Текст книги "Несравненная Жозефина"

Глава VIII
Во власти полишинеля

В Генуе жена французского посланника госпожа Файпуль представила набиравшего славу, пока малоизвестного художника барона Антуана Гро, ученика великого Давида. Этот высокий красавец с волнистыми черными волосами, сменивший саблю на кисть, сразу приглянулся Жозефине, и она привезла его с собой в Милан. Она очень хотела, чтобы он написал портрет ее мужа, – она всегда пеклась о его славе, ведь известная ее толика доставалась и ей, Жозефине. Бонапарт позировать наотрез отказался, сославшись на нехватку времени. Но Жозефина твердо стояла на своем и все же силой заставила его позировать художнику. Каждый день после завтрака она усаживала его к себе на колени, и притихший Бонапарт послушно выдерживал весь сеанс. Так появился знаменитый шедевр Гро, картина «Наполеон на Аркольском мосту». Там он сидит на взмыленной белой лошади, и никто не догадывался, что ее роль в процессе написания картины играла… жена героя, которую он приревнует к художнику.

Жозефина лишь делала вид, что ей хорошо, весело, что она счастлива и ничего другого не желает. На самом деле вся эта «королевская» мишурная возня ей надоедала, наводила на нее отчаянную скуку. Ее утешителя Ипполита Шарля рядом не было – он неотлучно находился при штабе, и она его видела все реже и реже. Наступала последняя, завершающая стадия Итальянской кампании ее мужа. Он уже видел перед собой высокие колокольни поверженной, всегда такой беззаботной и веселой Вены, танцующей на берегах голубого Дуная.

Она написала своей соотечественнице, креолке Амлен, большой любительнице развлечений: «Приезжай сюда ко мне поскорее, не пожалеешь. Все веселятся напропалую».

Амлен не заставила себя долго упрашивать и вскоре нагрянула в Милан, но не одна, а с целым «десантом» легкомысленных парижанок, привезших с собой неподражаемый дух французской столицы. Знаменитая гурманка, знаток изысканных блюд и удовольствий мадам Барагей Д’Илье, генеральша Пуансо, бывшая популярная певица мадам Тьерри, Сент-Юберти, Делаварн. Все они не отличались строгостью нравов, и их главным занятием повсюду, как дома, так и за границей, неизменно оставались любовные похождения и все то, что им сопутствует, – неистощимые сплетни, дорогие наряды, украшения, модные прически, отчаянное кокетство, галантное обхождение кавалеров.

Итальянские аристократки с удовольствием сотрудничали с «оккупантами» и часто бывали в салоне неотразимой креолки. Маркиза Паоло Кастильоне, говорившая по-латыни не хуже Вергилия, а по-гречески – Гомера, выбрала себе для интимных бесед о любви генерала Дюрока, ее сестра, неподражаемая Мария, околдовала грубоватого Мюрата, графиня Ареза всем сообщала, что «влюблена в генерала Бонапарта», а графиня Висконти всем рассказывала, как ей «удалось соблазнить победителя».

В эту не слишком стесненную светскими приличиями компанию ворвалась младшая, любимая сестра Наполеона Паолетта, офранцуженная в Полетту, потом переименованная в Полину. Сам Наполеон всегда называл ее Паганеттой, то есть маленькой язычницей[5]5
  Рagane – язычница (фр.).


[Закрыть]. Этой красавице, хохотушке, большой выдумщице, будущей принцессе Боргезе, было всего шестнадцать. Все мужчины поголовно были влюблены в нее, и эта юная кокетка умела кружить голову, играя с кавалерами, как девочка в куклы. Первым в ее сети в 1794 году, когда ей было всего четырнадцать лет, попал лейтенант Жюно, адъютант Бонапарта… Он просил у командира ее руки, но тот отказал. В октябре 1795 появился второй претендент – элегантный, с соблазнительной физиономией, признанный донжуан периода разгула террора, потом комиссар Директории в Марселе – сорокалетний Фрерон. Это он первым назвал имя Наполеона Бонапарта Баррасу, когда вспыхнувший мятеж роялистов чуть не вытолкнул того с директорского кресла. Неблагодарный Бонапарт отказал и ему, припомнив «его кровавое прошлое», когда в Марселе по его распоряжению текли потоки крови невинных жертв.

