Текст книги "Поздние ленинградцы. От застоя до перестройки"

Борис Элькин: «С бывшими спекулянтами, отсидевшими тогда, я сейчас очень много имею дела. У меня много друзей среди них. А тогда люди моего плана их недолюбливали. Потому что было какое-то такое… Зарабатывать деньги – грязь, эта идеология осталась. Было чем-то неприличным, какое-то занятие неправильное. Вот читать книжки – правильно. Самиздат читать – правильно. Интересоваться христианством, буддизмом – правильно. А торговать джинсами – неправильно. Вот такое было предубеждение, я думаю, у большей части».

Когда власть отвратительна, а карьера или омерзительна, или безрезультатна, можно уйти в скит, как бы скрыться. «Поколение дворников и сторожей», как пел Борис Гребенщиков. Самой лакомой считалась профессия оператора газовой котельной. Сидишь в тепле. Пишешь роман. Или стихи. Или грунтуешь холст. Или выпиваешь с приятелями. И только время от времени записываешь показания приборов.

Александр Тронь: «Будочка охраны лодочной стоянки на реке Смоленке. Американские аспиранты, принеся какие-то шикарные кулинарные дары из „Березки”, вырезали из обоев такие по квадратному дюйму стихи. Написанные. И отвозили это на свои диссертации, туда. Под покровом ночи».

Середина шестидесятых: ленинградские бэби-бумеры – старшеклассники и студенты. Им, как и молодежи всех времен и народов, хочется проводить время вместе. Меж тем в городе страшный жилищный кризис – почти все молодые люди живут с родителями».

Андрей Гайворонский: «Нас всех гнало из этого быта гнусного коммуналок на поиск единомышленников. Скорее так, нужно было найти кого-то, с кем можно было поговорить».

Одна из особенностей Ленинграда по сравнению с Москвой – обилие коммунальных квартир и общий недостаток жилой площади. Практически все посетители кафетериев были обречены до старости жить с родителями, редко приветствовавшими большие компании, да и просто гостей. В Невской дельте большую часть года стоит отвратительная погода, и поэтому гуляние компаниями по улице не доставляет радости.

Большинство живет в тесноте, с родителями. Деться некуда. Во дворцы культуры уже не ходят, на улице чуть ли не круглый год непогода.

Анатолий Белкин: «Все с нетерпением ждали весны, когда кто-то из родителей, свалит на дачу. Это ж было счастье – занять четырнадцатиметровую комнату, свободную от родителей, в гигантской коммунальной квартире».

Кухня в ленинградской коммуналке. Фото С. Подгоркова

Михаил Яснов: «Жили в коммуналках, снимали комнаты в коммуналках. Туда не придешь с друзьями, туда не приведешь друзей подпитых, туда не приведешь любимых девушек. Это всё было чрезвычайно сложно, поэтому всё выплескивалось на улицу, в подворотню, в подъезд, в кафе».

«Работа не волк, в лес не убежит». «Мы делаем вид, что работаем, а вы – что платите». Средний семидесятник – школьник старших классов, студент, инженер, работник кочегарки – мечтает покинуть постылое казенное место и отправиться рефлектировать, читать, ухлестывать за девушками, обсуждать с приятелями новую книгу или нелюбимого начальника. Для этого придумывается множество хитроумных приемов: «местные» командировки, сезонные гаймориты, семейная необходимость. В рабочее время улицы города полны народом.

С утра до позднего вечера (метро закрывается в час ночи) на Невском толпа. Тротуары – подиум, где дефилируют городские красотки и модники. Это променад: семейные прогулки с детьми, демонстрация достопримечательностей приезжим. Невский – клуб, здесь назначают свидания, случайно встречаются в толпе с давно пропавшими из вида приятелями, представляют и представляются. Невский – торжище, тут спекулируют, обменивают, занимают очередь, узнают, где «выкинут» дефицит. На Невском кавалеры охотятся за дамами, а дамы – за кавалерами. Невский – вече. Тут передают из рук в руки самиздат, самодельные кассеты подпольных рок-групп, миссионерствуют, разоблачают партократию или жидомасонский заговор. Здесь, как в Ноевом ковчеге, всё представлено и перемешано: хиппи и уголовники, фарцовщики и страстные поклонники симфонической музыки. Невский оставался своеобразной социальнотопографической зоной свободы.

