Текст книги "Поздние ленинградцы. От застоя до перестройки"

Лев Лурье
Поздние ленинградцы. От застоя до перестройки

© Подгорков С., фото на обложке, 2022

© Оформление. ООО ”БХВ-Петербург”, ООО ”БХВ”, 2022

* * *

Предисловие

Две действительности

Эта книга продолжает вышедшую в издательстве «БХВ» мою предыдущую работу «Над вольной Невой. От блокады до „оттепели”». Теперь – от «застоя до перестройки». Обе книги посвящены неформатному, не вполне подчиненному Смольному мегаполису. Горожанам, подготовившим превращение Ленинграда в Петербург.

В СССР, последовательно руководимом в те годы Леонидом Брежневым, Юрием Андроповым, Константином Черненко и Михаилом Горбачевым, существовал негласный общественный договор между коммунистическим государством и обществом.

Власти сквозь пальцы глядели на частную жизнь советского человека: в отличие от сталинского и даже хрущевского времени, люди были более-менее вольны в возможностях приработка на стороне, покупки вещей «с рук», круге чтения, тематике приятельских разговоров, эстетических предпочтениях, религиозных верованиях.

Степень отклонения от партийной нормы сказывалась на карьерных возможностях, но, во-первых, даже у самых упорных и послушных в 1970-е – начале 1980-х карьера двигалась ни шатко ни валко, а во-вторых, связи и взятки начинали в карьерном росте играть все большую роль, превосходя высокую производительность труда, «чистую» ан-кету, чистоту «морального облика» и активность в «общественной жизни».

Если человек не совершал чего-либо сверхъестественного – не готовился к свержению общественного строя, не скупал валюту, не размножал «Архипелаг ГУЛАГ», не проповедовал открыто христианство, иудаизм или ислам, а жил по принципу «скрывайся и таи и чувства и мечты свои», то оставался лояльным советским гражданином и не подвергался преследованиям.

Существовали, однако, и «красные линии» – то, что вполне можно было делать частным образом – костерить советскую власть, рассказывать за кухонным столом анекдоты о Ленине или Брежневе, читать Солженицына, поклоняться Сахарову. Невозможно было публично костерить советскую власть, публиковать не прошедшие советскую цензуру опусы за границей, давать интервью западным средствам массовой информации. За это могли посадить по одной из статей УК (прежде всего 70-й и 190-й), придумать уголовное дело или даже заточить в психиатрическую клинику.

Между полной лояльностью и вызывающим нонконформизмом располагалась все увеличивающаяся «серая зона», где говорили одно, делали другое, и частный интерес все больше преобладал над государственным.

Шел процесс феодализации – менеджмент постепенно фактически приватизировал государственную собственность. Это касалось, прежде всего, предприятий торговли, обслуживания и общепита, где распределяли «дефицит» и лился ежедневный поток наличных денег.

Но и бюджетные организации, не дававшие дохода, получали некоторую автономию: директор престижной школы мог взять или не взять ребенка «с улицы». От него зависели результаты итоговых экзаменов. Важным преимуществом на рынке взаимных услуг пользовались и главные врачи, и полковые командиры, и ректоры вузов, и директора театров. Конечно, бармен или мясник могли дать им фору, но все же и они нуждались в услугах этих влиятельных людей.

Ленинградские НИИ, КБ, вузы, учреждения, подведомственные Управлению культуры или гороно, резко различались степенью контроля сотрудников, идеологической атмосферой. Престижными считались места, где можно было действительно заниматься чем-то осмысленным, а не просиживать восемь часов, писать месячные, квартальные и годовые отчеты и еженедельно с коллегами перебирать гнилые овощи на овощебазах. Где было много интересных командировок, легко отпускали сотрудников в библиотеки или архивы, не мучили установочными лекциями партийных пропагандистов. Где начальство было относительно просвещенным, не лезло в личную жизнь и могло, в случае чего, прикрыть от неприятностей на идеологической или бытовой почве. Такими оазисами считались Ленфильм, некоторые академические институты (прежде всего Физтех имени А. Иоффе), Эрмитаж, научные отделы Всесоюзного музея Пушкина, Музея истории города, Большой драматический театр.

Но с конца 1960-х и до середины 1980-х число учреждений, где советская власть позволяла самовыражаться, заниматься своим делом честно, неуклонно сокращалось.

