Текст книги "Никитский бульвар"

«Клеопатра пролеткульта» и злодейства, раскрытые литераторами

В ХIХ веке на Никитском бульваре жил и умер Гоголь. В наше время классики здесь не замечены. Много обитало актеров, потому что театры поблизости. Пешком ходил на репетиции и спектакли Александр Ханов. Играл много лет характерные роли этот жилец дома № 6, ставшего перед сносом «Соловьиным». Его талант заметил Сергей Эйзенштейн и пригласил, перед тем как уйти в кино, в Первый рабочий театр Пролеткульта. Заявила о себе эта труппа в саду «Эрмитаж». Обосновалась в «Колизее», кинотеатре на Чистых прудах, где сейчас «Современник».

Идеологи Пролеткульта, старые большевики, интеллектуалы, стремились в «государстве рабочих и крестьян» утвердить «пролетарскую культуру». Один из них, сын учителя Александр Богданов, врач, философ, экономист, автор утопических романов, ведал в 1905 году, будучи членом ЦК партии, боевой организацией большевиков. Ее дела и сейчас нераскрытая до конца тайна. Уйдя из политики, разойдясь во взглядах с Лениным, Богданов основал в советской Москве первый в мире институт переливания крови, существующий поныне. Поставил на себе 11 экспериментов. На двенадцатом – погиб в 1926 году как герой науки.

Другой руководитель Пролеткульта, сын учителя, поэт, философ Алексей Гастев, занимался в Московском учительском институте и Высшей школе социальных наук в Париже. Основал в советской Москве первый в мире институт труда, здравствующий в наши дни. Расстрелян в 1938 году как «враг народа». Оба идеолога Пролеткульта сочиняли стихи. Пролетарскую прозу и поэзию Богданова и Гастева забыли, научные труды и в ХХI веке чтят.

Ничего пролетарского у родившегося в Риге сына инженера-немца и русской купчихи Сергея Эйзенштейна ни в биографии, ни искусстве нет. Рвавшиеся к сцене бедняки, одни по рождению, другие обездоленные революцией, шли к нему в ученики: Иван Пырьев, Георгий Александров, творцы чудных музыкальных кинокомедий, Михаил Штраух, в числе первых сыгравший Ленина, все они – будущие лауреаты Сталинских премий, народные артисты СССР.

Шестьдесят часов в неделю ученики (рабочая неделя во Франции – 35 часов) до изнеможения овладевали «биомеханикой», занимались по системе Мейерхольда техникой игры. Ей способствовали бокс, фехтование, балет, танцы, акробатика, жонглирование, пение, декламация. И теория всех видов творчества. Усвоенная техника позволила Александрову поставить сцену «Драки музыкантов» в фильме «Веселые ребята».

Александр Ханов попал в труппу Сергея Эйзенштейна, где царила, согласно трудовой книжке, «дочь рабочего из Могилева» с незаконченным средним образованием «Клеопатра Пролеткульта» Вера Янукова. Потрясающей красоты актриса владела сердцами многих, включая влюбленного главного режиссера. В его спектакле она карабкалась на цирковой шест высотой 8 метров. Его держал другой актер, проносивший Веру по проходу зала до балкона, куда она переходила и посылала привет восторженным зрителям. «В это время, – вспоминал Эйзенштейн, – оба мы с Александровым были влюблены в Янукову… оба боялись за нее. (Риск упасть и расшибиться в пух и прах действительно был громадным)». Пока Вера парила в зале, «Эйзен», как называли режиссера актеры, «блуждал, нервничая, по подвалам, не будучи в состоянии глядеть на номер». Подруга Януковой, актриса Юдифь Глизер, в книге «Эйзенштейн и женщины» считает, что Вера была «трепетной, может быть по-настоящему первой любовью» режиссера. После того как любовный роман оборвался, Эйзенштейн «не хотел никого видеть», «стонал и метался по полу».