Какие бы указания ни шли из Смольного, «граждане Невского проспекта» находили способы их обойти. Они носили одежду, носить которую категорически не рекомендовалось, читали запрещенные книги, нарушали монополию государства на куплю-продажу, слушали западную музыку, предавались свободной любви, верили в Бога, употребляли наркотики и дружили с иностранцами. На Невском ходили в кино, толкались в магазинных очередях, сидели на лавочках в Катькином садике. Но прежде всего – пили кофе.

Шейте сами

Советский модный типаж – женщина-труженица, пресловутая девушка с веслом. Хлеб собирали женщины-комбайнеры, на заводах работали женские бригады. «Студентка, комсомолка, спортсменка, наконец, просто красавица» – эта крылатая фраза из «Кавказской пленницы» долгое время была комплиментом в адрес советской женщины. Красоте отводилось последнее место. В комсомолке главное не красота, а вымпел за ударный труд.

Игорь Травин: «Было стремление всех вообще одеть в униформу. Ну армия, милиция – это ладно. Железная дорога вся была в мундирах. Мундиры носили все: прокуратура, банковские служащие, девушки в сберкассах сидели там в каких-то кителях и так далее».

Галина Синцова: «Больше двух-трех вещей в гардероб мы себе не позволяли. У мужчины один костюм на все случаи жизни, какие-нибудь там брюки, может быть; может быть, джемпер. У женщины – нарядное платье и пара платьев для работы»

Юлия Демиденко: «Я помню дословно цитату из какой-то отечественной книжки: „В буржуазном обществе мода направлена на то, чтобы женщина чувствовала себя беспомощной – на каблуках, в узкой юбке, практически не могла бы передвигаться сама и обвивалась бы, как лиана, вокруг мужчины, который ее содержит. Советская мода совершенно другая: она смотрит на женщину как на равноправного партнера. Советская женщина – работающая женщина, она активная и энергичная, а значит, и вся мода должна быть такая же».

На рубеже 1960–1970-х годов население Страны советов живет преимущественно в городах. Многие семьи переехали хоть и в маленькие, но отдельные квартиры. Годы экономической стабильности отразились на благосостоянии людей: на прилавках магазинов впервые много импортных товаров.

Игорь Травин: «У нас же были огромные клиринговые договоры по продуктообмену: понятно, что мы гнали туда энергию, горючее и так далее и так далее, а они в ответ на это в том числе и ширпотреб, в том числе и мебель, другие товары, например холодильники „Розенлев” – очень модные финские».

После долгого противостояния двух систем (капиталистической и социалистической) наступает разрядка, возникают культурные контакты: приезд зарубежных артистов, кинофестивали, обмен музейными выставками. Запад перестает быть таким враждебным, когда речь заходит о кино, музыке и моде.

Александр Васильев: «Мода в этом смысле стала флагманом нового. Думаю, что для многих – отдушиной, потому что вместе с интересом к джинсам и обуви пришел интерес к музыке – это была не только битломания, но и рок-опера „Jesus Christ – Superstar”, которая совершила переворот в душах целого поколения. Советские люди напевали тогда эти мелодии, перекладывали слова на русский язык.

– Кто там стучится?

– Сантехник Петренко, я к вам пришел починять унитаз.

– Пятерки вам много, а трешки вам мало. Я дам вам, пожалуй, четыре рубля.

– Унитаз, унитаз, я починю его вам сейчас…»

Галина Габриэль: «Это были декоративные семидесятые, я бы так сказала. Стремление к декоративности во всем – в интерьере, в одежде, это одно из первых десятилетий, как мне кажется, когда человек пытался подчеркнуть свою индивидуальность».