Застою предшествовала вторая «оттепель». В 1965 году из ссылки раньше назначенного срока возвращается Иосиф Бродский. В ленинградском отделении Союза писателей избирают новое правление: вместо сермяжного старого чекиста Александра Прокофьева в 1965 году отделение возглавляют относительно либеральные Даниил Гранин и Михаил Дудин. Но после доноса на вечер молодых литераторов в Доме писателей 30 января 1968 года («ползучая контрреволюция», «сионистская провокация») ситуация зигзагообразно, но неуклонно ухудшается.

Сергея Довлатова, Иосифа Бродского, выступавших на роковом вечере, не будут печатать и принимать в Союз. Вне Союза останутся «ахматовсие сироты» Евгений Рейн, Анатолий Найман, Дмитрий Бобышев. Профессиональное писательство будет закрыто для самых талантливых людей следующего поколения – Леонида Аронзона, Виктора Кри-вулина, Елены Шварц, Сергея Стратановского. Их первые сборники появятся, когда им минет сорок.

Для нового ленинградского руководства во главе с Григорием Романовым и осторожный Гранин слишком самостоятелен. В 1971-м на посту главы ленинградских писателей его смещает абсолютно послушный, ничем творчески не примечательный поэт Олег Шестинский. «Блокадную книгу» не напечатают в Ленинграде. Она, обкорнанная цензурой, выйдет в Москве.

Ленинградские литературно-художественные журналы «Нева» и «Звезда» печатают бесконечные романы и повести из жизни рабочего класса и выглядят бесконечно скучными даже на фоне сильно цензурируемых московских «Нового мира», «Нашего современника», «Звезды» и «Дружбы народов». Чуть поживее «Аврора», поэтому ее редакцию дважды «чистят». В 1977 году снят и вскоре умер главный редактор Владимир Торопыгин. Предлог – стихи Нины Королёвой с намеком на страшную участь царской семьи в Екатеринбурге: «И в год, когда пламя металось на знамени тонком, в том городе не улыбалась царица с ребенком…» В 1982 году потерял свою должность главный редактор Глеб Горышин из-за того, что в журнале на 75-й странице был напечатан рассказ Виктора Голявкина «Юбилейная речь», в которой заподозрили пародию на 75-летие Брежнева.

К середине 1970-х многочисленным молодым литераторам Ленинграда становится понятно: на их пути стена, установленная властью. Попытки профессионализации каждого из начинающих, вне зависимости от таланта и политических воззрений, раз за разом заканчиваются крахом. В 1975-м поколенческая группа объединяется, создается огромный коллективный стихотворный сборник «Лепта». Рукопись подана в ленинградское отделение Союза писателей и отвергнута после разгромной, оскорбительной рецензии известного в городе мракобеса профессора Петра Выходцева.

Надежд на работу в официальной литературе не остается. Появляются другие формы реализации – самиздатныемашинописные журналы «Тридцать семь», «Часы», «Обводный канал», квартирные чтения – то, что неформальный лидер поэтов-семидесятников Виктор Кривулин назвал «второй литературной действительностью». Это действительность, но не только вторая, а во многом второстепенная.

«„Эрика” берет четыре копии. Вот и всё! А этого достаточно!» – пел Александр Галич. Не всегда достаточно, чаще нет. Те, кто рискуют перепечатывать, распространять, тайком читать, склонны доверять проверенным знаменитостям, сбывшимся гениям. В самиздате и тамиздате конкуренция с середины 1970-х бешеная. Кривулин, Шварц, Стратановский соревнуются за внимание читателя не столько друг с другом, сколько с Солженицыным, Набоковым, Войновичем, Довлатовым, Бродским, Ходасевичем, Гумилевым, Бердяевым, а «Часы» и «Обводный канал» – с «Континентом», «Временем и мы», «Вестником РСХД». У ленинградского литературного подполья узкая аудитория, рассчитывать на сколько-нибудь заметный писательский успех не приходится.

С той же проблемой, что писатели-семидесятники, сталкиваются их сверстники – художники. Их в Ленинграде много: выпускники Академии художеств, Мухинского училища, факультета изобразительного искусства в Пединституте, факультета сценографии в Театральном. А есть еще и те, кто учился в Средней художественной школе, Серовском училище, ходили в студии при дворцах культуры, Дворце пионеров к Осипу Сидлину, Соломону Левину.