С.М. Эйзенштейн

Когда театр Пролеткульта партия закрыла, актрису пригласил на главные роли другой ее поклонник, режиссер и актер Алексей Дикий, будущий Сталинский лауреат и народный артист СССР. С ним она сыграла героиню в фильме «Восстание рыбаков». Его поставил германский режиссер коммунист Эрвин Пискатор. Потомок профессора теологии после лекций в университете грезил, как многие европейцы тогда, о пролетарской революции. В его авангардных спектаклях, «документальных драмах», загоралась на сцене красная звезда, на экране перед матросами выступал Ленин. Очарованные Гитлером немцы охладели к драмам, окрашенным в красный цвет. Режиссер эмигрировал в «столицу мирового пролетариата», где прожил несколько лет. Вера влюбилась в него и страдала, когда полный радужных планов Эрвин, председатель Международного объединения рабочих самодеятельных театров, пообещав ей и правительству СССР вернуться из Парижа через 2–3 недели, навсегда остался на Западе.

«Вообще в ней было то, что называется: «Поди сюда!» – писала игравшая с Верой на одной сцене Юдифь. В числе тех, кого покорила ее подруга, она называет Николая Охлопкова. Этот режиссер взял Янукову на главные роли в свой Реалистический театр. На главную роль Анюты в «Веселых ребятах» хотел пригласить Георгий Александров, но прославил в этой роли Любовь Орлову, ставшую его женой.

Ютилась прима на квадратных метрах Никитского бульвара. Помог ей «улучить жилищные условия» другой поклонник – покоритель Северного полюса Герой Советского Союза Михаил Водопьянов. Вера играла героиню в пьесе, поставленной по книге летчика. Умерла красавица молодой, не успев получить государственных наград. Их удостоился ее партнер Александр Ханов. В кино за роль Кузьмы Минина он получил Сталинскую премию. Две другие медали лауреата Сталинской премии увенчали его за роли в театре Николая Охлопкова, которому актер не изменил до конца жизни. Умер в старости в своей постели.

В.Д. Янукова – «Клеопатра Пролеткульта»

Такую возможность советская власть дала не всем. Нет в центре старой Москвы ни одной улицы, ни одного большого дома, куда опричники Сталина не приезжали бы ночью с ордерами на обыск и арест. «Соловьиный дом» не стал исключением из жуткого правила. В списках погибших числится 63 фамилии жителей 25 владений Никитского бульвара. Не считая тех, кто мучился и умирал в лагерях.

Взяли в числе первых профессора Дмитрия Ершова, крупнейшего ученого в области геодезии. Занимал он две командные должности – одну на службе гражданской в Московском геодезическом институте, другую – в Военно-топографическом управлении Красной армии. Это самый высокопоставленный жилец дома. Три других – ничем особенным себя не проявили. Один работал в цехе очистки воды Рублевской насосной станции, другой на вагоноремонтном заводе, третий – в производственном отделе фабрики «Совкино». Их накрыл девятый вал казней, павших на 1937–1938 годы. Тогда, как стало известно на июньском Пленуме ЦК КПСС 1957 года, в СССР расстреляли 681 692 человека! «Масштабы государственного террора, – пишут историки, – в годы “великой чистки” не имеют аналога в человеческой истории».

Где вершились чудовищные казни? До последних дней СССР упорно скрывались адреса «специальных объектов» НКВД, где приводились в исполнение смертные приговоры. Они не упоминались ни в предписаниях расстрельным командам, ни в протоколах допросов, которым подвергли после смерти Сталина уцелевших карателей. Но они ведь были! Честь открытия тайны принадлежит журналисту, начавшему поиск «специальных объектов» раньше всех. «Пепел Клааса» стучал в сердце Александра Мильчакова, сына репрессированного генерального секретаря ЦК ВЛКСМ. Отец принес новорожденного в квартиру «Дома на набережной» в марте 1931 года. Сын от соседей, кто не попал в мясорубку, и отца, вернувшегося с Колымы, узнал то, о чем Юрий Трифонов написал в романе «Дом на набережной и о чем не написал. Соседу, начальнику Московского управления НКВД Реденсу, родственнику Сталина, доставляли на дом в обеденный перерыв смертные приговоры. Он, не теряя аппетит, их подписывал каждодневно, пока сам не попал в проскрипционные списки.

