Текст книги "Хождение в Москву"

Глава восьмая
Никольская

Улица Просвещения – Домище на домище. – Страсти графа Николая. – ГУЛАГ на Никольской

Улица Просвещения. Среди улиц старой Москвы Никольская считалась самой духовной и просвещенной. Как во всем Китай-городе, здесь процветала торговля, но сюда шли за товаром особым: иконами и книгами. Такое положение вещей считалось «искони установившимся обычаем». Продавцы икон теснились вдоль улицы, заполняли проезжую часть, образуя толчею. Царь Алексей Михайлович упорядочил рыночную стихию, отвел Иконному ряду «сокровенное место» в деревянных лавках. Они тянулись перед двумя монастырями – Никольским и Спасским.

Поэтому назвали Заиконоспасским монастырь за Иконным рядом. По обету князя Федора Волконского построен был в нем в царствование Алексея Михайловича каменный собор. Можно годами ходить по Никольской и не заметить храм, потому что от тротуара его отделяют два трехэтажных дома под номерами 7 и 9. Они оба – начала ХХ века. Их фасадам в память о прошлом придан образ палат ХVII века. В стену втиснута башня со срубленной звонницей. В верху ее, где в пышной каменной оправе помещалась икона Спаса Нерукотворного, пробито уродливое окно. Железная дверь электриков вделана в замурованные ворота, которые прежде с улицы вели в монастырь. Через другие ворота попадаешь в просторный двор. Из него видны зубцы стены Китай-города. А во дворе тянется к небу, как высокая красная башня, собор. У него под одной главой две церкви. Нижняя – в честь иконы Спаса Нерукотворного, Спаса на холсте. (По легенде, лик Христа запечатлелся на холсте, когда Спаситель отер им лицо.) Верхняя церковь – во имя иконы Богородицы Всех Скорбящих Радость.

Образ собора относят к лучшим образцам московского барокко. Храм за сотни лет не раз обновляли, переделывали, но не сломали. Хотя поиздевались над ним большевики всласть.

На короткой Никольской сосредоточилось к началу ХХ века, не считая часовен, три собора и пять церквей! Но улицей просвещения ее называли по другой причине – на ней возникли Государев Печатный двор и Славяно-греко-латинская академия. Огонь в обоих очагах культуры зажгли и поддерживали цари и патриархи. Они часто наведывались в академию, чтобы увидеть и услышать племя «младое, незнакомое». Студенты разыгрывали перед ними пьесы, приветствовали стихами на латыни, греческом, древнеславянском, поражая красноречием и ученостью. В академии преподавали не только богословские, но и «свободные науки». В «Действе о семи свободных науках», разыгранном перед Петром, они перечислялись в таких словах:

 
Первая грамматика с правописанием,
Вторая же риторика с красным вещанием,
Еще диалектика, давша речь полезну,
С нею же музикия, певша песнь любезну.
В-пятых арифметика, щет свой предложивша,
В-шестых, астрология, небеса явивша,
В-седмых философия, вся содержащая,
Яко мати сущи тех наук владящая…
 

Прошло четыреста лет со дня основания в Китай-городе первого монастыря, где русских мальчиков начали учить греческие монахи, прежде чем в соседнем Заиконоспасском монастыре возникла высшая школа, совмещавшая духовное и светское образование. В 1630 году побывавший в Москве Адам Олеарий помянул «общенародную школу», где монахи учили греческому и латинскому. Греческий язык был необходим церкви для перевода и исправления богослужебных книг. Латинский играл роль международного в ХVII веке, прежде чем его заменил в ХVIII веке французский язык.