Положение художников даже хуже, чем у литераторов. Эстетические и тематические ограничения жестче, контролирующие инстанции невежественнее и консервативнее. Попытки членов ленинградского отделения Союза художников на некоторую скромную оппозицию в области формы быстро пресекли: группа «Одиннадцать» провела только две выставки: в 1972 и 1976 годах.

Еще тяжелее складывалась судьба нонконформистов, которых не принимали в творческий союз. В предыдущей книге мы писали о закрытой со скандалом выставке эрми-тажных «такелажников». Дважды в 1968 году неформалы устраивали небольшие выставки в Клубе им. Н. Г. Козицкого на Васильевском острове, оба раза они провисели по два дня и были со скандалом закрыты.

В 1974 году после разгона знаменитой Бульдозерной выставки в Москве, нанесшей ущерб имиджу страны, в столице начали искать компромисс с художниками. Вслед за ними зашевелились в Смольном и ЛОСХе. Состоялись разрешенные показы работ в ДК им. И. И. Газа (1974) и ДК «Невский» (1975) (о них подробнее ниже). А после этого – отбой: вплоть до 1981 года – «квартирники», закрываемые КГБ и милицией, вытеснение неугодных в эмиграцию, таинственная смерть Евгения Рухина.

С середины 1960-х годов в СССР и Ленинград приходит битломания. На пластинках, чудом доставленных из-за границы, звучит уже не джаз, а «Битлз» и «Роллинг стоунз». Новая музыка как очевидный пример тлетворной западной массовой культуры встречена официальными инстанциями в штыки. Но невиданный рост популярности самодеятельных «гаражных» групп, возникавших в каждом институте, в каждой школе, заставил пойти на уступки. Так появились ленконцертовские вокально-инструментальные ансамбли «Поющие гитары» (1966) с Юрием Антоновым, Альбертом Асадуллиным, Ириной Понаровской, «Веселые голоса» (1969), «Калинка» (1971), и «Лира» (1973), близкие к бритпопу, но с залитованными советскими текстами.

Но одновременно все нарастающей известностью пользуются «Аргонавты» (1965), «Фламинго» (1966), «Кочевники» (1966), «Россияне» (1969) – это полулегальные самодеятельные группы, постепенно переходящие от воспроизведения англичан к собственным мелодиям и русским текстам. Прямо сказать, тексты эти нельзя отнести к большой литературе, но танцевали под них охотно. Складывается полуподпольная система продюсирования и промоушена: группы играют на студенческих вечерах, в кафе, близлежащих сельских клубах. Растущая популярность самодеятельного рока приводит беспорядкам на концертах и к первомубольшому столкновению с властями. 25 декабря 1969 года «Фламинго» и «Галактика» объединенным составом, а также «Синяя птица» из Театрального института выступают на вечере физико-механического факультета Политеха. Ажиотаж страшный, концерт задерживается, возбужденные студенты громят зрительный зал.

Результат – установочная статья в «Ленинградской правде» о «пошлой, вульгарной» программе «Фламинго». Уволены декан факультета и директор студенческого клуба. Издан приказ Управления культуры об ужесточении разрешений на выступления для непрофессиональных групп, группы, не имеющие в составе духовой секции, запрещаются.

Рок-движение продолжает развиваться в полуподполье, становясь в какой-то части сегментом черного рынка. Подпольные сейшены, сложная система распространения билетов, объявление места будущего концерта в последний момент. Концерты перемещаются в пригороды, в колхозные клубы. Самыми популярными у студенчества группами второй половины 1970-х годов становятся «Мифы», «Россияне» «Санкт-Петербург», «Аргонавты», «Большой железый колокол». Одновременно ищутся пути легализации, но все переговоры о приемлемом компромиссе до начала 1980-х годов не приводят к успеху.

Между тем с появлением на рок-сцене «Аквариума», Майка Науменко, Сергея Курехина, а позже панк-рока и прежде всего «Автоматического удволетворителя» Андрея Панова, Виктора Цоя и Алексея Рыбина эстетика ленинградского рока меняется. Тексты все больше приближаются к стихам поэтов «второй культуры», усложняется музыка.

