Текст книги "Поздние ленинградцы. От застоя до перестройки"

Злачное место

В середине 1970-х по Ленинграду ходила шутка: «В СССР нет безработицы, но никто не работает. Никто не работает, но производство растет. Производство растет, а магазины пусты. Магазины пусты, а дома столы ломятся. Столы ломятся, но все недовольны. Все недовольны, но голосуют за».

В последние десятилетия советской власти известное выражение: человек есть то, что он ест, звучит вполне актуально. Содержимое холодильника гражданина СССР зависит не столько от доходов, сколько от возможностей еду приобрести (через знакомых продавцов, директоров магазинов, в спецраспределителях). Только в ресторане элитная по тем временам еда одинаково доступна всем клиентам. Энергия ресторанной стихии недаром кажется вызывающей на фоне степенного, подконтрольного советского быта. В этом карнавальном бесновании видятся призраки грядущей новой, несоветской жизни.

Александр Дементьев: «Это было государство в государстве, можно так сказать. В эпоху дефицита, в эпоху тотального контроля государством во всех сферах сфера общественного питания не могла оттуда выпасть, конечно. Она тоже была насквозь государственной. Но были свои законы, свои отношения, иерархия, довольная жесткая. Были свои правила, были свои завсегдатаи, был свой своеобразный мир».

Евгений Вышенков: «Когда человек постоянно сидит в „Кавказском” – это социальный статус. Его впускают без промедления, он всех знает, он платит, он может заказать музыку, может сделать замечание официанту. Это была формально территория государства, но здесь произростали первые ростки будущей революции буржуазной».

Игорь Мельцер: «Мир непризнанных и осуждаемых обществом людей, которые любили рисковать, любили деньги, что было уже плохо, это уже было совершенно не по-коммунистически, и они не стеснялись в этом признаваться!»

Лев Щеглов: «Я думаю, что это некий прообраз будущего, но все-таки в карикатурном виде».

Виктор Топоров: «Было две стратегии, которые однажды сформулировал нам очень удачно метрдотель. Когда мы пришли большой компанией, он спросил: „Вы пришли поужинать или погулять?”»

Ассортимент продуктов в магазинах больших городов небогат: сорта три сыра, один сорт пельменей, колбаса вареная, цыплята мороженые, прозванные народом «синими птицами», и навевающие грусть сосиски. В провинции и того не было. А вот в ресторанах водились и так называемые дефицитные продукты.

Вадим Розмаринский: «В магазине не было говяжьего языка, а в ресторане можно было получить порцию не дорого, поесть давно забытой красной икры. Суп харчо, бульон с пирожком, эскалоп, бифштекс».

Александр Колкер: «Мы брали две порции гурийской капусточки, это было недорого, знаете, такая со свеклой приготовленная красная капуста, одну порцию красной икры, два цыпленка табака, пол-литра водки и бутылку минеральной воды, это было неизменно, это была наша партитура».

Александр Кудрявцев: «Я брал малосольную семушку с блинами. Блины в разных вариациях – с икрой, и с рыбой, и со сметаной, и с маслом. На первое – уху по-ростовски. Бутылку шампанского».

Игорь Мельцер: «Будучи студентами, мы могли позволить себе взять на четверых бутылку коньяка и каждому по порции лангета с зеленым горошком, и чувствовали себя крутыми, вот, и состоявшимися молодыми людьми».

Александр Колкер: «Когда наступало обеденное время и очень хотелось есть, а с деньгами была некоторая напряженность, мы думали, где бы у кого стрельнуть, и шли в этот „Восточный” ресторан. Но иногда нам удавалось занять у кого-то из режиссеров. В Театре Комиссаржевской играли знаменитые актеры, например братья Боярские, Николай и Сергей, и Игорь Дмитриев, и Иван Дмитриев, очень популярные актеры, они тоже тянулись в этот ресторан, но у них тоже с деньгами было напряженно».

