Текст книги "Несравненная Жозефина"

Что же его ожидало в Париже – триумфальная арка, воздвигнутая в его честь, слава, шумные празднества, цветы, гирлянды, словно зеленые змеи, протянувшиеся через всю улицу, любовь парижан, любовь всего народа или опала, ссылка, верная смерть? Нельзя было исключать и такого печального исхода. Может, он в последний раз виделся со своей Жозефиной там, в Италии? Он сжимал в руке письмо от Талейрана. Сколько раз он его перечитывал, пытаясь предугадать свою будущую судьбу. Этот хромоногий хитрец начинал его такой медоточивой, обтекаемой фразой: «Одного только имени Бонапарта достаточно, чтобы покончить со всеми трудностями в стране…»

Он понимал, что рано или поздно директора с ним расправятся. Они могли его принять в Люксембургском дворце, но могли и отправить на площадь Карусель, на гильотину, которую либерально настроенная Директория почему-то не спешила убирать.

Они уже сейчас нагнетали обстановку вокруг него, разрешая журналистам, этим щелкоперам, состоявшим на их содержании, публиковать о нем, Бонапарте, всякий вздор, всякие небылицы. Те были рады стараться, отрабатывая свои иудины тридцать сребреников, пытаясь восстановить против полководца общественное мнение. Они не краснея писали, что генерал провозгласил себя диктатором, что вся Ломбардия охвачена народными волнениями, что итальянцы ненавидят тиранию, навязанную им победителем Австрии, что в любой момент они готовы вернуть к власти своих герцогов, что в Париже зреет широкий заговор, ставящий своей целью свержение нынешнего правительства и замены его другим, военным, во главе с Бонапартом. Некоторые даже утверждали, что победитель Италии трусливо бежал, чтобы избежать ареста и расстрела, и теперь скрывается за границей.

Народ не верил продажным писакам и устроил восторженный прием двадцативосьмилетнему герою, который сумел так возвысить славу их страны. Теперь, говоря «Франция», все подразумевали – «Победа». Несколько дней ликовал, бузил, отплясывал весь Париж, чествуя своего национального героя. Разве теперь он может жить на какой-то пресной улице Шантарен? Нет, только на улице Победы, и не в обычном доме, а во дворце. Он и сам это отлично понимал и перед своим отъездом сказал Жозефине: «Не забывайте, мадам, что счастливый Бонапарт отныне должен жить в таком особняке, который достоин моего звонкого имени. Наш маленький домик на улице Шантарен уже не может вместить героя Итальянской армии, теперь мне нужен дворец, который я украшу знаменами, захваченными у врагов Франции. Вам, Жозефина, я поручаю подыскать такое жилище, которое вы еще больше украсите своей несравненной красотой…»

Его шумно приветствовали все интеллектуалы, самые знаменитые деятели французской культуры. Они возвели его на Олимп, избрав 26 декабря 1797 года членом Института, объединившего пять академий страны.

Апофеозом его триумфального возвращения стал тот незабываемый день, великий день, когда Талейран, этот «серый кардинал», который никогда и никому не открывал своих истинных намерений, не скупясь на самые изысканные комплименты, вел Бонапарта через анфиладу украшенных боевыми знаменами Итальянской армии залов к установленному в его честь святому алтарю матери-Родины, где его в римских тогах ожидали пятеро директоров.

Талейран прочитал составленную им трогательную речь, которая могла воспламенить даже самые холодные, апатичные души. Под гром аплодисментов, под оглушительные, пронзительные звуки фанфар и дребезжащих литавр все директора по очереди обняли своего героя, после чего он торжественно вручил им текст Кампоформийского мирного договора – главный результат его продолжительной и славной боевой кампании. Публика неистовствовала, когда Поль Баррас, этот законченный плут и лицемер, с римским величием простер свою руку в сторону «коварного Альбиона» и с наигранным волнением произнес заученную перед этим короткую речь:

– Отправляйтесь теперь туда, отважный воин, возьмите в полон этого наглеющего корсара, который лихо действует на всех морях, отравляя их своим зловонием. Отправляйтесь туда и там, в Лондоне, отомстите за все наши унижения, которые еще остаются неотмщенными!