В семидесятые годы мода вдруг стала важна для каждой советской женщины. Она уже выучилась фигурному катанию, закончила музыкалку и вуз, побывала на неделе французского кино и видела живых иностранцев. Они жили в Советском Союзе, а одеваться хотели как в Европе. Но им категорически не хватало на себя времени, поэтому создавать уникальный образ они должны были, что называется, без отрыва от производства.

И всё же открываются новые ателье мод, в каждом квартале есть свой детский сад, школа, парикмахерская, которая традиционно открывается в 7 часов утра.

Из каталога мод 1978 г.

Галина Гребень: «Все посещали парикмахерскую регулярно. Укладка – это однозначно, и раз в четыре недели, то есть раз в месяц, мы стригли своих клиентов. Прически ко всем праздникам: Восьмое марта, Первое мая, Седьмое ноября, на Новый год – это вообще пик, уходили с работы в два часа ночи».

В советских парикмахерских доступные цены: простая стрижка стоит сорок копеек, прическа – рубль двадцать, химическая завивка – четыре рубля. Кроме того, внимательные мастера в парикмахерских чутко следят за последними веяниями моды.

Юлия Беломлинская: «Прически смотрели в кино. Смотрели косметику или ее отсутствие. Я, скажем, со своей внешностью очень любила ориентироваться на старое итальянское кино, неореализм, поэтому мне подходили всякие послевоенные фильмы, а девочки светлые – для них эталоном было французское и американское кино, где показывали блондинок с прямыми чёлками».

В 1967 году в СССР приезжает восходящая звезда французской эстрады юная певица Мирей Матье – она покоряет публику не только голосом, но и стильным обликом. Все барышни мечтают походить на нее – стать брюнетками и сделать стрижку а-ля Мирей Матье.

Галина Гребень: «Черный цвет делали урзолом. Урзол – это краска для меха, он используется только на кожевенных заводах, на меховых заводах. Если появлялись блондинки – тут в ход шли сода, нашатырь, жидкое мыло»

Лайма Вайкуле: «У меня подружка была парикмахером, я пошла к ней, потому что хотела получить пепельный цвет. А чтобы получить пепельный, нужно отбелить очень сильно. И когда она это делала, я вдруг смотрю в зеркало – а она была еще ученицей тогда, естественно – и я смотрю в зеркало, а у меня дым идет из головы. И если бы, наверное, не профессионалы, которые меня помыли сразу, я была бы лысая».

Большой популярностью у советских женщин пользуются прически, которые могут держаться целую неделю. Правда, спать эту неделю приходится в сеточках, чтобы не помять прическу.

Галина Синцова: «Мои внучки даже не могут представить, что не было лака для волос. Я помню, как брали какой-то древесный лак, разводили с одеколоном и прыскали. Была такая груша, прыскали на голову».

Представьте себе: тридцать мастеров одновременно из пульверизатора поливают мебельным лаком головы своим клиенткам – в салонах стоял смог, сидящего рядом не видно. Но парикмахерская – это не только вредное производство, но и своеобразный женский клуб. Здесь, в химических испарениях, судачат о мужьях и возлюбленных, обмениваются модными новинками.

Игорь Травин: «И я помню, как мы однажды, с приятелем зашли на работу к его жене подождать, сидим на этой парикмахерской кухне, а туда всё время заходят. Приходит девушка из галантереи и сообщает, что у них есть какие-то индийские украшения или еще какая-то косметика. Потом приходит девушка из овощного и обещает принести ананас. Оказывается, парикмахерские становятся естественным центром обмена информацией».

Причесанная и вдохновленная женщина спешит на свое рабочее место. Но прежде, чем приступить к выполнению трудового плана, она должна выполнить свой личный план по красоте – начинается процесс боевой раскраски.

