
услышал мир: война —
жена
готовит мужа в путь походный
мать сына в вихрь свинцовый шлет
за годом чорным год голодный
землистоликий настает
в столице пасмурно и скупо
лиш речи дерзки и вольны
 
 
раз гость обедавший (за супом
за кофэ тот же дух войны
тень неотступная) как дети
рассказывал бегут на фронт
потом закрывшись в кабинете
отец шагает взад вперед
и курит в кресло погрузившись
а со стены на мир озлившись
поднявши правый эполет
насупясь клочит баки дед
портрет поблекнувший за синью
полудымка ещо бледней
вот сын вошол с отца очей
не сводит и привлекши сына
отец как с равным первый раз
совет житейский начинает —
он сгорблен – ус растрепан – глаз
над смятою щекой блуждает:
он мог бы – глухо говорит:
здесь совершенствуясь чинами
жить в безопасности и с вами
но что ж – он убедился —: вы
и без меня – а мне чины
не нужны —
мало понимая
слова ловя их звук глухой
сын хочет что-то отвращая
в судьбе – закрыть отца собой
 
 
но произвел уж разложенье
в нем книжный яд: отделено
от дела в нем ево волненье
как в грезе сковано движенье
косноязычно и темно
и безучастливый наружно
стоит а перед ним отец
твердит серея как мертвец:
я не могу – расстаться нужно —
осудиш сам меня потом
 
 
и в хлопотах о переводе
уже отец – уже в походе
и брошен прежний мир и дом
к кузине бабушки в именье
сын с матерью приглашены
вот Петроград зловещей тенью
как призрак отплывает в сны
 
 
ещо России лик мелькает
в окне вагонном перед ним
вот берег Волга раздвигает
клокочет пароходный дым
воззрившись ночью в темень в оба
в огнях течот дракон речной
на пристанях сухая вобла
гармоника и женщин вой
вой матерей что провожают
хмельных рекрутов на войну
а лодки с песней рассекают
взлетая чайками – волну
с икон огромных черноликих
сурово тьма времен глядит
и та же тьма во взорах диких
тех провожающих стоит
 
 
ещо увидит он усадьбу
в ней бабы Оли силует
в старинном траурном наряде
из белой колоннады в свет
одной ногой вперед ворчливо
ступает – жолтая рука
указывает палкой сливу
упавшую в траву с сука
столичному ребенку в диво
все: ветер парк и эта слива
ездой утешен верховой
забыл он чорный час военный
но в поле вот – австриец пленный
пасет коров – в тростник пустой
он дудку смастеривши свищет
свирель сверлит – все дальше тише —
постукивая в кость копыт
пыльцу взвивая конь бежит
деревнею опустошонной
и обездоленной войной
конь времени – из жизни сонной
несет – проносит в строй иной
 

 
ночами колыхался флаг
багровый неба – там циклопы
кидались громами – в окопы
ещо в которых не был враг
прожекторы сникали: в тучах
их обоюдоостра синь
и в терны проволок колючих
врастала пыльная полынь
земля дрожала – эшелоны
шли днями серые в пыли
колесный скрип обозов – стоны
из них как бы из под земли
и тут же в местечковой грязи
теленок жалобно мычит
на сучковатом перелазе
мальчишка пяткою сучит
большеголовый белобровый
жует свирепо хлеб воззрясь
с вниманьем неземным коровы
и в серый эшелон и в грязь
этапный комендант шагает
простукал палкой подскочил
лавируя среди пучин
текучих луж – сопровождает
ево забавно семеня
такс белый с видом адьютанта
и бледный мальчик – сын: семья
гостит сейчас у коменданта
 