Он нашел ему замену – своего адъютанта генерала Мармона, но будущий герцог Рагузский вскоре убедился, что из этой ветреницы и капризули никогда не выйдет идеальной жены. У Полетты было много любовников, и, как говорят, среди них и сам Наполеон, который тушевался перед ней и краснел, как нашкодивший школьник перед учителем.

Жозефине были, конечно, неприятны такие подозрения в отношении кровосмесительной связи ее мужа, но она сама не раз видела, как он целовался с сестрой взасос. Да и сам Наполеон в запале с бравадой бросал: «Ну кто может запретить мне переспать с сестрой?» Уже после 18 брюмера, когда он пришел к власти, эта юная вакханка признавалась своему бывшему любовнику де Сенонвилю: «Знаешь, мне с братом в постели лучше всего. Он уже дважды переспал со мной».

Такие тяжкие подозрения в отношении нарушения Наполеоном заповеди о недопустимости кровосмесительного прелюбодеяния будут возникать и в будущем. Его недоброжелатели станут утверждать, что это он сделал ребенка дочери Жозефины Гортензии, а не ее законный муж Луи Бонапарт.

После почти месячного пребывания в Милане он вновь вскочил в седло и отправился к осажденной Мантуе, которая совсем скоро окончательно падет. На рассвете 14 января 1797 года он одержал одну из своих самых блистательных побед – при Риволи. Сражение продолжалось десять часов кряду. 24 000 австрийцев были взяты в плен, захвачено 60 орудий и множество боевых знамен неприятеля. Когда капитан Ласаль, покачиваясь от усталости, принес ему охапку из двадцати четырех австрийских знамен, тот бросил знаменитую фразу: «Ложись на них, Ласаль, да хорошенько выспись. Ты этого вполне заслужил!»

По всей Северной Италии он теснил и преследовал отступавших австрийцев. Перейдя через Альпы, он продолжал свое неудержимое наступление на Вену – через Бассано, Гориц, Виллах, Грац, Леобен. С подкреплениями подоспевшего ему на помощь генерала Бернадотта, будущего изменника и шведского короля, у него под началом оказалось 74 000 штыков. Есть чем пощекотать селезенку этому надутому австрийскому королю Францу I, который кичится тем, что он – последний император Священной Римской империи, а ведь этот заносчивый монарх лишь на год старше его, Бонапарта.

Франц I выдвинул навстречу ему своего самого талантливого полководца, своего брата, эрцгерцога Австрийского Людвига Иоанна Карла, однако все предпринятые им усилия не смогли сдержать прорыв герцога Риволийского, будущего маршала Франции Андре Массены, и вскоре войска Бонапарта вступили на территорию австрийских княжеств, заставив дрожать от страха того, кто через тринадцать лет, после женитьбы на его дочери Марии-Луизе, станет его тестем.

В Хофбурге в величественном замке австрийских королей, расположенном в двух милях от Вены, царил переполох. Члены королевской семьи впопыхах собирали чемоданы, узлы, грузили свои королевские пожитки на стоявшие перед дворцом колымаги, и среди них бегала совсем еще крошечная, шестилетняя озорная девчонка, Мария-Луиза, та, которая в 1810 году станет второй женой Наполеона I. Это не первый ее побег от этого «крампуса», то бишь «дьявола», – так называли Бонапарта ненавистные ему австрийцы. Та же картина повторится в 1805 и 1809 годах, но в марте 1810 года Бонапарт, уже император, будет встречать в Компьене девятнадцатилетнюю внучку Карла V, которая станет его второй супругой.

…К сожалению, в двадцати милях от Вены Бонапарт был вынужден остановить свой победоносный марш-бросок у деревни Леобен ввиду того, что его основные ударные части отстали; они, растянувшись на большом расстоянии, утрачивали прежнюю боеспособность. Бонапарт, отдавая себе отчет, что с такой изрядно поредевшей армией тягаться с воинственным Карлом бесполезно, решил подписать мирные Леобенские соглашения, что и было сделано 18 апреля с австрийскими генералами Мервельдтом и Борегаром.