Советское косметическое производство семидесятых не балует покупателей качеством и разнообразием косметики: крем «Ланолиновый» и мыло «Туалетное» – вот основной ассортимент в галантерейных магазинах. В дефиците даже черная тушь «Ленинградская» для бровей и ресниц.

Лайма Вайкуле: «Был грим киношный, это было то, чем мы пользовались. Ну и тушь за сорок копеек, чтобы плюнуть, раз – и готово».

Марина Ильина: «Поплевали, поводили, выводили уже реснички. Понятно, что всё это комкалось, превращалось в комки. Потом брали иголку, распределяли эти ресницы».

Есть подозрение, что варили тушь на мыле. Потому что не дай бог какая-нибудь там слезинка или на ветру глаз заслезился – это всё течет. В советских фильмах тех времен не просто так показывают: когда девушка заплакала, всё лицо в черных разводах. Сейчас заплачет героиня – не будет у нее этих черных разводов. Хорошая тушь не потечет.

Дефицит косметики восполняется самопальным производством, то есть тем, что сами делают в домашних условиях, – и здесь уже нет предела человеческой фантазии и природной смекалке. Каждая женщина от поварихи до главной бухгалтерши на какое-то время становится дипломированным химиком.

Галина Синцова: «Помаду из остатков этих собирали и варили, потому что было ничего не достать. Я сейчас не помню уже технологию – просто собрали все, всю помаду выковыряли из остатков, всё это растопили и снова в тюбик положили».

Марина Ильина «Девушки особо продвинутые делали тени сами. Был особый рецепт. Одним из составляющих были обычные чернила. Вот эту химию я не помню, но что-то долго варилось, выпаривалось и в сухом остатке оставалось что-то нечто такое синее густое, что можно было намазать».

Чтобы получить модные перламутровые тени используют амальгаму елочных игрушек. Популярны наборы чертежных инструментов – готовальни. Например, брови выщипывают рейсфедером.

Был такой вариант, как стеклограф – сейчас есть такие фломастеры, которыми пишут на дисках лазерных, чтобы не стиралось. На предприятии были стеклографы, чтобы на пробирках писать. Если удавалось достать стеклограф и навести себе стрелочки, то стрелки оставались на неделю, это было фактически тату.

Можно было мыться – это не растекалось, не попадало в глаза. Само по себе просто тихо-тихо на коже растворялось, а потом их наносили снова. Стрелки стеклографом, синие тени, мыльные ресницы – и ты королева.

В середине семидесятых эпохальным для ленинградских модниц становится открытие магазина польской косметики «Ванда». Попасть туда можно, отстояв трехчасовую очередь, ассортимент небогатый, но качественный. С этого времени запах всех женщин приобрел утонченный оттенок польских духов «Быть может».

Духи «Быть может»

Утренний туалет закончен и пора бы приступить к работе, но наступает время женской политинформации о том, что и где сейчас носят. Новости черпались отовсюду: из нового кинофильма, с фестиваля Сан-Ремо по телевизору или из поездок в Польшу или Прибалтику, там, конечно, тоже социализм, но с приятным западным акцентом.

Лайма Вайкуле: «Но не зря же все говорили, что Прибалтика – это Запад. Приезжали на выходные, это была норма – приехать на выходные. Я работала в ночном баре, мы были такие фирмачи, мы говорили: „Ну да, в Москве или Питере после 11 вечера открыты только почтовые ящики”. Поэтому, конечно, мы чувствовали себя дико крутыми».

Прибалтика сыграла огромную роль в советской моде 70-х годов, именно там издавались журналы «Силуэт», «Банка», «Ригас модас», в которых попадалось что-то свежее и действительно модное. Но если таллинский «Силуэт» можно, хотя и с огромным трудом, купить, то настоящим западным журналом мод торгуют из-под полы.

Юлия Демиденко: «Настоящие журналы мод чаще всего привозили из-за границы, и они превращались в какой-то объект культа. Я помню, когда привозили какие-нибудь каталоги от Армель, или, помню, был английский журнал Style, он в течение нескольких лет ходил по широкому кругу женщин, зачитывался до дыр – но даже не зачитывался, все смотрели картинки. И, конечно, это была мечта настоящая».