 
этап обходит он с отцом
вот рапортует каптинармус —
бросок – ладонь под козырьком
тень на висок броском и на ус
котел где варится горох
усатый повар открывает
и ложкой длинной вынимает
на пробу порцию – не плох
куда душистей и сочистей
горох солдатский скучных блюд
когда на скатерти их чистой
в столовой чинно подают
хоть не всегда в столовой чинно:
все чаще тыловой народ
бросает в пар спиртной и винный
свой чорный непонятный рок
всю ноч доносится в покоик
где отрок спит – неладь попоек
гитарный плач недружный крик
нелепой ссоры вопль и грохот
рыданье выстрелы и хохот
и тиш повисшая на миг
та тиш что громы заглушает
в ней серце детское шагает
споткнулось падает – отец
во тьме нетвердою походкой
бредет наткнулся наконец
и николаевской бородкой
колючей мокрой ищет лоб
рукой дрожащей шаря крестит
– не забывай отца по гроб
и помни он не продал чести
и сын босой за ним во след:
– куда ты папа – «Бог с тобою»
и разрешается слезою
горючей пьяной пьяный бред
 
 
иною ветряною ночью
он пробуждается – воочью
пред ним виденье предстает:
у зеркала свеча сияет
и дама косы оправляет
со шпильками во рту поет
кос незнакомки тишина
и электрический их шорох
сквозит эолова волна
в соломенных наружных шторах
но незнакомка кос извив
последний вкруг чела обвив
встает склонилась у постели —
закрыв глаза не дышит он
вдруг на щеке ево сквозь сон
ее уста запечатлели
душистый поцелуй – потом
в прокуренной пустой столовой
сидит он днями бледный новый
послушает гитарный гром
струны коснувшись неумело
иль новое придумав дело
шлифует ногти на руках
 
 
а серая течот река
солдатской лавы – извергаясь
вулкан войны дрожит гремит
мир лавой залитый горит
и рушится с оси сдвигаясь
 
 
вот мать вернулась из столицы
(в назад ещо поездка) там
перед отъездом помолиться
в пустой зашла случайно храм:
сквозь сероту забот дорожных
припомнился враждебный ряд
последних лет и дней тревожных
(уже был смутен Петроград)
жизнь прожитая безответно —
и в жалости к себе слеза
промглила сладко незаметно
полузакрытые глаза
в сей влажной мгле она не сразу
увидела сквозь голубой
луч на стене перед собой —
как в саване воскресший Лазарь
из тьмы пещеры выходил
перед толпою поражонной —
откуда так знаком ей был
библейский вид толпы – в смущонной
вдруг всплыло памяти кольцо
гаданье девичье – кто знает —
и помертвевшее лицо
она в ладонях укрывает
язык гаданья темен: вид
простово образа сулит
зловещее нездешним вея
но жизни сон ещо страшнее
 
 
был труден путь ее на фронт
за поездом ее последним
шли вести странные и вот
в местечке служатся обедни
гуляет красным ветром флаг
над чорной улицей – толпою
гвоздит в толпу сулитель флаг
стуча в пустой помост пятою
и вопли марсельез кружат
все вкруг: посул топ пенье банты
а в тыловом мирке кутят
похмельный сон у коменданта
здесь ежика в саду открыв
и в чепчик детский нарядив
совет потешный держат вместе
как окрестить и спиртом крестят
один советует назвать
Рево тот – Люцией а крестник
от спирта и заздравной песни
пыхтя топочет под кровать
след оставляет мокрой лапой
волочит кружевной шелом
меж тем на станции этапной
бушует пьяный эшелон
 
 
с кого то сорваны погоны
кровь топот ног в пыли и стоны
а комендант – докончен спирт —
накрывшись полотенцем спит
вдруг в дверь приклад солдатский ухнул
и вваливаются на кухню
в руках винтовки мрачный вид
блуждает взгляд растерзан ворот
оглядываются – где ворог:
где кровопийца! – папа спит
сын дверь от кухни притворяет
идет будить: пап! пап! и груз
безжизненный плеча качает
а! что! – привстал: растрепан ус
ево расправивши гребенкой
покрыв охотничьей шубенкой
продолговатость плеч встает
и посреди солдат идет
с привычным видом коменданта
в окошке бледная семья:
за ним потешно семеня
такс белый с видом адьютанта
в окно вдали толпа видна
там рева грозново прибои
смолкают грозно перед боем
 