Цель почти достигнута, и он послал в Директорию дерзкую депешу, повергнувшую почти в шоковое состояние всех директоров: «Прошу предоставить мне заслуженную передышку, поскольку я завоевал больше, чем нужно для неувядаемой славы Франции. Смею теперь рассчитывать на гражданскую карьеру, которая, как и военная, будет, надеюсь, стремительной и целеустремленной».

Что означают эти напористые слова строптивца? Директора, конечно, отлично понимали их значение, но не хотели, не желали этого признавать. Это – скрытая угроза явиться в Париж, прогнать с насиженных мест всех пятерых и заменить их одним собой…

В ожидании своей будущей «гражданской карьеры» Бонапарт отдыхал с Жозефиной в роскошном дворце Монбелло, или Монтебелло, в окрестностях Милана. Никогда еще армейская штаб-квартира не была похожа на королевский дворец. Вокруг генерала, на почтительной, однако, дистанции, молча переминались с ноги на ногу представители высшего командования, начальники армейских служб, члены городской управы. Они терпеливо ждали, когда он соизволит обратиться к кому-нибудь из них с вопросом, но часто, так и не дождавшись, поздно вечером смущенно удалялись восвояси ни с чем. Все гнули спину перед ним, восхищаясь его военным гением. Наблюдая такие тягостно-унизительные сцены, трагический французский поэт Антуан-Винсент Арно горько, пророчески заметил: «Он рожден, чтобы властвовать, как другие рождаются, чтобы раболепствовать и прислужничать. Года через четыре, если ему не прострелят голову, если не отправят в ссылку, он взойдет на трон…»

Повсюду все раболепно восхваляли его до небес. Нет, он не просто человек, он сверхчеловек, гений, полубог!

А расстроенная Жозефина, не любившая таких пустых славословий, только повторяла: «Какой он все же забавный, этот маленький Бонапарт!»

В то время, когда наслаждавшийся своими почестями муж почти не обращал на нее внимания, она упивалась редкими тайными свиданиями с Ипполитом, но и этой короткой радости ее вскоре лишил вздорный генерал. Он послал Шарля вместе с Мармоном в Рим, чтобы отвезти его личное послание несговорчивому Папе. По ее просьбе Ипполит привез ей из Вечного города кое-какие заказанные ею вещицы, но времени для нежных ласк в знак благодарности не находилось. Ипполит вдруг получил приказ немедленно после возвращения из Рима следовать к армии, в Австрию, в Гориц…

1 июня в замок Монтебелло нагрянула гостья, которую Жозефина меньше всего желала видеть у себя, – матушка Наполеона с латинским именем Летиция, что означает «радость».

Никакой радости сей неожиданный визит не предвещал. Летиция родилась на Корсике в 1750 году и всегда считала себя первой красавицей на острове, кичилась своим греческим профилем и за девятнадцать лет замужества родила тринадцать детей, восемь из которых выжили. Вторым после Жозефа, в 1769 году, она родила своего будущего любимчика и выбрала для него какое-то несуразное имя – Наполеон, которое вызывало со стороны его сверстников множество обидных прозвищ, в том числе «Набульоне», то есть «бульон», «Абульоне» («сующий нос туда, куда не надо»), а в военном училище в Бриенне его по одинаковому звучанию называли «чирьем в носу» («La paillo au nes»). Сама же мать его называла не иначе, как «мой дорогой Напольонё».

Она сразу невзлюбила невестку, всегда злобно осуждала ее по любому поводу и горько сетовала окружающим на своего «непутевого сына»: «Как только может мой сынок, мой Напольонё, быть настолько ослепленным этой потаскухой, этой светской шлюхой, этой гетерой, которая на шесть лет старше его? Эта мотовка, эта куртизанка изменяла ему налево и направо, она беззастенчиво обворовывала его, словно бандитка с большой дороги. Она и не собиралась подарить ему ребенка, которого он так хочет. Все мои благородно воспитанные дети в один голос осуждают бывшую виконтессу…»

По-видимому, ради такого демонстративного семейного осуждения она привезла с собой в Милан Жерома и двух своих дочерей, Аннунциату, вскоре почему-то ставшую Каролиной, и Марианну, вдруг окрестившую себя Элизой.

