Текст книги "Гипотеза Дедала"

Если здесь, в Ахетатоне, кто-то еще способен услышать и понять мои речи, то в провинции ни один человек не принимает Атона. Да и из столицы многие уехали после того, как… Раньше считалось, что с восходом мертвые просыпаются в своем царстве и следуют за светилом по преисподней. Я же рассказал, что теперь они все устремляются в Ахетатон. Как только простые столичные жители узнали об этом, они принялись проклинать меня и едва не закидали камнями. Я объяснял, что в этом нет ничего страшного, что все мы едины и мертвые никого не обидят, но люди не стали слушать, а сразу ушли из города.

Отец, прости, тревожные новости мне приносят из пограничных земель. Мои прежние подданные и союзники грабят нашу страну. Мы почти утратили владения близ Вавилонии и Митанни, но это еще полбеды… Наш давний и могущественный враг, хеттский царь, пошел в наступление, и митаннийцы, прикрывавшие нас прежде, более не помогут. А что я могу поделать, когда мои люди не верят в меня и мое Солнце? Как я могу думать о далеких кампаниях, когда сейчас здесь мои египтяне теряют бога?.. Я даже армию не могу отправить навстречу хеттам, потому что тогда меня убьют во дворце.

Отец, прости, из-за меня страна утратила все то, что было завоевано многими поколениями славных правителей… Больше нет того богатства… Пытаясь построить новый Египет, я уничтожил старый. Я опозорил нас всех».

Так говорил Эхнатон, обращаясь к старику, просящему милостыню возле дворца. Раньше фараон не потерпел бы побирушку в своем городе Атона, но теперь ему было не в чем упрекнуть нищего.

Важно другое. Как родной отец не слышал Эхнатона, когда тот обращался к нему, как глух был Атон, так и старик не внял его речам. Пораженный тем, что к нему подошел богоподобный правитель, несчастный потерял сознание. В отличие от большинства соотечественников, он верил фараону и почитал его как Солнце.

«Отец, я должен сказать тебе…» – но последние слова Эхнатона не сохранились. Как не сохранились и другие его высказывания. Каждая мысль, каждая идея, каждое дело, каждое строение фараона-еретика и весь город Ахетатон были стерты с лица земли сразу после его насильственной смерти.

Ресторан

Подавляющее большинство тех, кто, узнав об этом заведении, страстно захотел его посетить, ждало разочарование. Слухи о ресторане распространялись довольно стремительно, но его известность достигла апогея, когда он был уже закрыт. Говорят, что до сих пор какие-то люди приезжают посмотреть, где он некогда располагался. Я, признаться, тоже страстно хочу там побывать, но никак не могу отыскать это место. Более того, сколько я ни пытался, мне не удалось найти никого, кто бы действительно туда приезжал после закрытия. Если вдуматься, то это загадочная история: сейчас уже ходят слухи о тех людях, которых молва о ресторане привела туда, где он якобы располагался…

Отдельный вопрос состоит в том, что движет такими «туристами», если, конечно, мы допускаем, будто они существуют? Предположу, что эти люди хотят вовсе не посмотреть на останки заведения, не прикоснуться к стенам, ставшим свидетелями нашумевших событий, но скорее взглянуть на окрестности, которые, в свою очередь, наблюдали посетители этого ресторана. Если говорить более высокопарно, то, по-моему, им интересно увидеть мир глазами бывших гостей.

Идея этого места – а, согласитесь, за редким заведением общественного питания стоит какая-то идея, более содержательная, чем желание владельцев обогатиться, – была оригинальна и по-своему прекрасна. Мне особенно жаль, что до сих пор никто даже не попытался ее повторить. Хотя это нетрудно понять – рестораторы боятся. Причем боятся, по всей видимости, достаточно сильно, если это чувство заставляет их отказываться от уже известной, проверенной и доходной, хоть и несколько хлопотной, идеи. Ведь заведение приносило немалую прибыль, несмотря на весьма странное и даже, пожалуй, неудачное расположение.