В Московский университет Александру, сыну репрессированного, путь был закрыт. Мильчаков стал инженером, но на заводе работал недолго, хотел писать. Его я встретил на Чистых прудах в редакции «Московской правды», когда случилась вспышка холеры в Москве. Ее не разглашали. Знал о ней Геннадий Проценко, заведующий отделом информации, мой молодой начальник, но написать о холере в органе МГК партии не мог.

– Напиши ты, – дружески посоветовал Мильчакову.

Того словно ветром сдуло. Он провел журналистское расследование, сочинил повесть и сценарий фильма «В город пришла беда». По нему Киевская студия имени Довженко сняла картину, которая на экраны Москвы, как мне помнится, так и не вышла.

То было первое расследование журналиста. Мильчаков написал за свою жизнь много очерков, рассказов, повестей. Помнить будут его не за беллетристику, а за основанный им «Фонд поиска тайных мест захоронения жертв массовых репрессий». Никто до него не знал, где таились фабрики смерти, где братские могилы. Мильчаков понимал, искать надо за чертой Москвы. Известных кладбищ, Донского крематория не могло хватить: в день убивали десятки и сотни приговоренных к смерти. НКВД, карательному Наркомату внутренних дел, принадлежали земли к югу от города, где простирались подсобные хозяйства чекистов, дача наркома НКВД, стрельбище, конюшни в бывшем помещичьем имении Бутово. Там Мильчаков и увидел обнесенный забором с колючей проволокой безлюдный «специальный объект». Пройти за ограду не позволила охрана. Он забор сфотографировал. Другой «объект» обнаружил в десяти километрах от Бутова на землях совхоза НКВД «Коммунарка». Палачи стреляли из наганов в затылок. Хоронили во рвах. Бульдозером засыпали ямы землей.

Зловещий забор в дни перестройки и гласности Мильчаков показал по телевидению, написал обо всем, что узнал, в январе 1990 года в «Вечерней Москве». После запрета КПСС и распада СССР новая власть начала делать то, к чему призывал журналист: открывать архивы, искать документы, согласно которым в одном Бутове расстреляли 20 675 человек.

Сегодня каждый может проехать к расстрельному полигону. Там на политой кровью земле установлен красный камень. Возведен храм в честь Новомучеников. Опубликованы списки убитых. Составлена Книга памяти. Патриарх Алексий II назвал полигон «Русской Голгофой». На братские могилы родственники кладут цветы, зажигают свечи. Всему этому положил начало журналист, умерший в 2004 году, не дождавшийся награды государства.

Подобный подвиг совершил писатель и журналист Гелий Рябов. Его фильмы о милиции шли на большом экране, за картину «Рожденная революцией» получил Государственную премию, знак «Заслуженного работника МВД СССР». С женами мы с ним однажды возвращались поездом в Москву из дома отдыха журналистов в Варне. В пути разговорились, он, глядя на мою малую дочь, сокрушался, что его взрослая дочь в «Эрмитаже» интересовалась не картинами, а туфлями на платформе. О раскрытой им жуткой тайне промолчал. Скрывал ее ото всех, даже самых близких.

Главную тему жизни подсказал ему не редактор газеты. Сам, очевидно, того не ведая, сделал это министр МВД СССР Николай Щелоков. Тот самый, кто, надев парадный мундир генерала армии с орденами и медалями, из охотничьего ружья застрелился. С этим ружьем генерал охотился с покойным другом Брежневым. Командируя Гелия Рябова, личного консультанта по печати и кино, в Свердловск на совещание, министр неожиданно признался, что заходил в бывший дом инженера Ипатьева: «Захотел постоять на том месте, где упали Романовы».