Его слова потонули в шквале аплодисментов. Вновь загремела медь оркестров, от чего заломило ушные перепонки.

Баррасу так хотелось, чтобы все, и прежде всего сам Бонапарт, поверили в его «искренность».

Но тщеславного победоносного генерала ему уже не обвести вокруг своего толстого пальца.

Возвращаясь с приема в Люксембургском дворце с Луи Антуаном Бурьеном, бывшим однокашником в военной школе в Бриенне, которого он совсем недавно сделал своим личным секретарем, Бонапарт, размахивая руками, возбужденно говорил:

– Парижане такой легкомысленный народ, у них ничего долго в памяти не удерживается. Им каждый день подавай нового героя, нового идола, чтобы не спал их энтузиазм. А моя слава скоро иссякнет, как через пару дней исчезнет вся эта нарядная мишура на парижских улицах. А этот безответственный треп о том, чтобы покарать Англию! Да что мы можем сделать против нее с нашим дырявым флотом? Какое безумие! Просто они хотят избавиться от меня, вот и все. Я их всех насквозь вижу. Если англичанам удастся уничтожить меня, они в ту же минуту забудут о своих кровожадных призывах. Здесь все одряхлело, Бурьен, Европа стала слишком маленькой, чтобы быть вместилищем моих амбиций. Нужно двигаться на Восток – оттуда идет великая слава. Только в Индии можно нанести ощутимый удар по Англии. Мы там уже заронили свои семена, они могут дать всходы. Так что, дружище Бурьен, собирай чемоданы. Наш первый плацдарм – Египет, – рассмеявшись, он хлопнул по плечу своего опешившего от его слов друга…

Он ожидал возвращения своей Жозефины в Париж еще 24 ноября – так они с ней договаривались. Но уже Рождество, а от нее никаких известий. Где она сейчас, с кем проводит время? Бог весть.

В начале декабря 1797 года она еще была в Венеции, ожидая своего Ипполита, дальнейшая судьба которого решалась в Милане. Даже здесь ей удалось помочь ему. Совершенно случайно ей посчастливилось перехватить в пути своего хорошего знакомого, генерал-аншефа Александра Бертье, который ехал с предписанием Бонапарта в Париж, и сумела, прибегнув к силе своих колдовских чар, смягчить сердце сурового начальника штаба, а заодно формулировку приказа, и тот, растаяв перед этой Цирцеей, послушно ее изменил с ее слов:

«Генерал-аншеф А. Бертье в ответ на просьбу адъютанта штаба Ипполита Шарля отпускает его в Париж по семейным обстоятельствам, ради чего ему предписывается прибыть в военное министерство и по предъявлению этой бумаги получить отпуск сроком на три месяца».

Через несколько дней Жозефину нагнал в пути счастливый Ипполит – никто и не думал его арестовывать и ставить к стенке. Бурный любовный роман продолжался, не теряя прежнего накала.

Жозефина уже мчалась по дорогам Франции от одного триумфального приема к другому. 19 декабря ее радостно, сияя иллюминацией, встречал Лион. Ярко пылали зажженные факелы, согревая граждан в лютый мороз, весело подмигивали фонарики на деревьях. В Гран-театре состоялась торжественная встреча с местными властями, и в зале долго не смолкали истошные вопли: «Да здравствует республика! Да здравствует Бонапарт и его супруга!» Ее «короновали» венцом из роз. Ипполит предпочел не мозолить глаза своим присутствием на торжестве.

В Лионе предприимчивая Жозефина зря не теряла времени и, договорившись с секретарем Барраса, большим пройдохой Бото, о «сотрудничестве», сколотила с помощью семейства банкиров Боденов компанию. Она пообещала «учредителям» выхлопотать у интендантского ведомства лицензию на поставку в армию лошадей, не из-за беспокойства по поводу нехватки их во французской коннице, а из-за личных интересов, ее и ее дорогого Ипполита, которого она привлечет к своей скрытой «коммерческой деятельности». Этот ушлый прохиндей уже погрел руки на военных поставках, за что чуть и не угодил под трибунал. Наполеон и не собирался унижаться до мести этому недостойному вороватому офицеру.