В келье монастыря за Иконным рядом поселился приглашенный в Москву царем Алексеем Михайловичем иеромонах Самуил Емельянович Петровский-Ситнианович, белорус родом из Полоцка. Он обучался в Киево-Могилянской академии и польско-иезуитской коллегии, получил, таким образом, два высших образования, православное и католическое. Иеромонах учил молодых подьячих Посольского приказа так хорошо, что царь доверил ему образование наследника престола – Федора и царевны Софьи. Этот наставник первый преподнес царю поэтические «Метры», опередив всех будущих российских стихотворцев. Неутомимый творец жил по принципу «ни дня без строчки», беспрестанно занимался переводами, сочинял проповеди, пьесы, стихи. Его тяжеловесные «метры» вызывали признательность царя и лютую неприязнь патриарха. Стихи иеромонаха святейшему казались сплетенными «не из прекрасных цветов богоносных отец словес, но из бодливаго терния на Западе прозябшаго новшества, от вымышлений, еретических блядословий». Как видим, патриарх Иоаким умел доносить мысли в яркой форме.

В литературу иеромонах Самуил вошел под псевдонимом Симеона Полоцкого как основоположник поэтических и драматических жанров русской литературы. На его стихи впервые в Москве была написана музыка. Его имя я увидел на каменной плите в сводчатой трапезной нижней церкви. Под камнем могильным нашел успокоение первый русский поэт, «иеромонах честный». Другая плита посвящалась никому не ведомому дворовому человеку князей Голицыных, живших вблизи на Никольской.

Третья каменная плита с эпитафией на латыни оказалась в тесном средневековом проулке между сохранившейся стеной Китай-города и стеной церкви. Латынь хорошо знал погребенный здесь Василий Выговский, не успевший прославить свое имя по причине, изложенной в эпитафии. Привожу ее полный перевод, сделанный давно, когда нашли в этой земле глиняные курительные трубки, бывшие в ходу у студентов и наставников.

«Благочестивый путник! От сего философа познай неизбежность смерти. Василий Выговский, породою украинец, по званию философ, похвально проходивший путем жизни и философии, преткнувшись об этот надгробный камень насредине поприща, окончил тот и другой путь. Тогда как на логическом ристалище превзошел умы многих, у Москва-реки погиб от немногих разбойников. Истинно для сего Логика свайный мост сделался мостом боевым, на котором хоть не избежал ухищрений смерти, но избежал соблазнов настоящей жизни. В лето спасения 1718 на двадцать пятом году своего возраста между терниями Логики и жалом смерти неожиданно утрачен для юношества. И так быстро окончивши жизнь, он всем показал, как следует жить».

Раскуривали трубки «логики» в просторном дворе, где сейчас торчит какая-то техническая будка. В левой части двора над стеной Китай-города нависает корпус, построенный после пожара Москвы на месте Коллегиума. В ряд с ним тянется здание бывшего Учительского, Братского корпуса. В его стенах жили и ученики, и учителя. На этом клочке земли произросли ярчайшие цветы русской культуры ХVII—ХVIII веков.

Понятно, увлеченному «латинскими силлогизмами» иеромонаху патриархия доверить воспитание православной русской элиты не могла. В Москву выписали других профессоров – ученых греков. Ими были братья иеромонахи Иоаникий и Софроний Лихуды, получившие высшее образование в Падуе. Они успешно учили латыни, физике, другим наукам, писали учебники, составили словарь «Лексикон трехязычный». За латынь и физику церковь изгнала братьев, которых считают основателями академии.

Петр не обошел ее вниманием, придал академии статус государственной, сделал более светской. При нем обучение пошло на латыни, расширилось число «свободных наук», за физику не преследовали. Император наведывался сюда не раз, бывал на диспутах, представлениях, поручал академии переводы нужных книг. После Полтавской битвы на Никольской установили Триумфальные ворота с картинами на античные сюжеты, с латинскими, греческими надписями в честь победителей. Их уподобляли героям Древних Греции и Рима. Ученики в белых хитонах встретили царя и войско с венками и ветвями, пели канты, произносили «орации». В другой раз во дворе академии при большом стечении народа одиннадцатилетний князь Антиох Кантемир произнес на греческом языке похвальное слово императору.