Прибыв в столицу Урала, консультант министра, немедля направился к «приземистому дому с двумя ризолитами и полуподвальным этажом», о котором помянул министр. Спустился по 23 ступенькам в полуподвал, где изрешетили пулями Романовых, не пощадив ни детей, ни слуг, ни врача. Прочел выцарапанную надпись на побелке: «Саря русского николу за х… сдернули с престолу» и подобные гнусные перлы фольклора.

Ночью в гостинице осенила мысль: «Судьба подарила мне совершенно невероятную возможность. Когда-то купец Шлиман решил отыскать Трою. Посвятил этому поиску жизнь и нашел. И я найду».

В Москве прочел в спецхране «Убийство царской семьи» следователя Соколова, который по поручению адмирала Колчака искал и не смог найти захоронение семьи Романовых. Увидел след у Маяковского в строчках стихотворения «Император»:

 
За Иветью, где шахты и кручи,
За Иветью, где ветер свистел,
Приумолк исполкомовский кучер
И встал на девятой версте.
 

Пройдя на эту версту, начал Гелий долгий поиск Романовых. Он убедил взяться за это дело местного краеведа геофизика и его друга геолога, добывшего снаряжение, инструменты и разрешение на поиски в тайге. Пользуясь содействием министра, получил Гелий засекреченные крупномасштабные планы окрестностей Свердловска. В архиве нашел обрывок бумаги, где Николая II написал то ли свои, то ли чужие стихи:

 
Не видать земли ни пяди.
Все смешалось: кони, бляди.
С красным знаменем вперед
Оголтелый прет народ.
 
 
Нет ни совести, ни чести,
Все с говном смешалось вместе.
Лишь одно могу сказать:
«Дождались е… мать».
 

В Ленинграде разыскал Рябов адмирала Юровского, сына коменданта дома, того, кто с командой из 12 палачей расстреливал семью. Получил копию секретной справки, составленной со слов его отца историком академиком Покровским. Из нее узнал: зарыли облитых серной кислотой раздетых донага Романовых посреди тракта у железной дороги. Довезти их до заброшенной шахты не смогли, застряв в лесу. Выкопали неглубокую яму, придавили могилу попавшими под руку шпалами, утрамбовали колесами грузовика. Образовался мосток из шпал у железнодорожного переезда 184.

Прокурор Соколов его сфотографировал. Проводил поблизости раскопки. Но не догадался, что зарыли убитых посреди дороги под мостком. Гелий Рябов это определил теоретически. Практически шпалы быстро нашли у переезда. Пробили под ними скважины, и 31 мая 1979 года нашли могилу императора и его семьи. (Наследника престола мальчика-инвалида Алексея и его сестру Марию сожгли. Зарыли их в шестидесяти метрах от мостка. Нашли их позднее другие энтузиасты).

К тому времени дом инженера Ипатьева исчез по инициативе местной власти, Свердловского обкома партии, которым руководил будущий президент России. Московским комсомольцам вандализм Ельцин в свойственной ему манере невнятно объяснил так: «Как только какое-нибудь событие, неважно какое, или наш какой-нибудь праздник, или еще что-нибудь, за границей вокруг этого крупные спекуляции… А там все это, вся эта грязь импровизировалась, и все время нагнеталось, нагнеталось. Тогда было принято решение. Оно было принято здесь и письменно поступило туда. Вот и все. Решение было выполнено».

Особняк Ипатьева Борис Ельцин взорвал.

В руках Гелия Рябова и его помощников оказались вещественные доказательства преступления: пули, черепа, кости, черепки от горшков с синильной кислотой… Обратите внимание на дату открытия – 1979 год. СССР на подъеме. Столица строит Олимпийский крытый стадион, восемьдесят объектов Игр. А консультант министра СССР тайком вскрывает могилу бывшего императора России и копает яму государству, которое отстаивал воевавший с белыми его отец, заслуживший в награду квартиру в сталинском доме на улице Горького, 4.