К 1970-м годам сложилась уникальная ситуация: зарплаты худо-бедно росли, а цены были заморожены плановой экономикой. В 1970 году люди в среднем получали 126 рублей в месяц, а порция черной зернистой икры в ресторане гостиницы «Астория», одном из самых фешенебельных в Ленинграде, стоила рубль семьдесят. Паюсная не дотягивала до рубля. Самое дорогое горячее блюдо – «цыпленок табака» – меньше трех рублей.

Георгий Ковенчук: «А жульен из грибов, из курицы стоил какие-то копейки. Шестьдесят, вот что-то так. Может, память у меня плохая стала, но я помню, на пять рублей, на шесть можно было втроем хорошо посидеть. С водкой и с горячим».

Анатолий Белкин: «Отбивные бараньи котлетки на косточке стоили большие деньги, больше рубля. Но если ты приходил с дамой туда, то уж она твердо знала, что ты успешный человек».

Ресторанов в Ленинграде было немного – десяток на Невском и один-два в каждом районе. Большинство горожан посещали их редко – хорошо, если раз в год. Встреча выпускников, юбилей, свадьба, решающее свидание влюбленных. Такой поход потом долго вспоминают, к нему готовятся.

Меню ресторана «Нева», 1974 г.

Сергей Мигицко: «Ресторан – это как спектакль, так идут в театр. У меня была мечта побывать в „Кавказском”. Но, к сожалению, материальных средств не хватало, там был очень приличный счет, а говорят, что там шашлык выносили с выносом, там были танцы. Заказывали шашлык за 14-й стол, и выходил официант, одетый в черкеску, и это называлось „шашлык с выносом”. Он в танце выносил горячий шашлык. Вот для чего мы ходили в ресторан».

Светлана Бутовская: «Праздник – посещение ресторана. Готовились. Иногда не спишь накануне, потому что идешь в ресторан. Это же редко, а потом денег-то никогда не было».

Еда была не самым главным в советском ресторане. Тем более что сегодняшним разнообразием блюд и кухни там и не пахло. Что такое, скажем, пицца, знали из книг только некоторые продвинутые советские граждане. А слово «карпаччо» ассоциировалось скорее с залами Эрмитажа. Но для обычного ленинградца ресторанная пища являла собой необычайное богатство, чудо разнообразия.

Александр Колкер: «Ресторан гостиницы „Советская” славился своим кондитерским производством, и свою продукцию посылали даже в другие города и в Москву. А если кто-то хотел съесть очень вкусные суточные щи, с грибами, по-настоящему, и с квашенной капустой, тогда ехали в ресторан Московского вокзала, там это блюдо готовили лучше, чем в других. Судак „Орли” под соусом тар-тар лучше всего готовили в ресторане „Астории”. В „Кавказский” раз в неделю приходили любители спиртного похмеляться утром знаменитым блюдом хаш, это готовилось специально, причем приходили в ресторан (открывался в субботу в 7 утра) специально, чтобы снять вот этот синдром. Лучше всего готовили цыплят табака на „Крыше” в Европейской гостинице».

Вадим Розмаринский: «Один вокзальный ресторан был хороший – при Витебском вокзале. С замечательными витражами, особенно хорошо повару удавалась рыба. Судак, никогда такого, как там, не ел. Не знаю, куда сейчас дели этот ресторан, где этот повар, где эти витражи».

Вечерний Невский. Горит немудреная неоновая реклама. Магазины уже закрыты, но люди продолжают стоять в очередях. Только теперь не к прилавкам Гостиного двора или Елисеевского магазина, а к дверям ресторанов и кафе. А на этих дверях таблички «Мест нет». Рубль имеет хождение на всей территории Советского Союза – написано на дензнаке. Но в ресторане еще надо уметь заплатить. Плату принимает швейцар. Не нынешний ряженый, с поклоном открывающий дверь перед посетителем, а святой Петр, стоящий у врат рая.

Вадим Розмаринский: «В рестораны ходили командировочные, кавказцы, фарцовщики и люди с улицы».