С уверенностью можно сказать, что подходящим местом для такого ресторана был бы центр какой-нибудь европейской столицы – Лондона, Парижа, Берлина, Вены… Трудно себе представить, как видоизменилась бы вся эта история, если бы он там и располагался. От посетителей бы наверняка не было отбоя. Это точно! В результате сложилась бы совсем другая, вероятно, даже более драматичная ситуация. Но не будем гадать. В действительности заведение находилось где-то в ближайшем пригороде Рима, около двадцати километров от кольцевой, едва ли не на Фламиниевой дороге.

Подобное расположение кому-то тоже покажется довольно выигрышным, но это – глубокое заблуждение. Здесь ресторан не мог стать особенно популярным. Редкие путники, едущие в Вечный город, останавливались на обед или ужин, будучи на столь смехотворном расстоянии от пункта назначения. То же самое можно сказать и о тех, кто покидал Рим: они только выехали. Надежда оставалась лишь на то, что, когда по направлению к городу выстраиваются пробки длиной в несколько десятков километров – а это происходит почти каждый будний день, – кто-то из водителей проголодается или попросту не выдержит бессмысленного сжигания бензина. Тогда, быть может, он завернет в уютный внутренний дворик ресторана, но тут возникали другие проблемы. Во-первых, манящий уют дворика невозможно оценить с дороги. Но главное, если кто-то все-таки заходил внутрь, случайные посетители быстро покидали заведение из-за крайне высоких цен. Нет, только люди, приезжавшие сюда специально и знавшие, чего они хотят, могли оценить это место по достоинству. Уж слишком необычным оно было.

Головокружительный ресторан отличался уже тем, что в нем совсем не было меню. Пожилая религиозная чета владельцев решила положить это в качестве принципа – здесь могли исполнить любое кулинарное желание клиента. Согласитесь, теперь становится ясно, почему усталым людям, вырвавшимся из пробки, такое заведение было ни к чему: они желали конкретный и недорогой панини с супом папа помодоро или карбонару. Зачем им переплачивать за дорогостоящий выбор из всех мыслимых яств подлунного мира? Они не хотели фантазировать, они были голодны.

Это принцип – «выполним любое кулинарное желание» – звучит достаточно монументально, хотя на поверку в нем нет чего-то запредельного, невыполнимого и даже особенного. В наш век холодильников и Интернета на деле это ненамного сложнее, чем на словах. Благодаря Всемирной паутине рецепты каждого известного кулинарии блюда во всем их немыслимом многообразии доступны поварам, причем с вариациями. Остается лишь поддерживать постоянный запас разных, в том числе и редких, продуктов, которые могут понадобиться. Если говорить, например, о мясе, то хозяевам требовалось хранить не только говядину, свинину и конину, но и, скажем, буйволятину, слонятину и даже тушки змей. Из птицы – не только курицу, но и голубей на тот случай, если заказчик пожелает фрикасе из последних, а также овсянок, соловьиные язычки и многое другое. Аналогично с рыбой, сырами, овощами, фруктами и всем остальным.

Уровень развития холодильной техники, а также множество камер с разной температурой позволяли сохранять все продукты довольно долго. Да многие вещи приходилось подвергать повторной разморозке. Мясо здесь не готовили «еще теплым» – такими обещаниями привлекали клиентов в других дорогих ресторанах. В этом же заведении основным свойством была вовсе не свежесть ингредиентов. Чем-то приходилось жертвовать во имя абсолютной кулинарной универсальности. Однако не беспокойтесь: разумеется, как только продукты начинали портиться, их мгновенно выбрасывали и заменяли новыми.