Людмила Алябьева: «Были редкие залетные какие-то журналы, очень редко. И я помню до сих пор, как мы находили у мамы с моими подружками каталог «Отто», просто сидели и выбирали наряды, это была такая игра. То есть открываешь страницу, и кто быстрее выберет самое красивое платье».

Модницы не хотят возвращаться к канону советской женственности – девушке с веслом. Хочется достичь элегантной простоты кинозвезды, но непонятно как. Тогда советские женщины решают: всё дело в модных западных вещах. То плащи из болоньи, то сапоги-чулки. То кремплен войдет в моду, то замша. То позарез необходима холщовая сумка и складной японский зонтик, то туфли на платформе и мини. Причем не глядя, что выше или ниже этого мини.

Сравнение качества отечественных и импортных товаров явно не в нашу пользу – власти бьют тревогу. В 1971 году в газете «Правда» появляется директивная статья «Мода и экономика». Отныне директора швейных фабрик должны следить за последними тенденциями модных шоу Парижа, Рима и Милана. Сделать советскую моду жизнеспособной должны дома мод, которые, по замыслу начальства, станут конструкторскими бюро советской моды.

Галина Габриэль: «Художники-то были хорошие, они брали модель, которую показывали, и она получала свои заслуженные призы. А потом, когда ее хотели запустить в производство, начиналось: нет фурнитуры, нет этого цвета ткани, есть не зеленое, а есть, например, синее…»

Лилия Киселенко: «Московский дом моделей или там дом моделей „Кузнецкий Мост” не имели возможности выхода на иностранный подиум, Вячеслав Михайлович Зайцев был русский Карден, и то, что ему дали такую возможность, то, что он справился с ней, было очень хорошо. Потому что он показал русское направление. Оно, конечно, может к жизни не иметь никакого отношения – открывать магазин на основе этих коллекций и шить для розницы было нельзя».

Ленинградский дом моделей одежды

Страна советов производит огромное количество неплохих атомных подводных лодок и лучший в мире автомат Калашникова. Но когда дело касается легкой промышленности, ситуация становится крайне тяжелой, как в анекдоте: «Мы как ни налаживаем выпуск швейных машин, у нас всё пулеметы получаются». Специфика модной индустрии, ее быстротечность и разнообразие категорически противоречит основным принципам плановой экономики. Если в моде существуют сезоны продолжительностью в полгода, в нашей экономике главенствует план на пять лет. И это план – государственный закон.

Галина Синцова: «Когда-то Евтушенко написал стихотворение про швейную промышленность „Производители уродства”. Так я села со злости и написала в ответ стихотворение, которое так и не послала, я объясняла, почему мы не можем это шить. Потому что по плану надо было выпустить миллион штук, и некоторые фабрики умудрялись добиться этого выпуском миллиона галстуков пионерских или каких-нибудь, например, трусов. Вот надо миллион, и неважно, какой ассортимент. Трусы ведь можно быстрее сшить, чем платье женское».

Галина Габриэль: «Мы приезжали на „Веру Слуцкую”, фабрика такая была текстильная, где делали какие-то потрясающие маркизеты, батисты, изумительные совершенно, которые иногда мелькали в магазинах. Но чаще всего то же самое: их возили где-нибудь, показывали, мы отмечали их художественным советом, но потом начиналось опять: „этой краски нет”, „делать четыре цвета печатать нет смысла, это долго”. И выходила, к сожалению, она в другом виде. Я вам такой пример, совершенно потрясший меня, приведу, мы приехали на одну из фабрик, нам показали роскошное импортное оборудование для печати по тканям, показали образец – итальянское оборудование. „Мона Лиза” – вот образец, вот совершенно близко к оригиналу. Что, вы думаете, печатали на этой машине? Печатали горох».