Город Мулен, расположенный в ста пятидесяти километрах от Лиона, с нетерпением ждал ее три дня. Но она задержалась не по своей вине. Дважды ломался в дороге ее экипаж, сначала в Тараре, потом в Роанне.

Только 24 декабря, в рождественский сочельник, въехала она в этот город. В этот день в Париже Директория чествовала победителя Италии. Местные жители встретили Жозефину громкими возгласами: «Да здравствует республика! Да здравствует Бонапарт! Да здравствует его добродетельная супруга!»

«Это я-то добродетельная?» – усмехнулась Жозефина. Но если все об этом вокруг твердят, можно и свыкнуться с такой мыслью.

Мэр Радо, брызгая слюной, произнес пламенную речь: «Какое великое счастье, счастье, трудно передаваемое словами, – видеть в нашем городе добродетельную супругу величайшего из героев…»

Ей пришлось плеснуть масла в огонь – положение обязывало:

«Муж мой одержал столь блистательные победы только потому, что ему выпало счастье командовать армией, в которой каждый солдат – герой. Бонапарт любит республиканцев и готов отдать за них всю свою кровь до последней капли!»

Падая от усталости, она брела в свой отель, где ее ждал нетерпеливый Ипполит, и падала в его объятия. Их любовным утехам никто не мешал. Только 2 января, после продолжительного «любовного запоя», она решилась расстаться со своим любовником в Эссоне и наконец приехала в Париж.

Ее громоздкий экипаж с грохотом остановился перед особняком на улице Шантарен, переименованной накануне в улицу Победы в честь ее мужа.

Бонапарт холодно принял ее. Она сразу почувствовала нависшую над ней опасность и первой, как великий стратег, кинулась в атаку, призвав на помощь все свое умение обольщать. С каким вдохновением, с каким упоением описывала она ему мельчайшие детали бесконечных празднеств, ставших препятствием на ее пути домой. Она отпустила вожжи своей фантазии. Иллюминации, роскошные балы, триумфальные арки, воздвигнутые в ее честь, военные парады, торжественные речи – всего и не перечесть, с ума можно сойти! Толпы ликующих людей ни за что не хотели ее отпускать. Он слушал ее рассеянно, в пол-уха, все еще недовольный ее прилежным щебетанием. Она, обвив его шею обеими руками, продолжала нежно ворковать, чтобы прогнать, разгладить морщины подозрения, избороздившие высокий мрачный лоб победителя.

– Ты сам в этом виноват, мой маленький Бонапарт: зачем такой великой славой покрыл себя и меня заодно?

Париж бурлил, радовался тому, что «дама Побед» наконец вернулась в родные пенаты.

3 января Талейран устроил в Люксембургском дворце грандиозный прием в ее честь, на который было приглашено четыре тысячи гостей.

В большом салоне, надушенном пахучей амброй, двести дам выстроились в линию, как когда-то на королевских приемах в Версальском дворце, все в греческих, длинных, до пят, тяжелых платьях. Франция после громких побед Бонапарта становилась вровень со страной богов. Все пожирали глазами генерала.

Из боковой двери вышел пестро разодетый, как петух, напыщенный Баррас. Вдоль живой границы они пошли ему навстречу – Бонапарт в новом зеленом фраке новоиспеченного академика, Жозефина в канареечной тунике с черной вышивкой, с золотистым тюрбаном на голове и такая юная, такая пленительная ее дочь Гортензия.

Директор, расплывшись в улыбке, пожал всем руки в центре зала.

Грянула музыка. Официальная часть закончилась. Все женщины толпой бросились к Бонапарту, окружили его, стали забрасывать его нетерпеливыми вопросами. Жозефина быстро сообразила, что может воспользоваться такой ситуацией с пользой для себя, чтобы развеять циркулировавшие в Париже слухи об охлаждении их с Бонапартом взаимной любви. Повернувшись к мужу, она громко, чтобы все слышали, сказала:

– Посмотрите, Бонапарт, сколько здесь хорошеньких, прелестных женщин. Но ведь вы к ним равнодушны и любите только меня одну, так?