Обе искали выгодных партий, надеясь на своего знаменитого братца, который подыщет им женихов. Элиза выскочила за тридцатипятилетнего высокорослого увальня, корсиканского капитана Фелиса Паскалачиокки. Бонапарт был против этого захудалого брака, но на нем настояла Летиция – все же жених с Корсики.

Бонапарт долго подыскивал мужа своей ветреной симпатии – Полине и наконец остановил свой выбор на генерал-адъютанте Леклерке, командире Ипполита Шарля.

Брачная церемония Полины и церковное венчание Элизы проходили в один день, 14 июня 1797 года. Обе в качестве приданого получили от своего брата по 40 000 франков. Бонапарт назначил своего соотечественника командиром батальона и отправил домой, на остров, крепить оборону его столицы – Аяччо.

Медовый месяц Полетты с Леклерком проходил на берегу живописного озера Комо, возле Монцы, сюда вместе с новобрачными приехали Наполеон с Жозефиной. Каким-то образом она сумела добиться от мужа разрешения на пребывание там же вместе с ними ее постоянного чичероне – Ипполита, чтобы он сопровождал ее во время продолжительных прогулок по берегу озера, и тот, как это ни странно, согласился. Официально его включили в состав охраны из двух взводов драгун.

Ипполит, корча из себя святую невинность, старательно опекал свою «госпожу» и постоянно мозолил глаза Бонапарту своим присутствием. Может, за такое усердие по охране «королевы Милана» (уж не за рвение же в постели с его женой!) Бонапарт включил его имя в список на повышение по службе, и через две недели, 24 июня, Ипполит был произведен в чин капитана 1-го гусарского полка. На грандиозном параде, устроенном в Милане в честь праздника – Дня Республики, он, как казалось Жозефине, был самым красивым, самым грациозным всадником, и это в его честь, в честь их большой любви раздавались залпы салюта, играли медные трубы, развевались на ветру знамена…

Любоваться своим гарцующем на коне героем ей пришлось недолго. Ее безжалостный ревнивец взял ее с собой в забытую богом деревеньку Пассериано в провинции Фриули, неподалеку от Ундино, где он собирался вести переговоры о заключении мира с австрийцами. Чтобы сломить упрямство противника, ему приходилось до трех ночи не вылезать из палатки, и она видела его в постели рядом с собой всего каких-то пару часов до зари.

Он уходил от нее на рассвете, чтобы выторговать себе уступки, которые считал необходимыми по праву победителя. На переговорах с австрийцами он бросил свою знаменитую фразу:

– Не забывайте, господа, вы ведете переговоры со мной в окружении моих гренадеров!

Там, в старинном средневековом особняке, летней резиденции венецианских дожей, она заливалась слезами, горюя о своем Ипполите, которому было приказано в середине октября вернуться в Милан. Ее заточение скрашивал личный секретарь Барраса Бото, с которым она подолгу беседовала, чтобы отвлечься от воспоминаний о своем любовнике.

Она была безутешна, когда до нее дошли ужасные вести. Оказывается, ее Ипполит и не собирался хранить ей верность. Он отчаянно ухлестывал за Полиной, которая была на втором месяце беременности, и сумел обольстить красавицу мадам Ламберти, эту ломбардку, которая, по словам Стендаля, «была образцом самой соблазнительной грациозности и в этом могла посоперничать с самой обворожительной мадам Бонапарт».

Эта очаровательная жгучая ломбардка, которая перешла к Ипполиту после таких любовников, как престарелый австрийский император Иосиф II, соправитель своей матери Марии-Терезии, и галантный генерал Гиацинт Депинуа, будущий первый губернатор Александрии, что было, конечно, весьма почетно для простого капитана Шарля. Но даже такое вызывающее поведение Ипполита не смогло изменить нежных чувств Жозефины к этому ловеласу.