Одновременно происходит техническая революция. Неудобные, тяжелые катушечные магнитофоны сменяются компактными кассетными, вначале завезенными из-за границы «Филипсами» и «Сони», а затем и советскими «Спутником» и «Десной». Появляется возможность записи и тиражирования рок-альбомов. Благодаря Андрею Тропилло и его созданной в 1979 году полуподпольной студии звукоза-писи «Антроп» на улице Панфилова ленинградские рок-группы постепенно получают всесоюзную популярность.

В 1979-м советские войска входят в Афганистан. СССР размещает в Восточной Европе ракеты СС-20, американцы грозят ответить размещением в Западной Европе своих «Першингов». Холодная война обостряется до предела.

В январе 1980 года Андрея Сахарова лишили всех советских наград и премий и выслали в Горький. С августа 80-го впервые за семь лет в СССР начали глушить русскоязычные передачи Би-би-си, «Голоса Америки» и «Немецкой волны». Осенью 1982 года трое последних оставшихся на свободе участников советской Хельсинкской группы вынуждены объявить о прекращении ее деятельности. В 1983 году разгромлен помогавший политзаключенным Фонд Солженицына, прекращается издание «Хроники текущих событий». В эмиграции оказались Александр Солженицын, Иосиф Бродский, Юрий Любимов, Виктор Корчной, Владимир Буковский, Андрей Тарковский, Василий Аксенов, Георгий Владимов, Владимир Максимов, Эрнст Неизвестный.

В Ленинграде ситуация еще жестче. Как писал филолог и политический арестант Михаил Мейлах: «В Москве были настоящие диссиденты, КГБ их пас, постепенно изничтожая, а питерские органы их душили на корню, потом им нечем было заниматься, и они хватали интеллигентов, ведущих более или менее независимый образ жизни».

В 1979 году арестовали Владимира Пореша за издание самиздатского православного журнала «Община» по статье 70-й (антисоветская агитация и пропаганда). 2 августа 1981 года арестован главный редактор исторического сборника «Память» Арсений Рогинский. В декабре 1981-го – глава Ленинградского отделения Русского общественного фонда помощи преследуемым и их семьям А. И. Солженицына Валерий Репин. В 1981-м арестовали Н. Лазареву за участие в издании журналов «Женщина и Россия» и «Мария», в 1982-м она была осуждена повторно уже за антисоветскую агитацию. В 1983-м арестовали филолога М. Мейлаха за хранение и распространение «тамиздата». С делом Мейлаха былосвязано дело Гелия Донского (1983). В 1984 году были арестованы и осуждены за распространение запрещенной литературы Б. Митяшин (повторно) и М. Поляков.

КГБ в эти годы предпочитал, чтобы его клиентов арестовывали не по «родным» 70-й и 190-й статьям УК, а по уголовным обвинениям – как Арсения Рогинского («подделка документов») и Андрея Васильева (1984-й, обвинен в том, что хулигански мочился на Марсовом поле на алое полотнище). В 1981 году литературоведа К. Азадовского арестовали по ложному обвинению в хранении наркотиков (1981). Дважды известных в городе людей отправляли на зоны по обвинению в гомосексуализме – известнейшего археолога профессора Льва Клейна (1981) и главного режиссера ТЮЗа Зиновия Корогодского (1986).

В 1981 году по иницативе Ленинградского управления КГБ был принят ряд решений по «второй культуре», находившихся в противофазе с общим движением к репрессиям по отношению к любому инакомыслию.

Тогда же в Большом доме приняли судьбоносное решение об организации собственных творческих мини-союзов для бесконтрольно болтающихся под ногами у власти непристроенных творцов. В силу недовольства своим положением они могли представлять некоторое потенциальное неудобство.

Кто в Ленинградском КГБ предложил учредить своеобразные резервации для деятельей «второй культуры», трудно сказать. На авторство претендует бывший генерал-майор КГБ Олег Калугин, занимавший в начале 1980-х место заместителя главы Ленинградского управления. Важную роль играл начальник отделения по творческой интеллигенции 5-й службы Ленинградского управления майор В. Г. Веселов, отчитавшийся о ней статьей в секретном чекистском сборнике: «Некоторые вопросы профилактики негативных процессов, осуществляемой советской контрразведкой в сфере борьбы с идеологической диверсией противника». Ну а затем это отделение возглавил майор Павел Кошелев (Коршунов), давший о своей деятельности несколько интервью.