Что побудило преуспевавшего литератора, дипломированного юриста, знавшего закон, запрещавший без санкции прокурора вскрывать могилы, рисковать намного лет свободой. Лютая казнь семьи императора в подвале и гибель Романовых в шахте, куда живыми сбросили великих князей, княгиню Елизавету Федоровну, переродила «советского человека». Он из красного стал белым, из коммуниста – монархистом, из атеиста – верующим во Христа. «Пепел Семьи» стучал в груди и дал силы раскрыть тайну века.

На траурной церемонии в Петропавловском соборе первооткрывателя не заметили. Кручинился у останков Ельцин, взорвавший дом Ипатьева. Награды родины Гелий Рябов не получил. Его обвиняли в кощунстве, мол, не имел права вести раскопки, хотел продать останки в Лондоне. Законники обвиняли и меня, что не имел права один идентифицировать найденные рукописи «Тихого Дона», торговал ими и хотел продать в Израиле…

Ученые и заключенные. Кому товарищ серый брянский волк

В начале Никитского бульвара разрушили старинные дома. Но особняк Центрального дома журналиста уцелел. Его унизили, не ломая. Во дворике, где памятник погибшим фронтовым корреспондентам и фотокорреспондентам, прорыта глубокая траншея, ведущая в подвальные залы, ставшие автономным рестораном.

До революции особняк принадлежал купчихе Макеевой Софье Александровне, о которой справочно-адресная книга «Вся Москва» за 1917 год сообщала, что это ее «собственное домовладение». За сто лет до нее после пожара 1812 года участок перешел в руки графини Натальи Петровны Головкиной, ничем особенным себя не проявившей, в отличие от ее родственников, о которых я писал ранее.

Дом графини снимал в середине 20-х годов ХIХ века полковник в отставке Сергей Дмитриевич Киселев, столь же знатной фамилии. В «Общем гербовнике дворянских родов Всероссийской империи» вписано, что «предок фамилии Киселевых, Свентольдий Кисель, в древнейшие времена при владении Российского великого князя Владимира Мономаха был полководцем и оказал знатные заслуги». В Средние века Киселевы служили воеводами. При взятии Казани пали на поле боя семь Киселевых. Но род не угас.

У отца полковника родились две дочери и три сына – Павел, Сергей и Николай. На службе военной и гражданской преуспел генерал от инфантерии Павел Киселев. В Отечественной войне 1812 года молодой офицер отличился в 25 сражениях, заслужив золотую шпагу «За храбрость». Позднее получил все высшие российские ордена и золотую шпагу с бриллиантами. Он представил в 1816 году Александру I записку «О постепенном уничтожении рабства в России», что произошло в 1861 году.

Николай I называл Павла Киселева «начальником моего штаба по крестьянскому вопросу». А Пушкин считал «самым замечательным из наших государственных деятелей». Киселев одно время умело управлял Молдавией и Валахией, много лет состоял министром государственных имуществ, назначался послом в Париже. В его душе сочеталась искренняя преданность монарху и любовь к отечеству. Как образно выразился о нем известный адвокат Анатолий Федорович Кони, автор воспоминаний «На жизненном пути»: «Он был усерден, неподкупен, царю наперсник, но не раб». Умер генерал в 85 лет в Париже, похоронен в Москве в Донском монастыре. Николай Киселев, подобно брату, служил послом в Париже, представлял Россию в разных итальянских государствах и в объединенной Италии в Риме.