Надежды советских женщин на выпуск качественной продукции отечественными фабриками не оправдывались. Магазины женской одежды по-прежнему переполнены костюмами и блузами однообразных фасонов и расцветок.

«Я, может быть, скоро умру, а так никто и не узнает, какой у меня был вкус», – был такой дамский мем. Модные вещи не покупали, а доставали. Если универмаги выбрасывали модные сапоги или блузки, мгновенно выстраивалась гигантская очередь. И пристраиваясь к хвосту этой очереди, покупательницы часто не знали, что дают в начале. Ясно было только одно: нужно вставать и хватать. «Простите, пожалуйста, вы последняя?» – «Больше двух в одни руки не давать».

Надежа Тушакова: «Самая главная была задача у всех – это схватить какую-нибудь дефицитную вещь. А уже дома люди разбирали, что с этой вещью делать, нужна ли она, эта вещь, какого размера, кому она подойдет. Фактически люди хватают, ничего не меряя, – и счастливый, весь красный, весь мокрый из Гостиного двора. Ну о каком уровне торговли можно было говорить?»

Владимир Ильин: «Помню, встретил свою одноклассницу, и она была в очень высоких необычных сапогах. Я спрашиваю, откуда она такие сапоги достала, потому что в продаже их не видел. „Это финские сапоги, я их купила в Гостином дворе”. – „Как в Гостином?” – „А вот, говорю, встала в пять утра и заняла очередь, и уже далеко не первая стояла в этой очереди. Потом, когда открылся Гостиный двор, мне досталось”».

Чтобы снизить потребительский ажиотаж и частично решить проблему с бесконечными очередями, решено наладить с помощью ленинградских универмагов выездную торговлю на фабриках и заводах.

Надежда Тушакова: «Мы заранее созванивались с председателями профсоюзных комитетов, либо если у них были службы социального развития. Нам давали с фабрики, что им надо. Например, 48-го размера дубленки, 10 штук. Им там надо обуви 37-го размера, 15 пар. Мы это всё подбирали, потом звонили, опять-таки в облсовпроф, представитель вместе с нами выезжал на эту фабрику».

Профсоюзные работники ведут строгий учет количества заказанных товаров в духе законов социального равенства, поэтому привезенного товара всегда не хватает на всех желающих. Сознательные граждане без лишних эмоций распределяют дефицит по принципу лотереи.

Галина Габриэль: «Если вам доставались сапоги, то это было уже не суть важно, какого они размера, какого они цвета, нравятся они вам или нет. А на следующий день, чаще всего в дамских туалетах, не знаю на счет мужских, но в дамских появлялись объявления, где менялись сапоги 37-го размера черного цвета на 36-й коричневого, и начиналось… Люди день не работали где-нибудь там в КБ, это было везде».

Главной поговоркой 70-х было: «Не имей сто рублей, а имей сто друзей». И записная книжка с полезными телефонами была посильнее, чем «Фауст» Гёте. Причем номера писались не по именам и фамилиям, а в соответствии с товарами и услугами. Например, З – зубы, Михаил Ааронович от Ани, или Д – дубленки, Ольга Николаевна. Ну и ты должен был смекнуть, чем ты можешь быть полезен своему благодетелю.

Александр Васильев: «Система была настолько гнилой, что советская власть делала вид, что она платила, а люди делали вид, что они работают. И все жали мелкими торговыми операциями. Кто-то продавал билеты в театр, кто-то продавал мясо, кто-то доставал по блату протезы зубные, кого-то устраивали в школу. Часто в ход шли не деньги, а именно модные предметы: за кофточку можно было получить это, за помаду – то, за модные сапоги – еще нечто. И многие изделия моды в это время были своего рода предметом расчета».