– Да, я люблю только вас одну, – так же громко, послушно ответил супруг и, стушевавшись, вышел из дамского окружения.

Жозефина знала, конечно, что он лгал, ей уже успели сообщить, что его часто видят в компании восхитительной Джузеппины Грассини, которую он привез из Милана.

Успешно совершив свой маневр, Бонапарт тем не менее попал в плен знаменитой писательницы, настырной мадам де Сталь, которая поклялась своим друзьям, что сумеет очаровать мужа Жозефины и даже отбить его у нее.

Она была дочерью известного швейцарского банкира Жака Неккера, министра финансов при Людовике XVI. Его громкая отставка привела к массовым народным выступлениям, которые вылились в Великую французскую революцию 1789 года.

Накануне Анна-Луиза де Сталь прислала Бонапарту письмо, не письмо, а откровенное признание в любви:

«Я восхищаюсь Вами как мужчиной, Вы не похожи ни на одного из тех, кого я знала. Я уверена, что мы созданы друг для друга, и лишь по какому-то капризу человеческой природы и социальных институтов эта робкая, безразличная и вялая Жозефина стала Вашей женой. Нет, на ее месте должна была оказаться я. Моя огненная душа должна была соединиться с огненной душой героя».

– Боже, какая же дура эта де Сталь, – воскликнул Бонапарт, бросая в корзину скомканное любовное послание. – Вот вам, Бурьен, последствия нашей революции, даровавшей женщинам полную свободу. Теперь никто из них не желает заниматься главным своим делом – домом и семьей. Вбили себе в голову черт знает что! Я укажу ей на ее место при первой же возможности…

Действительно, он поставил ее в тупик словами, которые на следующий день смешили весь Париж. Толстая писательская знаменитость своим мощным торсом задвинула генерала в угол и, протягивая ему лавровую ветвь, спросила:

– Гражданин генерал! Ваше мнение ценит весь мир. Скажите, какую из женщин вы любите сильнее всего.

– Мою жену, кого же еще?

– А какую уважаете больше других?

– Ту, которая занимается своим домом и делает это лучше всех остальных.

– А какая, на ваш взгляд, первая женщина во Франции?

– Та гражданка, которая родила больше детей для служения республике.

С выражением брезгливости на лице он отошел в сторону. Мадам де Сталь не унималась. Ей еще предстояло изведать тяжесть его руки, понять, что генерал не бросает слов на ветер. После 18 брюмера, когда Бонапарт придет к власти и когда неутомимая писательница доведет его до белого каления своими упреками в диктаторстве и нравоучениями, он прикажет ей в течение двадцати четырех часов покинуть пределы Франции. Мадам де Сталь пришлось долго скитаться за рубежом – в Австрии, Бельгии, Германии, Англии, Швеции. Поживет она в изгнании в России и Польше. Она сможет вернуться в Париж только с войсками союзников в 1814 году. Ей оставалось жить всего четыре года. За это время она написала свою последнюю книгу – «Десять лет в ссылке».

Однажды он сделал поразительное признание: «У меня слишком сильная, слишком волевая душа, не позволяющая никому увлечь меня в ловушку. Всегда под настилом из цветов я угадывал пропасть. Вот так женщины губят мужчин. Они падают в эту бездну, ломают себе шею и уже больше не поднимаются на ноги. Моя фортуна – в моей мудрости, к которой я обращаюсь всегда, когда стою на распутье. Я порой могу позволить себе забыться, расслабиться на час, но сколько из моих побед я одерживал за эти шестьдесят минут или даже меньше! Но после такого часа нельзя терять бдительность и следует широко открывать глаза».