Лев Щеглов: «Рестораны были наперечет, на пальцах двух рук можно было перечислить рестораны ленинградские. Конечно, это способствовало повышению их социальной позиции. Если ты мог пройти в ресторан, а если у тебя был знакомый швейцар или знакомая официантка, не говоря уже о знакомом метрдотеле, то ты был интересен и несколько необычен».

Евгений Вышенков: «„Ой, Миша, можно тебя!” Это был символ того, что ты свой! Сейчас там висит у каждого: Екатерина, Андрей – и мы не обращаем на это внимания, но бармена назвать по имени или на ты – это что-то, конечно, значило. Все должны были посмотреть на меня и понять, что я из себя что-то представляю».

Давид Голощекин: «Ресторан пустой, никого нет, но просто так войти в него никто практически не мог. Нужно было дать швейцару, договориться с метрдотелем или с официантом, который возьмет тебя на свой столик. А он же должен понимать, что он будет иметь что-то сверх, и только тогда ты попадал в ресторан».

Александр Дементьев: «Простого советского инженера долго могли гонять по залу, посадить за стол с прожженной скатертью и с немытой посудой, и принять заказ через полчаса и еще час выполнять. И это было обычным делом, жаловаться бесполезно, в лучшем случае приходил другой официант и работал чуть-чуть быстрее».

Официант – важный человек, выгодный жених, завидный приятель. Родством или дружбой с официантом дорожили, гордились. Достоинство официанта не в зарплате и не в должности. Он сам кузнец своего счастья.

Советский ресторан

Вадим Розмаринский: «Что касается экономической стороны советского ресторана – это было суперприбыльное предприятие. Хватало всем, я думаю. Однажды я пришел к своему приятелю, который играл в ресторанном оркестре, выпить водки. В перерыве между исполнением произведений пошли за кулисы, заказали водки граммов двести-триста и порцию ветчины. Официант принес огромную, длинную тарелку с ветчиной. Я поинтересовался, сколько здесь порций? Он говорит: одна. Я говорю, никогда в ресторане не видел такого количества. Так мы ее на четыре пилим. Дальше произошел расчет. Он говорит: ребятки, триста грамм водочки – три девяносто, ветчинка – рубль семьдесят. Шесть шестьдесят. Мой приятель говорит, как шесть шестьдесят? Пять шестьдесят. Ой, прости, автоматически прибавил. Это тоже входило в правила игры, потому что зарплата официанта была 60 рублей. А профессия официанта считалась очень денежной. Ну, ловчили, шустрили, как и вся страна в общем-то».

Игорь Мельцер: «Официантов называли халдеями. Первоначально надо понимать, что халдеи были маги и фокусники, а вот это с очень уничижительным смыслом произносилось, причем я не могу сказать, что с положительным оттенком даже внутри торговой среды».

Александр Дементьев: «Мир официантов того времени – интересный такой срез общественный. Своего рода микроэлита. Попасть в хорошее место работать официантом, это было попасть на золотое дно».

Вадим Розмаринский: «Официант советского ресторана – и охранник, и актер, и счетовод, и, собственно, официант. Он должен быстро определить платежеспособность клиента и обсчитать его так, чтобы тот сильно не обижался, потому что лишний конфликт в ресторане с одним и тем же официантом мог привести к тому, что его просто вышибли бы оттуда».

Андрей Константинов: «Там серьезный бизнес процветал по тем временам: торговля из-под полы спиртным, замена коньяка, который приходил официально, на левый коньяк. Под сурдинкой государственной начиналась реализация левого коньяка. На этом первичные делались состояния».

Александр Колкер: «Я очень дружил с музыкантом Владимиром Федоровым, который работал в одном из крупных и престижных ленинградских ресторанов. Когда я его хотел пригласить на юбилей в ресторан, он сказал: „Саня, никогда в жизни, никогда в жизни я не приду не в один ресторан, а тем более в мой, где я работаю с музыкантами, и никогда не сяду за стол. Понимаешь, я видел своими глазами, что происходит: на кухне официант с одной тарелки берет недоеденный гарнир, выкладывает к антрекоту и широким, роскошным жестом подает это иностранцам. Всё это съедается, причмокивая, всё это очень нравится, но меня никогда никакой силой никто в ресторан не затянет».