 
вот бурей – ротново жена
на ней плащ детский перелетный
в руке большой фонарь (свечи
в нем только нет) – бежать в ночи!
а ротный – невозможен ротный:
он пьян кричал в толпу ура
но слава Богу! писарь старший
ево ведет – давно пора!
бормочет ротный: бей – монарший —
вперед – в столовой под ключем
теперь он заперт – писарь водит
глубокомысленно плечом —
ни в чем он смысла не находит:
зачем полковник говорит
в толпу – там щолкают затворы
как раз на пулю налетит
на шалую за разговоры —
меж тем в столовой стук окном
все к двери – возятся с замком:
дрожащих рук не чтут запоры
но вот подался ключ и что ж
в столовой никово лиш шторы
воздушная проходит дрож
и руки ротная ломает
а под стеною пробегает
с оглядкой бледный деловод
за ним – они: их страх ведет
дверями кухонными садом
кладбищем полем в лазарет
где в темных окнах сестры рядом
стоят – лица на бедных нет
тут фельдшер к ним – толстяк: круглятся
глаза дрожит губастый рот
вбегает – ну спасайтесь братцы
смерть! началось – и сам вперед
мячом танцует под ногами
от пули воротник подняв
туманом вьется над полями
полусновидческая явь
сквозь терны проволок колючих
по тернам высохшей травы
как призраки над ними тучи
летят касаясь головы
одна сестра платок пуховый
поспешно с головы – в комок
дороже головы платок
прострелят жаль – платок то новый
за руку сына мать влечот
а сын так странно безучастен
считает серце: нечет-чот
разрознен разобщон на части
среди живых он одинок
их извне хладно наблюдает
и лиш безвесный холодок
ево – прозрачня – проникает
тот внешний холодок потом
в сновидческом глухом инертном
хоть зрячем оснует свой дом
и над одром провеет смертным
 
 
бегут навстречу им окоп
чертою ломанной змеится
они в окоп как в тесный гроб
сползают в черноту – укрыться
чу выстрелы или сучок
под чьей то тяжкою ногою
и присвист и знакомый чмок
и над окопною дырою
зашолся лаем такс – за ним
на лёте сизых туч – утесом
тень – уголечком папиросным
черты едва озарены
и голос —: вот вы где сидите
а этот дурачок – смотрите!
– отец смеется – вас нашол
от дома вам по следу шол
заметлешился вдруг у сада
зафыркал и пошол стрелой
что вы тут делаете! Ада
ну вылезай идем домой
да все спокойно: страж до утра
сам буйный эшелон несет —
все хладнокровия расчот
а ведь была одна минута
я шол в толпу толпа ревет
я ж с палочкой – передается
спокойствие в толпе волной
и увязался такс за мной
ему зачмокали он жмется
а вот передние дают
дорогу и круги идут
затишья – тут еврейку тащут:
как продают под властью вашей!
за спекуляцию карать!
я лезу медленно в карман
ключ вынимаю открываю
свой стол в нем ножик – разрезаю
неспешно хлеб и им с плеча
разрез с изюмом кулича:
не хлеб – кулич и кто то сзади
уж через головы: пошол!
мой мой кулич! и смех прошол
и все прошло в ево разряде —
 
 
ещо тревожна ноч хоть след
не чертит в ней свинец залетный
но бродит где то пьяный ротный —
погибнет натворит он бед
но у каково то солдата
в руке винтовка и расплата
за необорный грех веков
невытравимый след оков
 
 
та ноч откроет ряд опасный
дней – только отрок им причастный
на все глядит как сквозь туман
как Достоевсково роман
жизнь душу эту разъедает —
он Достоевсково читает
и все внедряется порок
сновидных дней ночей бессонных
призраков недовоплощонных
укрытых демонов меж строк
за окнами меж тем гранаты
и выстрелов шальных раскаты
там серый дезертир мелькнул
и воют в пламени погромы
горят усадьбы скачут громы
кругом круглится око дул
 