Лежа в объятиях прекрасной Грассини, он по часам засекал время, отпущенное на ее ласки. Он щедро платил ей за них деньгами и драгоценностями. Втайне Бонапарт надеялся, что она забеременеет, родит ему сына, тогда он и пересмотрит свое по-мужски потребительское, эгоистическое отношение к ней и повысит статус любовницы. Он все яснее понимал, что Жозефина не доставит ему радости отцовства, скорее всего, она бесплодна. Впервые такая тревожная мысль обжигала его, оставляя горький вкус полыни во рту…

…В Люксембургском дворце бал завершался к одиннадцати вечера, и все гости подошли к столам. За спиной Жозефины Талейран поднял бокал на тонкой ножке с пузырящимся шампанским:

– За здоровье гражданки Бонапарт, чье имя неразрывно связано со славой Франции!

Раздались громкие аплодисменты. Знаменитый тенор Лэ речитативом произнес такую здравицу:

 
Французы все не поддались напасти
И выплатят сполна громадный долг,—
А Вы выковывайте свое счастье,
Счастливьте Францию, Вы знаете в сем толк!
 

Чтобы ковать свое счастье во имя счастья Франции, гражданка Бонапарт довольно часто по вечерам навещала дом своих новых друзей Боденов на улице Сент-Оноре. Там она назначала тайные свидания Ипполиту.

У нее появилось гораздо больше приятных возможностей наслаждаться веселой компанией своего опального, а следовательно, куда более дорогого ей капитана, когда Бонапарт отправился в Булонь, в инспекционную поездку по Нормандии, чтобы на месте разработать бредовый план вторжения в Англию Поля Барраса. Он, конечно, понимал всю глупость этой опасной затеи, но пока он был лишь командующим армией, и ему приходилось подчиняться. Бонапарт с самого начала сомневался в успехе такой морской операции: где взять столько надежных транспортных средств, чтобы перебросить армию в 45 тысяч человек через Ла-Манш, который шириной в самом узком месте двенадцать миль? Нет, он не пойдет на такое безумие.

Десять дней он задумчиво вышагивал по негостеприимному песчаному берегу, бросая тревожные взгляды в сторону прятавшегося за туманной дымкой «коварного Альбиона».

– Бурьен, – мрачно сказал он сопровождавшему его в прогулке личному секретарю. – Я здесь изнываю от безделья, мне нечего здесь делать. Высадка на территории Англии – это чистой воды авантюра, но эти дураки в Директории ничего и слышать не хотят. Им нужно моими руками покарать несговорчивую Англию. Их не интересует, как это сделать. Доставить победу в Париж, и весь сказ! – Он засмеялся. – Нет, Бурьен, я докажу этим недотепам, этим великим стратегам в сутанах и гражданских сюртуках, – моя будущая слава возгорится не здесь, в холодной Нормандии, а там, далеко, под жарким египетским солнцем. И эта моя Британская армия станет Восточной, клянусь тебе!

Десять ненастных, мучительных для Бонапарта дней в Нормандии стали поистине райскими для неверной Жозефины и ее Ипполита. Любовники осмелели, они никого теперь не стеснялись, прогуливаясь по парижским улочкам чуть ли не в обнимку, не забывали тормошить Бото, чтобы тот не забывал отстаивать перед начальством интересы их «коммерческой компании». А тот старался вовсю перед своим шефом Баррасом, и вскоре Жозефина сообщила Ипполиту, что дело Луи Бодена «на мази». Ее усилия увенчались успехом. Через несколько дней «мозговитый» Луи был назначен поставщиком французской армии. Все участники этой сделки обретут, несомненно, тот куш, на который рассчитывали – 1 500 000 нынешних франков. Деньги будут поделены между Баррасом, военным министром Ширером и компаньонами креолки. Ипполиту перепадут только жалкие гроши, по сути дела подачка, от его высокопоставленной любовницы. Чтобы стать дельцом, полноценным участником «компании» и тихо наживаться на армейских поставках, Ипполиту нужно было снять мундир. Жозефине был нужен посредник без погон – гражданскому лицу гораздо легче предлагать взятки высоким военным чинам и выклянчивать рекомендательные письма у Барраса. Сколько можно ей, Жозефине, «светиться»?

Нужно было заставить его добровольно подать в отставку, иначе все могло обернуться для него куда хуже, – меч ее ревнивца мужа все еще был занесен над его красивой кудрявой головой. Он сильно опасался, как бы его как минимум не посадили в тюрьму. К его счастью, Бонапарт проявил великодушие, и никаких санкций не последовало. Не было и служебного разбирательства, поэтому никто ничего и не узнал о «левых» доходах «компании Бодена». Компаньоны не потеряли ни одного франка дохода.