Игорь Мельцер: «Первый набор официантов открывали новую гостиницу интуристовскую „Гавань”, которая тогда была очень-очень-очень. Под это дело даже официантам шили в Финляндии костюмы, и костюм стоил 600 с чем-то рублей. Ну, надо сказать, что советского пошива костюм можно было купить за 60–70 рублей. В общем-то, официанту довольно тяжело было получать чаевые, стоя перед посетителем, который одет гораздо дешевле, чем одет официант. Поэтому мой приятель купил за 14 рублей скороходовские ботинки, расщепал, отодрал спереди подошву от верха, так чтобы гвоздики были видны, надел дырявые носки, и, принося счет, выставлял ногу и шевелил там пальцем. Если ему говорили: „Сдачу”, он говорил: „А на сдачу я сбацаю сейчас вам чечетку!”»

Сергей Мигицко: «Значит, мы с товарищем и две девушки, а денег-то у нас как раз и не было. И когда принесли счет, мы долго мелочь шукали по карманам. Потом всё это выложили, двадцать семь пятнадцать. Ровно, всё сошлось. Пришел официант, в летах таких хороших, с красивыми усами, всё это дело увидел, так посмотрел, и в его глазах повисла пауза, полная укора, печали: ну а что еще будет. Мы встали, говорим: „Всего хорошего”. А он говорит нам вслед: „А ничего хорошего».

Нелегальный доход распределяется по всей ресторанной вертикали – от официанта до руководителей трестов ресторанов и кафе. В целом по стране огромные суммы. Перепадает всем.

Александр Дементьев: «Для тех, кто потом через 20 лет стали директорами крупных фирм с миллионными контрактами, руководителями сотен людей, должность бармена в валютном ресторане тогда была пределом мечтаний. Жизнь состоялась. Каждый вечер приносил заработок, равный двум-трем зарплатам советского инженера. Это были бешеные деньги».

Игорь Мельцер: «У меня была проблема: я не успевал подсчитывать те деньги, которые зарабатывал. С тех пор я в принципе 100 купюр на глаз беру плюс минус одна купюра, поскольку у меня не было времени считать деньги».

В советских ресторанах брежневского времени стало возможным услышать лучших музыкантов страны. Получилось это так. В 1970 году зарплата рабочего в СССР – рублей 130. А вот вокально-инструментальный ансамбль «Добры молодцы» ухитрился за время гастролей заработать столько, что каждому из молодцев хватило на покупку новых «Жигулей». Не избалованные посещением столичных музыкантов жители сибирских таежных поселков на ура принимали популярных исполнителей.

Николай Резанов: «Мы за месяц заработали по тысячи рублей. За огромное количество концертов. И когда начальство Читинского горкома партии узнало об этом, и постепенно это дошло до управления культуры СССР».

И тогда министерство культуры распорядилось пресечь это безобразие. Музыкантам запретили давать больше 14 концертов в год. А они уже привыкли к своим космическим заработкам. И музыканты ринулись в рестораны… Так государство, само того не желая, создало уникальную рыночную реальность: граждане, у которых в кармане водились лишние деньги, могли заказать свою любимую мелодию исполнителям-профессионалам. А заказывали они, как правило, что-нибудь, не укладывающееся в рамки советской эстетики.

Николай Резанов: «Музыканты, из „Поющих гитар” и из „Дружбы” многие ушли в рестораны работать с большой эстрады. Поэтому уровень ресторанных музыкантов в 7080-е годы был очень высокий».

Эдуард Хиль: «Для меня это было ужасно, когда в ресторане, а особенно если еще знакомый, в какой-нибудь день рождения – и вдруг твою вещь исполняют. Ну как-то был смущен. В 90-е годы, когда уже никакой работы не было, я пел в ресторанах на Западе в разных странах, и всё это прекрасно проходило. Правда, первый концерт очень трудно, когда стучат ложки и еще что-нибудь, гул стоит, а ты должен что-то исполнять. Но мне один человек в Париже, тоже исполнитель такой (его сейчас нет, царствие небесное), говорит: „Ты знаешь, даже Федя Шаляпин пел в ресторане за деньги, а ты стесняешься. Кто ты такой?”»