Однажды в Астрахани Петру представили девятнадцатилетнего сына священника, преуспевавшего в науках. Пораженный услышанным, царь назвал его «вечным тружеником». Спустя год добрался тот с Каспийского моря до Никольской, где проучился два года. Из академии – попал с приключениями в Сорбонну. И там учился. «Вечного труженика», Василия Тредиаковского, избрали членом Петербургской Академии наук. Этот академик реформировал нашу поэзию, внедрил «силлаботоническую» систему стихосложения, основанную на регулярном чередовании ударных и неударных слогов. Его слова: «Чудище обло, озорно, стозевно и лаяй» – послужили эпиграфом «Путешествия из Петербурга в Москву» Радищева. Стихи посмевшего писать о любви поэта были понятны не только его ученым современникам. И нам, потомкам, они ясны без словаря:

 
…Скончу на флейте стихи печальны,
Зря на Россию чрез страны дальны:
Сто мне языков надобно было
Прославить все то, что в тебе мило.
 

Другим дальним путем от Белого моря добрался до Никольской с обозом земляков столь же великовозрастный ученик Ломоносов. Как известно, он выдал себя за дворянина, чтобы поступить в «Спасские школы». Непонятно, зачем ему понадобился маскарад, ведь в классах сидели за партами по 12—15 лет не только аристократы, но и люди самого разного звания, разных народов.

В классе пиитики 20-летний Михайло сочинил первые стихи:

 
Услышали мухи
Медовые духи,
Прилетевши, сели,
В радости запели.
 

За ними последовали другие, которые сегодня учат в школе. Вспоминая молодость, Ломоносов писал: «Обучаясь в Спасских школах, имел я со всех сторон отвращающие от наук пресильные стремления, которые в тогдашние лета почти непреодолимую силу имели…

С другой стороны, несказанная бедность: имея один алтын в день жалованья, нельзя было иметь на пропитание в день больше, как на денежку хлеба и на денежку квасу, прочее на бумагу, на обувь и на другие нужды. Таким образом, жил я пять лет и наук не оставил». Эти московские пять лет пали на 1731—1735 годы.

Зачем привожу все эти известные сведения? Затем, чтобы повторить давно сказанные слова: мы ленивы и нелюбопытны, не дорожим прошлым. Даже мемориальную доску в честь Славяно-греко-латинской академии составили с ошибкой. Похоронили в ней здания, которые сохранились в неприглядном виде. Кантемир, Тредиаковский, Ломоносов, Баженов – птенцы из этого гнезда. Магницкий, сочинитель первой «Арифметики», Крашенинников, первооткрыватель Камчатки, Поповский, первый русский профессор философии Московского университета, Костров, первый переводчик «Илиады», Волков, основатель первого профессионального публичного театра – все вышли отсюда. Нет нигде указания, какие великие люди учились в этих стенах, слушали проповеди в Спасском соборе. В его трапезной большевики устроили туалет. Демократы, вернув собор верующим, завели в Братском корпусе ресторан «Борис Годунов».

Во времена первых Романовых напротив Государева Печатного двора существовал монастырь, увядший сам собой, без злодейства власти. На Никольской, 8 в каменном мешке белеет одиноко церковь. Вернувшийся в Москву из ссылки боярин Салтыков в память о счастливом исходе дела получил разрешение построить в своей усадьбе каменную церковь Успения. Ни в одной из фамилий не насчитывалось столько бояр, фельдмаршалов, как из Салтыковых. Пятеро из них служили наместниками царя в Москве со времен Петра. Построенная боярином церковь служила приделом деревянной церкви Жен Мироносиц. В нее через дорогу с Печатного двора приносили святить книги. Рядом стояла деревянная церковь Михаила Малеина. Обе они сгорели, монастырь упразднили, а Успение в стиле нарышкинского барокко чудом сохранилось. Теперь это приходский храм, куда вернулась жизнь.