В конце октября 1797 года Бонапарт, «дожав» австрийских представителей, заставил их подписать в Пассериано так называемый Кампоформийский мир, составленный на основе Леобенских соглашений.

В середине ноября Бонапарт уехал в немецкий город Раштатт, на международную конференцию с участием Франции и союзников по антифранцузской коалиции, на которой все полномочные представители должны были после обсуждения поставить подписи под мирным договором и таким образом завершить эту победоносную для Франции военную кампанию, длившуюся почти три года.

После подписания документа Бонапарт должен был возвратиться в Париж, чтобы доложить об окончании войны членам Директории. Жозефине ужасно не хотелось ехать вместе с ним на эту скучную конференцию, и плутовка, прибегнув, как всегда, к своему главному аргументу – своим неотразимым чарам, вырвала у мужа разрешение приехать домой через месяц, так как ей вдруг ужасно захотелось побывать в Венеции.

Через несколько дней она тряслась в запыленном тарантасе к сказочной Венеции, а рядом с ней подскакивал на ухабах и ее нашкодивший любовник. Она забыла о подвигах на стороне, как только вновь увидела этого неутомимого соблазнителя. Кажется, и он забыл об огненной Ламберти.

Венецианская республика, которую по приказу Директории завоевал Бонапарт и водрузил свой триколор над Дворцом дожей, восторженно приветствовала супругу французского Вашингтона. Ее почтительно принимали видные синьоры, министры правительства, иностранные послы, всюду ей оказывали восторженный прием. Правда, многие венецианцы недоумевали, почему повсюду – на прогулках, приемах, концертах и балах, на гондоле по каналам и живописной лагуне рядом с ней, Жозефиной, вместо мужа, спасшего их республику от гнева Директории за то, что она предоставила политическое убежище брату казненного короля и его свите, находится какой-то смазливый капитан в скромном сером мундире? Все принимали его за адъютанта Бонапарта, сопровождавшего супругу их победителя по пути домой, во Францию.

На роток не накинешь платок, и молва об этой странной парочке распространялась со скоростью лесного пожара. Будь Жозефина поосторожнее, поосмотрительнее, она не стала бы афишировать свою близость к мнимому сопровождающему. Ее с головой выдавали пламенные, влюбленные взгляды, которые она постоянно бросала на своего обожателя, сидела с ним чуть ли не в обнимку на банке гондолы, скользящей по глади чудных каналов, томно вздыхая у «Моста вздохов», позабыв об угрозах своего Отелло, а тот, как известно, был венецианским дожем. Бонапарт в конце концов заподозрил неладное. Иначе чем объяснить его распоряжение генералу Бертье в разгар работы конференции в Раштатте отдать приказ, прогремевший как гром среди ясного венецианского неба:

«Гражданину Шарлю, адъютанту, предписывается незамедлительно покинуть Милан и по получении настоящего приказа выехать в Париж, где ожидать особого распоряжения.

Начальник штаба генерал Александр Бертье».

Приказ есть приказ, и Ипполиту пришлось снова разлучиться с Жозефиной, чтобы вернуться в Милан за документами. «Кто же его надоумил?» – терялась в догадках Жозефина. Кто вызвал у этого несносного ревнивца приступ новых подозрений? Скорее всего, эта бестия Полина, разозлившаяся на Шарля за то, что он ее бросил. Она могла наябедничать, нашептать на ушко брату, как нашептал на ушко мавру коварный Яго об «измене» Дездемоны.

В Париже тем временем все газеты наперебой обсуждали такую сногсшибательную новость – генерал Бонапарт отдал приказ об аресте капитана Ипполита Шарля. Его будет судить военный трибунал, и вполне возможно, по его приговору он будет расстрелян.

– Ничего себе расстрел! – возмущались парижане.

В старые времена оскорбленный неверностью жены муж вызывал обидчика на дуэль. А расправа над человеком, наставившим ему рога, чужими руками, конечно, куда безопаснее и надежнее. Да и жена не останется во второй раз вдовой.