О.А. Кипренский. Портрет А.С. Пушкина

А Сергей Киселев в 28 лет в чине полковника покинул родной лейб-гвардии Егерский полк и зажил в Москве. Женился по взаимной любви на красавице Елизавете Ушаковой. Ее сестре Екатерине в девичий альбом со стихами и рисунками вписал Александр Сергеевич легендарный «донжуанский список» из 37 имен женщин, раскрывавших ему объятия, где значились Катерина I, Катерина II, Катерина III и Катерина IV. Пятой Катериной Ушакова в список не попала. Пушкин женился на Наталье. В год его смерти полковник Киселев решил вернуться на службу и стал московским вице-губернатором.

Этот персонаж литературоведам известен тем, что в его доме в декабре 1828 года Пушкин впервые читал друзьям романтическую поэму «Полтава». До недавних лет полагали: мол, чтение состоялось в особняке, занимаемом ЦДЖ. Что, сказано выше, оказалось не так. Но Пушкин в этом особняке точно бывал, о чем скажу чуть ниже.

Поэма «Полтава» стала стихотворным памятником Петру и героям Полтавской битвы, «птенцам гнезда Петрова». Тогда впервые Москва услышала:

 
Но близок, близок миг победы,
Ура! мы ломим; гнутся шведы.
О славный час! о славный вид!
Еще напор – и враг бежит…
 

Исполнилось триста лет со дня Полтавской битвы, равной по значению Куликовской битве. А светских памятников этим великим победам в Москве – нет…

После полковника Киселева особняк на Никитском бульваре снимала вдова бригадира княгиня Анастасия Михайловна Щербинина. Выглядел тогда дом как соседние невысокие строения, появившиеся после пожара 1812 года. Фасад в стиле ампир, по всей вероятности, украшался портиком. Под крышей дома 20 февраля 1831 года хозяйка дала бал, где впервые Пушкин два дня спустя после свадьбы представил свету жену Наталью Гончарову, славившуюся необыкновенной красотой.

Пушкин на балу не только танцевал. Запоминал все, что рассказывала княгиня. Ей было что вспомнить. Матерью вдовы бригадира была Екатерина Романовна Воронцова-Дашкова, одна из самых известных фигур ХVIII века. Девочкой, оставшаяся без матери, Екатерина росла в доме дяди – канцлера Михаила Воронцова, определявшего внешнюю политику России. Природа поскупилась ей красотой и грацией, но наделила «умом и огнем», способностью очаровывать собеседников «блестящим остроумием и особенной приветливостью». Перечитав книги домашней библиотеки, просмотрев бумаги в кабинете канцлера, она к 14 годам знала три иностранных языка, поражала гостей ранней зрелостью, эрудицией. Как все девушки ее круга, умела рисовать, танцевать.

Подростком впервые встретила тридцатилетнюю великую княгиню Екатерину, будущую императрицу, и «навсегда отдала ей… сердце». Они сблизились, часто виделись, отправляли письма друг другу. Воронцова-Дашкова сохранила сорок шесть писем императрицы. К ее портрету сделала надпись в стихах:

 
Природа, в свет тебя стараясь произвесть,
Дары свои на тя едину истощила,
Чтобы наверх тебя величия возвесть,
И, награждая всем, она нас наградила.
 

В 16 лет девушка влюбилась и вышла замуж за юного князя Михаила Дашкова, «единственного представителя древнего княжеского рода Рюриковичей». Он первый высказал великой княгине смертельно-опасную идею – свергнуть ненавистного верхам и низам ее непредсказуемого мужа с престола. На глазах у придворных император Петр III, пренебрегая молодой женой, в Зимнем дворце жил с родной сестрой Екатерины – Елизаветой Воронцовой.

Е.Р. Воронцова-Дашкова. Художник Д.Г. Левицкий

В отличие от сестры Елизавета выросла в Зимнем дворце. «Очень некрасивым, крайне нечистоплотным ребенком» стала фрейлиной будущей царицы. На ее глазах выросла «толстой и нескладной», «широкорожей», «с обрюзглым лицом». Однако именно к ней Петр III «не скрывал ни перед кем непомерной своей любви». По иронии судьбы Екатерина плела нити заговора против императора и тем самым рыла яму родной сестре, Елизавете, в которой император души не чаял.