Трудно было хранить только отдельные ингредиенты – скажем, двадцать четыре вида молока. Правда, как раз они по большей части все-таки расходовались, а не шли в помойку. На худой конец в томатный суп-пюре наливали не коровье, а верблюжье или даже молоко антилопы-канны. Блюдо от этого только выигрывало в смысле жирности и насыщенности вкуса, а продукт удавалось использовать.

Иными словами, идея такого фантастического ресторана оказывалась не то что реализуемой, но, пожалуй, даже довольно незатейливой. Конечно, все равно приходилось выкидывать три четверти ингредиентов, но цены-то были завышены вдесятеро, чтобы это скомпенсировать. Так что убыточным заведение не было. Пусть зал и не ломился, но штучные клиенты сюда приезжали постоянно. Напротив, когда клиенты занимали, например, только три стола из двадцати четырех, не считая веранды и внутреннего дворика, это придавало дополнительный шарм. Гости получали возможность насладиться плодами своей фантазии и труда поваров в атмосфере сладостного, нетомительного одиночества. Принимая во внимание качество интерьера и обслуживания, посетители почти физически ощущали нарочитую элитарность заведения, а также необыкновенность своей трапезы.

Впрочем, число клиентов прирастало. По неведомым причинам через неделю после открытия необычное заведение попало в великое множество туристических путеводителей, несколько светских журналов и парочку профессиональных изданий кулинарного и ресторанного сообществ. Хозяева ломали голову, как такое могло произойти, тем более что количество статей о них превосходило число клиентов, которых они успели на тот момент обслужить. Более того, никто из посетителей никогда не сообщал им, что он, дескать, ресторанный критик, потому его необходимо накормить бесплатно и как можно лучше… Еще одна загадочная история.

Проблемными для поваров становились разве что те блюда, приготовление которых включало фазу квашенья, вяленья, настаивания, маринования, засолки и тем самым, согласно рецепту, требовало много времени, вплоть до нескольких месяцев или даже лет. Поначалу хозяева решили, что им все-таки необходимо иметь в наличии хамон, хакарл, мохаму, пршут, копальхен и домашнюю бастурму, но потом стало ясно, что даже в числе гурманов – а именно это, очевидно, основная клиентура – почти никто не знал некоторых из этих слов. Те же, кому они все были известны, приходили сюда отнюдь не за «мясной тарелкой». Так что такие продукты могли понадобиться разве что в качестве ингредиентов, но и суп сальморехо или испанский гороховый суп с хамоном никто так ни разу и не заказал.

Желания людей оказались шокирующе банальными и однотипными. Казалось, любители вкусно поесть получали прямой доступ непосредственно к собственной фантазии, но сколь же ограниченным оказался круг вожделенных блюд… Большинство гостей были европейцами, потому они преимущественно интересовались кушаньями из азиатской, реже – восточноевропейской кухни. С одной стороны, пределом изысканности оказывались малайские супы или мясо, приготовленное по вьетнамским и камбоджийским рецептам. В то же время на вкус большинство «гурманов» даже не чувствовало их отличий от лаосских и филиппинских вариантов тех же блюд, тогда как на поверку нюансы были выражены довольно четко – специализировавшийся на них повар придавал этому особенное значение.

С другой стороны, «противоположным» пределом воображения стали шокирующие блюда, которые люди хотели отведать не ради вкуса, а чтобы испытать себя. Но и тут фантазия не уходила дальше жареных тестикул и разных глазных яблок. Ничего интересного для повара в этом не было – приготовить их значительно проще, чем, скажем, лаксу.

Заезжие азиаты вообще рассматривали принцип ресторана в ключе местного кулинарного колорита и считали, что здесь можно попробовать в лучшем случае любое итальянское блюдо, а в худшем – любую пиццу. Ходят слухи, будто первый повар заведения спился из-за разочарования в людях – работая в таком ресторане, ему приходилось слишком часто варить пасту. Впрочем, это тоже скорее легенда, нежели быль.