Книги Печатного двора после освящения шли на продажу. Улица стала самой книжной в Москве. На Никольской завел в конце ХVIII века дело купец Матвей Глазунов, торговавший книгами, в том числе изданными типографией Новикова, известного масона. По его процессу попал на четыре года в острог и купец, став, таким образом, первым заключенным, пострадавшим за распространение крамольной литературы.

Глазунов выкупил у графа Шереметева дом на Никольской рядом с Печатным двором. Здесь открылся самый крупный книжный магазин Москвы. При нем помещалась библиотека для чтения. Сюда захаживали самые известные писатели, включая Пушкина. За Глазуновым потянулись на улицу другие книготорговцы. В первой четверти ХIХ века из тридцати московских книжных магазинов на ней насчитывалось 26! В их числе была лавка Академии наук, «где всякие книги продаются». И ее дом перешел в руки преуспевавшего Глазунова. Матвей с младшими братьями Иваном и Василием основал книготорговую и издательскую фирму, известную всей читающей России. (Она погибла в конце 1917 года.)

Сын Ивана Илья Глазунов в конце жизни Пушкина тиражом 5000 экземпляров издал «Евгения Онегина». После гибели поэта весь тираж раскупили до последней книги в один день. Сын Ильи Александр Глазунов открыл в 1859 году книжный магазин на Кузнецком мосту, 20, ставший одним из лучших в Москве. На этом месте торгуют литературой до наших дней, сюда переместился центр книжной торговли.

На Никольской перед революцией насчитывалось два книжных магазина Ивана Сытина и еще с десяток других, торговавших всеми новинками России и Европы. За домом Глазунова (на его месте аптека Феррейна) у стены Китай-города шла торговля старыми книгами. Лавки букинистов в Никольском тупике были такой же достопримечательностью старой Москвы, как лавки букинистов на набережной Сены.

С этой традицией покончили недавно, построив за спиной Ивана Федорова на месте последнего букинистического магазина шикарный бутик, где продавцов всегда больше, чем покупателей. Вопрос – знали ли те люди в управе, префектуре и мэрии, принявшие такое решение, что они творят?

Бывшая усадьба Салтыковых попала в руки Федора Михайловича Чижова. «Мужем сильного духа и деятельного сердца», назвал его Иван Аксаков. Имя «мужа» перешло к построенному им на месте боярской усадьбы капиталистическому подворью, казавшемуся огромным зданием. «Я понял, что Москва уже не прежняя. На Никольской появилось Чижовское подворье», – поражался герой рассказа Салтыкова-Щедрина, увидевший город после 1848 года. В подворье помещались гостиница, конторы, магазины.

О жизни Чижова век назад вышел «Краткий биографический очерк», но она достойна книги серии «Жизнь замечательных людей». Бедный костромской дворянин, отказавшийся в пользу сестер от родового имения, сам себе проложил путь. Блестяще закончив Петербургский университет, он преподавал студентам математику, защитил диссертацию «о теории равновесия» на степень магистра философии. И вдруг издал книгу «Паровые машины» с чертежами. На другом крутом повороте перевел с английского языка «Историю европейской литературы ХV—ХVII веков». Математик, магистр философии несколько лет корпел в библиотеках Венеции и Ватикана над четырехтомной историей Венецианской республики. В Риме сдружился с Александром Ивановым, исхлопотал ему деньги, позволившие дописать «Явление Христа народу». На свои средства профинансировал три посмертных издания Гоголя, с которым дружил, как и с другими московскими славянофилами.

«Опять я сбился с пути – прочь история искусств, принимайся за политическую экономию, за торговлю и промышленность. И то сказать, это вопрос дня, это настоящий путь к поднятию низких слоев народа», – писал Чижов, затеяв издание журнала «Вопросы промышленности». Он издал «Приблизительные соображения о доходности предполагаемой железной дороги от Москвы до Ярославля». Они оказались точными. Чижов нажил миллионы, построил железные дороги из Москвы в Вологду, из Москвы в Курск, организовал товарищество пароходства по Белому морю и Ледовитому океану. Его биография – иллюстрирует понятие – «широкая русская натура».