 
однажды пропылив задами
к калитке самоход и вот
в папахах – у папах цветет
верх огненными языками —
в углу винтовки прислонив
на стол револьвер положив
с отцом таинственные гости
таинственный совет ведут
невнятно голоса растут
и наконец отец с часами
к семье: оденьтесь пусть возьмет
Мик теплый плед и в самоход
а я на лошадях с вещами —
не объясняя больше им
их крестит и мешая дым
автомобильный с пыльной тучей
ощерясь дулами семью
проносит самоход летучий
с этапной кассою семью
деревни и мосты мелькают
под вечер пыльный городок
их мостовою сотрясает
и стихла тряска смолк гудок
у цели – от ограды тени
провеялись: фонарь потух
и за оградою виденье —
луною воплощонный дух
цветущей яблони: там облак
под лунной радугой и тут
тово же естества и оба
богорасленные цветут.
 

 
был дивен этот переезд
в кругу винтовок гайдамаков
был дивен в темном блеске звезд
вид снежных древ и чорных маков
из щели тротуарных плит
процвел веночек – мак багровый
но вот начальник участковый
полковник грузный семенит
калитка хлопнула радушно
радушный говорок на о
герой польщон что клонит уши
полковник к лепету ево
меж тем тарелки подставляя
рукою пухлою с кольцом
а доч полковника – босая
склонилась тут же над чулком
домашней милой суматохой
оказан путникам почот
и сон уж новою эпохой
на новом месте настает
 
 
вот улицею пропыленной
роится городок пред ним
чугунный островок балконный
над быстриною недвижим
толкуют группки ротозеев
подошвы шаркают гуляк
и огненным с папахи вея
мчит дыбя лошадь гайдамак
герой наш после горькой соли
выходит с пледом на балкон
от Байрона и жолчной боли
в себя впервые погружон
до недр невнятных человека
всему земному первый враг:
библиотека и аптека
на новой почве первый шаг
те дни уже не повторятся
когда тягучий перевод
умел заставить задыхаться
когда тяжолый переплет
хранил страничный вей мятущий
когда весна свой ствол цветущий
из снов тянула и стихов
к садам воздушным облаков
когда со стен старинной башни
предстал впервые кругозор
и ветер этих мест всегдашний
свой оперенный поднял спор
и встали над низиной нишей
на четырех холмах кладбища
и белым голубем собор
 
 
вон там в овраг сползает в паре
с кустом с могильново чела
с арабской надписью чалма:
тут жили пленные татаре
и до сих пор ещо монгол
в чертах широких лиц мелькает
тут конь стреноженный с могил
траву колючую срывает
за ветхой крепостной стеной
другое дикое кладбище
в дупло протлившееся нишей
врос камень от веков седой
с чертами ликов человечьих
львы на надгробьях стерегут
иероглиф библейской речи
символ благословенных рук
а по брегам оврага диким
стоят враждебные гроба
крестов грозят наклонно пики
и здесь с могильново горба
там ангел над стишком рыдает
и омертвевшево Христа
тысячекратно распинает
крестов спаленных высота
в овраге же слоится глина
в колючих травах козий сад
иософатова долина
среди кладбищенских оград
у мертвых области все шире
над крышами живых листвой
шумит о иномирном мире
прапращур выросший ветлой
на тленность вечность наступает
как исполинский мавзолей
с холма высоково взирает
бойницей замок – в нем музей
теперь пропыленный архивный
недавно же руиной дивной
стоял он – на камнях трава
росла и плакалась сова
тут кость с камнями участь делит
лом разбивая улиц грязь
пласт исторический шевелит
где грузный след печатал князь{13}13
  Князь Константин Острожский – известный поборник православия в Польше XVI века – отец ево гетман литовский прославился своими победами над татарами.


[Закрыть]
величьем прошуршав прозвякав
в толпе линялополых жаков{14}14
  Жаками называли учеников академий – в Остроге была основана кн. Острожским первая греческая академия в противовес латинским иезуитским.


[Закрыть]
канонов византийских страж
в друкарню{15}15
  Друкарня – типография.


[Закрыть] шествовал под липы
взирать – приняв на лоб витраж —
на гутенберговские типы{16}16
  Типы – печатные знаки.