Один из принципов рыночной экономики – кто платит, тот и заказывает музыку. В СССР этот закон не действовал: слушай, что дают. А вот в ресторанах богатый клиент, а не государство, платил музыкантам, чтобы они исполнили специально для него то, что ему хочется. Эти деньги на сленге музыкантов назывались «карась». А на языке юридическом – нетрудовые доходы.

Ансамбль ресторана «Астория», 1970-е гг.

Эдуард Хиль: «Это же известная хохма, когда приходят к музыкантам (а музыканты играли только, может быть, джаз) – исполните, пожалуйста, Брамса. Они отказываются. Человек подходит и говорит: плачу сто рублей. Говорят: да не можем. Он подходит: плачу триста рублей. – Да не можем! – Тысячу рублей плачу! – Они забирают деньги. Так, ребята, приготовились: брамс-та-та-та, брамс-та-та-та».

Николай Резанов: «Заказывали абсолютно разные песни, даже заказывали классический репертуар, популярный, допустим, Чайковского „Танец маленьких лебедей” часто звучал, полонез Огинского. Эстрадные песни, которые стояли в рапортичке, которые пели по радио: допустим, Юрий Антонов, или Эдуард Хиль. Очень были популярны, песни из кинофильмов. Когда вышел кинофильм „Генералы песчаных карьеров”, эта песня – супершлягер во всех ресторанах, и за нее, естественно, платили деньги. Суммы, росли от года в год: допустим, если в начале 70-х сумма составляла от 3 максимум до 5 рублей, то уже вот в 80-х это уже было 15, а потом и 25 за песню».

Вадим Розмаринский: «Я заказывал музыку. Стоило это от 5 до 10 рублей. В основном Макаревича. Тогда он был маленько запрещен, а в ресторане можно было послушать. Просто подходил и отдавал барабанщику. Всегда барабанщику. Ну, может быть, потому, что он сидит и у него рядом копилка. А другие, кто с гитарой стоит, он же не будет рюкзак за плечами носить, с этими деньгами».

Николай Резанов: «Подошел один клиент заказывать, дает 2 рубля, а у нас тот, который принимал заказ, говорит: „Ты чего даешь 2 рубля? Нас же 6 человек. Два-то на 6 не делится”. Он говорит: „А сколько делится?” – „5”».

Впрочем, не всё было столь радужно. Репертуар ресторанных музыкантов подлежал цензуре, а некоторые мелодии просто запрещались.

Николай Резанов: «Особой популярностью пользовалась песня „Ах, Одесса”, слова народные, а музыка Табачникова. Потом заказывали „Конфетки-бараночки”, какие-то эмигрантские песни, которые доходили на «костях» и на магнитоальбомах, Естественно, возбранялось и запрещалось исполнять так называемый блатной репертуар, песни тюремного содержания, это тоже каралось. Дело в том, что всё равно музыканты как-то изощрялись, поскольку ресторан – это было место, в принципе, заработка».

Алексей Канунников: «На чем мы зарабатывали – на репертуаре, конечно, еврейском, блатном и кавказском. Столик, официантка подходит и говорит: „Вот вам бутылка шампанского”, – или деньги дает: – „Грузинское что-нибудь сыграйте”. Там армяне – армянское „Осеро, серо, Арарат”».

Давид Голощекин: «Музыканты всегда были как на охоте. Никого нет иногда, вдруг входит лицо кавказской национальности, как теперь говорят. Мы сразу оживлялись и предвкушали, мы чувствовали уже запах шашлыка и денег. Пришла группа людей кавказской национальности, как говорят. (Я выяснял потом, кто же это был? „Дагвино”, или что-то такое, связанное с коньячным бизнесом.) В ресторане в этом огромном гостиницы Москва сидела компания из 10 человек, и раз 30, не меньше, как говорят, приходилось петь песню „Выпьем за Родину, выпьем за Сталина!” Причем это не было разгуляево, ни в коем случае, это не были пьяные люди, которые гуляли, – нет. Очень тихо, скромно сидели, отмечали финансовый успех. Очень тихо, но при этом всё время просили исполнить „Выпьем за Родину, выпьем за Сталина!”»