Домище на домище. Было время, когда Никольская начиналась у Ивана Великого. Она уводила из Кремля через Китай-город в столицы русских княжеств. Древней улице семь веков, семьсот лет! Где эти столетия, камни далекого прошлого?

Их было много на холме, одном из семи легендарных, где улица выходит на Лубянку. Это место любили снимать фотографы для почтовых карточек. В одном углу сгрудились башня, ворота и три храма. На фоне стены они создавали прелестную картину средневекового города, достойную и объектива, и кисти. По фотографиям видно, какие невосполнимые утраты понесла старая Москва, по праву именовавшаяся Третьим Римом. Француженка Сталь назвала ее «татарским Римом».

Башня встала у дороги, по которой с великими почестями доставили икону Владимирской Божьей Матери. Ее пронесли на руках из Владимира, чтобы укрепить дух защитников Москвы, ожидавших страшного нашествия. По невыясненной историками причине хромой Тимур развернул конницу. Это случилось 26 августа 1395 года, в тот самый день, когда москвичи встретили Владимирскую. Нечаянное избавление приписали чудотворной иконе, самой чтимой в русском царстве. На воротах башни висел список, точная копия оригинала, хранившегося в Успенском соборе.

Владимирскую Богоматерь считала своей покровительницей Наталья Нарышкина, жена царя Алексея Михайловича. Рядом с башней царица возвела церковь в честь иконы. Одноглавая, небольшая, она была в стиле, в каком любили строить Нарышкины, названном в их честь нарышкинским барокко. Храм поражал великолепием. Икону Спаса написал «жалованный иконописец Оружейной палаты», знаменитый Симон Ушаков, современник Нарышкиных. Царица прислала сюда дорогую церковную утварь; шитую шелком по серебряной парче пелену внесла Елизавета Петровна. Икона Богоматери представала в золотой ризе, окладе, усыпанном жемчугами и драгоценными камнями. Ее подарил живший на Никольской граф Николай Шереметев.

Все пошло прахом. Изгнав верующих, советская власть передала церковь, словно в насмешку, милиции под клуб. От него милиционеров вскоре избавили, когда прокладывали первую линию метро. Тогда же полетел под откос под колеса локомотива партии Ленина—Сталина, мчавшегося на всех парах к коммунизму, храм Троицы в Полях. Впервые он помянут в 1493 году. Поле в данном случае означает судебный процесс особого свойства. Важные запутанные дела, которые не поддавались уразумению судей, решались путем боевого поединка. Тяжущиеся, как некогда богатыри, сходились у церкви, уповая на помощь Бога, поэтому поединок назывался «судом Божеским». Сражались дубинами в доспехах, решение принималось по принципу «кто одолел, тот прав». Порой истца и ответчика уносили мертвыми. Выясняли отношения и менее кровавым способом – кто кого перетянет за волосы. Побежденный переносил победителя через соседнюю реку Неглинку на плечах... При Иване Грозном поле заменили крестным целованием, проходившим на Никольской.

Название Троицы в Полях пережило дерево и камни. Последний раз на прежнем месте храм возвели в стиле ампир. Строили десять лет, завершили в 1834 году. Спустя ровно 100 лет разрушили до основания. Священник церкви Николай Соловьев составил в 1887 году «Летопись Московской Троицкой, что в Полях, церкви». (Эту книгу c автографом автора мне подарил Эммануил Филиппович Циппельзон. Последний из могикан племени московских букинистов, известный коллекционер, купил «летопись» у Троицы, где сотни лет торговали книгами.) Священник детально описал сделанные прихожанами вклады, иконы «замечательные по древности и искусству», библиотеку, хранившуюся в «ясеневого полированного дерева шкафу» в алтаре Никольского придела. Там среди сотен изданий берегли «Требник Петра Могилы» Киевской печати 1646 года, переживший пожар 1812 года. Что пощадил огонь, французы – не пожалели «молодые хозяева земли».