[Закрыть]
отец ево рубил татар
тяжолым шаршуном отвесно
а он оружием словесным
бьет иноверное – друкарь
с ним беглый Федоров{17}17
  Острожская типография была основана первопечатником Федоровым после ево бегства из Москвы.


[Закрыть] в советах
бессонных но сникают леты
и деда дело слабый внук
предаст чтоб снова коловратный
истории поток превратный
вернул стенам заглохший звук
напев восточной литургии
князь в гробе каменном давно
ево дела вершат другие
куют возмездия звено
на католических руинах
граф Блудов воздвигает тут
оплот российский – институт
святово братства{18}18
  Кирилло-Мефодиевское братство несшее миссию просветительную и политическую: граф Блудов известный государственный деятель вел в юго-западном крае политику руссификации.


[Закрыть] – в пелеринах
питомиц блудовских взрастет
братчанок долуоких племя
но и сей дуб лихое время
военным вихрем просечот
 
 
вот посреди гуляк зевак
взлетая как по ветру листик
уже гарцует гайдамак
величественный гимназистик
что в класс приходит со штыком
гранату прячет в парту важно
и романтическим огнем
чей взор полутомится влажно
ему влюбленные персты
ласкают клавиш пасть – чисты
в вечернем таинстве квартиры
пускай ночуют дезертиры
в могильных склепах шевеля
средневековых мумий кости
пускай уже дрожат поля —
грядут неведомые гости
 
 
просвищет первый соловей
весной какой то в жизни каждой
и лепестков душистых вей
в предчувствии любовной жажды
кладбищенский покроет сад —
в сосне дремучей лунный взгляд
геометрическое око
и над раскидистой сосной
над одинокой головой
звезда провисшая высоко
 
 
открыт толпе заветный парк
парк в тихих парочках таится
под шелестом древесных арк
рябь лунная на лицах тлится
наш отрок хиленький – герой
тем временем с огромной книгой
библиотечною веригой
один справляется с весной
с посюсторонним в пререканьи
и входит в вечные слова
величественные деянья
в круженьи эта голова
ему уже не плоть – не пенный
плечей девических овал
но образ гетовской Елены
о любострастьи толковал
и в гимназической пустыне
на вечеринке где от ног
скрипит и гнется потолок
где в окнах парк дремучесиний
куда один лиш барабан
доходит – бухая – до слуха
братчанке в розовое ухо
он любомудрый вьет туман
потертый локоть укрывая
Платона бедной изъясняя
 
 
когда приходит новый век
все ветхое круша уносит
недальнозоркий человек
сей вещей тяжести не сносит
все кажется ещо ему:
вот он помыкавшись по миру
вернется в милую тюрьму
обжитую свою квартиру
и все по прежнему пойдет
мир непреложный служба гости
но день пройдет пройдет и год
чужбине обрекая кости
возможно ли! воскликнет он
в надежде беженской дорожной
судьбой скитальца награжден
не смея подтвердить: возможно
так наша малая семья
на берег выброшена чуждый
все ждет на чемоданах – нужды
лет полубеженских деля
[(расформированный этап
давно сдан в ящиках в казармы
и нет давно казарм пожары
и грабежи гуляли там)]
давно с весами ювелира
сдружилось золото колец
вторая сменена квартира
заметней горбится отец
и мать – скрывая что седеют
виски – все ниже все серей
дни тянутся ночей страшней
петлей затягивая шею
пока однажды пулемет
в ладоши плоские забьет
плеснет как из ведра водою
вдоль окон и зайдется лес
окрестный пушечной пальбою
такс за снарядом точно бес
срывается – к нему взывают
из погреба где ожидают
борьбы сомнительной конца
соседка с видом мертвеца
поспешно крестится на взрывы
– на грома летнево порывы
так бабы крестятся – но вот
утихли громы настает
молчанье – кончилось! – и к чаю
зовет сосед не замечая
молчанье чем населено
а кто то мучаясь задачей
безмолвья заслонил окно
и став за занавеской зрячей
прислушивается – висок
томит нездешний холодок
ево блуждать не долго взору:
вдали пролился плеск копыт
солдат с оглядкою бежит
приникнул сгорбившись к забору
тут всадник: взмах и блеск – и вмиг
шинель солдатская упала
и шашки отирая жало
глядит гарцуя всадник – лик
монгольский страшен и немирен
улыбкой торжества расширен
 