Эта весть всполошила и всех пятерых директоров.

На обеде в доме Терезы Баррас обсуждал этот щекотливый вопрос с Гойе и Тальеном.

– Знаете, коллеги, – обратился к друзьям Баррас, – наше нынешнее положение напоминает мне забавную ситуацию с одним средневековым монахом, который знал заклятие, с помощью которого можно было вызвать дьявола, чтобы тот занялся своей обычной разрушительной деятельностью, но не знал, с помощью какой магической формулы отправить его туда, откуда он явился. В результате от его собственного жилья не осталось и камня на камне…

– Совершенно верно, – живо откликнулся Гойе, этот краснорожий хитрец, который уже давно подумывал о том, как бы ему свалить всесильного Барраса, и был готов ради этого заключить договор с самим Сатаной. – Лично я выдвинул бы против генерала Бонапарта обвинение в незаконном использовании военного трибунала в целях личной мести. Нужно хорошенько поразмыслить об этом…

– Сегодня утром мы получили кое-какую информацию из Италии: Полина Бонапарт, ставшая мадам Леклерк, развязала свой мерзкий язычок и сообщила брату о любовных похождениях Ипполита Шарля с его женой, чтобы досадить Жозефине. Эти две особы просто ненавидят друг друга.

– Ну и как все это воспринял рогоносец? – осведомился Гойе, стараясь казаться совершенно равнодушным, хотя всегда был неравнодушен к этой красавице креолке.

– Мой осведомитель докладывает, что Бонапарт побледнел как полотно и в гневе наорал на свою сестричку. Та, вся в слезах, с флакончиком нюхательной соли, в ужасе выбежала из его кабинета. Результат этой встречи хорошо известен. Арест красавчика Ипполита. Вот и все. Теперь ему грозит расстрел.

– Да что вы, опомнитесь, – заговорил Тальен. – Неужели вы считаете Бонапарта таким простаком, неужто он ничего не ведает о неверности своей супруги? Какой вздор! Насколько мне известно, этот фат был арестован по обвинению в получении секретных комиссионных от наших армейских поставщиков. Разве вы не знаете, что Милан – это гнездо коррупционеров, да и сам главнокомандующий в этом отношении далеко не образец. Все эти досужие разговоры об аресте, расстреле – полная чепуха. Через несколько дней капитан Шарль объявится в Париже, живой и здоровый, вот увидите!

– Но следом за ним явится Бонапарт, – мрачно произнес Баррас– Ну и что нам делать в таком случае? Для чего нам тут болтать о судьбе Шарля и таких прохвостов, как он, если через месяц явится сам дьявол, и не оставит камня на камне от нашего с вами жилища. Народ повсюду выражает свое недовольство, особенно после того, как мы были вынуждены признать, что наше государство, по сути дела, – банкрот. Что же будем делать с Бонапартом, граждане, – вот самый главный вопрос.

– Нужно поручить ему такое задание, которое окажется ему не по зубам, и он их, следовательно, сломает, – сказал Гойе, позевывая и обнажая свои кривые пожелтевшие клыки. – Не забывайте, что над нашими головами дамокловым мечом висит Англия. Эти проклятые островитяне наглеют с каждым днем.

– Ну а как мы будем принимать его здесь, когда после почти двухлетнего отсутствия этот «солдат удачи» вернется в Париж, готовый к любому заговору против нас? – спросил Тальен. – Если нам так не повезло и он не сложил в Италии голову, то нужно что-то предпринять.

– Несомненно, – поддержал его Баррас. – Народ окажет ему достойную встречу. Устроим в Люксембургском дворце праздник с флагами, гирляндами, цветами, красивыми женщинами, все как полагается. Воздвигнем посередине алтарь Победы, и перед ним все пятеро директоров по очереди его обнимут.

– Боже, обнимут! Лично я не собираюсь этого делать. Лучше я обниму его жену!