Восторженную Воронцову-Дашкову в мундире Преображенского полка с саблей видели рядом с Екатериной и гвардейцами Измайловского полка, скакавшими к царскому дворцу, где великую княгиню провозгласили императрицей. Свергнутая с вершины власти Елизавета молила на коленях победителей позволить ей последовать за Петром в Голштинию, откуда тот прибыл в Россию с голштинскими солдатами. Император ушел их жизни при обстоятельствах, по сию пору не проясненных. Бывшую фаворитку отправили в подмосковную деревню. Но Екатерине Романовне стать командиром Преображенского полка не удалось. Место у трона заняли другие участники заговора.

Обиженная, рано овдовевшая Воронцова-Дашкова покинула столицу. Долго жила за границей, занималась воспитанием сына. Встречалась с Фридрихом Великим, Вольтером, Дидро, Адамом Смитом. Вернулась в Петербург спустя двадцать лет, когда страсти улеглись, прохладные отношения с императрицей потеплели. К тому времени бывшая фаворитка удачно вышла замуж. Непомнившая зла Екатерина II разрешила ей жить в столице. Судя по сохранившимся письмам Елизаветы, они «мало уступают французскому слогу ее ученой сестры».

Беседуя с Пушкиным, княгиня вспоминала об умершем молодым отце князе Дашкове и тетке Елизавете Романовне. С помощью всесильной сестры она выхлопотала у царствовавшего недолго Петра III место посла в Константинополе для мужа, чтобы в случае провала заговора он бы не пострадал.

После встречи с хозяйкой бала у Пушкина в «Застольных разговорах», куда заносил услышанные анекдоты, воспоминания, остроты в свете, появилась на русском и французском языке запись: «Разумовский, Никита Панин, заговорщики. Г. Дашков, посол в Константинополе. Влюблен в Екатерину. Петр III ревнует Елизавету». И сослался на источник сообщения – «Г-жа Щербинина».

Чем интересна была для Пушкинаисторика эта информация? Деталями, о которых мало кто тогда знал. В своих «Записках» Анастасия Щербинина утаила, что ее отец влюбился в великую княгиню Екатерину, жену Петра III, а тот, в свою очередь, ревновал фаворитку к графу Воронцову. Ее мать вовлекла в заговор Кирилла Разумовского, командира гвардейского Измайловского полка. С ним заодно оказался помянутый в «Застольных разговорах» граф Панин, воспитатель наследника престола Павла.

Бал на Никитском бульваре состоялся в феврале 1831 года, а в июле автор «Записок» Анастасия Щербинина скончалась. Екатерина Романовна умерла перед войной 1812 года. Исключая императриц, ни одна женщина в России в ХVIII и ХIХ веках не занимала столь высокого положения в государстве, как Воронцова-Дашкова. Одиннадцать лет она стояла во главе Российской академии наук и художеств, основанной Петром, и Российской академии, созданной ею для изучения «русского слова». Воронцова-Дашкова писала статьи, пьесы. Выпускала журналы, где печатались Державин и Фонвизин. Опубликовала «Записки о русской истории» Екатерины II, ее «Были и небылицы», полное собрание сочинений Ломоносова.

Главный труд Российской академии «Толковый словарь русского языка», изданный в 1789–1794 годы, я читал в кабинете русского языка филологического факультета Московского университета. Он мог быть, думал я, в руках Лермонтова и Белинского. Завещанная университету большая библиотека княгини Воронцовой-Дашковой сгорела в 1812 году. На полках в открытом доступе теснились фолианты в кожаных переплетах, шесть томов большого формата. Екатерина Романовна собирала для словаря слова на буквы «Ч», «Ш» и «Щ», трактовала слова и на другие буквы. По русским словарям ХVIII века на первом курсе я писал курсовую работу, сдавал на пятерки экзамены по литературе и языку профессорам, авторам учебников – Кокореву, Бонди, Чемоданову…