 
опасна буря но тревожней
ещо – затишье перемен
когда все глуше все возможней
непредставимый новый плен
несокрушимою стеною
жизнь окружает и растет
что может новою весною
внезапно рухнет через год
дождется ль этово крушенья
тот ротмистр что нашол приют
на кладбище под склепа сенью
иль пули дни ево сочтут
и выведен из гроба ночью
увидит звезды под стеной
и прах взаправду гробовой
покроет смеркнувшие очи
 
 
а наш герой лиш начал жить
порою этой необычной
впервые начал он учить
себя работой непривычной —
ходить на склады: чорный труд
потом покоя отупенье
и два осталось впечатленья
открытые случайно тут:
он ранним утром ждал других
рабочих – склад стоял высоко
с ево холма в полях далеко
был виден дождь: в столбах косых
он шол в холмах прозрачной тенью
и созерцая дымный ход
под облаков стоящих вод
герой познал самозабвенье
сознанья проблеск пронеся
в просекшем здешнее нездешним
до разделения на ся
до растворения во внешнем —
на складе в тот же день герой
клал на хомут хомут крутой
из них кривую стену строя
и вдруг строение такое
неопытным возведено
крушится на нево оно
и что же – он без перехода
в небытие перенесен
и пробуждаясь мыслит он:
жив но не смертной ли природы
испытанная тьма и вот
неощутимый переход
ее от жизни отделяет
движенья чувства дни места
все горстью праха отлетает
взять – дунуть и ладонь пуста
 
 
неведомово ожиданье
безбытья глуш и тишина
приглохшее существованье
знакомы тем чья жизнь полна
вот как у нашево героя
истории лихой игрою
в такие дни сновидец ждет
не дней загадок – ночи тайны
лиш в сонной чепухе встает
мир для сознанья не случайный:
в смещонных планах отражон
предавшись в опрометном мигу
весь день он предвкушает сон
как увлекательную книгу
от снов туманится и явь
в тумане он по жизни бродит
как нежить вековая навь
и правду дикую находит:
а что как все что вижу я
вокруг – премены и движенья
создание воображенья
игра двойная бытия
закрыть глаза и вновь открыть
и оборотней мир сметется
и человек в ничто очнется
как призрак оставаясь быть:
та правда кажется в природе
не только этих лет – окрест
разлита в сумрачном народе
в туманах этих диких мест
в дыханьи вечером полыни
Горыни плоских берегах
в оврагах где белеет в глине
людской ноги не знавший прах
в недвижной дикости разлита
в – движеньи быстрых перемен:
наездов некогда копыта
звучали возле этих стен
шли орды мчалися казаки
сменялись русские – поляки
и нынче наш совидец уж
следил как гимназистик – муж
здесь в виде гайдамака мчался
как шол немецкий здесь патруль
петлюровец скрывался пуль
как в самоходе здесь метался
в мундире синем генерал
как он под тем же кровом спал
где через час над картой сонный
сидел нахмуренный Буденный
и шли буденовцы – три дня
поток струился их багровый:
кто в красном сам а кто коня
покрыл попоной кумачовой
семь раз равнинный круг осок
был дымным зрелищем сражений —
как исторических движений
гулял здесь смертный ветерок
и укачалася волна
надолго ли – почти навеки:
на 20 лет усмирена
кровавой желтизной мутна
и исторические реки
вспять потекли в века в назад
отмстит истории возврат
опять здесь Польша – пролегает
до этих пастбищ и холмов
и космы вехам ветр качает
среди болотных тростников
с холма замковово крутово
за их чертою виден флаг
на зелени горит как мак
и слышен выстрел часовово
и мнится русским что они
– кто их превратностей достоин! —
не между двух великих воен —
двух революций стеснены