Принцип заведения оставался неизменным – клиент мог отведать все что угодно, стоило только заказать и оплатить. Были, конечно, и те, кто приходил поиздеваться. Они требовали несуществующие блюда, давая им вымышленные названия. Но кулинария – это сфера порядка и вкуса, в том числе и в художественном смысле. Потому, как только официант слышал о ястве из акулы с мошонкой павиана, шафраном и медом, насмешники немедленно изгонялись навсегда. Как выясняется, быть может, именно это спасало им жизнь.

Ресторан просуществовал недолго, примерно полгода, и за это время погибло около тысячи человек. Закономерность заметили далеко не сразу, да и можно ли было ее углядеть – больше трети клиентов, отужинав, продолжали свое путешествие. Их тела обнаруживали впоследствии в самых разных уголках Италии, а то и мира. Если бы оставшаяся часть не возвращалась в Вечный город, создавая тем самым некую статистическую пучность, заведение, возможно, работало бы до сих пор.

Так или иначе, но следственным органам Рима удалось установить, что каждый человек, совершивший здесь именно вечернюю трапезу, на следующее утро уже не просыпался. Разумеется, во всем сразу обвинили хозяев. Ресторан представлял собой типичное итальянское семейное дело, в которое было вовлечено множество родственников. Владельцами, как я уже говорил, выступали пожилые люди – отец и мать семейства.

Когда обвинение было предъявлено, хозяин не мог поверить в происходящее с ними, равно как и в то, что, по утверждению прокурора, уже произошло, причем именно по его вине. Перед стариком рыдали какие-то женщины – сестры, жены и матери тех, кого он якобы убил. Братья, мужья и отцы грозили ему и его домочадцам расправой. Разумеется, он все отрицал, поскольку и правда не был виноват ни в чем, кроме того, что решил открыть собственный ресторан. Случившееся он постоянно называл совпадением, однако в таком случае это, вне всяких сомнений, было самое феноменальное стечение обстоятельств во Вселенной, если принять во внимание его вероятность, а также тот факт, что не было ни одного исключения – ужин не пережил никто! Единственное совпадение можно счесть еще более головокружительным и редким – это то, которое привело к возникновению мироздания, как такового. Искренняя растерянность старика всерьез смущала судью и присяжных.

А как плакала хозяйка, когда уводили ее детей и внуков!.. Разумеется, в тот момент она сразу взяла все на себя, хотя тогда уже никто не верил в виновность стариков и их родственников. Сколько ни обыскивали помещения ресторана, сколько ни расспрашивали всех членов семьи, их поставщиков и прочих свидетелей, ничто не указывало на причастность владельцев и сотрудников. Равно как ничто не наводило на мысли о каких-то других подозреваемых. И тогда я понял: единственное, что можно здесь доказать, это то, ради обоснования чего тщетно клали свои жизни еще средневековые богословы, а также более поздние деятели теологии и религиозной философии. Мне представляется, что трагедии, берущие свое начало в предместьях Рима, убеждают нас ни в чем ином, как в существовании бога. Вдобавок после всей этой истории можно наконец с уверенностью говорить о том, что он неравнодушен к людям и даже внимательно за нами наблюдает. Время пришло! Споры о том, существует ли всевышний, закончены! Из предмета веры этот факт превратился в неоспоримую истину. А ведь даже те, кто и прежде не сомневался, вряд ли могли допустить, что бог, например, читает наши книги, что он обращает внимание на людские поверья и предрассудки, что он тоже впитывает культуру человечества…

Я не возьмусь судить, как именно семья владельцев печально известного заведения попала в поле его зрения. Быть может, это связано с религиозностью этих людей. И вот, бог увидел, что они открыли свой ресторан. Для меня совершенно очевидно, что откуда-то ему был известен наш ритуал, связанный с последним ужином приговоренного. Почему-то он воспринял его как руководство к действию. Подыграл человечеству, приняв культурные условности!