Основная задача чекистов: «перевод неофициально возникающих группирований на официальную основу, направления негативного процесса в политически выгодное русло… На основные позиции в руководстве клубами продвинуты агенты, пользующиеся авторитетом в так называемой полутворческой среде». Так возникают в 1981–1982 годах Товарищество экспериментального изобразительного искусства (ТЭИИ), Ленинградский рок-клуб и «Клуб-81» для литераторов.

Собрание Товарищества экспериментального изобразительного искусства в «Клубе-81». Фотография из фонда «FSO 01-0143 Voznesenskaja»

Неожиданным образом операция КГБ провалилась. В начале 1980-х власть потеряла всякое обаяние, напротив, принадлежность ко «второй культуре» – прежде всего музыкальной – была в моде. В результате те, кто должен был цензуровать и доносить, добровольно переходили на сторону тех, кого они должны были пасти. В рок-клубе появляются новые группы, среди которых «ДАТ», «Алиса», «Зоопарк», «Кино» «Странные игры», «Телевизор». Они соби-рают толпы. Фестивали Рок-клуба – всегда события, зрители, что называется, «висят на люстрах».

ТЭИИ, наряду с ветеранами выставок в ДК Газа и «Невский», включает «Митьков» и «Новых художников». «Митьки» благодаря одноименному тексту Владимира Шинкарева и его же «Максиму и Федору» становятся модным брендом, племенем со своим языком и манерой поведения. Да и поклонники Тимура Новикова и «Новых художников», включающие рок-музыкантов, кинорежиссеров-некрореалистов, организаторов рейвов, захватчиков сквотов, – шире, чем просто художники, скорее радикальное молодежное движение. Выставки в ДК Кирова и Дворце молодежи ломились от зрителей.

«Клуб-81» становится важнейшей площадкой для общения ленинградских неофициальных литераторов с их коллегами из Москвы, семинаров, конференций, поэтических вечеров. Как сказал Андрей Битов о планах КГБ в отношении «Клуба-81»: «Они хотели подстричь газон, а получили рассадник».

В начале 1980-х советская власть кажется сильной, жесткой, не способной ни к каким существенным изменениям. Наши союзники – пол земного шара: от Кубы и Никарагуа до Вьетнама и Эфиопии. Брежнева сменяет Андропов, Андропова – Черненко, но, как кажется, ни в идеологической атмосфере, ни в повседневной жизни ничего не меняется.

И в Ленинграде, откуда в 1983 году на повышение в Москву уехал правивший городом тринадцать лет Григорий Романов, тоже все стабильно. Разве что в 1984-м «Зенит» впервые становится чемпионом СССР по футболу. А так никаких новшеств от нового первого секретаря обкома Льва Зайкова никто не ждет.

С каждым годом жизнь чуть мрачнее. Больше очередей за дефицитом, беднеет ассортимент товаров, гомерическое пьянство, город становится грязнее, хуже

Автор этих строк стоял в очереди за водкой в день смерти Брежнева. Событие не обсуждали – мало ли кто услышит, но когда встречались глазами – улыбались, как быподмигивали друг другу. Никакой скорби. А через два года – опять очередь за водкой в том же магазине, смерть Андропова. Никаких улыбок, полная тишина. И только какой-то пьяный внезапно выкрикнул: «Папа умер!» Безнадега, дурная петля времени.

Никаких особых надежд на перемены не вызвала и смерть совершенно уже бесцветного генсека Константина Черненко. Михаил Горбачев, похожий на Павла Ивановича Чичикова, ничем не отличался от среднего номенклатурного работника. На то, что все же что-то меняется, намекнул приезд Горбачева в Ленинград 15 мая 1985 года. Его «членовоз» с охраной и свитой из «Пулково» отправился на площадь Восстания, где к 40-летию Победы только что поставили известную «стамеску». И тут неожиданно кортеж остановился на углу Невского и Литовского, и генсек вышел прямо в толпу. Такого ленинградцы не видали со времен Сергея Мироновича Кирова. Михаил Сергеевич закричал: «Больше социализма, товарищи!» Обалдевшая толпа откликнулась: «Больше, Михаил Сергеевич!» А одна женщина: «Держитесь ближе к народу, мы никогда вас не подведем». Горбачев, разводя руками, ответил: «Да куда уж ближе». Что-то начало меняться.