16 марта 1798 года Ипполит Шарль подал прошение об отставке…

Но, увлеченная любовью и деньгами, влюбленная парочка и не предполагала, что над их головами собиралась громыхавшая пока еще в отдалении гроза.

Сколько раз, как говорится, твердили миру, что не следует во всем доверяться ни слугам, ни служанкам, какими бы преданными и честными перед своими хозяевами они ни казались. Но, судя по всему, разумные предостережения существуют лишь для того, чтоб ими по привычному безрассудству пренебрегали.

Новая, непредвиденная драма в жизни Жозефины состояла всего из двух актов, и они чуть не кончились для нее катастрофой.

«Верная» служанка Жозефины Луиза Кампуэн до того «втюрилась» в адъютанта Бонапарта Андаша Жюно, что целыми днями не выпускала его из своей постели, забыв о всех своих обязанностях по дому. Начались скандалы, и вот однажды, вспылив, разгневанная хозяйка прогнала ее их дома.

Обиженная Луиза тут же выложила все сердечные тайны своей госпожи Бонапарту. Мол, эта «смазливая для проституток мордашка» Ипполит Шарль, как не столь любезно называл его генерал, сопровождая его супругу в Италию, всегда ехал с ней в одной карете и останавливался в смежных номерах той же гостиницы.

Взбешенный генерал вызвал к себе Жозефа, который тоже был в числе сопровождавших. Тот хладнокровно подтвердил «показания» Луизы.

Бонапарт, брызжа слюной, учинил допрос с пристрастием своей «несравненной Жозефине». Она все отрицала, заливаясь слезами. Бонапарт не выносил ее слез, и она отлично знала, как действуют они на этого твердокаменного героя. Крупные капли, смывая пудру, текли по ее щекам. Гнев генерала иссякал, отходчивость шла ему на смену. Вкрадчивым голосом он сам подсказывал ей уловки, чтобы помочь выпутаться из предъявленных обвинений, бросая на нее проникновенные взгляды, толкая на ложь.

– Ну, довольно, довольно, – удрученно говорил он, стараясь ее успокоить. – Скажи правду. Беда невелика, ведь можно ехать с привлекательным мужчиной в одной карете, ночевать в одном доме или отеле, но при этом не совершать ничего предосудительного, посягающего на женскую честь.

Жозефина, стараясь играть как можно более естественно свою роль, не принимала его «помощь», опасаясь, как бы нечаянно себя не выдать, и посему продолжала все отрицать, возобновляя слезоточивый рев.

Бонапарт не смог устоять перед этими потоками и на этот раз. Мокрыми поцелуями и объятиями дрожащих рук ей удалось убедить мужа в том, что все, что говорят об Ипполите эта неблагодарная девка Луиза и свирепый Жозеф, – неправда.

Первый раскат грозы миновал благополучно, но уже был недалек второй, во втором акте драмы…

Через неделю, 21 марта, Бонапарт вновь, словно мартиникский ураган, ворвался в ее будуар. Он – в бешенстве. Новый допрос, похлеще первого:

– Ты знаешь гражданина Бодена, у которого живет Ипполит Шарль по адресу Фобур, Сент-Оноре, сто?

Как же ей не знать дом, где она проводила столько веселых вечеров, блаженствуя в объятиях Ипполита?

– Нет! Нет! Нет! – вновь заревела она, обливаясь потоками слез.

– Зачем ты туда к ним ходишь чуть ли не каждый день? Отвечай! Я спрашиваю, говори: зачем? Я знаю, что оба эти воришки поживились на поставках в мою Итальянскую армию. Кто им в этом помог, ты? Выкладывай, или будет хуже!