Владимир Ильин: «Мой школьный товарищ в 70–80-е годы был председателем райпотребсоюза Заполярья, и он мне рассказывал о принципах своей работы. Товары, которые к нам привозят или которые я выбиваю, привозят в очень ограниченном количестве. Если я эти товары, как говорили, выброшу в магазин, люди передерутся, достанется немногим, а на меня напишут жалобу, что я не обеспечил, не организовал и так далее. Наиболее эффективный способ решения этой проблемы – отправить товары сначала в райком партии, а потом что останется – другим».

Хотя в СССР и провозглашено всеобщее равенство, но, как говорится, все равны, а некоторые равнее. Есть женщины, избавленные от стояния в очередях и поиска дефицита, у них свои возможности и свои магазины.

Светлана Ваньковнч: «Известные персоны, из мира театра, музыки и кино, которые имели отношение к партийной элите, их жены или подруги. Они могли себе позволить полететь в Париж за фиолетовыми перчатками, потому что цвет фуксии в данном случае не очень сочетался с лиловым платьем».

К иностранцам в Советском Союзе традиционно отношение особое. Для интуристов в Ленинграде открыт магазин «Березка», а в универмаге Гостиный двор есть специальный зал для дипломатических работников из социалистических стран.

Надежда Тушакова: «Это был достаточно большой зал, в котором были представлены все наименования товаров, естественно, в основном это были дефицитные товары, и вот конкретно работники-дипломаты имели пропуск в этот зал, и по звонку они приезжали, и специальный коллектив их обслуживал. Доступ простых работников или работников универмага туда был запрещен».

В СССР существует небольшая прослойка граждан, зарабатывающих валюту своим трудом: это инженеры, строящие ГЭС и АЭС по всему миру, спортсмены, артисты, моряки дальнего плавания. Но только часть этой валюты они могут тратить за границей, остальные деньги выплачиваются в бонах и сертификатах, которые можно потратить на родине в специальных магазинах типа «Альбатрос», предъявив документы.

Юлия Демиденко: «На эти чеки и сертификаты в магазине можно было купить какие-нибудь замечательные финские вещи, коллекции обуви и сумок, которые тоже туда поступали».

Элеонора Курринен: «Меня как-то познакомили с кем-то из чекового магазина, я купила себе кофточку, пришла в «Октябрьский» концертный зал. Посмотрела – их 35. Все, кто достал, там и сидели – понимаете, да? Потому что билеты тоже достали. Значит, всё, что доставалось, было у всех, у каждого. И была, конечно, и икра на столе, и напитки были те, которые никто не видел, всё было. Всё было, но на всех рассчитано не было, а только на тонкий слой».

А что делать, если недоступна модная кофточка из чекового магазина или фиолетовые перчатки из Парижа? Единственная радость – это кусок импортной ткани, купленной по случаю. Остается последнее – воплотить свою мечту о новом платье в ателье мод. В обеденный перерыв женщина думает не о еде: ей нужно успеть доехать до ближайшего ателье мод, обсудить облюбованный фасон, снять мерки и как ни в чем не бывало вернуться на работу.

Татьяна Игнатьева: «Клиент приходит и говорит: „Я хочу вот что-нибудь такое, без крыльев, с перламутровыми пуговицами. Красивое, воздушное, чтоб я была самая красивая, самая прекрасная, замечательная и чтобы все попадали штабелями”. Ну в этом случае у нас в штате работал практически всегда художник».

Ателье делятся на классы: ателье люкс, первой и второй категорий, в зависимости от квалификации портных и закройщиков, но, как и всё остальное производство, ателье – часть плановой экономики, и от них требуют определенного количества выполненных заказов.

Элеонора Курринен: «Сейчас многие, может быть, не понимают: бригада шила платья, как Райкин когда-то рассказывал. Вышли сто человек, и кто-то наспех пуговицы пришивал. Я сказала, что я никогда в жизни не отдам свое платье в бригаду, никогда. Я должна его делать сама. Ну и постепенно я шила сама, была независима. Потом стала тогда эта профессия называться самокрой: сама кроила, сама шила».

Юлия Демиденко: «Передавались друг другу адреса и телефоны портних конкретных и закройщиков, которые работали не важно где, важно, что они были мастера своего дела».