Андрей Константинов: «Мы заказывали всё время «Сиреневый туман». По соседству гуляла компания продавщиц из Гостиного двора. И вот они заказывали Розенбаума «Снова осень закружила карусель», а мы заказывали „Сиреневый туман”, и каждая из этих песен прозвучала раз по девять, наверное. И надо сказать, что остальные посетители ресторана как-то к этому демократично относились. Это стоило три рубля, по-моему».

Сергей Мигицко: «Я видел один раз в Москве в ресторане человек сидел и ел, а рядом стоял скрипач и играл какую-то классическую мелодию. Долго играл, что-то венгерское, по-моему. А тот сидел и ел борщ».

Давид Голощекин: «Так как Борис Колотухин играл на скрипке, этот человек просил, чтобы он на скрипке исполнил крик ишака три раза „иа-иа-иа”. И вот когда он появлялся в дверях, Колотухин должен был это исполнить и за это он платил очень хорошие деньги. И вот однажды мы его не заметили, так он подошел к нам и сказал: „Ребята, я уже здесь, чего вы? Я сейчас выйду и снова войду!” И вот только эти три звука издавались – и всё, он платил там 500 рублей, 600 – я не знаю, но, во всяком случае, ему больше ничего не надо было».

Александр Дементьев: «Я запомнил певицу ресторана „Астория”, которая ходила с гитарой между столиками и немного охрипшим голосом, сейчас бы сказали шансонным, пела белогвардейские песни. Не яро антисоветские, но такие, с душком. И тогда для советского человека это было всё равно что попасть к „Максиму” в Париж».

Давид Голощекин: «Если дело доходило до репертуара еврейской музыки, как-то знаменитый фрейлехс[1]1
  Фрейлехс – народный еврейский танец с неограниченным количеством участников, который танцуют на свадьбах.


[Закрыть] – это уже был абсолютный риск, потому что не дай бог кто-то пришел, услышал, передали потом в дирекцию отдела музыкальных ансамблей, что в ресторане „Невский” оркестр Голощекина играл сионистскую музыку. Это практически было стопроцентное увольнение.

«75 % репертуара обязано было быть советским, 25 % – зарубежным, по преимуществу социалистических стран, три вещи максимум могли быть западными. Это было официально! Музыканты занимались такой профанацией: играла, скажем, музыка Глена Миллера, а писали в отчетных рапортичках Карл Вар – это был руководитель чехословацкого оркестра. Допускались имена польских композиторов, румынских (на это смотрели спокойно – музыка стран народной демократии). Бывали эксперты, которые приходили из Отдела музыкальных ансамблей. Присылали нечистоплотных людей, в принципе, из нашего круга, которые приходили с незаметной инспекцией: „Слушай, мы слышали ты вообще-то играешь ”Серенаду солнечной долины”. А в рапортичке написано: ”Карл Лахт”, такая неприятность. А вчера вы исполняли 4 американских фокстрота. Как же вы занимаетесь таким, вы же играли американскую музыку, а назвали совершенно другим?!” Спели „Вишни в саду дяди Вани”, это было запрещено, категорически, за эти вишни можно было получить. „Мясоедовская” – это уже всё было, это криминал».

Впрочем, и у партийного руководства были свои музыкальные пристрастия, и они тоже приглашали на свои приватные застолья любимых музыкантов.

Эдуард Хиль: «Клавдия Ивановна Шульженко и я пели на банкете. Очень долго ждали Леонида Ильича, наконец он пришел, и вот первая стала выступать Клавдия Ивановна Шульженко, она спела одну, вторую песню, ну и как она всегда кланялась так, до пола. Леонид Ильич после второго или третьего фужера, как потом оказалось, там водка была, я-то думал, что он воду пьет, говорит: „Вот, дорогие генералы и адмиралы, учитесь, как надо кланяться у Клавдии Ивановны Шульженко”. Почему генералы, должны были учиться кланяться, я этого не понял».