Жозефина чуть не лишилась чувств. Значит, этому тирану все известно о ее тайных делишках? Теперь у нее в распоряжении лишь одно средство – все отрицать начисто, стоять насмерть, не сдавая своего оборонительного рубежа. И слезы, как можно больше слез, – мольбы, стенания, клятвы, заламывание рук, призывы в свидетели самого Бога, – только с помощью таких женских ухищрений можно выкрутиться, выйти из опасной ситуации, охладить гнев этого монстра.

– Ах, я, наверное, самая несчастная, самая разнесчастная женщина на свете, – рыдала она. – Мне абсолютно ничего не известно о том, что ты говоришь. Что тебе от меня нужно? Хочешь со мной развестись, пожалуйста, я готова, только скажи, – бросила она на стол последнюю козырную карту.

Развод! Она впервые произнесла вслух это страшное, как свист от взмаха меча, слово, – но оно ее в эту секунду не напугало.

Нужна ли ей, слабой, страстно влюбленной женщине, слава этого коротышки в сапогах, победителя при Арколо, Риволи, Лоди, Мантуе, завоевателя Италии? Нет, конечно, она ей ни к чему. Ей сейчас нужен только один человек на свете, ее Ипполит, пусть и считает его Бонапарт аферистом.

В отчаянии, рассказывая об этой сцене с мужем, она писала ему: «Да, милый мой Ипполит, я их ненавижу[6]6
  Имеется в виду Бонапарт и его брат Жозеф. (Примеч. авт.)


[Закрыть] всей душой. А тебя, душа моя, я нежно люблю. Они должны понять, как я их ненавижу. Они прекрасно видят, в каком я отчаянии, как горюю, и все из-за того, что не имею возможности видеться с тобой так часто, как мне того хотелось бы. Ипполит, я покончу с собой, да, я сведу счеты с жизнью, если только не смогу полностью посвятить ее тебе. Увы, что я сделала плохого этим чудовищам?»

Все это она писала в запале, когда не помнила себя от негодования. Страх, сильнейший страх овладел ею, сковал ее всю, когда все улеглось, и она осознала, что натворила, бросив решительно мужу в лицо это колкое слово – «развод»!

Кем она станет после развода? Прежняя мадам Бонапарт из боготворимой супруги генерала превратится в скромную мадам Шарль. Смешно сказать – станет супругой его бывшего капитана, адъютанта при его штаб-квартире, присмотревшего для себя куда более прибыльное занятие – финансовые аферы.

Что она будет делать без могущественной поддержки? Что станет с «компанией Бодена», только начавшей свое восхождение по лестнице удачи? Любовь, даже самая крепкая, даже самая нежная и страстная, так же быстро стынет, как и накаленный за день камень ночью. А ее смазливый Шарль никогда не отличался постоянством. Он ее тут же бросит, окажись она в один прекрасный день на улице. А первое грозное предупреждение уже прозвучало.

Бонапарта, по-видимому, задело за живое брошенное ему слово «развод», и 26 марта он под наплывом гневных чувств выкупил особняк на улице Победы у знаменитого трагика Жюля Тальма, оформив его только на свое имя.

Жозефина понимала, что зашла слишком далеко, и теперь сама хотела приступить к «ретираде» – это слово Бонапарт ненавидел, так как пока еще никогда не отступал.

Она вдруг на глазах изменилась и, заглаживая перед ним свою вину, как могла, с отведенной ей природой толикой артистического таланта, разыгрывала перед ним заботливую, предупредительную, ласковую, добродетельнейшую супругу, которая теперь даже на минуту не желала расставаться со своим страстно любимым, беспредельно обожаемым мужем. В конце концов она сразила его неожиданным, вырвавшимся из ее уст, как и роковое слово «развод», предложением… ехать с ним в далекий Египет!

Военная хитрость удалась на славу. Самопожертвование и отвага жены не могли не понравиться тщеславному полководцу. Мир в семье был восстановлен, и они вместе отправились осматривать свой будущий загородный дом под Парижем со зловещим названием Мальмезон.

Этот небольшой, в три этажа, старинный замок был расположен на территории поместья Роэль, где протекала неширокая, спокойная речка под тем же названием. Замок был известен еще в 1224 году и свое название получил от норманнов, вторгшихся в эти края в IX веке. Он пользовался у них дурной славой, и поэтому они называли этот дом не иначе, как «Malus domus» («нехороший дом») – Мальмезон по-французски.