У частной портнихи, помимо ее безусловного мастерства и вкуса, есть еще одно преимущество – так называемый приклад. Это кружева, ленты, пуговицы, манжеты, иногда оставшиеся еще с дореволюционных времен. Но есть одна проблема: мастерская частной портнихи находится в комнате коммунальной квартиры, что не афишируется даже среди соседей, ведь частное шитье в СССР запрещено.

Обложка журнала «Шейте сами», 1980 г.

Марина Ильина: «Мне рассказывала одна приятельница, что ее мама шила, но у нее был узкий круг клиентов – врачи. Врачи приходили в удобное для нее время. В ателье, допустим, стоило сшить 80 рублей, она брала гораздо меньше. Она брала 40 рублей за ту же работу, но делала эксклюзивные вещи. И принимала их вечерами. У них сменная работа, и у каждой портнихи был ограниченный круг людей, которых приглашали к себе».

Ольга Вайнштейн: «Женщина с тканью приходит к портнихе и попадает в совершенно особое пространство. Пространство, где портниха может показать ей западные журналы. Ведь портнихи очень часто выступали, с одной стороны, как агенты западной моды, у каждой портнихи обязательно был модный журнал. И, во-вторых, портнихи были наследниками, а то и носительницами дореволюционной школы шитья».

Татьяна Алябьева: «На самом деле отношения с портнихой – это всегда личные отношения. Женщины приходили, они не только говорили: „Подтяните мне здесь, подшейте тут, да, мне тут тянет”. Они рассказывали часто свои какие-то истории, и вот эта вовлеченность в круг всех этих семейных драм, всегда был такой личный контакт. И я думаю, что портнихи, они в те времена служили таким аналогом психоаналитиков».

Впрочем, у большинства не было ни денег, ни времени для того, чтобы разъезжать по частным портнихам или ателье. Они обшивали себя сами. Благо записаться на курсы кройки и шитья в СССР было довольно просто: объявления с призывом поступать на эти курсы висели на всех дворцах культуры. Оставалось только купить швейную машинку.

Шьют все, как умеют. У кого-то получаются удивительные, как принято сегодня говорить – эксклюзивные, вещи, особенно если можно достать хорошую точную выкройку. Но выкройка лишь начало процесса, где женщина превращается в модельера и экспериментальное производство в одном лице. Если нет подходящей ткани, пуговиц или фурнитуры, нужно включить фантазию и не бояться результата.

Елена Ларина: «Купали в магазине простыню, на которой внизу были нарисованы волны. А в магазине Военторг я умолила продавщицу продать мне матросский воротник. Они мне разрешили, хотя у меня не было военного билета. И я сшила достаточно нарядное платье при отсутствии материи – из простыни, где были корабли с волнами, и матроска из Военторга. И так все мы делали всегда».

Юлия Беломлинская: «У меня была замечательная подруга-крошка, которая пошла однажды в ателье, попросила обрезков синтетических. Каждый обрезок был небольшого размера: треугольничек такой или узкие полосочки, других обрезков не было. Она сделала из них купальники, бикини. То есть два треугольничка шли на лифчик и два треугольничка – на трусики. А из полосок делались такие веревочки, которые соединяли эти треугольнички».

Марина Ильина: «Очень часто в афише для кино рисовали на холсте хорошем, добротном. Так вот в Сибири считалось высшим шиком этот холст украсть, выкрасить его в хороший синий цвет, потом из него шили джинсы, назывались они самопалы».

Вещь, сделанная своими руками, – самая любимая. В ней и творчество, и труд, и самоокупаемость. Но любая модница мечтала, что когда-нибудь наступит день и она придет на работу в одежде с биркой «сделано не в СССР». И это будет подлинный триумф. В СССР строго соблюдается государственная монополия внешней торговли. И тем не менее с середины 70-х годов на Невском проспекте появляются юноши со спортивными сумками, набитыми импортными вещами.