В кабинет русского языка у лестницы Аудиторного корпуса заходил между занятиями похожий бородой на Карла Маркса корифей российской фонетики профессор Сергей Бернштейн. Подобно английскому профессору Хиггинсу, герою пьесы Бернарда Шоу «Пигмалион», слушая незнакомцев, он мог определить, откуда кто родом. Всю жизнь профессор изучал акустические и артикуляционные особенности произношения русского языка. Его учителями были отцы петербургской лингвистической школы Бодуэн де Куртенэ, Шахматов, Щерба.

В молодости Бернштейн заведовал существовавшей в Петрограде лабораторией фонетики института живого слова, недолго финансируемого молодой советской властью. До революции по просьбе американского великого изобретателя звукозаписи Эдисона удалось увековечить голос Льва Толстого. Были и другие записи литераторов. Бернштейн первый начал систематически консервировать на валиках фонографа голоса русских поэтов. Сумел сохранить для потомков авторское исполнение стихов Блоком, Андреем Белым, Маяковским, Николаем Гумилевым, Михаилом Кузьминым, Николаем Клюевым.

В семинаре профессора занимался студент, признанный великим архивистом звука Лев Шилов, недавно умерший. Он запечатлел в исполнении Анны Ахматовой «Реквием», первый записал декламацию Иосифа Бродского. По интонации мог опередить авторство любой поэтической записи.

Когда я увидел профессора, партия громила безродных космополитов, евреев тож, Бернштейну пришлось сочинить для академического журнала статью «Против идеализма в фонетике». Но с факультета его не изгнали.

Кафедрой славянской филологии заведовал его однофамилец, знаток болгарского языка профессор Самуил Бернштейн. Я не знал, что он был первым деканом возрожденного филологического факультета, который большевики после революции разогнали за буржуазность. Как ему, явному «космополиту», удалось пережить грозу? Тем более, что Самуил Бернштейн никогда не скрывал неприязни к «марксистскому учению о языке» академика Марра, господствовавшему в СССР. На его счастье все газеты напечатали статью Сталина «Марксизм и вопросы языкознания», прозвучавшую как гром среди ясного неба в разоренной войной стране. Вождь вмешался в дискуссию филологов и подверг беспощадной критике взгляды академика Марра и его учеников. Они намеревались изгнать из университета Самуила Бернштейна, но неожиданно поменялись с ним ролями. Преследовать начали тех, кто годами рассуждал на лекциях о «классовости языка», «надстройке над базисом» и подобном абсурде. Учеников покойного академика переводили из Московского университета в другие институты, с дневного на заочное отделение МГУ, прорабатывали на партийных собраниях.

О пережитой драме профессор Самуил Бернштейн рассказал в «Зигзагах памяти», выдержках из дневника, который вел всю жизнь. А Юз Алешковский по поводу дискуссии о языке с участием вождя сочинил песню:

 
Товарищ Сталин, вы большой учёный —
В языкознанье знаете вы толк,
А я простой советский заключённый,
И мне товарищ – серый брянский волк.
 

На втором курсе журналисты отпочковалось от филологов, пришлось мне в качестве курсовой работы писать о статьях Ленина «Как нам организовать соревнование» и «Великий почин», ссылаясь на Сталина. В коридорах факультета журналистики появились свежеиспеченные доценты, бывшие редактора партийных газет, не умевшие ни говорить грамотно по-русски, ни писать. Один такой лектор на кафедре предлог «чтобы» постоянно произносил как «штабы», пока один из студентов с места злорадно не спросил: «Какие штабы?» И все услышали доцента Софронова, заставившего аудиторию хохотать. В его ответе «чтобы» с твердым шипящим меняло ударение, но звучало с мягким шипящим звуком: «Молодой человек, я говорю “штабы” не в смысле “штабы”, а в смысле “штабы”».