Ресторан – роскошная декорация для знакомства и ухаживания. Вино, музыка, танцы… В 1970-х не было ни сайтов знакомств, ни ночных клубов. Амурных приключений и женщины, и мужчины ищут в ресторане. Дамы самых разных возрастных групп, профессий и сословий устремляются сюда, желая отвлечься от скучной повседневности.

Давид Голощекин: «Было любопытно наблюдать, как чинные, трезвые, хорошо одетые, спокойные люди приходили, скажем, к семи часам вечера, когда начинал играть оркестр. Рассаживались, у них брали заказы, они выглядели нормально абсолютно, и вот потом через два-три часа, они принимали какую-то дозу алкоголя, и пускались в пляс. Это типично такая черта, мне кажется, российская, свойственна и всему человечеству, но особенно нам».

Где танцы – там и амуры. Ночных клубов в СССР не было. Ресторан – роскошная декорация для знакомства и ухаживания. Музыка, танцы, вино. И тут свои правила игры.

Лев Щеглов: «Использовали ресторан в качестве замечательной прелюдии к дальнейшему, если ты какую-то барышню протаскивал в ресторан, это высоко ценилось. Либидо витало в воздухе: для западного человека кажется варварским и диким, но в ресторанах устраивались пляски, танцы. И то, что на сегодняшний день, слава богу, кажется недопустимым, тогда это всё шло в полный рост – подойти к чужой компании и пригласить, и оторвать от тарелки с шашлыком чужую барышню, пытаться с ней танцевать, пытаться с ней о чем-то договориться. Это было совершенно рядовым явлением – то, что сегодня невозможно и действительно диковато».

Вадим Розмаринский: «Простые женщины, скажем, ткачихи из Веселого поселка, приходили тоже сюда оттягиваться, искать себе приключения в своей скучной советской жизни. Рестораны служили такой сексуальной отдушиной. Я часто бывал в ресторане, потому что мой приятель жил напротив, во дворе кинотеатра. И сюда приходил через раз знакомиться с новыми девушками. Причем качество девушки не играло никакой роли, важно было, что она новенькая. Я много раз видел, как дама, сидя за одним столом с молодым человеком, потом пересаживалсь за другой стол. А если молодые люди, которые привели эту даму, начинали качать права, то образовывались мелкие драки, которые быстро гасились крепкими официантами (тогда не было охраны, как сейчас в подобных заведениях)».

Игорь Мельцер: «Ресторан – место сексуального падения советского человека, девочки там были опасны, потому что можно было заработать, например, триппер. Но при этом очень востребованы! И вот время от времени по этому поводу там случались пьяные мордобития».

Кроме любительниц приключений, в ресторанах постепенно появляется всё больше профессионалок. Хотя официально в Советском Союзе с проституцией было покончено еще в 1934 году.

Галина: «Я всю жизнь гуляла, мне никто не нужен был, замуж так ни разу и не выходила, мне гулять надо было с финнами, иностранцы, отели, всё хорошо, деньги, валюта, всё прекрасно, поэтому я всегда вспоминаю свою молодость, как хорошо всё было».

Андрей Константинов: «По большому счету психотип элитной проститутки, которая в дорогом кабаке сидела, не очень отличался от проститутки классом ниже. У них у всех одна история… Вот, значит, я в принципе девушка хорошая, если бы не сложные жизненные обстоятельства… Вот они как раз практически через одну были агентессами оформлены».

Александр Дементьев: «Относительно проституток, все они, конечно, состояли на учетах. Невозможно было просто так прийти и работать в гостинице „Интурист” при двойном-тройном контроле за посещением этих мест. Естественно, все они, так или иначе, вынуждены сотрудничать и с Комитетом государственной безопасности, и с органами внутренних дел. Как правило, это были женщины, побитые жизнью, очень жесткие, хорошо знающие, чего они хотят, без каких-либо иллюзий, достаточно циничные. Их было немного, ну, может быть, сотня, может, полторы, довольно замкнутый мир. В ресторанах они вели себя тихо, как правило, их мечтой было попасть в валютный бар, тихо сидеть и познакомиться с кем-либо из иностранцев».