Кстати, мне тут подумалось… Быть может, люди, которые сейчас приезжают на место, где располагалось заведение, осознанно или подспудно движимы желанием оказаться именно там, куда наверняка был направлен взгляд всевышнего. Наверняка те же причины толкают на поиски и меня. Впрочем, вопрос о том, тот ли это самый бог-творец, что создал нас, остается открытым.

Судьбы

Порой в истории проступают столь сложные взаимосвязи, что рассуждать о них в терминах судеб отдельных участников кажется довольно наивным и недальновидным. В то же самое время современнику тех или иных событий, включенных в подобные «цепочки», взглянуть на них иначе не удается, ведь наглядными они становятся только с существенной исторической дистанции, значительно превосходящей длительность жизни. Однако по прошествии лет можно посмотреть на них через века.

«Из этой девчонки никогда не выйдет никакого толка!» – таковы были самые важные слова для Джулии Томсон, которые ее отец, казалось, повторял каждый день. Когда она услышала их впервые? Это могло произойти раньше или позже, но фраза мгновенно заняла свое главенствующее место в детском сознании и оставила след в душе.

Именно след, не рану. Джулия вовсе не обижалась, даже наоборот. Дело в том, что она сама чувствовала в себе что-то такое… Некий изъян. Не то что несовершенство, а попросту «брак». В этих словах ее поражало то, как отец догадался. Она задавалась вопросом: «Не ужели папа видит меня насквозь?» Парадоксально, но из-за упомянутой, оскорбительной на первый взгляд фразы она была привязана к нему куда больше, чем к матери. Джулия не понимала, отчего та всякий раз ругает мужа за это «…не выйдет никакого толка». Действительно, не выйдет, он же прав… Потом женщина, как правило, начинала кричать и плакать.

Скандалы в их доме случались едва ли не ежедневно. То же происходило у соседей, у соседей соседей и дальше по улице, потом – за поворотом… Дело в том, что Томсоны жили в весьма неблагополучном районе Плимута, прямо возле порта. Все семьи бедных моряков, обитавшие здесь, были многодетны и несчастны, словно одна. Матери быстро старели от слез и сурового быта. Отцы пропивали скудные гроши, порой даже оставляя собственных детей без обеда. Здесь не было «судеб» во множественном числе. Судьба была общей для всех.

Любовь Джулии к отцу являлась абсолютной, чистой и слепой. Она никак не связывала его пьянство с тем, что нередко ложится спать голодной. Не винила за ветхую одежду, но не уставала восхищаться: откуда же он знает ее тайну?

Глава семьи не вернулся из очередного плавания, когда девочка еще только стала подростком. Ее мир не рухнул, ведь папа оставил свой первый и последний подарок – максиму, которая в нескольких словах охватывала всю ее будущую жизнь. Дети в портовых районах взрослеют быстро и сызмальства смотрят в будущее без иллюзий и оптимизма. Быть может, подсознательно Джулия понимала, что отец все равно никогда не смог бы ей подарить ничего более ценного, а значит, она не успела в нем разочароваться и всю жизнь будет вспоминать папу с исключительной нежностью и добротой.

Овдовев, мать сразу перестала плакать. Будучи все еще достаточно привлекательной женщиной, она продала серебряную ложку – единственную драгоценность, которую все эти годы прятала от мужа, – и немного скудной мебели, купила мыло, шляпку, платье, привела себя в порядок, и, как по волшебству, через полгода они с Джулией переехали в другой район Плимута. Эта женщина всегда знала, что нужно делать.