– Ну и шут с тобой, не обнимай героя, но не запрещай это сделать другим, для торжественного антуража. Ладно, так и быть, я обниму его дважды, за себя и за тебя! Я не так привередлив, как ты. Идет? – он озорно подмигнул Гойе.

– Должна сказать, что гражданин Баррас разработал отличный план приема нашего итальянского героя, – вмешалась в разговор Тереза, передвигая ножичком миндальные орехи на своей тарелке. – Нужно прислушаться к нему. Лично я вам обещаю поддерживать самые тесные отношения с Жозефиной. У нее от меня никогда не было секретов, надеюсь, и теперь не будет. А сейчас, если угодно, выслушайте мнение на сей счет простой женщины.

– Простая женщина! – притворно застонал Баррас. – Какая ты женщина, ты богиня красоты, ангел! Мудрейшее создание на земле!

– Мне кажется, дело обстоит так, – продолжала Тереза, не обращая внимания на комплименты своего бывшего любовника. – Бонапарт явится к нам с мятежной своей душой, и от него можно ожидать всего. Он знает свою силу, и вся Европа теперь это знает. Нам сейчас нужен человек, который будет неусыпно следить за ним. Бонапарт – хитрец, но нам нужен тот, кто сможет его перехитрить.

– Неужели во Франции есть такой человек? – насмешливо спросил Гойе.

– Да, есть, и этот человек – Талейран, которого вы сами назначили министром иностранных дел.

– Боже, ну и выбор! Этот хромой дьявол? Но он поддерживает тайные связи с предателями – роялистами, с семьями аристократов, которые уехали в эмиграцию. Нам, конечно, обо всем этом хорошо известно, но мы его держим, пока он полезен для нас. А нет ли у тебя, Тереза, другой кандидатуры, не потенциального предателя? – спросил Гойе.

– Есть, но все они гораздо опаснее Талейрана. Бонапарт – человек проницательный, но Талейран – это воплощение самой проницательности. У непревзойденного лгуна – острейший интеллект, и Бонапарту никогда не объехать его по кривой… Знаете, лучше всего сделать его советником Бонапарта…

– Лишенный наследства дворянин, да в придачу поп-расстрига, рядящийся в одежды атеиста-революционера! Ну что же, нам этот Макиавелли подходит. Гражданка Тальен права. Талейран – тот человек, который нам нужен, чтобы защитить нас от Бонапарта.

– Не забывайте еще и Фуше, – вмешался в разговор Тальен. – Этот ловкий министр полиции сможет контролировать не только каждый шаг генерала, но и его мысли, он большой в этом мастак! Почему бы не попросить Талейрана написать милое письмецо Бонапарту, в котором он сообщит ему о грандиозном приеме, который ожидает нашего героя здесь, в Париже? Оно успокоит его, уймет все его страхи.

– Да, кстати, – сказала Тереза, когда гости поднялись из-за стола, – говорят, он собирается привезти с собой в Париж знаменитую итальянскую певицу Грассини. Она будет петь в королевской опере.

Баррас вперил в нее недоверчивый взгляд:

– Ну, об этом пишут все газеты. Ты считаешь, за этим есть кое-что посерьезнее, да?

– Ничего, кроме того неоспоримого факта, что Бонапарт – большой любитель итальянской музыки, уже не столь страстно влюблен в свою Жозефину, как это было прежде.

Все громко засмеялись…

…Генерал на самом деле любил музыку и часто устраивал концерты в самых красивых дворцах Милана. На одном из таких выступлений солистов он увидел ту, которая скрашивала его одиночество не только в Милане при присутствии там равнодушной к нему жены, но и потом, после возвращения Бонапарта, в Париже.

В тот памятный вечер он, сидя в первом ряду с Жозефиной, наслаждался музыкой, которая так успокаивала его после трудного хлопотливого дня. Пел дивный итальянский тенор и, казалось, выплескивал через свои мощные голосовые связки бушевавшую внутри него любовную страсть, а генерал, опустив голову, уставился в мраморный пол. Прелестная мелодия уносила его вдаль, к морю, где сонные волны лениво перекатывались, облитые мистическим молочным лунным светом.