В Ленинграде, как выяснилось, самым острым общественным вопросом стала охрана исторического центра. Я подробно пишу об этом в своей книге «Без Москвы», коротко же суть сводится к следующему. Провинциализация Ленинграда сделала особенно важной для горожан тему регионального патриотизма. Свидетельства времен, когда «На земле была одна столица, / Всё другое – просто города» – разнообразная, отсылающая к невиданной Европе архитектура старого города. Контраст не то что Дворцовой площади, а какой-нибудь улицы Подрезова, 12-й линии или Малой Подьяческой с хрущобами, домами-кораблями или 137-й серией Юго-Запада, Веселого поселка и Купчино был разителен. Старая архитектура намекала на возможность несравненно более богатой, открытой, свободной жизни, чем та, какой жили ленинградцы.

Бухарестская улица, Ленинград

В 1920-е возник ленинградский регионализм, имевший в своем основании пассеистский миф. Ленинградский регионализм зародился из тоски по старому миропорядку и утраченному столичному статусу, когда от старого Петербурга остались только архитектурные ансамбли, Кировский балет, Эрмитаж, пирожные «Норда» и Анна Ахматова. Важность, ирония и этикет обороняли от новой реальности и помогали «держать тон».

Региональная идея – своеобразный смягченный вариант идеи национальной. На место борьбы с иноземным захватчиком-угнетателем выдвигается противопоставление региональных интересов государственным, воплощенным в столице.

Пик интереса к краеведению, архитектуре модерна, акмеистам и мирискуссникам был в Ленинграде 1970–1980-х годов, конечно, не случаен, как и культ Шевченко на Украине или национальной певческой традиции в Эстонии в то же время.

Одним из главных раздражителей для складывавшегося градозащитного движения стала программа «комплексногокапитального ремонта», когда старые жилые кварталы полностью расселялись, окружались забором, туда вводилась строительная техника. Часть дворовых флигелей сносилась, в остальных домах уничтожалось всё, кроме наружных стен, – межэтажные перекрытия, камины, лестницы, лепнина, витражи, металлическая арматура, паркет. В результате большие коммунальные квартиры превращались в несколько (чаще всего две) маленьких. Дом становился кадавром, декорацией. Но зато жильцы (а в Ленинграде треть горожан обитала в коммуналках) получали отдельные квартиры.

Ползучее разрушение великого города и безобразная архитектура окраин привели к взлету интереса к рядовой дореволюционной архитектуре. Образовалось мощное второкультурное движение, до поры до времени находившееся в полуподполье.

Как вспоминал позже один из лидеров градозащитников Сергей Васильев: «Мы представляли нашу жизнь только во взаимосвязи с Петербургом, главной сакральной составляющей которого для нас был его исторический код, неповторимый образ, воплощенный не столько в парадных фасадах, сколько во дворах, руинах, крышах, силуэтах – заброшенные лестницы, пыльные витражи, – магия полуразрушенного, неведомого, загадочного, фантомного города, само имя которого было тогда скрытым».

Первой с 1918 года неофициальной протестной акцией в Ленинграде становится хеппенинг у дома Дельвига на Владимирской площади. Трехэтажный доходный дом начала XIX века, где несколько лет жил Антон Дельвиг, должен был быть разрушен для строительства станции метро «Достоевская». Несколько молодых людей – историки Алексей Ковалев и Сергей Васильев, журналист Татьяна Лиханова, архитектор Павел Никонов и сорокалетний режиссер любительской студии Николай Беляк – решили всеми силами противодействовать сносу. Идея публичного действа, приуроченного ко Дню Лицея, принадлежала Беляку.

Развесили листовки, приглашавшие утром 19 октября 1986 года выйти на Владимирскую площадь. И действо на-чалось – затрубили трубачи с колокольни недействующей тогда церкви Владимирской Божьей Матери и крыш соседних домов. В окнах расселенного дома Дельвига зажглись свечи. С факелом в руках на балкон дома вышел академик Александр Панченко, знаменитый филолог, и призвал сохранить здание. Горожане поднимались на кузов грузовика и говорили об уничтожаемом городе. Акция не закончилась арестами, как предполагали многие ее участники. В стране действительно что-то менялось. Через три дня городские власти объявили, что дом Дельвига будет сохранен.