Отчимом девочки стал клерк средней руки, средних лет и средних доходов. Он был средним во всем, потому красота жены стала первым выдающимся обстоятельством его жизни. Молодожен чрезвычайно гордился своей супругой, ее дочь же он терпел, решив, что по возможности будет сводить общение с ней к минимуму. Отношения возникли довольно странные – не то что он ее совсем не замечал, но никогда не ругал, равно как и не хвалил. Не проявлял особых эмоций. За них обоих это делала Джулия, ненавидевшая нового мужа матери всей душой. «Ничего мне от тебя не надо!» – кричала теперь она каждый день, после чего принималась рыдать. Отчим, собственно, ничего ей и не предлагал.

В девочке говорила не обида за отца – в конце концов, как и другие рано повзрослевшие портовые дети, она отдавала себе отчет, что все это – дело и выбор матери. Но новый член семьи представлялся ей невыносимо чужим и враждебным. Пусть он ничего не высказывал про ее изъяны, про «не выйдет толка», но ей казалось, будто всем своим видом этот человек утверждал, что она во сто крат хуже, чем есть на самом деле. Особо огорчала реакция матери, которая за нее уже не заступалась, не возражала, не спорила, а, напротив, часто улыбалась и радовалась. «Неужели мама тоже думает, как он?» – спрашивала себя девочка. Для подростка это было невыносимо.

Вскоре у Джулии появился сводный братик. С рождением ребенка она начала ощущать себя совсем лишней в новой семье. Это тоже хорошо известный сюжет – казалось, будто девочка всего лишь перескочила из одной «общей» неблагополучной судьбы в другую.

Как и большинство молодых людей ее возраста, она мечтала срочно и радикально переломить свою жизнь. В этом желании была подростковая деструктивная нотка, хотя имелась и зрелая конструктивная – раз толка от нее все равно не будет, задача сводилась к избавлению от страданий. Сначала Джулия хотела уйти из семьи, но молчаливое порицание отчима, латентное согласие матери, младенческие крики братика, а также уходящее время привели к тому, что мечта стала набирать масштаб и разрастаться. За несколько лет она превратилась в идею покинуть город, страну, бежать далеко… Туда, где, быть может, никто не знает, что из нее не выйдет толка. И лучше всего отправиться в путь с тем, кто заставит ее саму забыть об этом.

Встреча с Гилбертом Уинслоу решала разом почти все проблемы девушки. Собственно, быть может, потому она его и полюбила, если возникшее чувство уместно называть этим словом. Низкорослый, коренастый паренек был ничуть не менее «средним», чем ее отчим. Джулия же от матери унаследовала красоту, которой она вскружила голову и полностью подчинила себе юношу. Он был поражен и не мог взять в толк, что же такая девушка могла в нем найти. Но ведь ответ лежал на поверхности – в нем она нашла его мечту, удивительно подходящую ей, а также умение рассказывать о том, как славно и важно стать пилигримом.

Да, Гилберт тоже был одержим идеей уехать из Англии. Пусть по другим причинам, с иными целями и в совершенно конкретное место, но Джулию это полностью устраивало. Своей грезой парень «заболел» после рассказов старшего брата Эдварда, который, будучи в Лейдене, узнал, что вскоре из Плимута в неизведанную Америку отправится парусник «Мейфлауэр». На самом деле этой авантюрой Эдвард увлек каждого из своих братьев. Потому все пятеро и приехали сюда из родного Дройтуича.

Впрочем, быть может, Гилберт увлекся больше остальных. Двадцатилетний мужчина, он взлелеял в своем сердце почти детскую мечту о приключениях и дальних странствиях до такой степени, что вскоре она заняла место смысла его жизни. А ведь теперь из-за поездки на далекий континент юноша еще и встретил Джулию, о которой прежде даже мечтать бы не посмел. Значит, все правильно! Иначе и быть не может! Сомнений не возникало и прежде, но с недавних пор появилось нечто даже большее, чем уверенность. Гилберт не думал, что такое чувство бывает на свете.