Соседствовала Троица на Никольской с часовней, самой большой в Москве. В ней хранились привезенные с Афона мощи святого Пантелеймона, жившего при мучителе христиан императоре Максимилиане. Казненный врач прославился исцелением слепого, растратившего имение на безрезультатное лечение. На открытках часовня выглядит большим собором, настолько высок и велик ее купол, паривший над округой. Под ним постоянно толпились верующие, вымаливавшие исцеление «немощным и не спящим». Часовне Пантелеймона придал в 1883 году невиданный масштаб преуспевавший московский архитектор Каминский, ученик Тона. Им построена масса зданий Москвы во второй половине ХIХ века. Вся русская архитектура того времени в глазах разрушителей никаким памятником не являлась. Часовня разделила судьбу Троицы, Владимирской, стен и башен Китай-города.

Никольская выглядит почти одной высоты и одного времени, цельной улицей, исключительной в своем роде. Фасады, известные нам, появились «всего ничего», на рубеже ХIХ—ХХ веков. Они-то и придали улицам за стенами времен Ивана Грозного облик московского Сити.

«Домище на домище, дверь на двери, окно на окне», – писал Иван Кокорев в журнале «Москвитянин» о Китай-городе. Процесс сжатия, уплотнения начался до отмены крепостного права, «великих реформ». Не дожив до них, этот замечательный публицист в «Московских рынках» назвал Китай-город местом «самой многозначительной деятельности столицы», где представлена товарами вся Россия, все сопредельные с нею страны:

 
И все, чем Лондон щепетильный
Торгует, прихотьми обильный,
И по балтическим волнам
За лес и сало возит к нам.
 

В одном из рассказов Салтыкова-Щедрина Никольская и соседка Ильинка удивляют героя: «Дома на этих улицах стояли сплошною стеной и были испещрены блестящими вывесками». Уже тогда здесь никакой «Москвы – большой деревни» не осталось! Ни тебе садов, ни заборов, как в Замоскворечье, никаких парадных дворов за оградой, как на Мясницкой и Покровке. Какие сады и ограды, когда дерева на улице днем с огнем не найдешь. А зеленый островок Никольской, 6 всплыл после того, как рухнул с неба сбитый в дни войны «юнкерс». Павший самолет разрушил трехэтажный дом. Восстанавливать его не стали, разобрали и на пустыре посадили несколько деревьев, когда-то росших здесь в изобилии.

В здешнем бору сын Александра Невского Даниил, приняв в 1296 году титул московского князя, на радостях основал Богоявленский монастырь, первый в Москве. Закинув в бору сети, чтобы поймать птиц, услышал юный боярский сын Елевферий голос: «Алексий! Что напрасно трудишься? Ты будешь ловить людей». С этим именем вошел в историю церкви и государства митрополит Алексий. Двадцать лет он жил в монастыре, получил в его стенах замечательное образование. Отсюда переселился в Кремль, где правил, пока подрастал Дмитрий Донской.

На месте деревянного собора Богоявления Иван Калита заложил, как писал летописец, «церковь каменну и сияет же отовсюду и всеми православными народы видима аки зерцало». Сегодня это зеркало светит золотым куполом над алыми восьмигранными башнями. Под одной его главой два храма – верхний и нижний в стиле барокко. Украсился Китай-город этим большим собором, возведенным на месте обветшавшего – времен белокаменной Москвы в конце ХVII века. На 30 саженей, свыше 60 метров, поднялся над землей золоченый купол. Кто возвел это великолепие? Неизвестно. Два надгробия Голицыных исполнил знаменитый француз Гудон. Артель итальянцев под руководством Фонтана украсила собор скульптурным декором. Сотни лет храм служил усыпальницей знатных фамилий, живших рядом с монастырем князей Голицыных, Долгоруких, Юсуповых, графов Шереметевых… Их имена не помогли, когда закрывали церкви и разрушали древнюю Москву. Одни мраморные надгробия разбили, другие – вывезли в Донской монастырь, когда в нижний храм засыпали зерно, а верхний превратили в общежитие.