В ноябре 1986 года учредили Советский фонд культуры. Председателем правления фонда стал Дмитрий Лихачев, а членом правления – Раиса Горбачева, что обеспечило фонду высочайшую поддержку. Академик Лихачев в Ленинграде – особая фигура. Беспартийный, побывавший в Соловецком лагере, никогда не скрывавший свою религиозность, он сумел добиться высокого московского покровительства и стал «главным» в СССР по древнерусской культуре. В Смольном его ненавидели за независимость. Его квартиру поджигали, на него нападали, его зять, член-корреспондент Сергей Зелетикевич, был арестован за «хозяйственные преступления», но в столице Дмитрий Лихачев оставался персоной грата. В этом смысле его положение в городе напоминало Георгия Товстоногова и Даниила Гранина.

Одна из причин нелюбви ленинградского начальства к Лихачеву – его борьба за сохранение старого Петербурга. Он выступал в печати против вырубки деревьев в Екатерининском парке Царского Села, строительства гостиницы «Ленинград», сноса Греческой церкви, храма на Сенной площади, музея Пирогова на Выборгской набережной, портика Руска.

При Ленинградском отделении Фонда культуры действовал Совет по экологии культуры – легальное прикрытие возникшей во время защиты дома Дельвига «Группы спасения историко-культурных памятников Ленинграда».

Переломным моментом в истории Ленинграда стала защита гостиницы «Англетер» в конце марта 1987 года. До-ходный дом пушкинского времени на углу Малой Морской (тогда улицы Гоголя) и Исаакиевской площади был перестроен в гостиницу в 1876 году. В 1926-м здесь повесился Сергей Есенин. К концу советской власти «Англетер», переименованный в гостиницу «Ленинградская», превратился в захолустный отель, особенно по сравнению с расположенной обок «Асторией». Городские власти решили гостиницу снести и полностью перестроить.

Живая цепь перед забором «Англетера» перед сносом 18 марта 1987 г.

Группа «Спасение» сделала все, чтобы этого не допустить. В 6 утра 16 марта 1987 года вокруг забора, отгородившего «Англетер» от проезжей части, образовалась живая цепь, чтобы не дать въехать строительной технике. На площадь в течение дня шли люди. Начался трехдневный стихийный митинг. Власти готовились разогнать людей силой. Во дворах по соседству скапливались внутренние войска: ОМОНа тогда еще не создали. Несмотря на опасность арестов, тысячи людей пришли на площадь, было много сту-дентов и даже старшеклассников. Митингующие не составляли единой массы, ленинградцы уходили и приходили. Классных руководителей и вузовских кураторов студенческих групп посылали уговаривать подопечных уходить с площади, но это не помогало. Меж тем Москва, по-видимому, приказ на разгон не давала.

18 марта руководителей инсургентов пригласили в исполком Ленгорсовета (тогдашнее правительство города) в Мариинский дворец. И пока они разговаривали с председателем исполкома В. Ходыревым и зампредседателя В. Матвиенко, живую цепь разогнали солдаты и милиционеры и техника обрушила «Ленинградскую».

Люди собирались на площади несколько месяцев, репрессий не последовало. Продолжали собирать подписи под письмом против сноса – собрали 20 тысяч. Регулярно развешивали информацию о том, что происходит в стране и городе в связи с митингом на Исаакиевской («Пост общественной информации»). В результате гостиницу решено было воссоздать максимально близко к ее историческому облику, а в 1988 году были утверждены объединенные зоны охраны исторического центра Ленинграда, по существу, запретившие уничтожение рядовой архитектуры старого города.

Именно события, связанные с «Англетером», начали в истории города новую эпоху. Ничего не значившие слова неофициального гимна Ленинграда «Город над вольной Невой» вдруг приобрели смысл. Поздний Ленинград неостановимо двигался к новому Петербургу.

Как и прошлая моя книга, эта основана на интервью, взятых с 2004-го по 2009-й год мной и журналистами «Пятого канала» для передач «Культурный слой» и «Живая история». Хотелось бы поблагодарить своих соработников – Александру Матвееву, Катю Видре, Ирину и Леонида Маляровых, Евгения Мороза, Алексея Чачбу, Софью Лурье, Настю Голец, Александра Бурячко. Римму Крупову, Татьяну Соломенко, Оксану Андрееву, Зину Смирнову, Александра Устинова, Федора Погорелова, Галину Савельеву.