Братья Уинслоу решили войти в число первых колонистов, основателей Новой Англии, и, возможно, стать прародителями целого народа! Именно в силу последней причины в команду «Мейфлауэра» взяли только двоих из них, поскольку, если в сотне первых «американцев» пятеро будут кровными родственниками, это испортит генетическую картину. Пусть научные основания для такого вывода людям еще не были ясны, но в общих чертах руководство колониальной компании это понимало. Потому в команде «отцов-пилигримов» оказались только Эдвард с женой Элизабет, а также Гилберт с невестой Джулией.

Неженатых молодых долго отказывались брать на корабль. Влюбленному юноше пришлось пойти на множество уловок, чтобы добиться разрешения. Вступить же в брак в Плимуте они не могли: семья невесты об этом бы обязательно узнала, чего девушка категорически не хотела. Колониальную компанию удалось убедить, лишь пообещав, что они поженятся сразу, как только ступят на далекую землю, и тем самым станут первой семьей Новой Англии. Так и договорились.

«Мейфлауэр» отправлялся в путь 6 сентября 1602 года, но… без Джулии. Собираясь в дорогу, она прихватила из дома не только несколько серебряных ложек, но также вилки, ножи – у отчима имелось какое-никакое добро. Совершенно ясно, что на другом континенте они ей вряд ли пригодились бы больше, чем столовые приборы из менее ценных металлов, но это не пришло беглянке в голову. Кроме того, она собрала постельное белье, лучшую одежду – свою, матери, отчима и даже маленького братика, – канделябр… Увидев на улице принаряженную юную девицу с большими тюками, ее остановил и препроводил в участок констебль. Разумеется, объяснениям о том, что она навсегда уезжает в какую-то Америку, никто из полицейских не поверил. Исходя из внешнего вида, ее подозревали в проституции, исходя из скарба – в воровстве, а потому задержали до выяснения, так что корабль вышел из порта без нее. «Из этой девчонки никогда не выйдет никакого толка! На что ты надеялась?!» – повторяла Джулия, сидя в участке. Потом добавляла, мысленно обращаясь к жениху: «Милый Гильберт, поздравляю тебя, ты спасся…»

Хоть поиски и начались сразу, но только на следующий день отчим наконец обнаружил и забрал девушку домой. Он даже не сердился за то, что она взяла его серебро и одежду. Верный своему решению никогда не ругать падчерицу, ненавистный муж матери шел рядом с ней молча. Лишь на самом пороге дома он впервые произнес: «От тебя никогда не будет никакого толка». Об этих словах ему рассказала любимая жена. Тогда они посмеялись, и сейчас отчим произносил их с улыбкой, в шутку, не желая обидеть непутевую… Оскорбить девушку сильнее ему вряд ли бы удалось.

Опуская дальнейшую историю барышни, отметим, что «толк» из нее все-таки вышел. Она прожила бурную и полную событий жизнь. Свой путь Джулия Контин – такую фамилию она взяла в замужестве – закончила на кладбище Сан-Микеле в Венеции.

А вот судьба Гилберта сложилась незавидно. Прибыв в Америку, он был крайне несчастен, тосковал без возлюбленной и, сохраняя ей верность, так и не женился. Сетования глав общины на то, что долг пилигрима, помимо прочего, состоит в увеличении численности жителей, тоже не подтолкнули его к измене. Когда приехали остальные три брата Уинслоу – Иосия, Кенелм и Джон, – он загрустил еще сильнее и окончательно решил вернуться в Плимут. Вновь оказавшись на Альбионе, Гилберт принялся разыскивать Джулию, но безуспешно. Вскоре он умер в одиночестве.

Последствия того, что девушка не села на корабль, трудно переоценить. Если вдуматься, то наличие еще одной молодой и плодовитой пары в числе «отцов-пилигримов» американского народа могло бы вылиться в то, что к текущему историческому моменту от Гилберта и Джулии произошли бы миллионы людей! Но двинемся дальше.