Со времен Алексия в монастыре переписывались и переводились книги, которые привозили из Второго Рима греческие монахи. Они жили в кельях обители, когда приезжали к московскому митрополиту. Колония греков отсюда перебралась в монастырь, возникший рядом на Никольской. Одним концом она выходила к Никольским воротам Кремля, другим – к Никольским (они же Владимирские) воротам Китай-города. Все три названия утвердились после основания Николы Старого. Так называется монастырь, помянутый летописцем в 1390 году. В нем, перед тем как занять престол в Кремле, «облечеся в святительский сан… у Николы у Старого и поиде во град Москву» митрополит Киприан, много лет добивавшийся этой чести. У монастыря было и другое название – Никола Большая Глава у крестного целования. Сюда после отмены поля у Троицы приводили целовать крест, присягая судьям, говорить «правду и только правду».

У монастыря есть третье название – Никольский Греческий. Русские цари пожаловали его грекам-монахам в знак особых заслуг перед православной Москвой. Иван Грозный отдал им жилые строения под подворье. Тогда здесь обитали и русские. Подворье называлось Афонским, в нем останавливались монахи, приезжавшие с Афона, полуострова в Греции, где сосредоточено множество православных монастырей. При Алексее Михайловичем монахи привезли список иконы Иверской богоматери, величайшей святыни Афона. За этот бесценный дар царь передал грекам монастырь со всеми строениями в вечное пользование и разрешил вести службу на греческом языке.

Рядом с монастырем Петр подарил дом верному союзнику Дмитрию Кантемиру, бывшему господарю Молдавии, осевшему с большой свитой в России после неудачной войны с турками. Император пожаловал ему титул российского князя, богатые имения. В Москве князь стал прихожанином и вкладчиком Николы Старого. Поражение не сломило его волю к жизни. Он неустанно занимался не только политикой, но и наукой, избранный членом Берлинской академии. Будучи советником императора, князь управлял походной канцелярией Петра. На родину ему не суждено было вернуться. Господаря-князя погребли в церкви Николы рядом с могилой жены. На деньги Кантемира над нижней церковью возвели верхний храм Успения. Тогда уже в Китай-городе было тесно.

Сын Кантемира, член многих академий мира, вписал свое имя в историю русской дипломатии как посол в Лондоне и Париже. И в историю русской литературы как поэт-сатирик Антиох Кантемир. В нашу речь он ввел такие слова, как «идея», «природа», «материя», «депутат»... Антиох прожил всего 35 лет. Его похоронили рядом с отцом и матерью в нижней церкви Никольского собора, ставшей родовой усыпальницей Кантемиров.

Куда возлагать венок в связи с грядущим 300-летием со дня рождения классика? Войдя во двор трехэтажного дома с башней на Никольской, 11, можно потоптаться на костях Антиоха Кантемира и его семьи. Как раз в центре двора стоял Никольский собор, сломанный в те же годы, когда обрушили стены и башни Китай-города. Прах Дмитрия Кантемира перезахоронили в Яссах, могилу сына сровняли с землей, как все другие захоронения.

От Николы Старого сохранились построенные на монастырской земле доходные дома с башней часовни над крышей. Не земле места ей не хватило. Неистребим след, оставленный монастырем в русском просвещении. В его кельях жили хорошо образованные люди, прошедшие курс наук в университетах и академиях Европы, когда их не было в Первопрестольной. Живший в Москве в 1670—1673 годы Якоб Рейтенфельс в донесении Тосканскому герцогу о Московии обратил внимание на «Греческий двор, уступающий, впрочем, несколько, пожалуй, Греческому подворью в Риме». На Никольской задолго до этого свидетельства образовался очаг высокой европейской культуры. В монастыре переводили и переписывали книги. Это обстоятельство взял в расчет Иван Грозный, когда решил «изложити печатные книги», основать в своем царстве Государев Печатный двор рядом с Никольским греческим монастырем.