До революции он принадлежал господину Лекулье де Кентелле, банкиру и городскому советнику города Руана, депутату от третьего сословия в Генеральных штатах, ставшему после 18 брюмера сенатором, а во времена империи, в 1808 году, графом. Он продал свою собственность вместе с садом и 200 десятинами земли за 325 000 франков, когда муж Жозефины находился в Египетском походе. Этот замок был предметом искреннего восхищения как для Жозефины, так и для Бонапарта, который проводил в нем немало времени.

Жозефина страстно увлекалась ботаникой и построила там большую оранжерею, в которой собирала самые экзотические растения со всего мира. Особенно она любила цветы. Из Голландии ей постоянно присылали гиацинты-двойники и тюльпаны редких сортов.

Став императором, Наполеон счел этот загородный дом слишком тесным для проведения в нем деловых встреч и приемов и приобрел более просторный замок в Сен-Клу, ставший его летней резиденцией.

Интересно отметить, что Мальмезон при Второй империи принадлежал Наполеону III, племяннику Наполеона I, и его супруге королеве Христине…

…После возвращения из своей инспекционной поездки Бонапарт каждый день ездил в Директорию убеждать директоров в полной иллюзорности успеха плана вторжения в Англию, но те дружно стояли на своем.

– Английский дредноут можно потопить, – горячо убеждал он их, – но только если подойти к нему с другой стороны, с кормы, и эта корма – Египет. Там – легкоранимое подбрюшье империи, там она больше всего уязвима.

Но директора оставались равнодушными к его фантазиям. Через несколько дней он представил им свой план покорения Египта как первый шаг на пути овладения несметными богатствами Индии.

– Мы не можем нанести Англии смертельный удар здесь, у нас нет флота, – настаивал он, – а они не смогут нанести нам удар там, в Индии, у них нет армии. Вспомните о той нашей славе, которую мы когда-то стяжали там, в Индии, вспомните о наших все еще великолепных владениях там – они достойны того, чтобы мы их сохранили. Прошу вас, поверьте мне! Дайте мне людей, денег, и я все верну сторицей после завоевания Египта. Я продолжу свой крестовый поход, поведу своих воинов дальше, буду воевать за счет этой покоренной нами страны, и моя Индийская кампания затмит Итальянскую, которая не пойдет с ней ни в какое сравнение. Жалкое подобие, не больше! Я успешно завершу то, что не удалось сделать великому Александру Македонскому, – завоюю весь Восток! Имеет ли право республика хоть на минуту колебаться, когда ей искренне предлагают покрыть ее такой неувядающей славой, граждане директора?

Но никакие его доводы не убеждали упрямых правителей. Лишь после того, как Бонапарт пригрозил своей отставкой, директора махнули рукой «на генеральскую блажь».

– Черт с ним, пусть едет в Египет, – согласился, наконец, Баррас, – пусть размахивает своей саблей в стычках с мамлюками у нагретых солнцем тысячелетних пирамид. Пока он там, мы все будем чувствовать себя в полной безопасности и сохранять под собой удобное кресло. А там как знать! Все в руках Божьих!

Бонапарту, получившему карт-бланш от директоров, не терпелось поскорее заняться делом. Не может полководец его масштаба «воевать» в кабинете.

– Пойми, – жаловался он своему другу Бурьену, развивая свои любимые мысли. – В Париже не умеют долго хранить память ни о чем и ни о ком. Если я по-прежнему буду сиднем сидеть здесь, в Париже, ничего не делать, то пропаду. В этом гигантском бурлящем Вавилоне выдающиеся люди постоянно приходят на смену друг другу. После третьего посещения мной театра интерес публики ко мне спадет. Мне нужно действовать, действовать активно, решительно, не быть обреченным на невнимание ко мне народа, на забвение им моего некогда звонкого имени. Таков закон жизни. Ты, только один ты, должен постоянно быть в центре внимания, или же инициативу у тебя из рук тут же перехватят другие, более энергичные, более хваткие, более ушлые соперники.