Спустя почти два века, в 1797 году, по заказу Британской Ост-Индской компании со стапелей лондонской верфи «Limehouse» было спущено на воду судно не столь известное, как «Мейфлауэр», но тоже весьма примечательное – восьмисоттонный парусник «Адмирал Гарднер».

Еще совсем молодым человеком, будучи лишь капитаном, Алан Гарднер прослыл самым отважным мореходом Королевского флота. С тех пор слава шла за ним по пятам неизменно. Вот и корабль, названный в его честь, появился еще при жизни адмирала, а это – выдающийся случай. В возрасте пятидесяти трех лет Гарднер перестал ходить в море, получив череду почетных званий и штабных должностей, включая пост главнокомандующего станции Ков в графстве Корк. Казалось, будто сама Атлантика не желала обходиться без Алана. Потому уже через два года «Адмирал Гарднер» начал курсировать между Мадрасом и различными портами Британии.

Как раз тогда, когда будущие основатели Новой Англии еще только задумывали отправить «Мейфлауэр» в Америку, Елизавета I своим указом предоставила Ост-Индской компании, по сути, монополию на торговлю с субконтинентом. И к началу XIX века стало ясно, что там вполне может возникнуть еще одна, непривычная, порой шокирующая, но совершенно новая Англия.

Поддержка британского влияния в Индии оказалась куда более сложной операцией, чем создание колонии в Америке. Требовалась постоянная и бесперебойная поставка ресурсов, а также, например, присутствие крупного военного контингента. Помимо сражавшихся за независимость сипаев, французы, голландцы и датчане претендовали на то, чтобы занять как можно большую часть территории. Компания плела интриги, пускалась в политические авантюры и подкупала местные власти… Но все это были колониальные игры. Радикальное внедрение британской государственности, захват далекой страны изнутри должен был осуществиться иначе. И при том, что между Альбионом и субконтинентом курсировало множество судов, именно «Адмиралу Гарднеру» была отведена в этой операции особая роль.

Компания давно чеканила монеты для Британской Индии. Сначала они были медными и доставлялись небольшими партиями, потом – серебряными, но под новый, 1809 год «Адмирал Гарднер» вышел из Лондона, почти полностью груженный золотыми мухрами, прекрасными, украшенными восточной вязью, латинской антиквой, гербом с тремя львами, а также цифрами: «1», «8», «0», «8».

Тысячи монет, представляющих собой предел мечтаний современного нумизмата, должны были позволить короне подчинить себе экономику субконтинента. Из-за массы и ценности груза судно шло медленно, а миллионы индусов даже не подозревали, что начнется, когда оно достигнет Мадраса. Впрочем, никто на корабле, в свою очередь, не думал о старом адмирале Алане Гарднере. Более того, многие члены команды парусника, носившего его имя, даже не подозревали, что этот человек еще жив и ежедневно ходит на работу.

За минувшие годы старый морской волк сменил множество департаментов. Неизменной оставалась только его должность – всякий раз он занимал пост главнокомандующего. Теперь адмирал возглавлял Флот Английского Канала, в задачи которого входила защита Британских островов с юга. В то январское утро управление эскадры пустовало. Не было на месте и Джейкоба Гиббса, старого товарища, которого Гарднер всегда таскал за собой со службы на службу.

Они познакомились, когда Алан только стал капитаном. Пропойца Гиббс служил врачом еще на самом первом корабле будущего адмирала. С тех пор они не расставались. Более того, Гарднер наотрез отказывался подпускать к себе других докторов. В молодости и зрелости это не создавало особых проблем, поскольку, будучи крепким от природы, Алан почти не болел. Но с годами возникло несколько ситуаций, когда Джейкоб своим лечением чуть не свел старика в могилу. Неумелый простой врач, он был хорошим другом, что с возрастом становилось все важнее для адмирала. Точнее, для них обоих. По крайней мере, уж точно куда важнее того факта, что при удалении жировика Гиббс едва не устроил Гарднеру заражение крови.