«И явились некие хитрые мастера печатному делу званием Иван Федоров да Петр Мстиславец и начаша быти печатные книги». В отстроенных специально для типографии хоромах Иван Федоров 19 апреля 1563 года начал и 1 марта 1564 года закончил печатать, на радость Ивану Грозному, красочно изданный «Апостол» с гравюрой апостола Луки. Это первая русская точно датированная печатная книга, до нее выходили другие, но без выходных данных. К ним, как полагают, Иван Федоров тоже руку приложил, иначе вряд ли бы мог так лихо начать, выпечь первый блин не комом, а издать сразу полиграфический шедевр. На царское дело Иван Васильевич не жалел денег, «нещадно даяше от своих царских сокровищ», потому что знал, типографии давно есть при дворах других государей Европы. И еще потому, что больше не хотел терпеть «растленных» рукописных книг, с грубыми ошибками, допущенными переписчиками, «ненаученых сущих и неискусных в разуме и хитрости» грамматической.

Чтобы увидеть древнюю типографию, нужно войти во двор Никольской, 13. В его глубине видна Правильная палата, где занимались текстом и набором правщики, игравшие двойную роль – редакторов и корректоров. Их обязанности доверялись хорошо образованным людям. Служил правщиком монах Сильвестр Медведев, знавший латынь, греческий и польский, поэт и писатель, составитель первого «Справочника книг, кто их сложил». Его издали полтора века спустя после того, как Сильвестру отрубили буйную голову за приверженность царевне Софье. В другой сохранившейся Книгохранительной палате помещалась первая публичная библиотека Москвы.

Обе эти палаты в ансамбле Печатного двора времен Ивана Грозного появились в царствование Алексея Михайловича. Его сын начал на этом месте издавать первую русскую газету «Куранты», печатать книги придуманным им гражданским шрифтом. Первая из них была «Геометрия».

После пожара 1812 года появилось на месте разобранных строений здание Синодальной типографии в готическом стиле. Ее образ напоминает исчезнувший фасад ХVII века. В новые стены вживлены белокаменные резные колонны сломанных палат. Над воротами распростерлись лев и единорог – герб Государева печатного двора. Издавали здесь книги до 1918 года. Тогда эта типография, одна из лучших в Москве, перебралась отсюда, от ленинского Кремля подальше – в Троице-Сергиеву лавру.

Пройдя по Никольской, трудно увидеть древние храмы. Одни – сокрушили «воинствующие безбожники», другие прикрыты фасадами доходных домов. Ими плотно застроены владения, приносившие большие деньги монастырям. Поэтому башни часовен взлетали на крышу, поэтому соборы оказывались в каменных мешках.

Страсти графа Николая. Улицы Китай-города вдвое короче тех, что тянутся от Кремля к Садовому кольцу. Ночью они безлюдны. Никто в домах не живет. Но в прошлом картина была иная. До революции здесь насчитывалось около 20 тысяч постоянных жителей. Вечером окна не гасли. Свет зажигали постояльцы гостиниц, меблированных комнат. От них остались забытые названия – «Калязинское подворье», «Суздальское подворье», «Славянский базар»… Нет их больше. Когда еще улицы Москвы запестрят, как встарь, названиями, притягательными для приезжих? Должны и у нас появиться не только сногсшибательные отели, но и сотни гостиниц каждому по карману. Как в Париже и Риме…

Что такое подворья? В средневековой Москве они служили постоялыми дворами и принадлежали монастырям, расположенным далеко от столицы. Назывались их именами. Троицким подворьем владела Троице-Сергиева лавра, Иосифовским – Иосифо-Волоколамский монастырь... Остановиться в них могли не только монахи. Со временем подворья превратились в гостиницы или торговые дома.