Мужской голос стих, замерев на последней чуть слышной ноте, раздались негромкие аплодисменты, возбужденный шепот пронесся по рядам, и снова наступила благоговейная тишина. Бонапарт не поднимал опущенную голову, не хотелось вспугивать сладкие грезы. Вдруг зазвучал прекрасный женский голос, чистый, как трель жаворонка. Такого чудного голоса он еще никогда не слышал. Ах, эти великолепные итальянские певцы! Лучше на них не смотреть, чтобы не возвращаться из царства мечты в скучную, безрадостную реальность. Пусть поют за занавеской, так будет лучше.

– Боже, что за чудное создание, – удивленно прошептал кто-то рядом.

Бонапарт нехотя поднял голову. На сцене стояла худенькая, хрупкая женщина, почти девочка, в белом кружевном платье с оборками, сбегавшими вниз, как пенящийся водопад. Она протягивала к нему свои белые руки, а он не спускал глаз с ее красивой вздымающейся груди, с ее пульсирующего горла, из которого вылетали эти чарующие звуки. А какое у нее лицо! Бледное, чувственное, белоснежная кожа, без морщинки, черные, блестящие, как горящие угли глаза, полные красные губы, тонкие брови, длинные черные ресницы, которые смыкались, когда она брала высокую ноту.

– Нет, это не женщина, это – сказочный фонтан, рассыпающий коралловые брызги божественных звуков на ярком солнце, – проговорил все тот же мужской голос за его спиной.

Бонапарт поднял со стула программку, в которую никогда не заглядывал. «Джузеппина Грассини», – прочитал он.

Это была она, знаменитая итальянская певица, которая вскоре получит всемирную известность. Она родилась в Варезе, в Италии, в 1775 году, в семье бедного крестьянина. Наделенная от природы необычайной красотой, одаренная редким голосом, молодая девушка приглянулась графу Бельжиозо, который лично занимался ее музыкальным образованием и нанимал для нее лучших преподавателей вокала. Она училась в Миланской консерватории, после окончания которой успешно гастролировала по всей стране.

Многие утверждают, что личная трагедия Наполеона Бонапарта началась там, в Италии. Он чувствовал, что одинок, что его одиночество не способна (а может, не хочет) развеять его жена, которая не отходила от этого вертопраха Ипполита Шарля, скакавшего вокруг нее козлом. Почему бы и ему не попытать своего счастья? Разве не мог он позволить себе расслабиться на пару часов в объятиях любой итальянской красавицы?

Все они были у его ног, все ждали лишь намека.

Вызвав к себе Бертье, он приказал ему привести к нему Грассини, и через несколько часов, по свидетельству личного слуги – генерала Констана, он мог занести в свой служебный список еще одну победу, одержанную в Италии.

– Увидимся в Париже, – сказал он ей, целуя на прощание.

Бертье привез ее в Париж, где она впервые выступила перед парижанами на Марсовом поле, где отмечался национальный праздник – День республики. Она почти четырнадцать лет пела в Париже, в королевской Опере, часто встречалась в интимной обстановке с первым консулом, а потом и с императором и уедет домой, в Милан, только после того, как ее венценосный любовник и почитатель ее таланта будет низложен.

…На застывшем, как посмертная маска, бледном лице Бонапарта не отражались мрачные мысли, роившиеся у него в голове. Сквозь полудрему он строил догадки, прислушиваясь к жалобным стонам его громоздкой кареты, его «боевой колесницы», на которой он трамбовал ухабистые дороги Северной Италии.

Все, война окончена, он ехал домой, в Париж, а во внутреннем кармане его серого будничного сюртука похрустывала плотная бумага – текст Кампоформийского договора, который ему предстояло вручить директорам. Он вполне мог быть доволен достигнутыми в Раштатте результатами. Он отобрал у австрийского императора всю Бельгию и, что самое главное, левый берег Рейна. Ломбардия становилась Цизальпинской республикой. Пришлось, однако, передать побежденному Истрию, Далмацию и всю Венецию к востоку от Адидже. Ничего, он еще за них повоюет!