Советский человек обучен поведению на работе, в гостях, на партсобрании. А вот в ресторане можно давать взятки, приставать к незнакомкам, заказывать белогвардейские песни и кидаться деньгами. Демонстрировать полную разнузданность, нарушение всех и всяческих приличий. Власть относилась к ресторанам настороженно: здесь легковерных граждан вербуют шпионы, здесь напиваются темные личности. С другой стороны, ресторанная касса пополняет госбюджет. Да и сами советские партработники не прочь посидеть за ресторанным столиком.

В результате на ресторанные безобразия власть смотрит сквозь пальцы. Главная поговорка: «Чтоб тебе жить на одну зарплату». Миллионы людей зарабатывают деньги помимо государственной службы: стоматологи, репетиторы, фарцовщики, шабашники… Потратить эти деньги непросто. В ресторане ленинградец преображается. И публика, и персонал ведут себя здесь как герои советских фильмов про разгул нэпа или загнивающий Запад. В ресторане человек становится, как говорится, морально и идеологически нестойким. Здесь есть свои правила игры, и игра эта предполагает риск, ловкость, отвагу. Ресторан – антимир.

Лев Щеглов: «Это не пафос богатых людей, это не сценарий гурмана, который пришел в ресторан вкусить то, что он не может у себя дома сделать, это не деловая беседа. Вот я перечисляю то, что сейчас кажется почти нормой для ресторанов. Первое – прорваться. Второе – выпивать и душевно со своими беседовать. И третье – избежать внешней опасности: обсчет и хамство официанта, удар сбоку с того столика, куда ты неправильно посмотрел и не ту реплику допустил. Всё это на фоне разудалой и разухабистой музыки и таких потных разгоряченных лиц».

Евгений Вышенков: «Мне кажется, что человеку, даже честному, было не уютно в этом мире. И он, если заходил в эти рестораны, то и выходил оттуда побыстрее».

Лев Щеглов: «Поездок за границу не было, коттеджей с какими-то тусовками не было. Не просто место, где орет музыка и подают рюмки и вилки, а это своеобразный выход. Посещение ресторана входило в набор продвинутого интеллигентного молодого ленинградца того времени. Ну, скажем, труднодоступная премьера в БДТ, который считался символом всего прорывного в театре, домашние посиделки в мастерской у художника, тамиздат, самиздат, ресторан. Ну и плюс к тому еще ресторан был чуть ли не единственным местом, где можно было разгуляться. Показать, что у тебя есть деньги, швырнуть официанту: „Еще шампанского!”. Шум, гам, судорожное веселье, и где-то в районе мозжечка все-таки всё время ощущение, что дадут по роже. Истерическое веселье, море не самых лучших запахов, дикий шум и ощущение, что где-то сбоку можно получить в ухо».

Давид Голощекин: «Я припоминаю, нам как-то месяц пришлось работать в гостинице „Московская”, напротив Московского вокзала. Туда приходили самые настоящие воры. И вдруг стал приходить какой-то импозантный человек, который делал невероятные подарки певице Элле Трафовой… Оказалось потом впоследствии, что это главный вор-карманник! Приходил после своей работы погулять, вот таким образом отметить свой удачный день».

Александр Дементьев: «Был еще такой курьезный персонаж, если вспоминать о загулах, по фамилии Горский, который с непонятным упорством трижды лазил в синагогу на Лермонтовском проспекте, воровал там деньги из пожертвований и ходил их тратить в ресторан. Он, видимо, вычитал книг, из литературы: намазывал горчицей скатерти, заставлял их менять, швырял пятирублевки по залу. Ну и каждый раз заканчивалось его задержанием, осуждением, давали ему мало. А он, выходя, снова повторял свой подвиг».